II

Мы прошли бы мимо очень существенного, момента в характеристике донских впечатлений Пушкина, не отметив важных событий социальной борьбы, происходивших на Дону как раз во время путешествия Пушкина,ха также в пору, предшествовавшую этой поездке. Сальские слободы, Миусское начальство и Ростовский уезд были охвачены крестьянским восстанием.

Восстание это было одним из крупнейших крестьянских движений в России за время с семидесятых годов XVIII века до 1861 г.^*. Большая часть дел, которые касались усмирения донских крестьян, была уничтожена по царскому велению, а другая часть погибла потом при пожаре войскового архива в 1858 г.

^* (Донесения руководителя разгрома этого крестьянского движения гр. А. И. Чернышева напечатаны в вып. IX сборника исторических материалов, извлеченных из "Архива Собств. Е, И. В. канцелярии", 1915. В описании перечня событий этого восстания мы используем следующие источники; И. Игнатович, "Из истории движения крепостных крестьян на Дону"; Карасев, "Донские крестьяне" ("Труды Донского войсковою статистического комитета", вып. I, Новочеркасск, 1867, стр. 72-118); А. Карасевч "Чернышев на Дону" ("Исторический вестник", 1903, № 7, стр. 222-234); официальное издание "Столетие военного министерства", 1802-1902, т. 1, ч. 1; под. половник А. П. Никольский, "Главное управление казачьих войск", стр. 164-169; К. В. Марков, "Крестьяне на Дону", "Сборник Областного войска Донского статистического комитета", 1915, вып. XIII, стр. 110, Новочеркасск, В. А. Закруткин, "Братья-разбойники". Ряд интересных сведений о восстании близ Екатеринослава и о знакомстве Пушкина с фактами восстания опубликовав также днепропетровскими работниками.)

Отвоеванное при Екатерине II право русским судам свободно проходить через Дарданеллы способствовало развитию скотоводства и земледелия в южных степях. На внешний рынок через азово-черноморские порты поступала южнорусская пшеница. Особенным ростом хлебного рынка и увеличением помещичьих запашек отмечена вторая половина 10-х гг. XIX века. Жадно захватывая южные степи, стремясь извлечь как можно более выгод из сельского хозяйства, помещики усиливают крепостническую эксплоатацию крестьянства.

Но крепостное право не имело здесь большой давности; прикрепление крестьян к войсковым землям, захваченным донской старшиной, произошло впервые по ревизии 1796 г. Потом крестьяне либо покупались помещиками в других губерниях и переводились на Землю войска Донского (до 1816 г.), либо сами, спасаясь от тягот крепостничества, бежали на донское приволье. Здесь их помещики сначала приманивали льготами, а потом в ближайшую ревизию обманным путем записывали за собой. Эти новоселы, бежавшие сюда в надежде на то, что им разрешат стать вольными казаками, не могли примириться со своим закрепощением. К тому же они знали, что донские помещики не имели прав собственности на захваченные ими войсковые земли^*.

^* (См. И. Игнатович, Из истории движения крепостных крестьян на Дону".)

Имея правительственное задание ослабить политико-административную силу донской старшины, выехал в 1819 г. на Дон ген. Чернышев. Он стал действовать здесь демагогическими обещаниями обеспечить благосостояние казаков, оградив их от произвола старшины. Ту же лицемерно-демагогическую позицию "защитника угнетенных" пытался он занять и тогда, когда в ответ на жалобы крестьян на самоуправство донских крепостников, внес в Донской комитет предложение ограничить права донских помещиков "точными правилами". Под влиянием Чернышева, и Александр I в рескрипте 10 ноября 1819 г. ставил атаману А. К. Денисову на вид "множество жалоб в настоящем управлении войска Донского, доходящих к правительству от крестьян, поселенных на войсковой земле. Жалобы эти, вероятно, происходят от жестокого обращения с ними помещиков и непомерного изнурения работами". Александр предписывал атаману: "употребить все вверенные ему способы для искоренения сего зла и заняться в том же комитете рассмотрением оного".

