Карелия, или заточение Марфы Иоанновны Романовой

^* (Продается у издателя, книгопродавца Ив. Вас. Непейцына в д. Г. М. Балабина, под № 26-м. Цена экз. 6 р., с пересылкою 7 р. (Прим. Пушкина.))

Изо всех наших поэтов Ф. Н. Глинка, может быть, самый оригинальный. Он не исповедует ни древнего, ни французского классицизма, он не следует ни готическому, ни новейшему романтизму; слог его не напоминает ни величавой плавности Ломоносова, ни яркой и неровной живописи Державина, ни гармонической точности, отличительной черты школы, основанной Жуковским и Батюшковым. Вы столь же легко угадаете Глинку в элегическом его псалме, как узнаете князя Вяземского в станцах метафизических или Крылова в сатирической притче. Небрежность рифм и слога, обороты то смелые, то прозаические, простота, соединенная с изысканностию, какая-то вялость и в то же время энергическая пылкость, поэтическое добродушие, теплота чувств, однообразие мыслей и свежесть живописи, иногда мелочной, - все дает особенную печать его произведениям. Поэма "Карелия" служит подкреплением сего мнения. В ней, как в зеркале, видны достоинства и недостатки нашего поэта. Мы, верно, угодим нашим читателям, выписав несколько отрывков, вместо всякого критического разбора^*.

^* (В № 6-м "Литературной газеты" было вкратце изложено содержание сей поэмы. - Издатель, г. Непейцын, заслуживает всякую похвалу за старательное и отлично красивое издание оной. (Прим. Пушкина.))

(Монах рассказывает Марфе Иоанновне о прибытии своем в Карелию.)

 "В страну сию пришел я летом, 
 Тогда был небывалый жар, 
 И было дымом всо одето: 
 В лесах свирепствовал пожар, 
 В Кариоландии горело!.. 
 От блеска не было ночей, 
 И солнце грустно без лучей, 
 Как раскаленный уголь, тлело! 
 Огонь пылал, ходил стеной, 
 По ветвям бегал, развивался, 
 Как длинный стяг перед войной; 
 И страшный вид передавался 
 Озер пустынных зеркалам... 
 От знойной смерти убегали 
 И зверь, и вод жильцы, и нам 
 Тогда казалось, уж настали 
 Кончина мира, гибель дней, 
 Давно на Патмосе в виденье 
 Предсказанные. Всё в томленье 
 Снедалось жадностью огней, 
 Порывом вихрей разнесенных; 
 И глыбы камней раскаленных 
 Трещали. - Этот блеск, сей жар 
 И вид дымящегося мира, - 
 Мне вспомянули песнь Омира: 
 В его стихах лесной пожар. 
 Но осень нам дала и тучи 
 И ток гасительных дождей; 
 И нивой пепел стал зыбучий 
 И жатвой радовал людей!.. 

 Дика Карелия, дика! 
 Надутый парус челнока 
 Меня промчал по сим озерам; 
 Я проходил по сим хребтам, 
 Зеленым дебрям и пещерам; 
 Везде пустыня: здесь и там 
 От Саломейского пролива 
 К семье Сюйсарских островов, 
 До речки с жемчугом игривой*, 
 До дальних северных лесов, 
 Нигде ни городов, ни башеп 
 Пловец унылый не видал, 
 Лишь изредка отрывки пашен 
 Висят на тощих ребрах скал; 
 И мертво всё... пока Шелойник 
 В Онегу, с свистом, сквозь леса 
 И нагло к челнам, как разбойник, 
 И рвет на соймах паруса, 
 Под скрыпом набережных сосен. 
 Но живописна ваша осень, 
 Страны Карелии пустой: 
 С своей палитры, дивной кистью, 
 Неизъяснимой пестротой 
 Она златит, малюет листья: 
 Янтарь, и яхонт, и рубин 
 Горят на сих древесных купах, 
 И кудри алые рябин 
 Висят на мраморных уступах. 
 И вот, меж каменных громад, 
 Порой я слышу шорох стад, 
 Бродящих лесовой тропою, 
 И под рогатой головою 
 Привески звонкие брянчат...

