Михайловское

Михайловское

Уже зрелым поэтом и умудренным житейским опытом человеком, за плечами которого было много месяцев жизни и вдохновенного творчества в деревне, Пушкин писал полушутливо, но с большим смыслом применительно к себе: "Не любить деревни простительно монастырке, только что выпущенной из клетки, да 18-легнему камер-юнкеру. Петербург прихожая, Москва девичья, деревня же наш кабинет. Порядочный человек по необходимости проходит через переднюю и редко заглядывает в девичью, а сидит у себя в своем кабинете". Этим "кабинетом" для великого поэта но раз становилось сельцо Михайловское.

Михайловские рощи

Если ехать со стороны Пушкинских Гор, пушкинское Михайловское начинается уже тогда, когда минуешь два огромных камня-валуна, на одном из которых выбиты слова: "Пушкинский заповедник. Михайловское", а на другом - приветственные слова поэта: "Здравствуй, племя младое, незнакомое!".

И вступаешь под сень Михайловских рощ. Тут у самой дороги, справа, необычный памятник - большой камень-валун, у подножия которого на каменной плите высечены слова (автор текста поэт М. Дудин):

 Здесь воин похоронен неизвестный, 
 Освободивший Родины святыню. 
 Бессмертной славы мужество достойно. 
 Идущий мимо, голову склони.

Это могила неизвестного солдата, павшего в бою с немецко- фашистскими захватчиками при освобождении пушкинских мест. Отсюда до усадьбы поэта двухкилометровая дорога, часто и круто поворачивая, идет по красивому сосновому бору. Временами она так узка, что кажется, вот-вот коснешься плечом бронзового ствола могучей тридцатиметровой сосны. Между великанами соснами живописно поднимается подлесок: черпая ольха, орешник, можжевельник, крушина, иногда мелькнет белоствольная березка. Воздух густо напоен хвойным ароматом, и кажется, что он струится оттуда, сверху, где сквозь расступившиеся кроны сосен, параллельно дороге, вьется ярко-голубая лента бездонного неба.

Это они, Михайловские рощи, встречающие вас торжественной красой, стали в поэзии Пушкина символом всего этого уголка.

 В разные годы
 Под вашу сень, Михайловские рощи, 
 Являлся я, -

"Вновь я посетил". Черновой вариант

писал поэт незадолго до смерти, вспоминая здесь свои приезды в псковскую деревню.

Усадьба Пушкина А.С. в Михайловском

Но вот последний поворот дороги - и внезапно перед глазами открывается широкая зеленая поляна, окаймленная с трех сторон сосновым бором и березовыми рощами, а с четвертой замыкающаяся семьей полуторастолетних лип. На одной из них гнездятся аисты.

Усадьба поэта

От этих лип влево по небольшому склону, покрытому сочной густой травой, идет аллейка к пруду. В его зеркальной глади отражаются перекинутый через него белый горбатый мостик, дымчатая стена из высоких серебристых ив, склонивших свои ветви к самой воде, и только что вышедшая на берег, истово отряхивающаяся стайка молодых уток. Это тот самый, пушкинский

 ...пруд под сенью и в густых, 
 раздолье уток молодых,

от которого аллея, обсаженная с обеих сторон яркими цветами, идет мимо обширного фруктового сада, разрезая его на две части - северную и южную, - в центр усадьбы. Она вся в зелени деревьев, куртин сирени, кустов жасмина, барбариса и желтой акации. И когда всего через полсотни шагов попадаешь на край крутого холма, на котором расположена усадьба, не веришь, что она уже кончается. Отсюда сквозь заросли густой сирени вдруг открывается неповторимый вид на окрестности. У самого подножия холма течет тихоструйная Сороть, за ней колышутся метровые травы широких заливных лугов, на холмах, уходящих волнами вдаль, живописно разбросаны деревни, а чуть правее - синяя гладь озера Кучане (Петровского), на противоположном берегу которого вздымается густая куща деревьев - парк Петровского, имения двоюродного деда Пушкина, Петра Абрамовича Ганнибала.

 Везде передо мной подвижные картины: 
 Здесь вижу двух озер лазурные равнины, 
 Где парус рыбаря белеет иногда, 
 За ними ряд холмов и нивы полосаты, 
 Вдали рассыпанные хаты, 
 На влажных берегах бродящие стада, 
 Овины дымные и мельницы крилаты...

"Деревня"

Этот пейзаж стал для Пушкина частицей чего-то навсегда родного и близкого, и спустя шестнадцать лет после написания этих стихов он, приехав в Михайловское, опять любуется им:

 ...и глядел
 На озеро, воспоминая с грустью
 Иные берега, иные волны... 
 Меж нив златых и пажитей зеленых
 Оно синея стелется широко; 
 Через его неведомые воды
 Плывет рыбак и тянет за собой
 Убогий невод. По брегам отлогим
 Рассеяны деревни - там за ними
 Скривилась мельница, насилу крылья
 Ворочая при ветре...

"Вновь я посетил"

Здесь, на вершине Михайловского холма, особенно остро чувствуется то, о чем так проникновенно писал К. Паустовский: "Я изъездил почти всю страну, видел много мест, удивительных и сжимающих сердце, но ни одно из них не обладало такой внезапной лирической силой, как Михайловское".

Усадьба поэта невелика. С севера она оканчивается крутым обрывом к реке Сороти, а с юга ее ограничивают тенистый парк и Михайловские рощи.

Старинная салютная пушечка в Михайловском

Планировка усадьбы очень проста, все основные хозяйственные службы находились в непосредственной близости от господского дома. Он стоит в центре усадьбы, обращенный южной стороной фасада с парадным крыльцом в сторону парка, а северной - к реке Сороти и живописным окрестностям. Перед домом расположен большой дерновый круг, который при Пушкине был обсажен декоративным венком из кустов сирени, жасмина и желтой акации. Сейчас же по окружности растут двадцать шесть декоративных лип, а в центре - мощный вяз с раскидистыми, касающимися самой земли ветвями.

Эти изменения в планировке усадьбы произошли сравнительно недавно: вяз был посажен в конце XIX века сыном поэта Григорием Александровичем перед отъездом из Михайловского, а липы по кругу - в 1898 году.

По обе стороны от господского дома в пяти - десяти шагах друг от друга идут службы и хозяйственные постройки. Слева от него (если смотреть со стороны парка) стоит бывшая банька, называемая теперь по традиции домиком няни- в память Арины Родиоповны, няни Пушкина, которая живала в одной из ее комнаток - светелке. Еще левее - большой погреб с деревянной двускатной крышей. Находившийся некоторое время вместе с Пушкиным в Михайловском его кучер Петр Парфенов рассказывал, как поэт "...с утра из пистолетов жарит, в погреб, вот тут за баней, да раз сто эдак и выпалит в утро-то".

Еще чуть левее погреба - амбарчик (восстановлен в 1965 году). Он незамысловатой крестьянской архитектуры, типичной для Псковщины того времени, крыт соломой, и это невольно воскрешает в памяти пушкинский поэтический образ:

 То по кровле обветшалой
 Вдруг соломой зашумит...

"Зимний вечер"

По другую сторону господского дома расположен флигель таких же размеров, как и домик няни,- бывшая кухня и людская (восстановлен в 1955 году), правее в один ряд с кухней и людской стоят еще два флигеля: дом управляющего имением (восстановлен в 1962 году) и бывшая вотчинная контора (восстановлена в 1964 году).

За этими флигелями сразу же начинается фруктовый сад, посаженный в 1940 году после гибели старого сада от сильных морозов зимой 1939/40 года. В саду восстановлены те сорта фруктовых деревьев (в основном яблонь), которые были здесь при Пушкине. Между яблонями - несколько старинных колод пчел, на опушке сада - деревянная старинная голубятня.

Дом-музей А. С. Пушкина (со стороны парка)

Неподалеку от флигелей был каретный сарай (сейчас сохранился только фундамент), за садом располагались скотные дворы, гумно, амбары (все они не сохранились),

Такой усадьба была и при Пушкине.

 Люби мой малый сад и берег сонных вод, 
 И сей укромный огород
 С калиткой ветхою, с обрушенным забором! 
 Люби зеленый скат холмов, 
 Луга, измятые моей бродящей ленью, 
 Прохладу лип и кленов шумный кров - 
 Они знакомы вдохновенью.

"Домовому"

Впервые это вдохновение Пушкин ощутил здесь летом 1817 года, в свое первое посещение Михайловского. Поэт, только что окончив лицей и получив отпуск "для приведения в порядок домашних дел", отправился 9 июля вместе с родителями в псковское имение. В его бумагах сохранилась записка о первом приезде в Михайловское: "Вышед из Лицея, я почти тотчас отправился в псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и проч...". Пушкин бывает в соседнем имении, в доме своих новых знакомых Осиповых-Вульф, гостит у двоюродного деда Петра Абрамовича Ганнибала, владельца соседнего с Михайловским села Петровского. Поэт пробыл в деревне полтора месяца, и в стихотворении "Простите, верные дубравы", написанном перед отъездом, тепло говорит о проведенных здесь днях:

 Простите, верные дубравы! 
 Прости, беспечный мир полей, 
 И легкокрылые забавы
 Столь быстро улетевших дней!

Летом 1819 года Пушкин вторично посещает Михайловское. Накануне отъезда из Петербурга он, как бы предчувствуя радость новой встречи с полюбившимися ему в первый же раз местами, писал:

 Смирив немирные желанья, 
 Без долимана, без усов, 
 Сокроюсь с тайною свободой, 
 С цевницей, негой и природой
 Под сенью дедовских лесов; 
 Над озером, в спокойной хате, 
 Или в траве густых лугов, 
 Или холма на злачном скате...

"Орлову"

На этот раз поэт ехал в псковскую деревню с большой охотой: он только что перенес тяжелую болезнь - "горячку" (тиф) и предвкушал впереди оздоровляющий отдых:

 Меня зовут холмы, луга, 
 Тенисты клены огорода, 
 Пустынной речки берега
 И деревенская свобода.

"В. В. Энгельгардту"

В этот приезд в Михайловское поэт создает знаменитое антикрепостническое стихотворение "Деревня".

 Начало его светлое, радостное: 
 Приветствую тебя, пустынный уголок, 
 Приют спокойствия, трудов и вдохновенья, 
 Где льется дней моих невидимый поток
 На лоне счастья и забвенья. 
 Я твой - я променял порочный двор цирцей,
 Роскошные пиры, забавы, заблужденья
 На мирный шум дубров, на тишину полей, 
 На праздность вольную, подругу размышленья.

Но Пушкин, тогда уже автор широко известных вольнолюбивых стихотворений "Вольность" и "К Чаадаеву", не мог не увидеть здесь рядом с красотой природы гнетущую картину крепостнического произвола:

 Но мысль ужасная здесь душу омрачает: 
 Среди цветущих нив и гор 
 Друг человечества печально замечает 
 Везде невежества убийственный позор. 
 Не видя слез, не внемля стона, 
 На пагубу людей избранное судьбой, 
 Здесь барство дикое, без чувства, без закона, 
 Присвоило себе насильственной лозой 
 И труд, и собственность, и время земледельца...

"Никак нельзя считать это стихотворение протестом лишь против "злоупотребления" крепостного права, - пишет академик М. Нечкина в монографии "Пушкин и декабристы". - С большой отчетливостью в нем говорится о том, что "дикое барство" присвоило себе "и труд, и собственность, и время земледельца": формула крепостного права дана здесь чуть ли не во всей своей теоретической полноте". Неслучайно это острое социально-политическое произведение Пушкина, написанное в Михайловском на основе личных впечатлений, полностью было напечатано только в 1870 году.

Аисты

Пушкин покинул Михайловское 11 августа 1819 года. Накануне отъезда он пишет проникнутое любовью к нему стихотворение "Домовому":

 Поместья мирного незримый покровитель, 
 Тебя молю, мой добрый домовой, 
 Храни селенье, лес и дикий садик мой
 И скромную семьи моей обитель!.. 
 ...Останься, тайный страж, в наследственной 
 сени, 
 Постигни робостью полунощного вора
 И от недружеского взора
 Счастливый домик охрани! 
 Ходи вокруг его заботливым дозором...