Весть о рескрипте достигла крестьян. Пошел слух о том, что Чернышев привез от царя бумагу о воле, а атаманы с помещиками задерживают ее. Стала распространяться, - замечает А. А. Карасев ("Исторический вестник", 1903, VII, стр. 227), - пропаганда "некоторых лиц, особенно одного писца, принявшего на себя фамилию Комитетскова, который успел уверить некоторых крестьян, что комитет желает-де наделить их землею, а помещики препятствуют".

Таким образом, рескриптом 10 ноября 1819 г. Денисов был поставлен в трудное положение. Чернышев разыгрывал роль защитника казачьих и крестьянских прав. Царь требовал "ослабить" жестокость помещиков. Крестьяне считали виновником угнетения атамана, как выразителя помещичьих интересов. Все это заставило Денисову принять решительные меры к проведению в жизнь царского рескрипта. Но широкая огласка рескрипта, вызвавшая недовольство донских помещиков, привела и к усилению беспокойных и мятежных настроений крестьянства. Чернышев же и Александр I обвиняли потом Денисова в том, что он сознательно придал широкой огласке рескрипт, желая возбудить крестьян и, вызвав движение среди них, затруднить проведение правительственных реформ на Дону (см. рапорты Чернышева от 6 и 26 июня 1820 г., "Столетие 1 военного министерства", т. XI, ч. I, стр. 166- 168).

Движение донского крестьянства началось еще с подачи прошений Александру I в 1818 г. и при его проезде через Землю войска Донского. Ковалев, крестьянин донских помещиц Ефремовых и Сорокин, писавший от имени крестьян пяти сальских слобод, говорили в прошениях о том, как крепостные были измучены трудом на помещика.

В крестьянском прошении 16 августа 1818 г. рассказывалось, как помещики "лестью и обманом поприписывали" к себе "вольнозашедших" на Дон разного звания людей: "тогда они, господа помещики, обнадеживали и уверяли нас не отягощать никакими работами и податьми", а теперь "большими работами нас обременяют" и "поодиночке друг другу продают и в рекруты кому надобно тоже продают, словом сказать, бедным народом, как скотом, торгуют ...несносною барщиною и оброком отягощают и изнуряют нас до бесконечности". В 1818-1820 гг. подано было еще несколько просьб крестьянскими ходоками Васильченковым и Шляховым. Считая себя вольными поселенцами, осевшими на неких землях, не теряя свободы и не закрепощать - они требовали лишить старшину права польчоваться крестьянским трудом, как крепостным.

Волнение вспыхнуло в связи с расследованием крестьянских жалоб чиновниками. Крестьяне слобод Орловки, Несмеяновки и Сальской Городищенской отказались отвечать на вопросы обследователей, стали оказывать "неповиновение" при исполнении господских повинностей и сменили атамана, заменив его своим. Войсковая канцелярия направила для усмирения казачий полк с двумя орудиями. Были схвачены сто пятьдесят человек и преданы суду, часть посажена в тюрьму, остальные высечены. Но экзекуция производилась и без суда.

В 1819 г. крестьянское движение возобновилось с новой силой сначала в слободе Городищенской, потом в Орловке и Несмеяновке. Узнав о предании суду их ходоков^*, крестьяне совершенно отказались от господских работ и самовольно сдавали рекрутов из числа крестьян, повинующихся помещикам. В 1820 г. Чернышев, сначала из желания усугубить ответственность Денисова уклонявшийся от помощи ему в "усмирении" восставших, в феврале вызвал 12 доверенных из волновавшихся сальских слобод и потратил два дня на "уговаривание" их. Крестьяне, выслушав доверенных, ответили отказом сдаться на милость Чернышева. В конце января 1820 г. движение уже перекинулось на Миус, и слух о событиях на Дону проник в Ростовский уезд. В половине февраля вспыхнуло восстание в слободе Лакедемоновке Ростовского уезда, принадлежавшей помещику Варвацию.

^* (Васильченкова и Шлихового. См. И. Игнатович, Из истории движения крепостных крестьян на Дону, "Историк-марксист", № 2-3, 1935, стр. 110.)

