110. Н. Д. Фонвизиной. <Ялуторовск>, 6 генваря <1>846 г.

<...> Ехать лечиться я не намерен. Хандры 840-го года нет, следовательно, можно мириться без факультета с инвалидной ногой. Это маленькое неудобство в жизни, но за многими другими, гораздо важнейшими, оно не так заметно. Может быть, даже и к лучшему; не вздумаешь подчас стать на очередь запоздалых женихов. Беда соседа всегда научает и заставляет делать философические выводы - горестная польза при невозможности отклонить самой беды, как ясно ни видишь ее. Впрочем, эта статья давно между мной и Евгением кончена, но она невольным образом проявляется молча во всех отношениях даже теперь, а после еще больше проявляться будет. Мне самому за него как-то неловко; хорошо, если эта, может быть, мнимая неловкость его не коснется,- иначе будет ему плохо^*. <...>

^* (Речь идет о женитьбе Е. П. Оболенского на няне дочери Пущина Аннушки Варваре Самсоновне Барановой. Свадьба состоялась 6 февраля 1846 г. Как видно из письма, Пущин резко отрицательно относился к поступку друга.)

Без всякого лечения я бы очень и давно хотел бы побывать у вас, но, кажется, и самое двадцатилетнее гражданство всех возможных тюрем и изгнаний не доставит возможности повидаться с соседями. Проситься не хочу: не из гордости, а по какому-то нежеланию заставить склонять свое имя во всех инстанциях. Лучше всего бы вам собраться в Ялуторовск. <...>

Хотелось бы мне знать, что думает Михаил Александрович о новом уложении; я просто уничтожен этим подарком для России. Совестно видеть, что государственные люди, рассуждая в нынешнее время о клеймах, ставят их опять на лицо с корректурною поправкою; уничтожая кнут, с неимоверной щедростию награждают плетьми, которые гораздо хуже прежнего кнута, и, наконец, раздробляя или, так сказать, по словам высочайшего указа, определяя с большею точностью и род преступлений, и степень наказаний, не подумали, что дело не в издании законов, а в отыскании средств, чтобы настоящим образом исполнялись законы. Словом сказать, об этом надобно говорить, а не писать,- не будет конца. Прибавления к постановлениям о каторжных ужасны. Во всем этом я виню не Николая Павловича, а его советников и, точно, не понимаю цели этих людей. Гораздо лучше не касаться этого отдела, нежели останавливаться и почти пятиться назад^*.

^* (С 1 мая 1846 г. вступало в действие новое "Уложение о наказаниях уголовных и исправительных", утвержденное Николаем I 15 августа 1845 г. Хотя в нем нашли отражение некоторые принципы буржуазного права, но по существу оно являлось кодексом феодальным, закреплявшим за помещиками право судить своих крестьян, а карательные меры по отношению к ним приравнивались к статьям "О сопротивлении распоряжениям правительства и неповиновении установленным от него властям". Соответственно предусматривались телесные наказания (розгами и плетьми), клеймение, ссылка на каторгу сроком до 15-20 лет. Классификация преступлений, уголовных наказаний и исправительных мер была действительно разработана гораздо детальнее, чем в предшествовавшем русском законодательстве.)

Совершенно неожиданно пришлось мне, добрая Наталья Дмитриевна, распространиться на вашем листке о таких вещах, которые только неприятным образом шевелят сердце. Извините - я это время, сидя больше дома, разбирал новое Уложение, и потому оно все вертится на уме. <...>

Мы покамест живем по-прежнему, не знаю, как будет после разделения Римской империи на Восточную и Западную. Моя артель с Оболенским упраздняется. <...>

Я здесь на перепутье часто ловлю оттуда весточку и сам их наделяю листками. Это существенная выгода Ялуторовска, кроме других его удовольствий.

Все наши вас приветствуют. Александра Васильевна благодарит за бумагу, хотя я не знаю, какая была в ней надобность. Это все Марья Казимировна, заставляла ее достать, как будто это ковер-самолет, на котором улетишь. Да и куда ей лететь?

Крепко жму вам и Михаилу Александровичу руку.

Верный ваш И. П.