Поэт словно предчувствовал, что расстается с "поместьем мирным" надолго. Действительно, последовавшая в скором времени ссылка на юг за то, что он, как выразился император Александр I, "наводнил всю Россию возмутительными стихами", на пять лет разлучила его с Михайловским. Пушкин снова приезжает в родное гнездо только 9 августа 1824 года.

 А я от милых южных дам, 
 От жирных устриц черноморских, 
 От оперы, от темных лож
 И, слава богу, от вельмож
 Уехал в тень лесов Тригорских, 
 В далекий северный уезд; 
 И был печален мой приезд.

"Евгений Онегин". Из ранних редакций

Приезд поэта в Михайловское был действительно печален. Это был приезд в новую ссылку.

Михайловское было выбрано царским правительством не случайно. За годы южной ссылки (сначала в Кишиневе, а потом в Одессе) необычайно выросла популярность Пушкина среди передовых кругов дворянской молодежи. Его вольнолюбивые стихи в огромном количестве рукописных списков расходились по России.

Поэт, глубоко убежденный в общественной значимости своего поэтического творчества и считая его своим основным жизненным призванием, требовал от высших властей в лицо наместника Южного края графа Воронцова уважения к себе прежде всего как поэту, а потом уже мелкому чиновнику - коллежскому секретарю Коллегии иностранных дел. Однако Воронцов, по уничтожающей характеристике Пушкина "придворный хам и мелкий эгоист", взбешенный независимостью поведения Пушкина, его влиянием на умы передовых кругов тамошнего общества, всячески третировал поэта, подчеркнуто пренебрежительно относился к его поэтическим занятиям, часто требуя пунктуального исполнения мелочных, порой даже оскорбительных для него чиновничьих поручений. Об этом стремлении властей унизить общественную значимость его поэзии Пушкин потом, находясь уже в михайловской ссылке, с неостывшим возмущением писал: "Так! мы можем праведно гордиться: наша словесность не носит па себе печати рабского унижения. Наши таланты благородны, независимы... Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение".

Граф Воронцов шлет в Петербург одно за другим требования избавить его от Пушкина, становящегося опасным для одесского общества. И вот в начале июля 1824 года воспоследовало высочайшее повеление "находящегося в ведомстве Государственной коллегии иностранных дел коллежского секретаря Пушкина уволить вовсе со службы... выслать в имение его родных в Псковскую губернию, подчинив его там надзору местных властей". Поводом для новой расправы со свободолюбивым поэтом послужило его признание в письме, перехваченном властями, что он берет "уроки чистого афеизма", то есть безбожия. Власти рассчитывали, что здесь, в глухой деревне, поэт будет сломлен, а его вольнолюбивая поэзия наконец приглушена.

Пушкин приехал в Михайловское, минуя Псков, где он, согласно предписанию, должен был явиться к губернатору. Однако поэта затребовали в Псков, и с него была взята губернатором подписка в том, что он обязуется "жить безотлучно в поместье родителя своего, вести себя благонравно, не заниматься никакими неприличными сочинениями и суждениями, предосудительными и вредными общественной жизни, и не распространять оных никуда".

Уголок усадьбы поэта

Новая ссылка была для Пушкина тяжелым наказанием. П. А. Вяземский в письме к А. И. Тургеневу 13 августа 1824 года так писал по этому поводу: "Как можно такими крутыми мерами поддразнивать и вызывать отчаяние человека! Кто творец этого бесчеловечного убийства? Или не убийство - заточить пылкого юношу в деревне русской?.. Неужели в столицах нет людей более виновных Пушкина? Сколько вижу из них обрызганных грязью и кровью!.. Да и постигают ли те, которые вовлекли власть в эту меру, что есть ссылка в деревне на Руси? Должно точно быть богатырем духовным, чтобы устоять против этой пытки. Страшусь за Пушкина... Признаюсь, я не иначе смотрю на ссылку как на смертельный удар, что нанесли ему".

Сосланный в глухую деревню на неопределенный срок, оторванный от друзей, от общества, отданный под унизительный надзор местных полицейских и духовных властей, поэт чувствовал себя в первые недели ссылки, как в тюрьме.

 ...Слезы, муки, 
 Измены, клевета, всё на главу мою
 Обрушилося вдруг... Что я, где я? Стою, 
 Как путник, молнией постигнутый в пустыне, 
 И всё передо мной затмилося!..

"Желание славы"

Новая опала, продолжая четырехлетнюю южную ссылку, тяжело подействовала на поэта. С горечью и резкостью писал он в начале михайловской ссылки в стихотворном послании к Н. М. Языкову:

Но злобно мной играет счастье:

 Давно без крова я ношусь, 
 Куда подует самовластье; 
 Уснув, не знаю, где проснусь. 
 Всегда гоним, теперь в изгнанье
 Влачу закованные дни.

"К Языкову"

Эти "закованные дни" стали для поэта особенно невыносимы в начале ссылки в силу одного обстоятельства. Приехав в Михайловское, Пушкин застает здесь всю семью. И отец поэта, напуганный новыми репрессиями против старшего сына, соглашается выполнять необычное поручение властей в лице уездного предводителя дворянства А. Н. Пещурова: вести "неослабный надзор за поступками и поведением сына".

"Посуди о моем положении, - с возмущением и обидой писал Пушкин В. А. Жуковскому 31 октября 1824 года. - Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше, но скоро все переменилось: отец, испуганный моей ссылкою, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь; Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче - быть моим шпионом... Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие... Спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем... Я вне закона".

Ссоры отца с сыном обострились настолько, что поэт в порыве отчаяния пишет псковскому губернатору Адеркасу просьбу о переводе его даже в царскую тюрьму. Нарочный, с которым было послано в Псков это прошение, не застал губернатора и вернулся обратно, а затем дружеское вмешательство соседки по имению П. А. Осиповой и Жуковского предотвратило этот шаг.

Сам поэт в это время почти не бывает дома, предпочитая длительные прогулки по окрестностям и общество тригорских знакомых.

Заточение в глухую деревню после шумной Одессы на первых порах породило у него "бешенство скуки", снедающей его "нелепое существование". "Бы хотите знать его, это нелепое существование, - писал он в Одессу В. Ф. Вяземской в конце октября 1824 года,- то, что я предвидел, сбылось. Пребывание среди семьи только усугубило мои огорчения, и без того достаточно существенные. Меня попрекают моей ссылкой; считают себя вовлеченными в мое несчастье; утверждают, будто я проповедую атеизм сестре... и брату... Мой отец имел слабость согласиться на выполнение обязанностей, которые, во всех обстоятельствах, поставили его в ложное положение по отношению ко мне; вследствие этого все то время, что я не в постели, я провожу верхом в полях. Все, что напоминает мне море, наводит на меня грусть - журчание ручья причиняет мне боль в буквальном смысле слова - думаю, что голубое небо заставило бы меня плакать от бешенства; но, слава богу, небо у нас сивое, а луна точная репка".

Кабинет Пушкина А.С.

Теперь даже очарование здешней природы, которую он любил и которой восторгался в первые приезды сюда, в какой-то мере померкло для него.

И потребовалось некоторое время, чтобы поэт смог снова увидеть и еще глубже почувствовать ее обаяние, а также трезво оценить и положительную сторону вынужденного одиночества: возможность для поэтического творчества, для еще более тесного знакомства, перешедшего потом в дружбу, с Осиповыми-Вульф из Тригорского, которое всего через несколько месяцев после приезда в ссылку становится вторым домом опального поэта.

В первой половине ноября 1824 года из Михайловского уехал брат поэта Лев и сестра Ольга Сергеевна, а через некоторое время покинули деревню и родители. Отъезд семьи разрядил грозовую обстановку в михайловском доме. "Скажи моему гению-хранителю, моему Жуковскому, - писал поэт брату в письме в двадцатых числах ноября, - что, слава богу, все кончено. Письмо мое к Адеркасу у меня, наши, думаю, доехали, а я жив и здоров".

Теперь, когда "буря успокоилась", поэт больше стал домоседом. "Милая Оля, - писал он сестре,- благодарю за письмо, ты очень мила, и я тебя очень люблю, хоть этому ты и не веришь... Твои троегорские приятельницы несносные дуры, кроме матери. Я у них редко. Сижу дома да жду зимы". Поэту предстояло провести здесь многие месяцы михайловского изгнания.

Дом-музей Пушкина А.С.

Господский дом Пушкиных стоит в центре усадьбы, па краю крутого холма, обращенный одной стороной к парку, а другой - к реке Сороти.

 Господский дом уединенный, 
 Горой от ветров огражденный, 
 Стоял над речкою. Вдали
 Пред ним пестрели и цвели
 Луга и нивы золотые, 
 Мелькали села; здесь и там
 Стада бродили по лугам...

"Евгений Онегин"

Сооруженный дедом поэта еще в конце XVIII века, был он небольшим и даже скромным по сравнению с имениями помещиков-соседей. Поэт в стихотворении "Домовому" называет его "скромная семьи моей обитель", а в одном из писем отсюда брату - "михайловской избой". Ему же в письме от 27 марта 1825 года Пушкин несколько иронически пишет, подчеркивая бедность родительского гнезда: "...Когда пошлешь стихи мои Вяземскому, напиши ему, чтоб он никому не давал, потому что эдак меня опять обокрадут - у меня пет родительской деревни с соловьями и медведями".

М. И. Осипова, сводная сестра тригорского приятеля Пушкина А. Н. Вульфа, тогда еще девочка, не раз бывала в эти годы в доме Пушкиных в Михайловском, о котором она потом рассказывала: "Вся мебель, какая была в домике при Пушкине, была ганнибаловская. Пушкин себе нового ничего не заводил. Самый дом был довольно стар. Мебели было немного и вся-то старенькая... Вся обстановка комнат михайловского домика была очень скромна..."

А сам А. Н. Вульф, посетивший поэта в сентябре 1827 года, уже после ссылки, когда Пушкин вновь гостил в Михайловском, в своем дневнике отметил: "По шаткому крыльцу взошел я в ветхую хижину первенствующего поэта русского..."

Ветхим запомнил господский дом приятель Пушкина поэт Н. М. Языков, навещавший Михайловское летом 1826 года:

 Там, где на дол с горы отлогой
 Разнообразно сходит бор
 В виду реки и двух озер, 
 И нив с извилистой дорогой, 
 Где, древним садом окружен, 
 Господский дом уединенный
 Дряхлеет, памятник почтенный
 Елисаветинских времен... 
 Вон там - обоями худыми
 Где-где прикрытая стена, 
 Пол нечиненный, два окна
 И дверь стеклянная меж ними; 
 Диван под образом в углу, 
 Да пара стульев...

"На смерть няни А. С. Пушкина"

В описи села Михайловского, "учиненной Опочецким земским исправником Васюковым" 19 мая 1838 года, об этом доме говорится: "Дом Деревянного строения на Каменном фундаменте, крыт и обшит тесом, длиною 8 А шириною 6 Сажень, к нему подъездов с крыльцами 2. Балкон 1. Б нем печей Голландских Кирпичных белых с железными дверцами и чугунными выошками 6. Дверей столярной работы распилиных намедных петлях с таковыми же внутренними замками 4. одиноких Столярной работы на железных крюках и петлях с таковыми скопками 16 окон с рамами и Стеклами па крюках Петлях железных с таковыми же крючками и задвижками 14-ть".

После смерти поэта в Михайловском долгое время никто не жил, и дом и усадьба пришли в совершенное запустение.

"По его (Пушкина) кончине, - рассказывала М. И. Осипова, - вдова Пушкина также приезжала сюда гостить раза четыре с детьми. Но когда Наталья Николаевна (Пушкина) вышла вторично замуж, дом, сад и вообще село было заброшено, и в течение восемнадцати лет все это глохло, гнило, рушилось... Наконец, в последние годы исчез и дом поэта: его продали за бесценок на своз, а вместо него выстроен новый, крайне безвкусный домишко - совершенно по иному плану, нежели как был расположен прежний домик".