В апреле темпы развития движения сальских крестьян стали угрожающими. 28 апреля Александр I подписал рескрипт на имя Чернышева: "Усмирение непокорных крестьян слобод Городищенской, Орловой, Несмеяновки и Андреевки я возлагаю собственно на Вас, как моего генерал-адъютанта. Вы можете употребить к тому нужное число полков войска Донского и привести оное в исполнение всею мерою власти вашего звания".

А 1 мая Денисов писал в донесении, что "дух, толико противный общему покою, час от часу более распространяется" и кроме четырех слобод называл новые 10 восставших селений Донского округа (до 4 000 душ).

К концу же мая огонь восстания пылал уже в 19 слободах 1-го Донского начальства и ряде селений Черкасского и Миусского начальства и Ростовского уезда.

Усмирение крестьян Чернышев начал с исполнения над крестьянскими ходоками, заключенными в тюрьму, судебного приговора, еще не утвержденного Сенатом, а затем перешел к "усмирению" сальских слобод. Отряд, с 19 мая предводительствуемый Чернышевым и состоявший из трех казачьих полков при четырех пушках, окружил Орловку, Городищенскую и Несмеяновку и произвел зверскую расправу над восставшими. 60 человек были присуждены к телесному наказанию, 27 - сосланы в Сибирь на каторгу и поселение. 6 июня Чернышев сообщал, что к концу апреля восстанием было охвачено восемь тысяч человек в десяти миусских "значительнейших селениях". Исполняющий должность судьи Греков, посланный 1 мая для усмирения слободы Мартынову констатировал в рапорте от 26 мая "мечтательство о вольности" не только у мартыновцев, но и у крестьян слобод Ровенецкой, Исаевки и др. Восстание распространялось с такой быстротой, что Миусское сыскное начальство еле успевало сообщать о новых, охваченных неповиновением, слободах. За один день 29 мая, например, начальство послало войсковой канцелярии б рапортов. 6 июня Чернышев сообщал царю, что "неповиновение крестьян помещичьих в начальстве Миусском... обнаружилось почти во всех селениях, начальство то составляющих". Центром движения явилась Мартыновка, куда стягивались все силы повстанцев и где был создан руководящий орган под названием общественной канцелярии".

Здесь находилось "главное и дерзновеннейшее скопище ослушников, мечтающих о вольности", сюда "стекались жители прочих слобод в большом числе, бывшие возбуждаемы к своеволию через разосланных от Мартыновки поверенных. А. А. Карасев в статье "Донские крестьяне" ("Труды Донского войскового статистического комитета", вып. I, стр. 84) определяет число собравшихся в Мартыновке крестьян 20 тыс. человек. Согласно донесению Болгарского^*, производившего, по назначению Чернышева, расследование, "слобода Мартыновка имела в союзе своем 34 слободы, 10 поселков и 16 хуторов, а слобода Дмитриевка успела привлечь к себе 28 селений". "В единомысленном союзе буйного своевольства" Мартыновка-Голодаевка имела "не только соседственные с нею, но даже и отдаленные селения Миусского начальства и уезда Ростовского". "Обуявшие крестьяне, - писал Чернышев Аракчееву, - всюду предались своевольству и, бросив господские и собственные свои работы, сливались в значительные толпы от 500 до 800 человек, и в таких партиях начали подходить к слободе Мартыновке". Вожаки движения приводили к присяге всех желающих быть вольными, убеждали их стойко защищать права на свободу, а колеблющимся говорили, что "кто теперь не даст подписки быть с прочими вольными и останется в подданстве у помещика, - тот будет жестоко наказан и сослан в Сибирь". Перепуганные донские помещики просили Чернышева "охранить жизнь их с семействами присылкою казачьих команд". Но Чернышеву, боявшемуся ослабить свой отряд, оставалось лишь советовать им "удаляться на время в близлежащие города".

^* (Болгарский - член следственной комиссии (См. И. Игнатович, Из истории движения крепостных крестьян на Дону, 1818 - 1829 гг., "Историк-марксист", № 2-3, 1935, стр. 116. См. также - Н. И. Краснов, А. В. Иловайский" ("Русский архив", 1875, апрель, стр. 702): "Чернышев известил Иловайского, что в помощь ему он посылает в Донской комитет из Петербурга чиновника Министерства юстиции Болгарского".)

