Жена поэта. Предисловие В. И. Кулешова

До последнего времени, как это ни странно, непроясненной фигурой, имеющей непосредственное отношение к биографии Пушкина, оставалась его жена Наталья Николаевна - самый близкий ему человек.

Но выход в свет целой серии книг И. М. Ободовской и М. А. Дементьева о Пушкине и его окружении^*, основанных на тщательном изучении архивов Полотняного Завода, А. П. Араповой и других, произвел поистине переворот в укоренившихся представлениях о Наталье Николаевне. Дальнейшей ее реабилитации служит и предлагаемая новая книга этих авторов. Какие бы пробелы еще ни оставались (не найдены письма Натальи Николаевны к Пушкину), какими бы спорными подчас ни казались их отдельные утверждения, созданная Ободовской и Дементьевым концепция "жены поэта" наиболее близка к истине. Поступления новых данных, как можно полагать, будут лишь дальнейшим уточнением и развитием этой концепции.

^* (См.: Ободовская И., Дементьев М. Вокруг Пушкина (1975 и 1978), После смерти Пушкина (1980) - обе книги с предисловием Д. Д. Благого, "Пушкин в Яропольце" (1982) - с предисловием В. И. Кулешова.)

Какие вороха предвзятых представлений о Наталье Николаевне им пришлось перевернуть, как точно надо было осмыслить каждую крупицу новых сведений в связи с поистине безграничной фактографией пушкиноведения!

Пушкин, умирая, ни в чем жену не винил, но предвидел, что на ее голову обрушится множество тяжких обвинений, сколь несправедливых, столь и неотвратимых.

Чем более наука обрастала фактами и проникала в социально-общественную обусловленность дуэли и смерти Пушкина, тем более, как-то само собой, без документальных обоснований, росло укоризненное отношение к Наталье Николаевне; она превращалась чуть ли не в соучастницу заговора против мужа.

Не помогла установлению истин и фундаментальная книга П. Е. Щеголева "Дуэль и смерть Пушкина", в которой специально поставлена задача рассмотрения всего круга вопросов как "истории семейных отношений" Пушкина. Подробно разъясняя роль Дантеса и Николая I, исследователь относительно Натальи Николаевны ограничился лишь произвольными домыслами и категорическими приговорами. Впрочем, сам Щеголев выражал сожаление, что не располагает письмами Натальи Николаевны к мужу, они, вероятно, прояснили бы многое.

С годами критическая "проработка" Натальи Николаевны стала нормой в школьном изучении Пушкина, в популярной литературе, кино и театральных постановках о нем.

Весьма усугубило "вину" Натальи Николаевны посмертная публикация М. А. Цявловским двух французских писем (с их русским переводом) Дантеса Геккерну-старшему от начала 1836 года из Петербурга за границу. Они заимствованы из двухтомной биографии Пушкина, появившейся в Париже в 1946 году. Автор ее, Анри Труайя, получил указанные письма из семейного архива Дантеса, хранящегося в родовом имении в Сульце (Верхний Рейн). Из них ясно, что между Дантесом и одной замужней светской красавицей (имя ее не названо) произошло объяснение во взаимных чувствах. Цявловский сделал выводы: под дамой надо определенно иметь в виду Наталью Николаевну; та "великая возвышенная страсть", о которой вскоре так много заговорят в Петербурге и о которой Пушкин упоминает в ультимативном письме к Геккерну-старшему, теперь документально подтверждена. И все же главного вывода Цявловский не сделал: светская дама решительно отвергла притязания Дантеса, предложила держаться в рамках дружеских отношений, подчеркнув, что супружеская верность для нее - святыня. Следовательно, публикация указанных писем Дантеса нисколько не усугубляет вины светской дамы (Натальи Николаевны), а, наоборот, очищает ее. Получается, что Наталья Николаевна дважды отвергала Дантеса: второй раз, когда он подстроил случайное "свидание" с ней в ноябре 1836 года при пособничестве Идалии Полетики.