Прудик у 'аллеи Керн'

Сын поэта Г. А. Пушкин, перестраивая дом, сохранил, однако, старый фундамент, и это вместе с другими документами помогло потом, в 1949 году, восстановить дом в пушкинском виде (по проекту архитекторов Н. В. Яковлева и Л. И. Рожнова).

Сейчас в этом доме находится музей, в шести комнатах которого: передней, комнате няни, спальне родителей, гостиной, столовой и кабинете Пушкина, - рассказывается о жизни и творчестве великого русского поэта в псковской деревне.

Передняя

В передней комнате экспозиция рассказывает об истории пушкинского уголка со дня основания усадьбы и до наших дней, о первых приездах Пушкина сюда в 1817 и 1819 годах, о приезде в михайловскую ссылку.

Среди материалов - автографы (в копиях) пушкинских стихотворений "Деревня", "Простите, верные дубравы", "Орлову"; прошение Пушкина об отпуске в деревню (в мае 1819 года).

На одном из простенков комнаты висит старинный (1786 года) геометрический план владений Осипа Абрамовича Ганнибала.

В этой же комнате экспонируется литография "Сельцо Михайловское", выполненная в 1837 году - в год смерти А. С. Пушкина художником Г. Александровым по рисунку псковского губернского землемера И. Иванова, - единственное изображение Михайловского пушкинского времени.

Гостиная в Доме-музее

На бюро пушкинского времени стоит небольшая медная пушечка - мортирка, которую нашли в 1954 году в михайловском парке на глубине пятидесяти сантиметров. Известно, что на усадьбе Михайловского была пушечка, о которой современник Пушкина, крестьянин Иван Павлов, потом рассказывал: "С мужиками он больше любил знаться, но и господа к нему по вечерам наезжали,- тогда фейерверки да ракеты пущали, да огни, - с пушки палили для потехи. Пушка такая для потехи стояла завсегда около ворот, еще с давнишних пор. Как же, дескать: у Пушкиных, да без пушки?"

В этой комнате произошла встреча опального поэта с приехавшим к нему в гости И. И. Пущиным.

Из передней (коридора) двери направо ведут в кабинет Пушкина, налево - в комнату няни. "...Вход к нему прямо из коридора; против его двери - дверь в комнату няни, где стояло множество пяльцев", - писал И. И. Пущин в своих "Записках".

Комната няни

Комнату эту отвели в барском доме Арине Родионовне родители поэта, покидая Михайловское и оставляя здесь ссыльного старшего сына на ее попечение. Сюда собирались дворовые девушки Михайловского для занятий рукоделием и мелким ремеслом. Руководила этими работами Арина Родионовна: "Вошли в нянину комнату, где собрались уже швеи... Среди молодой своей команды няня преважно разгуливала с чулком в руках. Мы полюбовались работами, побалагурили и возвратились восвояси" (И. И. Пущин, "Записки").

В настоящее время комната няни воссоздана в мемориально-бытовом плане. Вдоль одной стены - длинная и широкая деревянная лавка, на которой в ряд стоят старинные прялки с куделью и веретенами, старинные коклюшки для плетения кружев.

'Остров уединения' в парке Михайловского

Тут же сохранившиеся образцы рукоделия того времени: вышивка работы сенных девушек Михайловского, вывезенная в свое время сыном поэта Григорием Александровичем в Вильнюс; вышивки работы крепостных мастеров Тригорского и Петровского.

Перед старинным креслом - небольшой столик, покрытый скатертью крестьянской домотканой работы, на стене висят расшитые холщовые домотканые полотенца. На столе и в старинном крестьянском шкафчике - потемневшие от времени самовар и кофейник, старинная посуда, поднос, шкатулка для хранения чая; у печи - связка старинных ключей: ведь няня была хозяйкой этого дома в пору михайловской ссылки Пушкина.

Убранство комнаты просто, но уютно. Один из простенков комнаты занят литературной экспозицией, рассказывающей о дружбе Арины Родионовны с Пушкиным, о стихах, в которых он воспел "подругу дней... суровых". Здесь среди материалов - копии двух писем няни к Пушкину из Михайловского, автографы (в копиях) стихотворений Пушкина "К няне", "Зимний вечер", строфы "Евгения Онегина"; запись в метрической книге Владимирской церкви о смерти Арины Родионовны 31 июля 1828 года и погребении ее на Смоленском кладбище Петербурга. Здесь же - рисунок Пушкина, изображающий его любимую няню, и барельеф Арины Родионовны, выполненный в 40-е годы прошлого века скульптором Я. Серяковым.

Спальня родителей

Рядом с комнатой няни расположена просторная комната, которую занимали родители Пушкина во время своих приездов в деревню, поэтому она и называется спальней родителей.

Несколько предметов старинной мебели (диван, столик, бюро, стулья) подобраны по образцу тех, что были здесь при Пушкине. Стены комнаты обиты холщовой набойкой, изготовленной специально для Пушкинского заповедника на Ленинградской ткацкой фабрике имени В. Слуцкой но сохранившимся образцам.

Экспозиция здесь рассказывает о пребывании поэта в ссылке: о круге чтения и переписке, о приездах к нему друзей, о работе над "Цыганами", "Борисом Годуновым", циклом лирических стихотворений и эпиграмм.

На одном из простенков - портрет (в копии) Пушкина работы художника Тропинина, на котором поэт изображен в домашнем халате, со знаменитым перстнем ("талисманом") на большом пальце правой руки. Этим "талисманом", подаренным поэту в Одессе графиней Е. К. Воронцовой, он очень дорожил и запечатывал им многие письма из михайловской ссылки.

В стеклянной горке - бильярдные шары Пушкина

Рядом висят портреты брата и сестры поэта - Льва и Ольги, а также портрет (работы художника Гампельна, копия) отца поэта - Сергея Львовича. Он изображен рядом с большой собакой-волкодавом. Этого пса, по кличке Руслан, ему подарил старший сын Александр. Сергей Львович привязался к псу, и, когда через несколько лет пес подох, он написал на его смерть пространную эпитафию и уведомил об этом в письме из Михайловского свою дочь Ольгу.

Недавно стало известно, как отреагировала Ольга Сергеевна, жившая тогда с мужем в Варшаве, па известие о смерти в Михайловском пса Руслана, либимца ее отца. Она сделала рисунок, изображающий двух волкодавов (один из них, как и на портрете Сергея Львовича, черной масти - Руслан), в верхнем правом углу мелко-мелко написала стихи в память о Руслане; известно, что она обладала хорошими способностями к стихосложению.

Вот эти стихи:

 Памяти Руслана
 Как медлит путника вниманье
 На хладных камнях гробовых, 
 Так привлечет друзей моих
 Руки знакомой начертанье, 
 Чрез много-много лет оно
 Напомнит им о прежнем друге
 "Его нет боле в вашем круге, 
 Но сердце здесь погребено".

Под рисунком слева внизу стоит дата "VII 1833", а справа подпись - "О. Pouschkine". Рисунок и стихи Ольга Сергеевна послала своему отцу в Михайловское. В 1975 году этот экспонат был розыскан и приобретен Пушкинским заповедником. Он экспонируется сейчас в спальне родителей.

Там, где рассказывается о круге чтения Пушкина, представлены журналы пушкинского времени: "Северные цветы", "Вестник Европы", "Полярная звезда", "Сын Отечества", "Урания", "Соревнователь просвещения". Во многих из них печатались стихи поэта, в том числе и написанные в Михайловском.

Среди автографов лирических стихотворений (в копиях) - стихи "Я помню чудное мгновенье", посвященные Анне Петровне Керн, тут же рядом - ее миниатюрный портрет.

Там, где рассказывается о работе Пушкина в михайловской ссылке над "Борисом Годуновым", экспонируется один из томов "Истории Государства Российского" Карамзина, старинная летопись. Этими материалами, как известно, Пушкин пользовался при работе над своей гениальной драмой.

Отдельный простенок в этой комнате рассказывает о работе Пушкина в Михайловском над эпиграммами и нравоучительными четверостишиями. Среди изобразительного материала экспозиции редкая миниатюра матери поэта Н. О. Пушкиной, выполненная неизвестным художником на пластинке из слоновой кости в начале XIX века, а также известная картина Н. Ге (в копии) "Пушкин и Пущин в Михайловском", портреты Н. М. Языкова, И. И. Пущина, А. А. Дельвига, А. М. Горчакова, с которыми он здесь встречался, а также портреты некоторых из тех его приятелей и знакомых, с кем он находился в переписке.

Банька в домике няни

Некоторые из приятелей и друзей поэта, обескураженные и напуганные его новой ссылкой, советовали ему уняться, смириться с судьбой, напоминали ему о "грехах", навлекших кару царских властей.

Вскоре после получения известия о ссылке поэта Н. Н. Раевский пишет ему: "...Советую тебе: будь благоразумен. Не то, чтоб я опасался новых невзгод, но меня все еще страшит какой-нибудь неосторожный поступок, который может быть истолкован в дурную сторону; а по несчастию, твое прошедшее дает к тому повод...". Жуковский напоминает Пушкину о бедах, "которые сам же состряпал", и убеждает не усугублять своего положения. С откровенным призывом к смирению, к компромиссу с властями обращается к ссыльному поэту близкий к нему в то время П. А. Вяземский.

Не удивительно поэтому, что иногда в минуты отчаяния Пушкин начинал сомневаться в искренности друзей:

 Что дружба? Легкий пыл похмелья, 
 Обиды вольный разговор, 
 Обмен тщеславия, безделья
 Иль покровительства позор.

"Дружба"

А в IV главе "Онегина", в которой поэт "изобразил свою жизнь" в деревне, он с горечью отмечал:

 Молва, играя, очернила
 Мои начальные лета, 
 Ей подмогала клевета
 (И дружба не всегда щадила).

"Черновой вариант"

Но эти минуты были недолгими и бесследно проходили, уступая место искренним, трогательным чувствам к друзьям.

А. Бестужеву Пушкин из ссылки пишет: "Ах! Если б заманить тебя в Михайловское!", в письме к Жуковскому - "жалею, что нет у меня твоих советов или хоть присутствия- оно вдохновение".

В письме к брату около 20 декабря 1824 года он просит его: "Напиши мне нечто о

 Карамзине, ой, ых. 
 Жуковском 
 Тургеневе А. 
 Северине 
 Рылееве и Бестужеве".

Оторванный от "суеты столицы праздной", от друзей, поэт стремится "быть в просвещенье с веком наравне" через их письма. "Твои письма гораздо нужнее для моего ума, чем операция для моего аневризма. Они точно оживляют меня, как умный разговор, как музыка Россини... Пиши мне..." - пишет он Вяземскому.

Шкатулка, принадлежавшая Арине Родионовне

Любопытно, что в это же время декабрист К. Ф. Рылеев, стараясь хоть как-то морально поддержать Пушкина, писал ему (первая половина января 1825): "Ты около Пскова: там задушены последние вспышки русской свободы; настоящий край вдохновения - и неужели Пушкин оставит эту землю без поэмы?". А в другом письме он страстно призывает: "На тебя устремлены глаза России; тебя любят, тебе верят, тебе подражают. Будь поэт и гражданин". Когда ссыльный Пушкин говорил, что "жизнь моя сбивалась на эпиграмму, но вообще она была элегией", то можно утверждать, что эти элегические настроения часто рождались вследствие разлуки с близкими друзьями, из-за невозможности быть с ними. И когда ему одному в Михайловском пришлось встречать традиционную лицейскую годовщину, он грустил без них.