Чернышев пробовал действовать на мятежников "увещаниями" и угрозами, выпустив даже лживое воззвание к крестьянам: "Не вы ли (в прощении на высочайшее имя) дерзнули сказать, - писал Чернышев, - что вы от своих помещиков угнетены, отягощены работами и доведены до разорения и не открылось ли по исследовании совсем тому противное? Изобилие домов ваших, хутора ваши, богатые ваши житницы, избыток ваших стад и самая многих из вас торговля на собственные и значительные капиталы обвинили вас в том". Воззвание это не имело успеха.

31 мая к Мартыновке подошел Атаманский полк, присланный для расправы. Крестьяне встретили его, готовые к защите. Ночью и днем слободу охраняли караулы и разъезды, Сотня казаков, успевшая войти в слободу, была вытеснена крестьянами и еле спаслась переправой вплавь через реку Миус. Остальные сотни не были допущены крестьянами в Мартыновку, и полк отступил, ограничившись блокадой слободы. 11 июня явился к Мартыновке Чернышев с пятью казачьими полками (в том числе Атаманским), Симбирским пехотным полком, двумя батальонами лейб-гвардии и шестью пушками и предложил крестьянам выйти в поле для "увещаний". Крестьяне отказались. Тогда Чернышев занял слободу, "сделав несколько залпов в голодаевских крестьян". "Холостые выстрелы из орудий не испугали поселян, только картечь заставила побросать колья и бунтовавшие разбежались". (А. Карасев, "Донские крестьяне"). Захватив и обезоружив крестьян, Чернышев вывел их из слободы в поле и потребовал от них "смирения" и выдачи "возмутителей, яко главных злодеев". Два дня эти увещевания длились почти безо всякого успеха. Только 8 человек из 4 тысяч арестованных выразили раскаяние.

Вслед за тем Чернышев занялся усмирением другого образовавшегося здесь центра восставших в слободе Дмитриевке. Затем следственная комиссия приговорила: по Мартыновке - двадцать одного человека к телесным наказаниям, семнадцать - к ссылке на каторгу и в поселение, и по сл. Дмитриевке четырнадцать человек - к телесным наказаниям. Во всех других слободах, по донесениям Чернышева, подверглись истязаниям 88 человек, но цифра эта явно преуменьшена. Даже в официальном донесении Денисова министру внутренних дел, относящемся, повидимому, только к селениям Миусского округа, называется двести семнадцать крестьян, подвергнутых сечению кнутом, розгами и плетьми. Из них отправлено в каторжные работы шесть, в Сибирь на поселение - восемнадцать, в работы на Луганский литейный завод-шестьдесят шесть и в солдаты в Сибирский корпус-три человека.

Наконец, подавив сальских и миусских повстанцев, Чернышев взялся усмирять крестьянство Ростовского, Бахмутского и Славяносербского уездов Екатеринославской губернии. Возникшее в феврале в имении помещика Варвация крестьянское движение разгорелось здесь к весне. Шестого апреля Варваций, сообщая командиру Симбирского полка Рындину о том, что крепостные крестьяне слободы Лакедемоновки (близ Таганрога), "отыскав вольность, вышли совершенно из повиновения", просил прислать вооруженную силу. Рындин послал в тот же день роту солдат под начальством капитана Родионова, а 8-го Родионов уже рапортовал о своем поражении. 9 апреля таганрогский градоначальник Папков доносил министру внутренних дел графу Кочубею, что в Таганроге тревожное положение и что необходимо принять меры к ликвидации возмущения.

К началу июня пожаром восстания был охвачен ряд имений Ростовского уезда, а 2 июня вспыхнуло восстание в слободе Ряженой, которая играла некоторое время роль такого же центра, как Мартыновка на Миусе. 5 июня в Лакедемоновке произошло новое столкновение крестьян с командой "усмирителей", а 6 июня ростовский земский исправник Палама донес Чернышеву, что неповиновение, проявившееся в слободах Лакедемоновке и Ряженой, разливаясь по другим помещичьим селениям, стало общим. Палама писал, что крестьяне "пренебрегали всем увещаниям местной власти". В таких же тонах описывал восстание и Папков в донесении Кочубею от 7 июня.