^* (В речке Повенчанке находят жемчуг, иногда довольно окатистый и крупный. (Прим. Ф. Глинки.).)

 Край этот мне казался дик: 
 Малы, рассеяны в нем селы; 
 Во сладок у лесной Карелы 
 Ее бесписьменный язык. 
 Казалось, я переселился 
 В края Авзонии опять: 
 И мне хотелось повторять 
 Их речь: в ней слух мой веселился 
 Игрою звонкой буквы Л. 
 Еще одним я был обманут: 
 Вдали, для глаз, повсюду ель 
 Да сосна, и под ней протянут 
 Нагих и серых камней ряд. 
 Тут, думал я, одни морозы, 
 Гнездо зимы. Иду... Вдруг... розы! 
 Всё розы весело глядят! 
 И Север позабыл я снова. 
 Как девы милые, в семье, 
 Обсядут старика седого, 
 Так розы в этой стороне, 
 Собравшись рощей молодою, 
 Живут с громадою седою. 

 Сии места я осмотрел 
 И поражен был. Тут сбывалось 
 Великое!.. Но кто б умел, 
 Кто б мог сказать, когда то сталось?.. 
 Везде приметы и следи 
 И вид премены чрезвычайной 
 От ниспадения воды - 
 С каких высот? осталось тайной... 
 Но Север некогда питал, 
 За твердью некоей плотины, 
 Запасы вод; доколь настал 
 Преображенья час! - И длинный, 
 Кипучий, грозный, мощный вал 
 Сразился с древними горами; 
 Наземный черед растерзал, 
 И стали щели - озерами. 
 Их общий всем, продольный вид 
 Внушал мне это заключенье. 
 Но ток, сорвавшись, всё кипит. 
 Забыв былое заточенье, 
 Бежит и сыплет валуны 
 И стал. Из страшного набега 
 Явилась - зеркало страны - 
 Новорожденная Онега! 

 Здесь поздно настает весна; 
 Глубоких долов, меж горами, 
 Карела дикая полна: 
 Там долго снег лежит буграми, 
 И долго лед над озерами 
 Упрямо жмется к берегам. 
 Уж часто видят, по лугам 
 Цветок синеется подснежный, 
 И мох цветистый оживет 
 Над трещиной скалы прибрежной; 
 А серый безобразный лед 
 (Когда глядим на даль с высот) 
 Большими пятнами темнеет 
 И от озер студеным веет... 
 И жизнь молчит, и по горам 
 Бедна карельская береза; 
 И в самом мае, по утрам, 
 Блистает серебро мороза... 
 Мертвеет долго всё... Но вдруг 
 Проснулось здесь и там движенье; 
 Дохнул какой-то теплый дух 
 И вмиг свершилось возрожденье: 
 Помчались лебедей полки, 
 К приютам ведомым влекомых; 
 Снуют по соснам пауки; 
 И тучи, тучи насекомых 
 В веселом воздухе жужжат. 
 Взлетает жавронок высоко, 
 И от черемух аромат 
 Лиется долго и далеко... 
 И в тайне диких сих лесов 
 Живут малиновки семьями: 
 В тиши бестенных вечеров 
 Луга и бор и дичь бугров 
 Полны кругом их голосами. 
 Поют... поют... поют оне 
 И только с утром замолкают: 
 Знать, в песне высказать желают, 
 Что в теплой видели стране, 
 Где часто провождали зимы; 
 Или, предчувствием томимы, 
 Что скоро, из лесов густых, 
 Дохнет, как смерть, неотвратимый, 
 От Беломорских стран пустых, 
 Губитель роскоши и цвета, 
 Он вмиг, как недуг, все сожмет, 
 И часто в самой неге лета 
 Природа смолкнет и замрет! 