 Печален я: со мною друга нет, 
 С кем долгую запил бы я разлуку, 
 Кому бы мог пожать от сердца руку
 И пожелать веселых много лет, - 
 Я пью один; вотще воображенье
 Вокруг меня товарищей зовет; 
 Знакомое не слышно приближенье, 
 И милого душа моя не ждет. 
 Я пью один, и на брегах Невы 
 Меня друзья сегодня именуют...

пишет поэт в стихотворении "19 октября".

О напряженном ожидании друзей, приглашаемых поэтом и самих обещавших приехать к нему в деревню, говорят и прочувствованные строки из "Графа Нулина":

 Кто долго жил в глуши печальной, 
 Друзья, тот верно знает сам, 
 Как сильно колокольчик дальный
 Порой волнует сердце нам. 
 Не друг ли едет запоздалый, 
 Товарищ юности удалой?..

Если опального поэта даже письма друзей "оживляли", то легко представить себе его неуемную радость, когда он "в забытой хижине своей" встречал их.

Первым, кому поэт здесь "пожал от сердца руку", был самый преданный и благородный из его друзей, близкий ему еще с лицейских лет - И. И. Пущин. 11 января 1825 года, рано поутру, когда еще на дворе стояли густые сумерки зимнего утра, Пущин подкатил к парадному крыльцу михайловского дома. Вот как сам Пущин рассказывает об этом визите: "С той минуты, как я узнал, что Пушкин в изгнании, во мне зародилась мысль непременно навестить его. Собираясь на рождество в Петербург для свидания с родными, я предположил съездить и в Псков к сестре... а оттуда уже рукой подать в Михайловское.

Проведя праздник у отца в Петербурге, после крещения я поехал в Псков. Погостил у сестры несколько дней, и от нее вечером пустился из Пскова; в Острове, проездом ночью, взял три бутылки клико и к утру следующего дня уже приближался к желаемой цели. Свернули мы, наконец, с дороги в сторону, мчались среди леса по гористому проселку...

...Кони несутся средь сугробов. Скачем опять в гору извилистой тропой, вдруг крутой поворот и как будто неожиданно вломились смаху в притворенные ворота, при громе колокольчика.

Балкон Дома-музея Пушкина А.С

...Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим. Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке. Было около восьми часов утра. Прибежавшая старуха застала пас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один почти голый, другой - весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза, мы очнулись. Совестно стало перед этой женщиной, впрочем она все поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это его няня, столько раз им воспетая, чуть не задушил ее в объятиях.

...Я между тем приглядывался, где бы умыться и хоть сколько-нибудь оправиться. Дверь во внутренние комнаты была заперта, дом нетоплен. Кой-как все это тут же уладили, копошась среди отрывистых вопросов: Что? как? где? и проч. Вопросы большею частью не ожидали ответов. Наконец помаленьку прибрались; подали нам кофе; мы уселись с трубками. Беседа пошла правильнее; многое надо было хронологически рассказать, о многом расспросить друг друга. Теперь не берусь всего этого передать.

Вообще Пушкин мне показался несколько серьезнее прежнего, сохраняя, однако ж, ту же веселость. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторяя, что ему еще не верится, что мы вместе. Прежняя его живость во всем проявлялась, в каждом слове, в каждом воспоминании: им не было конца в неумолкаемой нашей болтовне. Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами.

Он сказал, что несколько примирился в эти четыре месяца с новым своим бытом, вначале очень для него тягостным, что тут, хотя невольно, он все-таки отдыхает от прежнего шума и волнения; с музой живет в ладу и трудится охотно и усердно...

...Незаметно коснулись опять подозрений насчет общества. Когда я ему сказал, что не я один поступил в это новое служение отечеству, он вскочил со стула и вскрикнул:

- Верно, все это в связи с майором Раевским, которого пятый год держат в Тираспольской крепости и ничего не могут выпытать.

Потом, успокоившись, продолжал: - Впрочем, я не заставляю тебя, любезный Пущин, говорить. Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь. Верно, я этого доверия не стою - по многим моим глупостям.

Молча я крепко расцеловал его; мы обнялись и пошли ходить: обоим нужно было вздохнуть...

...Потом он мне прочел кое-что свое, большею частью в отрывках, которые впоследствии вошли в состав замечательных его пиес; продиктовал начало из поэмы "Цыганы" для "Полярной звезды" и просил, обнявши крепко Рылеева, благодарить за его патриотические "Думы".

Флигель на усадьбе поэта

...Между тем время шло за полночь. Нам подали закусить: на прощанье хлопнула третья пробка. Мы крепко обнялись в надежде, может быть, скоро свидеться в Москве. Шаткая эта надежда облегчила расставанье после так отрадно промелькнувшего дня. Ямщик уже запряг лошадей, колоколец брякал у крыльца, на часах ударило три. Мы еще чокнулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз вместе пьем, и пьем на вечную разлуку! Молча я набросил на плечи шубу и убежал в сени. Пушкин еще что- то говорил мне вслед; ничего не слыша, я глядел на него: он остановился на крыльце, со свечой в руках. Кони рванули под гору. Послышалось: "Прощай, друг!" Ворота скрипнули за мною..."

Это была последняя встреча близких друзей: в декабре того же 1825 года Пущин был арестован за участие в декабрьском восстании, а затем отправлен на каторгу в Сибирь.

Несколькими месяцами позже после встречи с Пущиным поэт с волнением вновь вспоминал эти отрадные минуты в стихотворении "19 октября":

 Поэта дом опальный, 
 О Пущин мой, ты первый посетил; 
 Ты усладил изгнанья день печальный, 
 Ты в день его Лицея превратил.

В неоконченном послании к Пущину, написанном в 1825 году, он тоже говорил об "отраде" встречи с ним:

 Забытый кров, шалаш опальный
 Ты вдруг отрадой оживил, 
 На стороне глухой и дальной
 Ты день изгнанья, день печальный
 С печальным другом разделил. 
 Скажи, куда девались годы, 
 Дни упований и свободы, 
 Скажи, что наши? что друзья? 
 Где ж эти липовые своды? 
 Где ж молодость? Где ты? Где я? 
 Судьба, судьба рукой железной
 Разбила мирный наш лицей...

И как бы подводя итог многолетней дружбы между ними, Пущин через много лет после гибели Пушкина писал: "...Никогда не переставал я любить его; знаю, что и он платил мне тем же чувством".

Глубокая дружба связывала Пушкина и с другим лицейским воспитанником - А. А. Дельвигом. Чуть ли ни с первых дней михайловской ссылки поэт ждал его к себе в гости.

Об ожидаемом приезде друга Пушкин говорит и в стихотворном послании к Языкову, осенью 1824 года, приглашая и его к себе в гости:

 И муз возвышенный пророк, 
 Наш Дельвиг все для нас оставит, 
 И наша троица прославит
 Изгнанья темный уголок.

Наконец, в апреле 1825 года Дельвиг из Витебска приехал в Михайловское. Три дня, которые Дельвиг провел у поэта, прошли за чтением и обсуждением законченных сцен "Бориса Годунова", новых пушкинских стихов, в их подготовке к изданию, за разговорами, в поездках в Тригорское.

Вместе друзья пишут шутливое стихотвореиие "Элегия на смерть Анны Львовны":

 Ох, тетенька! ох, Анна Львовна, 
 Василья Львовича сестра! 
 Была ты к маменьке любовна, 
 Была ты к папеньке добра, 
 Была ты Лизаветой Львовной
 Любима больше серебра; 
 Матвей Михайлович, как кровный, 
 Тебя встречал среди двора. 
 Давно ли с Ольгою Сергевной, 
 Со Львом Сергеичем давно ль, 
 Как бы на смех судьбине гневной, 
 Ты разделяла хлеб да соль. 
 Увы! зачем Василий Львович
 Твой гроб стихами обмочил, 
 Или зачем подлец попович
 Его Красовский пропустил.

Сообщая Вяземскому об этом стихотворении в письме в апреле 1825 года, Пушкин сделал пометку: "Я да Дельвиг). А в письме ему же в сентябре того же года поэт, возвращаясь к этому стихотворению, пишет: "Дело в том, что, конечно, Дельвиг более виноват, нежели я". Со стороны Пушкина это произведение было очередной веселой шуткой над литературными занятиями его дяди Василия Львовича Пушкина, напечатавшего в "Полярной звезде" за 1825 год стихотворение "К ней": "Где ты, мой друг, моя родная", посвященное памяти Анны Львовны Пушкиной.

Человек разносторонних знаний, тонкого литературного вкуса, мягкой и отзывчивой души, Дельвиг оставлял неизменно приятное впечатление у всех знавших его людей.

Много черт его благородного характера мы находим в "Дневнике" А. Н. Вульфа. Любил его и Пушкин.

По словам А. П. Керн, "гостеприимный, великодушный, деликатный, изысканный, он умел счастливить всех его окружающих", и не удивительно, что поэт сразу же, как только встретил Дельвига, спешит поделиться радостью с братом: "Как я был рад баронову приезду. Он очень мил". Таким бесконечно милым для поэта Дельвиг остался навсегда.

В Михайловском парке

А. П. Керн в своих воспоминаниях о Пушкине рассказывает о встрече Пушкина с Дельвигом в Петербурге - такой же встреча (и расставание) была и в Михайловском. "По отъезде отца и сестры из Петербурга я перешла на маленькую квартирку в том же доме, где жил Дельвиг, и была свидетельницею свидания его с Пушкиным. Последний, узнавши о приезде Дельвига, тотчас приехал, быстро пробежал через двор и бросился в его объятия; они целовали друг у друга руки и, казалось, не могли наглядеться один на другого. Они всегда так встречались и прощались: была обаятельная прелесть в их встречах и расставаниях".

В стихах на лицейскую годовщину "19 октября" поэт с теплотой писал о Дельвиге:

 Когда постиг меня судьбины гнев, 
 Для всех чужой, как сирота бездомный, 
 Под бурею главой поник я томной
 И ждал тебя, вещун пермесских дев, 
 И ты пришел, сын лени вдохновенный, 
 О Дельвиг мой: твой голос пробудил
 Сердечный жар, так долго усыпленный, 
 И бодро я судьбу благословил.

Свиделся Пушкин во время ссылки и с третьим лицейским однокашником, князем А. М. Горчаковым, который в конце августа 1825 года приехал к своему дяде Пещурову (которому был поручен надзор за ссыльным поэтом) в его имение Лямоново (в шестидесяти километрах от Михайловского). Встреча была прохладной: Горчаков делал тогда блестящую карьеру дипломата и на ссыльного поэта, у которого с ним и раньше было мало общих интересов, а тем более дружбы, смотрел с высоты своего положения. "Горчаков доставит тебе мое письмо, - писал поэт Вяземскому. - Мы встретились и расстались довольно холодно - по крайней мере с моей стороны".

Хотя Пушкин и Горчаков и были далеки духовно друг от друга, но встреча с ним в ссылке, по признанию поэта, ему "живо напомнила Лицей". Вот почему он вспоминает и его рядом с другими, близкими сердцу лицеистами: Пущиным и Дельвигом:

 И ныне здесь, в забытой сей глуши, 
 В обители пустынных вьюг и хлада, 
 Мне сладкая готовилась отрада: 
 Троих из вас, друзей моей души, 
 Здесь обнял я.

Гостиная

К спальне родителей примыкает следующая комната - гостиная (или зальце), которая делит весь дом па две половины. Через гостиную можно пройти из передней на балкон, к заднему крыльцу дома. Ссыльный поэт, стремясь отвадить докучавших ему соседей-помещиков, частенько с этого крыльца отправлялся из дома, когда к его парадному крыльцу подъезжали непрошеные гости. В письме к В. Ф. Вяземской он пишет: "Что касается соседей, то мне лишь поначалу пришлось потрудиться, чтобы отвадить их от себя: больше они мне не докучают - я слыву среди них Онегиным". А как отвадил Онегин своих соседей, мы хорошо помним:

 Сначала все к нему езжали; 
 Но так как с заднего крыльца
 Обыкновенно подавали
 Ему донского жеребца, 
 Лишь только вдоль большой дороги
 Заслышит их домашни дроги,- 
 Поступком оскорбись таким, 
 Все дружбу прекратили с ним.