Ободовская и Дементьев приводят аргументы для оспаривания всех уничижительных оценок Натальи Николаевны, таких, например, какие встречаются в книге М. Цветаевой "Мой Пушкин". Только к экстазу парадоксализма можно отнести рассуждения М. Цветаевой о какой-то особой тяге Пушкина-гения "к пустому месту": "Он хотел нуль, ибо сам был - всё"; "нуль" - это Наталья Николаевна. И она могла предпочесть Пушкину только "нуль" - Дантеса. Но такая постановка вопроса противоречит слишком многому, в том числе письмам Пушкина к жене. М. Цветаева снимает вовсе проблему "жены поэта". На месте проблемы оказывается "нуль". Не могла "простить" Наталье Николаевне "вину" за гибель Пушкина и Анна Ахматова как женщина и как поэтесса; ее суждения о "жене поэта" резко неприязненны, но они плохо согласуются со сложившимся в науке мнением, которое она сама разделяет,- о том, что против Пушкина и его жены был заговор светской черни, они жертвы интриг.

По-своему ликвидировала интересующую нас проблему абсурдно-схоластическая формула Владимира Соловьева: "Пушкин убит не пулею Геккерна, а своим собственным выстрелом в Геккерна"; судьба привела Пушкина "к богу", "к очищению от злобы легчайшим путем". Проблема жены вовсе не встает, нет и трагедии великого поэта в условиях николаевского режима. Мнение Вл. Соловьева можно было бы за давностью и не приводить. Но вот парадокс: есть любомудры и сейчас, которым претит социологическое объяснение причин гибели поэта, и они охотнее ищут их в глубинах его духа: гибель Пушкина-де, мол, была фатально предопределена, он чувствовал, что исписался, потерял кредит в публике, и сам искал смерти; трудно, невозможно-де, мол, представить себе, что делал бы Пушкин в условиях "гоголевского периода", расцвета "натуральной школы". В печати такие мысли проводятся подспудно, устно же их приходится слышать в совершенно откровенной форме.

Правильное понимание того, что такое Наталья Николаевна, жена Пушкина, имеет принципиальное значение. За этим тянется объяснение целой цепи других вопросов. В этом - своевременность и бесценность книг Ободовской и Дементьева. Они идут в поисках единственно верным путем установления истин на основе документальных данных.

Ободовская и Дементьев первыми взяли на себя труд - тщательно прочитать письма Пушкина к жене, выявить все интересующие реалии. И мы видим, что сам Пушкин не подает никаких поводов к тем кривотолкам о Наталье Николаевне, которыми была так полна, например, книга П. Е. Щеголева. Мы видим еще раз, как любезна Пушкину "мысль семейная", как он любит жену и детей, бьется за материальный достаток для семьи. Видим также, что он любим женою, что она год от году все больше в курсе всех его забот. Всю "прозу" жизни Пушкин обсуждает с женой начистоту: Машке и Сашке "постараемся дать кусок хлеба", а потом и "кусок хлеба" Гришке и Наташке. Посвящает он ее и в свои литературные дела, посылает к Плетневу, Одоевскому с распоряжениями по "Современнику", просит известить, пропустила ли цензура "Записки Дуровой", вводит в курс своих взаимоотношений с "Московским наблюдателем". Не мелочи и всякая дребедень, приноровленные к "женскому пониманию", заполняют его письма, а признания сокровеннейшие, облитые горечью и сдобренные юмором: "...у меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню я, что я журналист". Какой неуместной патетикой отдавали бы его слова в том же письме: "...черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!" - если бы Пушкин нисколько не доверял уму своей жены. Или в другом письме: "Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога"; "Но будь осторожна... вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует государственная безопасность".

Не будем перечислять все то ценное, что извлекают Ободовская и Дементьев из писем Пушкина, стараясь воссоздать внутренний мир Натальи Николаевны. Пусть это наслаждение читатель испытает от самой их книги.

