61. Н. Д. Фонвизиной. <Туринск>, 11-12 марта 1841 г.

<...> В чувствах моих не стану также вас уверять: если вы до сих пор сомневаетесь в заветной моей дружбе, то никогда не надеюсь вас в ней уверить. <...>

Странно, что С<ергей> Г<ригорьевич> говорит о Каролине Карловне: "К<аролина> К<арловна> неожиданно нагрянула, пробыла несколько часов в Урике и теперь временно в Иркутске sans feu, ni lieu pour le moment^*". He понимаю, каким образом тетка^** так была принята, хоть она и не ожидала отверзтых объятий, как сама говорила в Ялуторовске. <...>

^* (теперь без пристанища (фр.).)

^** (С. Г. Волконский писал Пущину 12 февраля 1841 г.: "Кар<олина> Кар<ловна> неожиданно к нам приехала и по трехчасном здесь в Урике пребывании выехала и теперь временно живет в Оёке. <...> По-моему, много неладного в проводах, ею претерпленных" (Записки ОР ГБЛ, вып. 24, с. 364). А. М. Муравьев и его жена, племянница К. К. Кузьминой, так обошлись с последней, опасаясь возможности ее брака с Н. М. Муравьевым. О происшедшем декабристы по всей Сибири сообщали друг другу с возмущением. Подробности Волконский изложил в следующем письме (там же, с. 366-367).)

Марья Петровна благодарит вас за письмо. Старушка, ровесница Louis Ph<ilippe>, очень довольна, что работа ее вам понравилась, и ей несколько приятно, что в Тобольске умели оценить наше изделие. Мы необыкновенно ладно живем. Она ко мне привыкла, и я к ней. Дети и няньки со мной в дружбе. К счастию, между последними нет красавиц - иначе беда бы моему трепещущему сердцу, которое под холодною моею наружностию имеет свой голос. <...>

Мы с Якушкиным условились, в случае какого-нибудь перемещения, съехаться в Тюмени. <...>

Одна тяжелая для меня весть: Алекс<андр> Поджио хворает больше прежнего. Припадки часто возвращаются, а силы слабеют. Все другие здоровы по-прежнему. Там уже узнали о смерти Ивашева, но еще не получили моего письма отсюда. М<ария> Н<иколаевна> не пишет, С<ергей> Г<ригорьевич> говорит, что она уверена, что я еду. Мнения, как видите, разделены.

И. П.