В гостиной воссоздана обстановка того времени. На стенах висят портреты предков и родственников Пушкина: прадеда А. Ф. Пушкина (отца его бабки Марии Алексеевны), двоюродного деда И. А. Ганнибала (старшего сына знаменитого Арапа Петра Великого), двоюродной тетки поэта Е. П. Ганнибал, а также портреты его матери, Надежды Осиповны, и дяди Василия Львовича Пушкина. В углу высокий изразцовый камин. Обстановка зальца очень напоминает ту, о которой Пушкин пишет в черновых строфах II главы "Евгения Онегина":

 В гостиной штофные обои, 
 Портреты дедов на стенах
 И печи в пестрых изразцах.

При Пушкине в этой комнате стоял бильярд. И. И. Пущин пишет в своих "Записках": "В зале был биллиард; это могло бы служить для него развлечением. В порыве досады я даже упрекнул няню, зачем она не велит отапливать всего дома. Г-н Анненков в биографии Пушкина говорит, что он иногда один играл в два шара на биллиарде. Ведь но летом же он этим забавлялся, находя приволье на божьем воздухе, среди полей и лесов, которые любил с детства". В IV главе "Евгения Онегина", во многом автобиографичной, Евгении тоже

 Один, в расчеты погруженный, 
 Тупым кием вооруженный, 
 Он на бильярде в два шара
 Играет с самого утра.

В описи имущества села Михайловского за 1838 год этот пушкинский бильярд упоминается как "биллиарт Корелчистой Березы Старой с 4 шарами". Бильярд до наших дней не сохранился. Сохранились лишь четыре бильярдных шара слоновой кости. Они помещены сейчас в витрине, стоящей здесь же, в гостиной. Рядом с ними, в той же витрине, бильярдный кий, полочка для киев, несколько предметов посуды - это вещи из числа тех, которые сын поэта Григорий Александрович вывез из Михайловского в Вильнюс.

Столовая

За гостиной следует большая комната, которая служила в доме Пушкиных столовой. Литературная экспозиция рассказывает здесь о работе Пушкина над поэмой "Граф Нулин", над "деревенскими главами" "Евгения Онегина", историческим романом "Арап Петра Великого", "Запиской о народном воспитании" и рядом других произведений. Освещается тема "Пушкин и декабристы", рассказывается о крестьянских восстаниях в окрестностях Михайловского в 1825- 1826 годах, о работе поэта над созданием "Песен о Степане Разине". Отдельные разделы посвящены приездам поэта в псковскую деревню в 1826, 1827 и 1835 годах. В разделе, посвященном работе над "Евгением Онегиным", даны первые издания глав романа, написанных в Михайловском, и многочисленные автографы (в копиях) этих глав. В этой комнате висят портреты Пушкина работы художника О. Кипренского (копия), "Пушкин на лесистом холме" работы неизвестного художника первой половины XIX века, "Пушкин в парке" работы неизвестного художника начала XIX века, а также портрет прадеда Пушкина А. П. Ганнибала. Под ним на столике - макет грота-беседки в Петровском (работы В. Самородского).

На деревянном постаменте большой кусок соснового дерева - от одной из тех трех сосен, которые воспеты Пушкиным во "Вновь я посетил". Когда в июле 1895 года последняя из этих сосен погибла (сломана бурей), живший в Михайловском Г. А. Пушкин отпилил от нее несколько кусков себе на память. Один из них находится в столовой.

Вид на окрестности с Михайловского холма

На бюро под портретом Пушкина (О. Кипренский, копия) помещены посуда и другие предметы: кавалерийская шпора, подсвечник, нож, крестик, тарелка, полуштоф, - найденные при раскопках флигелей на усадьбе поэта и реставрированные в мастерских Государственного Эрмитажа в 1966 году.

Среди автографов Пушкина (в копии), представленных в этой комнате, страница рукописи с его рисунком виселицы и силуэтов пятерых повешенных декабристов: Рылеева, Бестужева надписью в верхнем правом углу: "И я бы мог как..." надписью в верхнем правом углу: "И я бы мог как..."

Среди документов, рассказывающих о намерении Пушкина самовольно избавиться от ссылки и покинуть Михайловское, находится фальшивый "паспорт" па имя Алексея Хохлова, крепостного человека из Тригорского, - отпускной билет, сочиненный самим Пушкиным:

"БИЛЕТ

сей дан села Тригорского людям: Алексею Хохлову росту 2 аршипа 4 вершка, волосы темно-русые, глаза голубые, бороду бреет, лет 29, да Архипу Курочкину волосы светло-русые, брови густые, ростом 2 аршина 3 1/2 вершка, глазом крив, ряб, лет 45 в удостоверении, что они точно посланы от меня в С-ПБ по собственным моим надобностям и потому прошу господ командующих па заставах чинить им свободный пропуск

сего 1825 г. ноября 29 дня

село Тригорское, что в Опочецком уезде

Статская советница

Прасковья Осипова".

Здесь в описании внешности Алексея Хохлова угадывается портретная характеристика самого Пушкина, который писал измененным почерком этот билет.

В разделе, посвященном Ганнибалам и работе Пушкина в Михайловском над исторической повестью "Арап Петра Великого", среди других экспонатов находится миниатюрный овальный портрет родственника Пушкина Павла Исааковича Ганнибала, сына двоюродного деда поэта Исаака Ганнибала, владельца соседнего с Петровским села Воскресенского. Пушкин не раз встречался с Павлом Исааковичем, и однажды, как гласит дошедшее до нас предание, вызвал даже его на дуэль: на деревенском помещичьем балу Павел Исаакович перехватил у Пушкина на танец некую девицу Лошакову. В ответ на вспышку своего темпераментного родственника Павел Исаакович подошел к поэту и произнес шуточный экспромт.

Пушкин бросился к Ганнибалу с объятиями, и ссора между ними закончилась.

В центре комнаты стоит старинный круглый стол "сороконожка", на нем в стеклянном футляре посуда из Михайловского: фарфоровое блюдо, блюдца, хрустальные рюмки, кофейная чашечка с блюдцем, принадлежавшая отцу поэта Сергею Львовичу.

Кабинет поэта

К столовой примыкает кабинет Пушкина. Обстановка кабинета воспроизведена такой же, какой она была при жизни поэта в михайловской ссылке. Вот что представлял собой кабинет Пушкина по воспоминаниям современников. "Комната Александра,- пишет И. И. Пущин, - была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, заслышав колокольчик. В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, диван, шкаф с книгами и пр. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев (он всегда, с самого Лицея, писал оглодками, которые едва можно было держать в пальцах). Вход к нему прямо из коридора".

Е. И. Осипова (в замужестве Фок) свидетельствует: "Я сама, еще девочкой, не раз бывала у него в имении и видела комнату, где он писал. ...Комнатка Александра Сергеевича была маленькая, жалкая. Стояли в пей всего-навсего простая кровать деревянная с двумя подушками, одна кожаная, и валялся на ней халат, а стол был ломберный, ободранный: на нем он и писал и не из чернильницы, а из помадной банки".

Ее сестра М. И. Осипова рассказывала: "Вся обстановка комнаток Михайловского домика была очень скромна: в правой, в три окна комнате, где был рабочий кабинет Л. С-ча, стояла самая простая, деревянная, сломанная кровать. Вместо одной ножки под нее поставлено было полено; некрашеный стол, два стула и полки с книгами довершали убранство этой комнаты".

Городище Воронич

Таким же скромным и непритязательным выглядит кабинет поэта и сейчас. В центре небольшой комнаты стоит письменный стол, покрытый зеленым сукном. На нем стопки книг, листы, исписанные стремительным почерком поэта. Рядом с подсвечником на четыре рожка ножницы для снимания нагара со свечей, в металлическом стакане гусиные перья, рядом с чернильницей песочница. Между окнами наполненный книгами шкаф, на противоположной стене висит полочка, также заставленная книгами.

Пожалуй, книги были в этом скромном жилище единственным богатством. "Книг, ради бога книг!" - восклицает поэт в одном из писем к брату, и потом эти просьбы он адресует ему и многим своим друзьям и знакомым чуть ли не в каждом письме, писанном им из михайловского заточения (за два года ссылки он отсылает отсюда более ста двадцати писем и около шестидесяти получает от своих адресатов). По свидетельству первого биографа поэта - П. В. Анненкова, "библиотека его росла уже по часам, каждую почту присылали ему книги из Петербурга".

За время михайловской ссылки поэт прошел своеобразный домашний университет: он, получая много книг, с упоением и без устали занимается самообразованием. Он всегда живо интересовался и прекрасно разбирался в сложных и подчас новых вопросах политики, искусства, литературной жизни, философии и истории того времени. По окончании ссылки Пушкин проявил много заботы, чтобы доставить книги из деревни к себе домой; перевозили их в двадцати четырех ящиках на двенадцати телегах.

В кабинете поэта напротив письменного стола, у стены, стоит диван, у противоположной стены - деревянная кровать с пологом. Неподалеку от дивана, в углу,- туалетный столик, в другом углу, у камина, на полу - огромные трубки с чубуками для курения. На полу большой, почти во всю комнату, ковер. Все эти вещи являются или копией пушкинских, или вещами той эпохи, типичными для дворянского поместного быта. Из подлинных пушкинских вещей в кабинете поэта сейчас хранится железная трость - частая спутница его прогулок по окрестностям Михайловского.

Михайловский кучер поэта Петр Парфенов рассказывал: "Палка у него завсегда железная в руках, девять фунтов весу; уйдет в поля, палку вверх бросит, ловит ее на лету".

На диване в его кабинете лежит пистолет точно такого же образца, из которого поэт упражнялся в стрельбе. Тут же рядом старинный манежный хлыст для верховой езды - такой же был у Пушкина, много ездившего по окрестностям верхом на "вороном аргамаке". Тот же П. Парфенов свидетельствует: "...потом сейчас на лошадь и гоняет тут по лугу; лошадь взмылит и пойдет к себе". А в одном из писем к Вяземскому из ссылки Пушкин выразительно пишет о своих наезднических увлечениях: "Пишу тебе в гостях с разбитой рукой - упал на льду не с лошади, а с лошадью: большая разница для моего наезднического честолюбия". Брата же своего он просит в числе других поручений прислать ему в Михайловское "книгу об верховой езде - хочу жеребцов выезжать: вольное подражание Alfieri и Байрону".

А. Н. Вульф оставил любопытное свидетельство об увлечениях ссыльного поэта стрельбой из пистолета: "...Пушкин, по крайней мере в те года, когда жил здесь, в деревне, решительно был помешан на Байроне... А чтобы сравняться с Байроном в меткости стрельбы, Пушкин вместе со мною сажал пули в звезду над нашими воротами".

Не раз поэт приглашает к себе в деревню Вульфа

 ...Погулять верхом порой, 
 Пострелять из пистолета.

"Из письма к Вульфу"

В эти годы Пушкин действительно сильно увлекался Байроном и всегда держал при себе его портрет, которым очень дорожил. Портрет этот сохранился и сейчас висит в кабинете поэта над диваном. На обороте портрета надпись (по-французски), сделанная рукой П. А. Осиповой: "Подарено Аннет Вульф Александром Пушкиным. Тригорское, 1828". Увлечение Байроном прошло, и поэт подарил некогда дорогую для себя вещь своей тригорской приятельнице.

Под книжной полкой, висящей на стене, на полу стоит небольшая деревянная этажерка. Она была увезена сыном поэта в Вильнюс, где и была обнаружена на чердаке его дома (ныне музея А. С. Пушкина).