Добавим лишь, что через письма Пушкина можно до некоторой степени реконструировать общий характер не дошедших до нас писем Натальи Николаевны.

От Пушкина сохранилось семьдесят восемь писем к Наталье Николаевне. Из них четырнадцать - к невесте и шестьдесят четыре - к жене. По-видимому, столько же писем написала и Наталья Николаевна к Пушкину. Инициатива в переписке была за ним, ее письма большею частью ответы, ответы на его вопросы. Ее письма были "длиннее", как он сам удостоверяет, они ему нравились, он "целовал" их.

Естественно, переписка возникала, когда супруги оказывались в разлуке. Если из шести с небольшим лет супружеской жизни Пушкина с Натальей Николаевной отнять то время, которое они должны были жить не вместе (полугодичное пребывание жены с двумя детьми у родных в Полотняном Заводе, в Яропольце, путешествие поэта по пугачевским местам, поездки его в Болдино, Михайловское), то набирается более года. Следовательно, при грубом подсчете Пушкин писал жене по одному письму каждые пять дней. Конечно, переписка проходила импульсами: Пушкин иногда слал по два письма в день, иногда - одно за другим через день-два-три. Отъехав из Петербурга в Москву, он уже из Торжка пишет; потом, сделав крюк по тверским имениям Вульфов, - из Павловского. Бывали и перерывы: Пушкин совершал длительные переезды из города в город, выбиваясь из ритма почтовых дней. Наталья Николаевна посылала письма аккуратно, нередко они "ожидали" Пушкина в предполагаемых пунктах его проездов или остановок. Вернувшись из Заволжья в Болдино, он сначала не нашел ни одного письма для себя, а потом стал получать по два: это причуды доставки.

В письмах Пушкина много искренности и шуток, разного рода советов и тоски, иногда укоров ревности, тревог сердца. Но все это перекрывалось верой в прочность семейного уклада. И отсюда - ласковые слова: "женушка", "царица моя", "душка моя", "Наташа, мой ангел", "эй, женка", "ай-да, хват баба". Наверное, письма Натальи Николаевны изобиловали "домашностями", подробными отчетами о своем здоровье и здоровье детей, о том, где бывала и кто был у нее. Наверняка не содержали укоров в безденежье или невнимании к семье. Можно предполагать, что письма Натальи Николаевны также были исполнены всяческого уважения и любви к мужу. Конечно, лучше обо всем этом могли бы рассказать сами ее письма. Но она умела и скрывать свои чувства, "мадонна" была сдержанна. Молчит "мадонна" и в мемуарах современников: никто не передает ее слов, даже в страшные два дня предсмертных мучений Пушкина. Впрочем, у К. К. Данзаса читаем (в записи А. Аммосова, опубликованной в 1863 г.): "Выходя, она, обрадованная аппетитом мужа, сказала, обращаясь к окружающим: "Вот вы увидите, что он будет жив". А в предсмертную минуту поэта упала перед ним на колени, с глубоким отчаянием протянула руки, толкала его и, рыдая, вскрикивала: "Пушкин, Пушкин, ты жив?!"

Вторым источником информации о Наталье Николаевне для Ободовской и Дементьева являются архивные материалы: пятнадцать писем Натальи Николаевны (до этого ученым не было известно ни одной ее строки), сорок четыре письма Екатерины и Александры, старших ее сестер, к брату Дмитрию Гончарову, распорядителю расходов по Полотняному Заводу. И все это в основном за период, когда сестры жили в Петербурге, под одной крышей с Пушкиным. Найдено множество и других писем (например, тещи поэта Натальи Ивановны Гончаровой). Письма сестер полны просьб о скорейшей присылке денег. Архивные находки позволили выявить некоторые важные черты характера Натальи Николаевны, а также всей гончаровской родни.

