26. Е. П. Оболенскому. Иркутск, 16-17 августа <1839 г.>

Ты удивляешься, друг Оболенский, что до сих пор я не говорю тебе словечка: надеюсь с полною уверенностию, что ты меня не упрекаешь в чем-нибудь мне несвойственном. Без объяснений скажу тебе, добрый Евгений, что ты меня истинно утешил твоими двумя листками: первый я получил в Чертовкине, а второй в Иркутске. Душевно рад, что ты сколько-нибудь примирился с мыслью об Етанце, но все-таки желал бы тебя из нее извести. Сделать ты должен это сам: стоит только тебе написать письмо к генерал-губернатору, и перевод последует без малейшего затруднения. К<атерина> Ивановна говорила с Пятницким и поручает мне тебе это сказать: сама она сегодня не пишет при всем желании, потому что Володя не на шутку хворает,- у них руки упали; ты не будешь ее винить.

Начнем с начала: приехал я с Поджио и Спиридовым на одной лодке с комендантом, плац-майором и Барановым в г. Иркутск 9-го числа^*. Мы первые вошли в столицу Сибири, ужасно грязную по случаю ежедневных дождей. Слава богу, что избегли этого горя на море, где мы бечевой шли пять суток^**. Скучно было, но ничего неприятного не случилось.

^* (Комендант - Т. И. Ребиндер, полковник, назначенный комендантом Петровского завода после смерти Лепарского; плац-майор - Я. Д. Казимирский; Баранов-штабс-капитан, плац-адъютант коменданта Петровского завода.)

^** (2Море-озеро Байкал. Переправляясь через Байкал, декабристы, как бурлаки, тянули за собой судно. )

Поместили нас в общественном доме. В тот же вечер явились К<аролина> Карл<овна> с Нонушкой и Марья Николаевна с Мишей. Объятия и проч., как ты можешь себе представить. Радостно было мне найти прежнее неизменное чувство доброй моей кумушки^*. Миша вырос и узнал "меня совершенно - мальчишка хоть куда: смел, говорлив, весел.

^* (Каролина Карловна Кузьмина - воспитательница дочери Н. М. Муравьева Нонушки. Кумушка - М. Н. Волконская (Пущин был крестным отцом ее сына Миши).)

На другой день вечером я отправился в Урик. Провел там в беспрестанной болтовне два дня, и теперь я в городе. Насчет Гымыля^* моего все усердно расхлопотались, и я уже был переведен в деревню Грановщину близ Урика, как в воскресенье с почтою пришло разрешение о Туринске.

^* (Гымыль - первоначальное место назначения Пущина на поселение.)

Все наши по просьбам родных помещены, куда там просили, кроме Трубецких, Юшневских и Артамона^*. Они остались на местах известного тебе первого расписания. Не понимаю, что это значит, вероятно, с почтою будет разрешение. Если Барятинского можно было поместить в Тобольск, почему же не быть там Трубецким?! В Красноярск Давыдов и Спиридов: следовательно, нет затруднения насчет губернских городов.

^* (Трубецкие были поселены в селе Оёк близ Иркутска; А. 3. Муравьев находился сначала в селе Елань, а в 1840 г. был переведен в Малую Разводную близ Иркутска; Юшневские жили в деревне Куда, в 1840 г. были также переведены в Малую Разводную.)

Вообще все здесь хорошо приняты от властей - учтиво и снисходительно: мы их не видим и никакого надзора за нами нет. Я встретил Пятницкого у Кар<олины> Карловны и доволен его обращением.

Вообрази, любезный Оболенский, что до сих пор еще не писал домой,- голова кругом, и ждал, что им сказать насчет места моего поселения. Здесь нашел письмо ото всех Малиновских; пишут, что Розенб<ерг> у них пробыл 5-ть дней и встретился там с семейством Розена. <...>

Не могу тебе дать отчета в моих новых ощущениях: большой беспорядок в мыслях до сих пор и жизнь кочевая. На днях я переехал к ксендзу Шейдевичу; от него, оставив вещи, отправлюсь в Урик пожить и полечиться; там пробуду дней десять и к 1 сентябрю отправлюсь в дальний путь; даст бог, доберусь до места в месяц, а что дальше - не знаю.