'Аллея Керн'

У письменного стола, на полу, в стеклянном футляре, хранится еще одна реликвия, связанная с Пушкиным, - подножная скамеечка А. П. Керн. Скамеечка маленькая, низенькая, обита выцветшим от времени светло-коричневым бархатом. Анна Петровна в воспоминаниях о Пушкине упоминает об этой скамеечке: "Несколько дней спустя он (Пушкин) приехал ко мне вечером и, усевшись на маленькой скамеечке (которая хранится у меня, как святыня), написал на какой- то записке:

 Я ехал к вам: живые сны
 За мной вились толпой игривой, 
 И месяц с правой стороны
 Сопровождал мой бег ретивый. 
 Я ехал прочь: иные сны... 
 Душе влюбленной грустно было; 
 И месяц с левой стороны
 Сопровождал меня уныло.

Писавши эти стихи и напевая их своим звучным голосом, он при стихе

 И месяц с левой стороны
 Сопровождал меня уныло

заметил, смеясь: "Разумеется, с левой, потому что ехал обратно".

Стихи эти вошли в творческое наследие Пушкина под названием "Приметы".

У письменного стола старинное кожаное кресло с высокой откидывающейся спинкой. Это кресло из собрания тригорских вещей. Оно было подарено Дому-музею Л. С. Пушкина весной 1964 года родственниками Осиповых-Вульф. Кресло это - точная копия пушкинского кресла.

На этажерке огромная черная книга - Библия. Пушкин предназначал ее больше для игумена Святогорского монастыря, под духовным надзором которого он находился в период ссылки. Библия была своего рода "дымовой завесой". Еще накануне михайловской ссылки он в одном письме довольно определенно высказал свое отношение к Библии: "...читая Шекспира и Библию, святой дух иногда мне по сердцу, по предпочитаю Гёте и Шекспира".

Гостивший у ссыльного поэта И. И. Пущин рисует в своих "Записках" характерный эпизод о том, как Пушкин в нужных случаях ловко использовал эту "дымовую завесу": "Я привез Пушкину в подарок "Горе от ума"... После обеда за чашкой кофе, он начал читать ее вслух... Среди этого чтения кто-то подъехал к крыльцу. Пушкин взглянул в окно, как будто смутился и торопливо раскрыл лежавшую на столе Четью-Минею. Заметив его смущение и не подозревая причины, я спросил его: "Что это значит?" Не успел он ответить, как вошел в комнату низенький рыжеватый монах и рекомендовался мне настоятелем соседнего монастыря. Я подошел под благословение. Пушкин - тоже, прося его сесть. Монах начал извинением в том, что, может быть, помешал нам, потом сказал, что, узнавши мою фамилию, ожидал найти знакомого ему П. С. Пущина, уроженца великолуцкого, которого очень давно не видел. Ясно было, что настоятелю донесли о моем приезде и что монах хитрит. Хотя посещение его было вовсе не кстати, но я все-таки хотел делать веселую мину при плохой игре и старался уверить его в противном: объяснил ему, что я - Пущин такой-то, лицейский товарищ хозяина... Разговор завязался о том, о сем. Между тем подали чай. Пушкин спросил рому, до которого, видно, монах был охотник. Он выпил два стакана чаю, не забывая о роме, и после этого начал прощаться, извиняясь снова, что прервал нашу товарищескую беседу.

Погреб па усадьбе поэта

Я был рад, что мы избавились от этого гостя, по мне неловко было за Пушкина: он, как школьник, присмирел при появлении настоятеля. Я ему высказал мою досаду, что накликал это посещение. "Перестань, любезный друг! Ведь он и без того бывает у меня, я поручен его наблюдению. Что говорить об этом вздоре!" Тут Пушкин, как ни в чем не бывало, продолжал читать комедию".

Рядом с книжной этажеркой па стене висит портрет

В. А. Жуковского - копия того портрета, который Жуковский подарил Пушкину, надписав: "Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму Руслан и Людмила. 1820 марта 26". Этим подарком Пушкин дорожил и всегда держал сто при себе.

Над диваном на стене на металлической цепочке подвешен старинный медный охотничий рог. Такой же рог был подарен ссыльному поэту одним из соседей-помещиков, о чем свидетельствует А. П. Керн: "Вообще же надо сказать, что он (Пушкин) не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренне и был неописанно хорош, когда что-нибудь приятное волновало его... Так, один раз мы восхищались его тихой радостью, когда он получил от какого-то помещика при любезном письме охотничий рог на бронзовой цепочке, который ему нравился. Читая это письмо и любуясь рогом, он сиял удовольствием и повторял: Charmant! Charmant!"

В левом, противоположном от окоп углу кабинета камин. Он облицован белыми изразцами; в камине на металлической решетке - поддувале лежат каминные щипцы с длинными ручками и горка погасших углей: будто только вот сейчас поэт сидел около него.

 Пылай, камин, в моей пустынной келье; 
 А ты, вино, осенней стужи друг, 
 Пролей мне в грудь отрадное похмелье, 
 Минутное забвенье горьких мук.

"19 октября"

На выступе камина, рядом с расшитыми цветным бисером табакеркой и шкатулкой, небольшая фигурка Наполеона со сложенными крест-накрест руками и нахмуренным лицом. Скульптура французского императора была почти обязательной принадлежностью кабинета либерального дворянина того времени. О ней упоминает Пушкин и в описании деревенского кабинета Евгения Онегина, во многом, несомненно, "списанного" с собственного деревенского кабинета:

 Татьяна взором умиленным
 Вокруг себя на все глядит, 
 И все ей кажется бесценным, 
 Все душу томную живит
 Полумучительной отрадой: 
 И стол с померкшею лампадой, 
 И груда книг, и под окном
 Кровать, покрытая ковром, 
 И вид в окно сквозь сумрак лунный, 
 И этот бледный полусвет, 
 И лорда Байрона портрет, 
 И столбик с куклою чугунной
 Под шляпой с пасмурным челом, 
 С руками, сжатыми крестом.

На письменном столе "померкшая лампада" - дорожная металлическая лампа (в копии, подлинная лампа Пушкина находится во Всесоюзном музее А. С. Пушкина в Ленинграде), которой поэт запасся (ее прислал ему брат), готовясь к побегу из ссылки за границу. Для этой же цели он держал при себе дорожную чернильницу (точно такая же - на письменном столе в его кабинете), а в одном из писем даже просит брата прислать ему "дорожный чемодан" и сапоги. О бегстве за границу Пушкин подумывал еще в пору южной ссылки, и это нашло отражение в строках I главы "Евгения Онегина".

 Придет ли час моей свободы? 
 Пора, пора! - взываю к ней; 
 Брожу над морем, жду погоды, 
 Маню ветрила кораблей. 
 Под ризой бурь, с волнами споря, 
 По вольному распутью моря
 Когда ж начну я вольный бег? 
 Пора покинуть скучный брег
 Мне неприязненной стихии, 
 И средь полуденных зыбей, 
 Под небом Африки моей, 
 Вздыхать о сумрачной России, 
 Где я страдал, где я любил, 
 Где сердце я похоронил.

Новая ссылка в псковскую деревню еще более подогревала стремление поэта вырваться из заточения путем бегства за границу, которое облекалось уже в конкретные планы. Сначала он собирался бежать с помощью брата и А. П. Вульфа и уже настолько уверился в осуществлении этого плана, что пишет стихотворение "Презрев и голос укоризны" (октябрь - ноябрь 1824 года), где явственно звучат поты прощания с "отчизной":

 Презрев и голос укоризны, 
 И зовы сладостных надежд, 
 Иду в чужбине прах отчизны
 С дорожных отряхнуть одежд. 
 ...Простите, сумрачные сени, 
 Где дни мои текли в тиши, 
 Исполнены страстей и лени
 И снов задумчивых души. 
 Мой брат, в опасный день разлуки
 Все думы сердца - о тебе. 
 В последний раз сожмем же руки
 И покоримся мы судьбе. 
 Благослови побег поэта...

Осуществить эти планы не удалось.

В течение нескольких месяцев Пушкин не оставлял попыток избавиться от ссылки и уехать за границу под предлогом лечения своей болезни - аневризма. Но и эти планы не осуществились.

Несмотря на частые приступы хандры и тоски, рождаемые неопределенностью своего положения, опальный поэт интенсивно работает. Никогда еще раньше "приют свободного поэта, непокоренного судьбой" (Н. М. Языков) не видел такого вдохновенного, обширного, отмеченного печатью гениальности творчества.

Здесь, в псковской деревне, в его кабинете

 Какой-то демон обладал
 Моими играми, досугом; 
 За мной повсюду он летал, 
 Мне звуки дивные шептал, 
 И тяжким, пламенным недугом
 Была полна моя глава; 
 В ней грезы чудные рождались; 
 В размеры стройные стекались
 Мои послушные слова
 И звонкой рифмой замыкались.

"Разговор книгопродавца с поэтом"

Этим "демоном" ссыльного поэта была поэзия, напряженный поэтический труд, он в это время "бредит" рифмами и "рифмами томим".

В самый разгар михайловской ссылки, в июле 1825 года, Пушкин пишет в письме к Вяземскому: "Я предпринял такой литературный подвиг, за который ты меня расцелуешь: романтическую трагедию!". Эти слова, сказанные по поводу работы над "Борисом Годуновым", можно отнести ко всему михайловскому периоду творчества Пушкина. Это был литературный подвиг, сделавший его глубоко национальным поэтом, родоначальником новой реалистической литературы. И действительно, окончив в Михайловском последнюю поэму из романтического цикла - "Цыганы", поэт создает потом десятки глубоко реалистических произведений, а всего в Михайловском он написал их более ста. Именно здесь, в Михайловском, он "присмотрелся к русской природе и жизни, и нашел, что в них есть много истинно хорошего и поэтического. Очарованный сам этим открытием, он принялся за изображение действительности, и толпа с восторгом приняла эти дивные издания, в которых ей слышалось так много своего, знакомого, что давно она видела, но в чем никогда не подозревала столько поэтической прелести" (Н. Д. Добролюбов).

Одним из таких изданий, подготовленных поэтом в ссылке со всей тщательностью и завидной требовательностью к своему таланту, было издание "Стихотворений Александра Пушкина", которое разошлось с невиданной для того времени быстротой: "Стихотворения" вышли в свет 30 декабря 1825 года, и уже 27 февраля 1826 года П. А. Плетнев, поверенный ссыльного поэта по издательским его делам, писал ему в Михайловское: "Стихотворений Александра Пушкина" у меня уже нет ни единого экземпляра, с чем его и поздравляю. Важнее того, что между книгопродавцами началась война, когда они узнали, что нельзя больше от меня ничего получить".

Уголок комнаты няни

Выдающимся "литературным подарком" и "в высшей степени народным произведением", по словам Белинского, явился гениальный роман в стихах "Евгений Онегин", центральные главы которого (с конца третьей по начало седьмой) писались поэтом в Михайловском. Уже в первые недели ссылки он в письме к В. Ф. Вяземской признавался, что находится "в наилучших условиях, чтобы закончить мой роман в стихах". Этими "наилучшими условиями" было не только уединение, хотя и вынужденное, тем не менее концентрирующее его поэтический труд, но и непосредственная близость к окружающей действительности: к помещичьему усадебному быту, к крестьянскому быту, к родной русской природе, к русскому народу с его высокопоэтическим фольклором.

И не случайно в созданных в Михайловском "деревенских главах" "Евгения Онегина" так много поэтических "зарисовок" здешнего быта, здешнего пейзажа, причем при всей, казалось бы, конкретности всегда чувствуешь его общерусскую широту, его типичность.

В плане романа "Евгений Онегин", составленном Пушкиным и разбитым им на три части, он в части второй написал: "IV песнь. Деревня Михайлов. 1825". А если вспомнить любопытное откровение Пушкина Вяземскому в письме от 27 мая 1826 года: "в IV песне Онегина я изобразил свою жизнь", то можно говорить об интересных деталях деревенского бытия самого опального поэта, изображенных в IV главе романа. Вот его "вседневные занятия":

 Онегин жил анахоретом; 
 В седьмом часу вставал он летом
 И отправлялся налегке
 К бегущей под горой реке; 
 Певцу Гюльнары подражая, 
 Сей Геллеспонт переплывал, 
 Потом свой кофе выпивал, 
 Плохой журнал перебирая, 
 И одевался... 
 Прогулки, чтенье, сон глубокий, 
 Лесная тень, журчанье струй, 
 Порой белянки черноокой
 Младой и свежий поцелуй, 
 Узде послушный конь ретивый, 
 Обед довольно прихотливый, 
 Бутылка светлого вина, 
 Уединенье, тишина: 
 Вот жизнь Онегина святая...

