230. Н. Д. Фонвизиной. <Ялуторовск>, 26 сентября - 5 октября <1856 г.>

ИСТОРИЧЕСКИЙ РАССКАЗ

24 сентября, в 6 часов после обеда, я с Матвеем отправился в Тобольск в виде опыта, чтобы достать визы всем малолетним дворянам ялуторовским. Утром заставил их всех написать просьбы в губернское правление. (Это было вследствие письма Лебедя, который мне сказал наконец, что местная власть, не знаю почему, ждет прошения от лиц под благотворным действием манифеста. Значит, не все одинаково понимают его действие.)

27-го около полудня мы добрались до Лебедя. Наше появление порадовало их и удивило. Я не стану рассказывать тебе всех бедствий дороги. Почти трое суток ехали. Тотчас по приезде я отправился к Милордову, в твой дом (с особенным чувством вошел в него и осмотрел все комнаты). Отдал просьбы и просил не задерживать. Милордов порядочный человек, он правил должность тогда губернатора за отсутствием Арцимовича.

Попали мы на прощальный обед барону у Лебедя^*. Это был для барона сюрприз, который избавил его с попутным для него молодым Разгильдеевым заезжать в Ялуторовск.

^* (Лебедь - П. Н. Свистунов, барон - В. И. Штейнгейль.)

Дорога меня немного помяла, нога почувствовала эту передрягу, но я все в Тобольске действовал. Навестил всех близких. Подробности при свидании.

28-е прошло без особенных событий, в болтовне и хлопотах.

29-го проводил барона и встретил Батенкова, приехавшего из Томска. <...>

Все везде напоминало мне тебя, и часто склонялось твое имя, тайный друг мой. Это бы и не нужно говорить, потому что оно само собою разумеется. <...>

30-го обедали у Анненкова. <...>

В этот день, то есть Покрова, от погоды или от нечего делать все любезничали с Татьяной Александровной. Видно, эта любезность была довольно сильная, что Лебедь на другой день говорит мне, что видел во сне, будто бы я ухаживал за его женой, и что он на меня сердился. Я засмеялся и сказал ему, что пожалуюсь тебе на него. Лучшего не придумал ответа.

Между тем все приготовил к моему возвращению. 2 октября в час пополудни сел в тарантас с Батенковым и Лебедем. Они меня проводили до "Самолета". Татьяна Александровна, прощаясь со мной, просила меня сказать тебе, что утешается мечтой к Новому году быть у тебя в Марьине. Не знаю почему - они все говорят мне о тебе. Видно, что-нибудь значит^*.

^* (Очевидно, декабристы начали догадываться об истинном характере отношений Пущина и Натальи Дмитриевны. Она, видимо, намекала на это И. Д. Якушкину (см. ниже), не догадавшемуся, впрочем, кто ее избранник.)

Жаль, что не застал Дьякова. Он был в округе. Кроме того, что хотел с ним проститься, хотел поговорить о моей исторической ноге. Оставил ему записку прощательную, резкую! <...>

Добрался до дому Бронникова 4-го числа в 7 часов утра. Ваня меня встретил босиком, обрадовался. Утром читал письма, которых в мое десятидневное отсутствие собралось много. Первые были прочтены твои листки из Екатеринбурга и из Перми. Официальные вечером читали все наши, собравшиеся у меня вечером, а заветные - мое богатство.

Теперь не знаю, что тебе сказать - на твое сердечное излияние. И я в тумане. Авось явится солнышко. Все в каком-то недоумении. Невольно продолжается то, что было при тебе. Просто чудеса! Видно, так надобно для испытания. Дело необыкновенное. Не испугайся, когда увидишь меня. <...>

<5 октября.>

Вечером сидел Иван Дмитриевич. Спрашивал, открылась ли ты мне в твоем намерении выйти замуж и не знаю ли я, кто этот избранный. Я рад был, что это было в сумерки, потому что не умею лгать. Сказал, что пришлось в голову, и отделался кой-как от дальнейших расспросов. Уверил только, что, верно, если бог велит, то твое соединение будет во благо.

Теперь я сижу, залечиваю ногу. Без этого нельзя думать о дороге. Без сомнения, прежде зимы нельзя будет ехать. Я не разделяю твоих страхов, но хочу без раны пуститься, иначе придется с рожей на ноге и с лихорадкой сидеть где-нибудь на станции.

Между тем отвсюду пишут и воображают,, что я уже в дороге. Сестра говорит, что всякий день думает - пришлет Николай сказать, что я у него на даче их жду.

М<арья> А<лександровна> наняла уже квартиру и пишет, что достаточна и для женатого. Что с этим делать юноше твоему, который сидит на диване и нянчит ногу? Fatum! Берет иногда нетерпение, но я держусь, как умею.

Последняя почта привезла мне горькую весть! В Варшаве кончил свои страдания брат Петр. Он, бедный наш Веньямин^*, не дождался меня.

^* (Веньямин - младший сын (библ.).)

Прощай, друг верный. Скоро опять буду писать тебе, уже в Марьино. С нас снято запрещение почтовое. Можем сами писать, и к нам доходят письма. Это распорядился Сенат.

До зимы не едем, вереницей потащимся с Батенковым вместе, который сюда будет.

Обнимаю тебя несчетно раз. <...> Извини, что худо пишу. С больной ногой неловко сидеть.

Твой.

Отправлено 8 октября.

Прошу покорно Татьяну Ивановну немедленно передать или переслать это письмо Наталье Дмитриевне Фонвизиной.