Грустно подумать, что мы расстались до неизвестного времени; твоя деревня, как говорится, мне шибко не нравится; не смею предлагать тебе Туринска, где, может быть, тоже тоска, но лучше бы вместе доживать век. По крайней мере устройся так, чтобы быть с Трубецкими: они душевно этого желают. Ребиндер хотел на этот счет поговорить с твоей сестрой,- пожалуйста, не упрямься.

Кучевский поселен в Тугутуе, славном селении по Якутскому тракту, в 60 верстах от Иркутска. Все хвалят его деревню, об нем мне много рассказывала толстая хозяйка в думном доме, где они до нас с Быстрицким проживали. Кажется, он совершенно здоров и не унывает. Быстрицкий помещен в 8 верстах от Урика.

Что тебе сказать для полного понятия моей жизни в Иркутске? - Я редко дома, навещаю женатых почти всякий день, видаю отца Василья и Медведникова, купца. Это знакомство во всех отношениях приятное; у них живет племянница Каролины Карловны, премиленькая девушка^*,- и все они полюбили необыкновенно твоего друга, не знаю за что! Я начал с того, что у них поселился с 9 часов утра до 5 вечера, на первое знакомство. Теперь редкий день не забегу на минуту; беда только, что всякий день дожди и надобно от грязи спасаться на извозчике: это стоит денег - а их немного. Спасибо, что ты мне дал двести рублей, без них я бы пропал; да и теперь еще не знаю, как устроюсь: покупаю казанскую телегу, и немного останется капитала - разве пока здесь подойдут капиталы срочные. Ни Артамон, ни Вадковский не получили денег - я уверен был, что мы их найдем в Иркутске для погашения долгов, в которых я как будто участвую. Странное дело! <...>

^* (Племянница Каролины Карловны - Жозефина Адамовна Бракман, с 1839 г.- жена декабриста Александра Михайловича Муравьева.)

Сделай дружбу, уведомь Глебова, что Муханов постоянно в Братском остроге. Я обещал несчастному жителю Кабанска написать прямо, но истинно не знаю, что ему сказать, кроме этого уведомления. Насчет возможности уплатить его долг 500 р. я не знаю никакого средства: все без денег. К тому же Трубецкой в Чертовкине ему дал 200 рублей. Не стану, друг Оболенский, передавать тебе впечатление, которое на меня произвел Глебов, это невыразимо жестоко: главное, мне кажется, что он никак не хочет выйти из бездны, в которую погряз. Все-таки советуй ему как-нибудь перебраться к Муханову, его присутствие в Кабанском нисколько не прибавляет возможности уплатить долг: может быть, Муханов найдет средство его удовлетворить.- Поджио и все наши тебе сердечно кланяются. <...>

17 августа

Вчера вечером поздно возвратился домой, не успел сказать тебе, любезный друг, слова. Был у преосвященного, он обещал освободить Иакинфа^*, но не наверное. Просидел у Юшневских вечер. Днем сделал покупку, казанскую телегу за 125 рублей,- кажется, она довезет меня благополучно с моим хламом. Может быть, можно бы и дешевле приискать колесницу, но тоска ходить - все внимание обращено на карман, приходящий в пустоту.

^* (Речь идет о снятии с известного востоковеда Иакинфа (Н. Я. Бичурина) духовного сана. Иакинф просил об этом еще в 1832 г., но получил отказ Николая I. Знакомство Пущина и Оболенского с Иакинфом состоялось во время поездки последнего в Кяхту в 1837 г. (он посетил Петровский завод).)

Сегодня после обеда отправляюсь погостить и полечить ногу в Урик, там останусь дней десять - и 1 сентября в путь. Пора, друг Оболенский, обнять тебя - до другого письма: не знаю, удастся ли написать к тебе прежде Красноярска. Будь здоров, скажи мне побольше о себе и обо всем, что у тебя делается. У меня голова кругом идет, не могу еще привыкнуть к бесказематной жизни. Наконец, финансы требуют скорейшего выезда из города - что день, то расход,- трудно, брат, нам справляться с практической жизнью, мы совершенно от нее отстали.

Прощай - разбирай как умеешь мою нескладицу - мне бы лучше было с тобой говорить, нежели переписываться. Что ж делать, так судьбе угодно, а наше дело уметь с нею мириться. Надесь, что у тебя на душе все благополучно. Нетерпеливо жду известия от тебя с места.

Поджио недоволен Усть-Кудой - и дом и все ему не нравится. Денежные дела в плохом состоянии. Тоска об этом говорить. Прощай, друг,- сердечно жму тебе руку. <...>