Когда же приходит зима, то

 Прямым Онегин Чильд Гарольдом
 Вдался в задумчивую лень: 
 Со сна садится в ванну со льдом...

Брат поэта Лев Сергеевич, который сам был свидетелем первых недель его ссыльной жизни, а потом получал подробнейшие сведения о ней от самого Пушкина (в письмах), от навещавших его друзей, от тригорских приятелей и даже от своих дворовых, ездивших в Петербург за припасами, рассказывает о деревенской жизни Пушкина: "С соседями Пушкин не знакомился... В досужное время он в течение дня много ходил и ездил верхом, а вечером любил слушать русские сказки. Вообще образ его жизни довольно походил на деревенскую жизнь Онегина. Зимою он, проснувшись, также садился в ванну со льдом, летом отправлялся к бегущей под горой реке, также играл в два шара на бильярде, также обедал поздно и довольно прихотливо. Вообще он любил придавать своим героям собственные вкусы и привычки". В IV главе романа есть описание, не включенное Пушкиным

в поздние редакции, деревенского костюма Онегина:

 Носил он русскую рубашку, 
 Платок шелковый кушаком, 
 Армяк татарский нараспашку
 И шляпу с кровлею, как дом
 Подвижный. Сим убором чудным,
 Безнравственным и безрассудным, 
 Была весьма огорчена
 Псковская дама Дурина
 И с ней Мизинчиков. Евгений, 
 Быть может, толки презирал, 
 А вероятно, их не знал, 
 Но все ж своих обыкновений
 Не изменил в угоду им, 
 За что был ближним нестерпим.

В таком наряде соседи частенько видели и Пушкина. М. И. Семевский передает рассказ А. Н. Вульфа, встретившего однажды поэта в таком наряде: "...в девятую пятницу после пасхи Пушкин вышел на Святогорскую ярмарку в русской красной рубахе, подпоясанный ремнем, с палкой и в корневой шляпе, привезенной им еще из Одессы. Весь новоржевский beau monde, съезжавшийся на эту ярмарку закупать чай, сахар, вино, увидя Пушкина в таком костюме, весьма был этим скандализирован..."

Известно, что поэт в годы ссылки избегал соседей (за исключением Тригорского), не участвовал в различных забавах, охоте, пирушках деревенских помещиков. Об этом говорят многие свидетельства, в том числе и крестьянина И. Павлова: "...жил он один, с господами не вязался, на охоту с ними не ходил..." Пушкин сам ощущал огромную разницу своих интересов и интересов соседей-помещиков. Он прежде всего поэт, и главное для него в жизни - поэзия:

 ...У всякого своя охота, 
 Своя любимая забота: 
 Кто целит в уток из ружья, 
 Кто бредит рифмами, как я...

"Евгений Онегин". Из ранних редакций

А какими были в своей массе поместные дворяне, Пушкин хорошо знал, так как мог часто наблюдать их уклад жизни, привычки. В V главе "Онегина", в сцене сбора гостей на бал к Лариным, он дает меткую реалистическую характеристику деревенских помещиков.

 С своей супругою, дородной
 Приехал толстый Пустяков; 
 Гвоздин, хозяин превосходный, 
 Владелец нищих мужиков; 
 Скотинины, чета седая, 
 С детьми всех возрастов, считая
 От тридцати до двух годов; 
 Уездный франтик Петушков, 
 Мой брат двоюродный, Буянов
 В пуху, в картузе с козырьком 
(Как вам, конечно, он знаком), 
 И отставной советник Флянов, 
 Тяжелый сплетник, старый плут, 
 Обжора, взяточник и шут.

Глубокое проникновение Пушкина в быт, нравы, психологию тогдашнего общества (прежде всего на жизненном материале михайловского бытия поэта) и позволило создать роман "Евгений Онегин", который "...помимо неувядаемой его красоты, имеет для нас цену исторического документа, более точно и правдиво рисующего эпоху, чем до сего дня воспроизводят десятки толстых книг" (А. М. Горький).

В ссылке же поэт "в два утра" пишет сатирическую поэму "Граф Нулин", в основе которой лежит "происшествие, подобное тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде" (Пушкин).

Вид на Петровское

Не может не вызвать восхищения неукротимый оптимизм Пушкина, который, находясь под надзором властей, не зная еще о своей завтрашней судьбе, создает здесь одно из самых светлых, жизнерадостных произведений - "Вакхическую песню", пронизанную верой в торжество сил человеческого разума, сил света, добра над силами зла и тьмы:

Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Эту веру в светлое будущее опальный поэт черпал в поэтическом творчестве:

 Но здесь меня таинственным щитом
 Святое провиденье осенило, 
 Поэзия, как ангел-утешитель, 
 Спасла меня, и я воскрес душой.

"Вновь я посетил". Из черновой редакции

Творческий взлет Пушкина за время михайловской ссылки был таким стремительным и отличался такой поэтической зрелостью, что сразу же бросался в глаза, особенно тем, кто мог сравнивать Пушкина до ссылки с Пушкиным в пору ссылки и сразу после нее.

Любопытное сопоставление между Пушкиным "деревенским" и "столичным" делает А. П. Керн: "С Пушкиным я опять увиделась в Петербурге, в доме его родителей, где я бывала всякий день и куда он приехал из ссылки в 1827 году, прожив в Москве несколько месяцев. Он был тогда весел, но чего-то ему недоставало. Он как будто не был так доволен собой и другими, как в Тригорском и Михайловском. Я полагаю, жизнь в Михайловском много содействовала развитию его гения. Там, в тиши уединения, созрела его поэзия, сосредоточились мысли, душа окрепла и осмыслилась".

"Нового" Пушкина с возмужавшим в ссылке талантом увидел и Вяземский, который в письме от 29 сентября 1826 года (то есть сразу же после освобождения поэта из ссылки) писал А. И. Тургеневу и В. А. Жуковскому: "Пушкин читал мне своего "Бориса Годунова". Зрелое и возвышенное произведение. Трагедия ли это, или более историческая картина, об этом пока не скажу пи слова: надобно вслушаться в нее, вникнуть... но дело в том, что историческая верность Нравов, языка, поэтических красок сохранена в совершенстве, что ум Пушкина развернулся не на шутку, что мысли его созрели, душа прояснилась, и что он в этом творении вознесся до высоты, которой еще не достигал.

Следующие песни "Онегина" также далеко ушли от первой".

Река Сороть

Брат поэта Лев Сергеевич также отмечает решающие перемены, происшедшие в его творчестве в михайловской ссылке: "Перемена ли образа жизни, естественный ли ход усовершенствования, но дело в том, что в сем уединении талант его видимо окрепнул и, если можно так выразиться, освоеобразился. С этого времени все его сочинения получили печать зрелости".

А сам поэт, который всегда относился к своему дарованию и своим поэтическим достоинствам подчеркнуто строго, пишет Н. Н. Раевскому из Михайловского в июле 1825 года, то есть в самый "разгар" ссылки: "Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить".

Этот творческий подъем он сам вспоминал вскоре после освобождения из Михайловского, оглядываясь на покинутую деревню и призывая вдохновение в новых условиях, в новой обстановке "не дать остыть душе поэта":

 Дай оглянусь. Простите ж, сени, 
 Где дни мои текли в глуши, 
 Исполненны страстей и лени
 И снов задумчивой души. 
 А ты, младое вдохновенье, 
 Волнуй мое воображенье, 
 Дремоту сердца оживляй, 
 В мой угол чаще прилетай, 
 Не дай остыть душе поэта, 
 Ожесточиться, очерстветь, 
 И наконец окаменеть
 В мертвящем упоенье света, 
 В сем омуте, где с вами я
 Купаюсь, милые друзья!

"Евгений Онегин"

Не забывал он в "омуте" столичной жизни и своей любимой няни, ее "светлицы" - скромной крестьянской комнатки при господской баньке, которую в ее память называют теперь домиком няни.

Домик няни

Он стоит в нескольких шагах от господского дома, под сенью двухсотлетнего клена, почти до крыши скрытый кустами сирени, желтой акации и жасмина.

В описи имущества села Михайловского этот флигель значится как флигель первый: "Деревянного строения, крыт и обшит тесом, в нем комнат 1. Окон с рамами и стеклами 3. Дверей простых на крюках и петлях железных с таковыми же скобами 3. Печь русская с железною заслонкою и чугунною вьюшкою. Под одной Связью баня с Голанскою печью и в ней посредственной величины котел".

Домик няни стал предметом особых забот после организации Пушкинского заповедника. Предполагалось, чтобы навечно сохранить его, обработать домик специальным антисептическим составом, ветхую древесину сделать огнеупорной, окаменелой.

После освобождения заповедника от оккупантов сразу же начались реставрационные работы, и уже весной 1947 года домик был восстановлен.

Домик няни представляет собой деревянную, крытую тесом избу размером в основании 7X9 метров. Наружные стены окрашены в чуть-чуть желтоватый оттенок, углы домика обрамлены деревянными рустами темно-красного цвета, у основания углов - накладные ромбики того же цвета. Домик разделен на две половины сквозным коридором, войти в который можно с двух крылечек: одно из них выходит в сторону Дома-музея А. С. Пушкина (главный вход), а другое - в сторону луга и озера Маленец.

В коридоре, у стены, стоит небольшая каменная плита, в которую в пушкинское время был "вмазан котел посредственной величины", в нем подогревали воду для баньки. Сейчас здесь расположена небольшая стеклянная витрина, в которой экспонируются уцелевшие деревянные детали домика няни, разобранного гитлеровцами в 1944 году, а также вещи, найденные при раскопке фундамента домика в 1947 году: старинные ножницы, складень-образок, несколько монет, медальон, серебряная серьга, пистолетная пуля, верхняя часть бубенца. Предполагают, что некоторые из этих вещей принадлежали няне Пушкина.

Холм лесистый и озеро Маленец

Из коридора двери направо ведут в комнату-баньку. Здесь воссоздана обстановка типичной крестьянской баньки того времени: на широкой деревянной лавке старинные медные тазы и вместительные ковши, на цепочке над лавкой ведерный водолей из листовой меди. Слева у стены деревянный полок, у основания которого, на ступеньке, поставлены деревянные ведра, а еще левее, тоже у стены, широкая побеленная печь, на которой вздымается горка камней "для пара", а над печкой, под потолком, подвешены березовые веники.

В правом углу на перекладине - холщовая крестьянской домотканой работы простыня-полотенце, а в противоположном углу - широкая и приземистая старинная деревянная кадка.

По свидетельству кучера Пушкина Петра Парфенова, поэт, начиная с поздней осени, когда значительные заморозки уже не позволяли ему переплывать "сей Геллеспонт" - речку Сороть, текущую близ господского дома, прибегал по утрам в эту баньку и окунался в ледяную воду, причем очень часто вода в кадке-ванне сверху была покрыта коркой льда.

Двери напротив ведут в светелку Арины Родионовны. Это комнатка в три окна, в правом углу ее стоит русская печь с железной заслонкой и чугунной вьюшкой. К ней примыкает лежанка с деревянной приступкой и с холщовым, местной крестьянской работы пологом. Рядом с печью большой деревянный сундук, по другую сторону маленький столик, на котором стоит старинный медный самовар и несколько блюдец и чашек того времени, оловянная кружка. Тут же дорожный погребец карельской березы для хранения чая и сахара. В светелке стоят также столешницы, железный светец для лучины, подсвечники, вдоль двух стен (под окнами) - широкие деревянные лавки, на одной из которых старинная псковская прялка с куделью и веретеном. Около лавок стол, стулья, деревянный крестьянский диванчик.

