IV

Вторично поэт побывал на Дону в 1829 г., когда, отчасти спасаясь от гнетущих впечатлений личной и общественной жизни в Петербурге отчасти в поисках материала для десятой главы "Евгения Онегина", он устремился на Кавказ. На Кавказе в 1829 г. служило свыше тридцати бывших членов тайных обществ. Первая встреча с одним из декабристов (Мусиным-Пушкиным) произошла уже в начале мая по пути на Кавказ, в Новочеркасске.

В Новочеркасске, по воспоминаниям старожилов, Пушкин остановился вначале в доме, где находилась почтовая станция (на углу нынешних Советской ул. и ул. им. Свердлова), а потом пробыл некоторое время в доме на Базарной улице. С 60-х годов дом этот стал собственностью подрядчика Кирюнина, а до того в нем находился этапный пункт для переселенцев на Кавказ. Приводимые сведения нуждаются, однако, в документальном подтверждении.

Пушкин вспоминал потом в "Путешествии в Арзрум" о своем благополучном приезде в Новочеркасск, где он "нашел гр. Вл. Пушкина, также едущего в Тифлис". "Я, - пишет Пушкин, - сердечно ему обрадовался и мы согласились путешествовать вместе". "Он едет в огромной бричке. Это род укрепленного местечка, мы ее прозвали Отрадною. В северной ее части хранятся вина и съестные припасы; в южной - книги, мундиры, шляпы etc, etc. С западной и восточной стороны она защищена ружьями, пистолетами, мушкетонами и проч. На каждой станции выгружается часть северных запасов и таким образом мы проводим время, как нельзя лучше" ^*. Попутчик Пушкина был один из деятельных членов Северного общества Владимир Алексеевич Мусин-Пушкин. После шестимесячного заключения в крепости он был отправлен в армию на Кавказ, в Тифлисский пехотный полк. В то время как Пушкин и Мусин-Пушкин ехали в бричке, из Петербурга летели секретные предписания к кавказскому начальству учредить над ними тайный и бдительный полицейский надзор^**. С Мусиным-Пушкиным поэт пропутешествовал без малого месяц, вплоть до самого Тифлиса.

^* (Черновые варианты из путевых записок 1829 г. ("Коляска графа*). А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., изд. Academia, М.-Л., 1936, т. IV, стр. 796.)

^** (См. "Путешествие в Арзрум". Варианты и комментарии, А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., изд. Academia, 1936, т. IV, стр. 784.)

Непосредственно за записью о Новочеркасске следуют в "Путешествии в Арзрум" строки, дающие описание сменяющихся картин природы юга: "Переход от Европы к Азии делается час от часу чувствительнее: леса исчезают, холмы сглаживаются, трава густеет и являет большую силу растительности; показываются птицы, неведомые в наших лесах; орлы сидят на кочках, означающих большую дорогу, как будто на страже, и гордо смотрят на путешественника.

На фоне этих картин природы Пушкин останавливается у калмыцкого кочевья, встреченного им либо на территории нынешнего Орджоникидзевского края, либо на Земле войска Донского, в задонских степях, где в 1803 г., по распоряжению М. И. Платова, калмыкам отведено было место для кочевья. Здесь они были разделены на три улуса, состоявшие из 13 отдельных общин, называвшихся сотнями. К 1822 г. (по сведениям, данным в "Кратком очерке прошлого донского казачества" X. Попова, "Сборник Областного войска Донского статистического комитета", вып. VII, 1907, Новочеркасск) всех донских калмыков насчитывалось 13 662 чел.

Встреча с калмыками отразилась и в пушкинской прозе и в написанном 22 мая во Владикавказе стихотворном послании к калмычке. В "Путешествии в Арзрум" Пушкин писал:

"Калмыки располагаются около станционных хат. У кибиток их пасутся их уродливые, косматые кони, знакомые вам по прекрасным рисункам Орловского.

На днях посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком). Все семейство собиралось завтракать..."

(Продолжение этого рассказа даем в черновом, более подробном варианте):^*

^* (См. приложения к "Путешествию в Арзрум". А. С Пушкин, Полн. собр. соч., изд. Academia, 1936, т. IV, стр. 796.)

"Котел варился посредине и дым выходил в верхнее отверстие. Молодая калмычка, собою очень недурная, шила, куря табак. Лицо смуглое, темнорумяное - багрозые губки, зубы жемчужные. Замечу, что порода калмыков начинает изменяться - и первобытные черты их лица мало-по-малу исчезают. Я сел подле нее. "Как тебя зовут?" ... - "Сколько тебе лет?" "Десять и восемь" - "Что ты шьешь?" - "Портка". - "Кому" - "Себя", - "Поцалуй меня". "Неможна, стыдно". Голос ее был чрезвычайно приятен. Она подала мне свою трубку и стала завтракать (со) всем своим семейством. В котле варился чай с бараньим жиром и сотью. (Не думаю, чтобы кухня какого бы то ни было народу могла произвести что-нибудь гаже). Она предложила мне свой ковшик - и я не имел силы отказаться - я хлебнул, стараясь не перевести духа. Я просил заесть чем-нибудь, мне подали кусочек сушеной кобылятины. И я с большим удовольствием проглотил его. После сего подвига я думал, что имею право на некоторое вознаграждение. Но моя гордая красавица ударила меня балалайкой по голове, мусикийским орудием, подобным нашей балалайке. Калмыцкая любезность мне надоела, я выбрался из кибитки и поехал далее. Вот к ней послание, которое, вероятно, никогда до нее не дойдет".

КАЛМЫЧКЕ

 Прощай, любезная калмычка! 
 Чуть-чуть, на зло моих затей, 
 Меня похвальная привычка
 Не увлекла среди степей 
 Вслед за кибиткою твоей. 
 Твои глаза, конечно, узки, 
 И плосок нос, и лоб широк, 
 Ты не лепечешь по-французски, 
 Ты шелком не сжимаешь ног, 
 По-английски пред самоваром
 Узором хлеба не крошишь, 
 Не восхищаешься Сен-Маром. 
 Слегка Шекспира не ценишь, 
 Не погружаешься в мечтанье, 
 Когда нет мысли в голове, 
 Не распеваешь: ma dov'e,* 
 Галоп не прыгаешь в собранье... 
 Что нужды? Ровно полчаса, 
 Пока колей мне запрягали, 
 Мне ум и сердце занимали
 Твой взор и дикая краса. 
 Друзья! Не все ль одно и то же: 
 Забыться праздною душой
 В блестящей зале, в модной ложе, 
 Или в кибитке кочевой?

^* ("Но где".)