Третий источник - письма Натальи Николаевны периода ее второго замужества за П. П. Ланским, которые бросают свет на годы жизни с Пушкиным. Это - ретроспекции, иногда тонко завуалированные, но дающие много ценного и любопытного. Поздние письма говорят о том, что Наталья Николаевна с исключительным самопожертвованием воспитывала своих детей от Пушкина, любила их сильней, чем тех, которые родились во втором браке.

Дополнительные материалы Ободовская и Дементьев извлекают из писем разных лет тещи Пушкина, Натальи Ивановны Гончаровой, женщины сложной, правильное понимание которой наступает, кажется, только теперь.

Мы определенно узнаем, что Наталья Николаевна по душевному складу - преимущественно домоседка. Она словно сошла для нас с пьедестала. Она знает цену свету, считает недостойным человека "втираться" в него. Для семейной жизни полагает необходимым "союз любящих сердец". Мать четверых детей, она ласкова и заботлива. Наталья Николаевна была религиозна по убеждению, и это обстоятельство многое определяло в ее душевном мире. Хозяйство в доме она вела сама, даже, за отсутствием мужа, снимала квартиру, переезжала, нанимала слуг, умела блюсти каждую копейку. Ободовской и Дементьевым начисто отводится ложная версия о том, что домашним хозяйством и присмотром за детьми занималась Александра Гончарова, а не Наталья Николаевна. Отвергается и грязная клевета недругов о сожительстве Пушкина со свояченицей Александрой. Она просто заняла сторону Пушкина во всех делах преддуэльной истории. У нее были свои заботы, намечался брак с Аркадием Россетом.

Наталья Николаевна была достаточно образованна, чтобы понимать мужа. Безукоризненно говорила и писала на французском языке, и теперь выяснилось, что знала еще английский и могла объясняться по-немецки. Умела проникаться интересами мужа, прислушиваться к его мнениям, знала, как угнетает его камер-юнкерство и, хотя двор обласкал ее, в душе разделяла мнение Пушкина, что при дворе "толку мало". Внимала его наставлениям - всегда должна быть "comme il faut" и не ронять себя необдуманными поступками, знакомствами, вольным и невольным протежированием. А Гончаровы, вспомним это, в прошлом - предприимчивые калужские купцы и дельцы. Бралась и Наталья Николаевна улаживать комиссионерские дела брата Дмитрия, используя петербургские связи. В ее письмах встречаются слова и выражения: "знать подноготную", а если где нужно, и "подмазать". И все же, сколько деликатности в ее бесконечных просьбах к брату о денежной помощи: ведь Гончаровы задолжали Пушкину 12 тысяч в счет приданого, а доля содержания Натальи Николаевны была определена в четыре раза меньше доли каждой из ее сестер.

Степень озабоченности Натальи Николаевны душевным состоянием Пушкина наглядно выступает в июльском письме 1836 года к "негодному братцу" Дмитрию. Она считает "своим долгом помочь" мужу, ибо "несправедливо, чтобы вся тяжесть содержания" семьи целиком "падала на него одного". Подчеркивая, что пишет "без ведома мужа", она выкладывает брату начистоту все свои материальные затруднения: "бывают дни, когда я не знаю, как вести дом, голова у меня идет кругом". Наталья Николаевна видит, как Пушкин "печален, подавлен, не может спать по ночам и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна". Письмо писалось на Каменноостровской даче, когда продуктивность творчества Пушкина сильно упала. Фраза: "чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна" - явно с голоса самого Пушкина. Сколько раз, наверное, об этом было переговорено ими. Нет, не могла бездушная светская щеголиха, якобы отделившая стеной свои интересы от интересов мужа, так писать. Какую твердую опору приобретают слова Пушкина о том, что он не только лицо, но душу больше всего ценит в своей "мадонне".