Отвечая ростовскому земскому исправнику генерал Чернышев писал 8 июня:

"Употребляемыми мною доселе средствами сальские слободы, около четырех тысяч душ в себе заключающие, совершенно укрощены и раскаялись и бывшие очевидцами наказания, их постигшего, крестьяне начальства Миусского отпущены в селения их для засвидетельствования перед своею собратиею того, сколь строго преследуются законом те, кои остаются преслушны увещеваниям начальственным, и сколь снисходительно прощаются те, кои принесли повинную, а совокупно с личным очевидцев сих свидетельством, разослано от меня печатное воззвание ко всем возмутившимся селениям Миусского начальства. Впечатление, тем и другим произведенное, должно будет... поселить в них некоторую боязнь. Решительное движение оставляемого мною в начальстве Миусском воинского отряда, отнимая у возмутителей возможность к сопротивлению или соединению, заключает в себе главную меру усмирения буйных невежд... и пример должен будет внушить страх безумцам уезда Ростовского, по соседству с Миусским..."

18 июня Александр I дал новый рескрипт, возлагавший на Чернышева обязанность усмирения ростовских крестьян, но еще до этого, 10 июня, на помощь Чернышеву для расправы выехал и екатеринославский вице-губернатор Шемиот, сообщивший Кочубею о том, что только хорошо вооруженные войска могут справиться с крестьянами, против стойкости^которых бессильны карательные отряды, ибо даже "женщины кричат, повергая младенцев на землю, что готовы всем жертвовать к отысканию вольности".

К июню волны крестьянского восстания бушевали уже и в Бахмутском и Славяносербском уездах, внушавших Чернышеву и Шемиоту особенные опасения потому, что они граничили со Слободско-Украинской и Воронежской губерниями. Чтобы восстание не перекинулось в другие губернии (с большей густотой крепостного населения, "с беспокойным любопытством, - как писал Чернышей, - взиравшего На возмутившихся соселей своих и... готового за ними последовать"), нужно было оградить их от бунтующих бахмутских и славяносербских крестьян. Шемиот распорядился также поставить пикеты на границе Земли войска Донского, чтобы донские крестьяне не имели общения с екатеринославскими. К 15 июня в распоряжении Шемиота находились четыре эскадрона Мариупольских гусар и тысяча двести казаков под начальством Адрианова, с 2 пушками. Только к концу июня было закончено усмирение Бахмутского уезда, и Шемиот поспешил в Ростовский уезд, где к этому времени еще держалась Лакедемоновка. (В одном из донесений Шемиот сообщал, впрочем, что до того он в Ростовском уезде усмирил 16 деревень с населением свыше 2 тыс.).

2 июля Папков извещал министра внутренних дел, что скоро "общее спокойствие, благодаря богу, восстановится без дальнейших неприятных последствий". И действительно, разобщенные, изолированные от миусских крестьян и от наиболее энергичного и смелого отряда мартыновцев, напуганные рассказами о зверских расправах Чернышева, восставшие были "усмирены" к началу июля, а 10 июля окончила работу и следственная комиссия.

Александр щедро осыпал наградами палачей, а Чернышеву выразил исключительное благоволение и наградил орденом Александра Невского. Министр же внутренних дел в секретном циркуляре 10 июля, ссылаясь на опыт подавления восстания в Земле войска Донского и Екатеринославской губернии, писал, что всякие крестьянские "неповиновения" "должны быть немедленно пресекаемы". На восстание царское правительство ответило усилением крепостнического гнета.

указами 1822, 1823 и 1824 гг. оно восстанавливало право помещиков ссылать крестьян в Сибирь на поселение по своему желанию без всякого расследования судебными органами крестьянских поступков и без ограничения лет ссылаемого.