 По Суне плыли наши челны, 
 Под нами стлались небеса, 
 И опрокинулися в волны 
 Уединенные леса. 
 Спокойно все на влаге светлой, 
 Была окрестность в тишине, 
 И ясно на глубоком дне 
 Песок виднелся разноцветный. 
 И, за грядою серых скал, 
 Прибрежных нив желтело злато, 
 И с сенокосов ароматом 
 Я в летней роскоши дышал. 
 Но что шумит?.. В пустыне шепот 
 Растет, растет, звучит, и вдруг - 
 Как будто конной рати топот, 
 Дивит и ужасает слух! 
 Гул, стук! - Знать, где-то строят грады; 
 Свист, визг! - Знать, целый лес пилят! 
 Кружатся, блещут звезд громады, 
 И вихри влажные летят 
 Холодной, стекловидной пыли: 
 "Кивач!.. Кивач!.. Ответствуй, ты ли?.." 
 И выслал бурю он в ответ!.. 
 Кипя над четырьмя скалами, 
 Он, с незапамятных нам лет, 
 Могучий исполин, валами 
 Катит жемчуг и серебро; 
 Когда ж в хрустальное ребро 
 Пронзится, горними лучами 
 Чудесной радуги цветы 
 Его опутают, как ленты; 
 Его зубристые хребты 
 Блестят - пустыни монументы. 
 Таков Кивач, таков он днем! 
 Но под зарею летней ночи 
 Вдвойне любуются им очи: 
 Как будто хочет небо в нем 
 На тысячи небес дробиться, 
 Чтоб после снова целым слиться 
 Внизу, на зеркале реки... 
 Тут буду я! Тут жизнь теки!.. 
 О, счастье жизни сей волнистой! 
 Где ты? - В чертоге ль богача, 
 В обетах роскоши нечистой, 
 Или в Карелии лесистой, 
 Под вечным шумом Кивача?.." 

Духи основали свое царство в пустынях лесной Карелы. Вот как поэт наш изображает их.

 В тех горах 
 Живут селениями духи: 
 Точь-в-точь, как мы! В больших домах, 
 Лишь треугольником их кровли; 
 Они охотники до ловли, 
 И всё у них как и у нас: 
 Есть чернь и титул благородных; 
 Суды, Расправы и Приказ. 
 Но нет балов, торговок модных, 
 Карет, визитов, суеты 
 И бестолкового круженья; 
 Нет мотовства и разоренья, 
 Так, стало, нет и нищеты! 
 Счет, вес и мера без обмана, 
 И у судейского кафтана 
 У них не делают кармана. - 
 Я не могу уверить вас, 
 Имеют ли они Парнас, 
 Собранья авторов и залы 
 Для чтения. - "А есть журналы?" 
 Нет-с! - Ну, и ссоры меньше там: 
 Литературные нахалы 
 Не назовут по именам 
 И по отечествам, чтоб гласно, 
 Под видом критики, ругать: 
 То с здравым смыслом не согласно! 
 И где, кто б мог закон сыскать, 
 Который бы людей уволил 
 От уз приличия? И им, 
 Как будто должное, дозволил 
 По личным прихотям своим, 
 Порою ж и по ссоре личной, 
 Кричать, писать, ругать публично?.. 
 Зато уж в обществе духов - 
 Вон там, на тех скалах огромных - 
 Все так приязнены! так скромны!.. 
 От человеческих грехов 
 Подчас им, бедным, очень душно! 
 И если станет уж и скучно 
 Смотреть на глупости земных, 
 На наши шашни и проказы, 
 То псов с собой четвероглазых 
 И в лес! И вот лесов чесных 
 Принявши образ, часто странный, 
 То выше ели, великаны, 
 То наравне, в траве, с травой!
 Проказят, резвятся, хохочут, 
 Зовут, обходят и морочат... 
 Иди к ним, с умной головой, 
 Начитанный теорик, - что же? 
 Тебе ученость не поможет: 
 Ты угоришь: всё глушь да мрак; 
 А духи шепчут: "Ты дурак! 
 Сюда, мудрец, вот омут грязный!"... 
 Не так ли иногда приказный, 
 Раскинув практику свою, 
 Из справки в справку ходит, ходит 
 И часто в бестолочь заводит 
 И толковитого судью?..