Из писем выясняется: в доме Пушкина до получения пасквиля 4 ноября 1836 года царило между всеми доброе согласие. Вместе отмечались домашние праздники, крестины детей, день рождения Пушкина, все были озабочены подарками. Александра Гончарова восхищена заботливым отношением к ней в доме Пушкина, когда заболела. Ничего подобного не встречала она среди родных в Полотняном Заводе. Екатерина Гончарова также была довольна радушием Пушкина. К лучшему сложились и отношения с тещей, она подобрела к зятю, видя, как добропорядочно текла семейная жизнь ее дочери Натальи. Об этом Наталья Ивановна слышала от нее самой, когда та с детьми посетила Ярополец, и от Пушкина, при его двукратных заездах туда, знала и из писем дочерей.

Важна каждая мелочь в наблюдениях и сообщениях авторов: о характере заболевания тестя Пушкина Николая Афанасьевича Гончарова, о секрете красоты всех женщин Гончаровых - об Ульрике Поссе, бабке Натальи Николаевны, и пр.

Ободовской и Дементьеву удается подвести реальный комментарий к ряду фактов биографии Пушкина, его дневниковым записям, используя перекрещивающуюся информацию, идущую от писем из архива Полотняного Завода. В дневнике Пушкина есть запись, что царь недоволен им за неявку на бал 6 октября 1834 года, в день именин самодержца. Теперь мы узнаем, что об этом Пушкину рассказала жена, которой император "вымыл голову" во время полонеза. А сообщает о таком факте брату Дмитрию Екатерина Гончарова, бывшая на том же балу, с которой Натали поделилась неприятностью. Сухая запись Жуковского о "бешенстве" Пушкина при сообщении Геккерна-старшего, что Дантес женится на Екатерине Гончаровой, повисала в воздухе, казалась нелогичной. Сопоставление перекрестных свидетельств позволяет Ободовской и Дементьеву сделать вывод о вступлении в связь Екатерины Гончаровой с Дантесом до замужества. В этом смысле они толкуют слова отчаяния и в письмах Екатерины о том, что счастье для нее безвозвратно потеряно и вот-вот ее свадьба сорвется, а также слова Е. И. Загряжской в одной из записок, что с помолвкой удается спрятать "концы в воду", и слова Александрины, что Екатерина, выйдя за Дантеса, "выиграла... в отношении приличия". По этой же логике становятся понятными иронические слова Пушкина: Дантес поступает как "порядочный человек", коли женится на соблазненной барышне. Предлагают Ободовская и Дементьев свое толкование слов из французского ультимативного письма Пушкина к Геккерну-старшему, исключающее возможность каких-либо особенных чувств Натальи Николаевны к Дантесу.

Наталья Николаевна предлагала мужу осенью 1836 года уехать из Петербурга, но Пушкин был слишком уязвлен пасквилем и считал, что письмо инспирировал Геккерн-старший, нужно было отомстить клеветнику, а в его лице всему светскому обществу. Царь после аудиенции, записанной в камер-фурьерском журнале, не погасил своим словом клевету, а "родственные" ухаживания Дантеса стали еще наглее. Пушкин пошел на крайнее средство. Всем ближним казалось, что буря после ноябрьского вызова улеглась. Усыпилась бдительность друзей Пушкина: они даже упрекали его в неуемности гнева. Но поэт считал, что защищает честь русского человека, свою национальную гордость.

Ничто не может, конечно, заслонить добрых качеств Натальи Николаевны, и тем отвратительнее выглядит подлая интрига, разыгранная светской чернью против поэта и его жены. Ничего не было во взаимоотношениях Пушкина с Натальей Николаевной, что бы надрывало их супружеский союз, вносило в него "кризис", взаимное непонимание. Они "предполагали" жить и жить... Семейная жизнь была естественным продолжением безграничного жизнелюбия Пушкина, интереснейшей страницей бытия, которой он восхищался и которую воспевал как "поэзию действительности". Не было и рокового предопределения, остановки в духовном, творческом развитии Пушкина. Как поэт он шел вперед, выше и разработкой тем Петра и Пугачева далеко опережал всю русскую литературу. Со смертью Пушкина поистине закатилось "солнце" русской поэзии, гибель его до сих пор отзывается незаживающей раной в народном сознании.

В. И. КУЛЕШОВ