Описанные события не могли не быть известны Пушкину, не могли не интересовать его. Картина крепостного гнета, с такой откровенной реалистичностью намеченная в его "Деревне", получала в донских впечатлениях поэта свое яркое дополнение и развитие в гневном и законном протесте крестьян, решивших свергнуть с себя ярмо гнета.

Уже в Екатеринославе Пушкин погрузился в гушу тревожных сообщений и слухов о бунте. В Екатеринослав Пушкин приехал в тот день (16 мая), когда Чернышев сообщал уже в Петербург о составлении им отряда из 3 полков при 4 пушках для усмирения сальских слобод.

Неделя, проведенная Пушкиным в пути от Екатеринослава до Георгиевска (с 4 по 10 июня), была неделей напряженнейшей схватки миусских и ростовских крестьян с царскими палачами-усмирителями.

Проезжая по степям и полям Екатеринославской губернии и войска Донского, Пушкин не мог не встречать крестьян, спешивших то в одиночку, то целыми отрядами к Мартыновке (на Миусе) и Лакедемоновке (в Ростовском уезде). Путь Пушкина и Раевских пролегал невдалеке от этих слобод, являвшихся средоточием сил повстанцев. Многие села, хутора, слободы стояли опустошенные: большинство крестьянского населения ушло в Мартыновку, Дмитриевку, Лакедемоновку. Вся территория, по которой проезжали Раевские, волновалась и кипела, вся она была охвачена событиями борьбы Чернышева с крестьянами. Ни помещики, ни крепостные не знали, конечно, темы более важной и животрепещущей, чем тема восстания.

Остановившись в Таганроге у градоначальника П. А. Папкова, находившегося в курсе всех событий и сильно озабоченного ими, посылавшего рапорт за рапортом министру внутренних дел Кочубею, Пушкин не мог миновать разговоров о восстании. Папков, вероятно, знакомил Раевского с перипетиями этой борьбы. Не менее обеспокоен был за судьбы донских помещиков и атаман А. К. Денисов, у которого гостили Раевский и Пушкин в Новочеркасске. Одну из главных тем их бесед составило, конечно, взбудоражившее и напугавшее всю казацкую старшину крестьянское возмущение.

Только строгой "запретностью" темы крестьянского бунта объясняется то, что ни в дошедших до нас письмах Пушкина, ни в "журнале" Раевского не сохранилось сведений о восстании. Если даже Пушкин и Раевские в своем июньском путешествии случайным образом не оказались свидетелями одного из эпизодов крестьянского движения, то разговоров, жалоб и слухов они, конечно, слышали немало. Вспомним, однако, как по приказу царского правительства старательно уничтожались все дела, вся переписка, касавшиеся восстания, - сметались с лица земли все следы неприятных для самодержавия событий, в туманной перспективе которых вырисовывался грозный призрак рецидива пугачевщины. В переписке современников Пушкина заметна исключительная осторожность в подходе к этой теме. Так А. И. Тургенев ограничился лишь скупым вопросом в письме к П. А. Вяземскому: слыхал ли он что-нибудь про "екатеринославскую мечту о свободе"? и в ответ на это так же лаконично просил Вяземский сообщить "о подвигах Чернышева".

Быть может, той же осторожностью объясняется и умолчание, которым обошел тему о черноморских и донских казаках Пушкин в письме к Льву Сергеевичу Пушкину, содержавшем обстоятельный очерк впечатлений южного путешествия. На фоне этого детального описания дороги на Кавказ и возвращения отсутствие сведений о донском казачестве представляется тем более выразительным, что Пушкин сам подчеркнул эту вынужденную фигуру умолчания: "Когда-нибудь, - писал он, - прочту тебе мои замечания на черноморских и донских казаков - теперь тебе не скажу об них ни слова". Язык намеков и недомолвок - это обычный язык пушкинской корреспонденции, вызванный опасениями перлюстрации. Адресату следовало понять, очевидно, что замечания о крае казачества у Пушкина есть и, быть может, уже написаны, но их можно сообщить только при личном свидании, можно прочесть, а не доверить почтовой бумаге. Возможно, что уже в годы южной ссылки Пушкин уничтожил свои записки о казачестве, - до нас они не дошли.