У стены, прямо напротив входа в светелку, потемневший от времени крестьянский комодик, а на нем раскрытый четырехугольный ящичек, сделанный из дуба и отделанный красным деревом. Это единственная дошедшая до нас подлинная вещь Арины Родионовны - ее шкатулка. ВИДИМО, служила она копилкой: на верхней крышке маленькое отверстие для опускания монет. Об этом говорит и надпись на пожелтевшем от времени клочке бумаги, приклеенном с внутренней стороны верхней крышки: "Для чорнаго дня. Зделан сей ящик 1826 года июля 15 дня". Внизу неразборчивая подпись. Эту шкатулку взял себе приятель Пушкина поэт Н. М. Языков, в семье которого она бережно хранилась как самая дорогая реликвия. Несколько лет назад шкатулка была подарена Пушкинскому заповеднику потомком Языкова - А. Д. Языковой.

Обстановка светелки помогает ближе познакомиться с жизнью верного друга поэта в пору михайловской ссылки, замечательной русской женщины - няни его Арины Родионовны.

Родилась она 10 апреля 1758 года в селе Суйда Копорского уезда (под Петербургом), в имении графа Ф. А. Апраксина, в семье его крепостных крестьян Родиона Яковлева и Лукерьи Кирилловой.

После приобретения Суйды А. П. Ганнибалом (в 1759 году) они становятся его крепостными.

5 февраля 1781 года Арина Родионовна вышла замуж за крепостного крестьянина Федора Матвеева, жителя соседней с Суйдой деревни Кобрино. У них было трое детей: сын Егор и дочери Мария и Надежда.

После смерти А. П. Ганнибала деревня Кобрино с крестьянами досталась его сыну Осипу (деду поэта), а затем перешла сначала к его жене, а потом к дочери Надежде Осиповне. В 1796 году Надежда Осиповна вышла замуж за С. Л. Пушкина, а через год у них родился первенец - дочь Ольга. Вот тогда-то Пушкины и взяли в няньки Арину Родионовну.

Эта женщина обладала незаурядным природным умом, чистым, образным народным разговорным языком, прилежностью в работе и широтой души и сразу же пришлась по сердцу Пушкиным, которые уже в 1799 году предложили ей вольную. Но няня отказалась, связав все последующие годы своей жизни, вплоть до смерти, с семьей Пушкиных, вынянчив у них всех детей, в том числе и любимого своего питомца - Александра Сергеевича.

Няня была талантливой сказительницей, и ее волшебные сказки поразили воображение Пушкина еще в детском возрасте.

 Но детских лет люблю воспоминанье. 
 Ах! умолчу ль о мамушке моей, 
 О прелести таинственных ночей, 
 Когда в чепце, в старинном одеянье, 
 Она, духов молитвой уклоня, 
 С усердием перекрестит меня
 И шепотом рассказывать мне станет
 О мертвецах, о подвигах Бовы... 
 От ужаса не шелохнусь, бывало, 
 Едва дыша, прижмусь под одеяло, 
 Не чувствуя ни ног, ни головы.

"Сон"

Пушкин называл Арину Родионовну "оригиналом няни Татьяны". Татьяна чуждалась "детских проказ", потому что нянины

....страшные рассказы
Зимою в темноте ночей 
Пленяли больше сердце ей.

"Евгений Онегин"

Ее сестра, Ольга Ларина, также внимала "подвигам Бовы", как когда-то юный Пушкин:

 Фадеевна рукою хилой
 Ее качала колыбель, 
 Она же ей стлала постель, 
 Она ж за Ольгою ходила, 
 Бову рассказывала ей...

Из ранних редакций "Евгения Онегина"

Няня Лариных живо напоминает Арину Родионовну тем, что и она

 бывало, 
 Хранила в памяти не мало
 Старинных былей, небылиц, 
 Про злых духов и про девиц...

"Евгений Онегин"

Первый биограф Пушкина П. В. Анненков, заставший в живых еще многих лиц из окружения Пушкина, помнивших няню его, говорит: "Родионовна принадлежала к типическим и благороднейшим лицам русского мира. Соединение добродушия и ворчливости, нежного расположения к молодости с притворною строгостью оставило в сердце Пушкина неизгладимое воспоминание. Он любил ее родственною, неизменною любовью и, в годы возмужалости и славы, беседовал с нею по целым часам. Это объясняется еще и другим важным достоинством Арины Родионовны: весь сказочный русский мир был ей известен как нельзя короче, и передавала она его чрезвычайно оригинально. Поговорки, пословицы, присказки не сходили у нее с языка. Большую часть народных былин и песен, которых Пушкин так много знал, слышал он от Арины Родионовны. Можно сказать с уверенностью, что он обязан своей няне первым знакомством с источниками народной поэзии и впечатлениями ее... В числе писем к Пушкину, почти от всех знаменитостей русского общества, находятся и записки от старой няни, которые он берег наравне с первыми".

Дорога из Михайловского в Тригорское

Сестра поэта Ольга Сергеевна свидетельствует, что няня была "настоящею представительницею русских нянь, мастерски говорила сказки, знала Народные поверия в сыпала пословицами, поговорками. Александр Сергеевич, любивший ее с детства, оценил ее вполне в то время, как жил в ссылке в Михайловском".

Дружба поэта с няней стала еще более тесной, почти родственной, потому что здесь он, "сирота бездомный", встретил со стороны Арины Родионовны материнскую заботу, душевную поддержку и дружеское участие в своей судьбе.

 Бывало, 
 Ее простые речи и советы, 
 И полные любови укоризны
 Усталое мне сердце ободряли
 Отрадой тихой... -

вспоминал потом поэт в стихотворении "Вновь я посетил" (черновая редакция).

По письмам Пушкина, особенно в начале ссылки, видно, что Арина Родионовна действительно была одним из самых близких к нему лиц, крайне немногочисленных во время ссылки.

В декабре 1824 года он пишет о няне в письме к Шварцу: "Уединение мое совершенно - праздность торжественна. Соседей около меня мало, я знаком только с одним семейством, и то вижу его довольно редко - целый день верхом - вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны; вы, кажется, раз ее видели, она единственная моя подруга - и с нею только мне не скучно".

Няня, чуткий и добрый человек, умела развеивать томительную скуку ссыльного бытия поэта своими дивными сказками, которые брали в плен Пушкина полностью: "Я один-одинешенек, - пишет поэт Вяземскому в январе 1825 года, - живу недорослем, валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни". Поэт часто прибегал в светелку няни.

 Наша ветхая лачужка
 И печальна и темна. 
 Что же ты, моя старушка, 
 Приумолкла у окна? 
 ...Спой мне песню, как синица
 Тихо за морем жила; 
 Спой мне песню, как девица
 За водой поутру шла.

"Зимний вечер"

"Он все с ней, коли дома,- вспоминает кучер Пушкина П. Парфенов. - Чуть встанет утром, уже и бежит ее глядеть: "Здорова ли мама?" - он все ее мама называл... И уж чуть старуха занеможет там, что ли, он уже все за ней..." И стоило Пушкину однажды узнать, что причиной, от которой няня вдруг "начала худеть", являются притеснения экономки Розы Григорьевны Горской, как он, никогда не вмешивающийся в хозяйство, предпринял решительные меры: "У меня произошла перемена в министерстве: Розу Григорьевну я принужден был выгнать за непристойное поведение и слова, которых не должен был я вынести. А то бы она уморила няню, которая начала от нее худеть", - писал он брату.

В июне 1825 года он пишет Н. Н. Раевскому: "У меня буквально нет другого общества, кроме старушки-няни и моей трагедии: последняя подвигается, и я доволен этим"

Часто поэт, довольный творческими удачами, читал няне только что созданные сцены трагедии, стихи:

 Но я плоды моих мечтаний
 И гармонических затей
 Читаю только старой няне, 
 Подруге юности моей...

"Евгений Онегин"

На единственном дошедшем до нас изображении няни- барельефе скульптора-самоучки Я. Серякова (барельеф, в копии, экспонируется в "Комнате няни" Дома-музея А. С. Пушкина) - мы видим типичное русское лицо пожилой женщины, повязанной простым деревенским платком.

Черты лица у нее крупны, но лицо одухотворено живостью мысли и вместе с тем мудрой простотой. Такой ее видел поэт "в глуши лесов сосновых", такой она осталась в памяти современников.

По свидетельству М. И. Осиповой, "это была старушка чрезвычайно почтенная - лицом полная, вся седая, страстно любившая своего питомца". В памяти знавшего няню Пушкина Н. М. Языкова она осталась

 ...Как детство, шаловлива, 
 Как наша молодость, вольна, 
 Как полнолетие, умна
 И, как вино, красноречива...

"На смерть няни А. С. Пушкина"

Несмотря на то что няня была крепостной крестьянкой, поэт относился к пей как к равной себе, без тени какой бы то ни было снисходительности и покровительства. Когда в доме праздновали приезд Пущина, то няню, как равную, друзья пригласили к столу и "попотчевали искрометным".

Друзья поэта называли в письмах к Пушкину ее имя, как самого близкого к нему человека, равноправного члена его семьи. Вскоре после отъезда из Михайловского Пущин в письме поэту от 18 февраля 1825 года пишет в конце: "Прощай, будь здоров. Кланяйся няне. Твой Иван Пущин".

Когда Дельвигу стало известно об освобождении поэта из ссылки, то он, поздравляя его, беспокоился о няне: "Душа моя, меня пугает положение твоей няни. Как она перенесла совсем неожиданную разлуку с тобою?". А чуть позже Дельвиг в другом письме, стремясь сделать Пушкину приятное, пишет о ней: "Нынче буду обедать у ваших, провожать Льва. Увижу твою нянюшку и Анну Петровну Керн..." Любопытно, что Дельвиг упоминает здесь Арину Родионовну рядом с А. П. Керн, оставившей в душе ссыльного поэта яркое и сильное чувство любви.

Савкина гора

Щедрой и приветливой хозяйкой была Арина Родионовна с близкими друзьями поэта, иногда навещавшими его в Михайловском. О таких незабываемых минутах радушия, дружбы и праздничности, царивших в доме, проникновенно пишет Н. М. Языков в стихотворении "К няне А. С. Пушкина":

 Свет Родионовна, забуду ли тебя?.. 
 Ты, благодатная хозяйка сени той, 
 Где Пушкин, не сражен суровою судьбой, 
 Презрев людей, молву, их ласки, их измены,
 Священнодействовал при алтаре Камены, - 
 Всегда приветами сердечной доброты
 Встречала ты меня, мне здравствовала ты, 
 Когда чрез длинный ряд полей, под зноем лета, 
 Ходил я навещать изгнанника-поэта... 
 Как сладостно твое святое хлебосольство, 
 Нам баловало вкус и жажды своевольство! 
 С каким радушием - красою древних лет - 
 Ты набирала нам затейливый обед! 
 Сама и водку нам и брашна подавала, 
 И соты, и плоды, и вина уставляла
 На милой тесноте старинного стола! 
 Ты занимала нас - добра и весела - 
 Про стародавних бар пленительным рассказом...

И потом через три года, когда няни уже не было в живых, Языков в стихотворении "На смерть няни А. С. Пушкина" вновь вспоминал ее "святое хлебосольство", ее желанное общество в тесном кругу друзей:

 ...Стол украшен 
 Богатством вин и сельских брашен, 
 И ты, пришедшая к столу, 
 Мы пировали. Не дичилась
 Ты нашей доли - и порой
 К своей весне переносилась
 Разгоряченною мечтой; 
 Любила слушать наши хоры, 
 Живые звуки чуждых стран, 
 Речей напоры и отпоры
 И звон стакана об стакан!

В такие минуты шумных бесед, когда няня "к своей весне переносилась" - вспоминала молодость свою,- Пушкин, видимо, и услышал то, что мы знаем о ее замужестве из метрической записи. Она вышла замуж за "крестьянского сына, отрока Федора Матвеева". Отрок - это юноша от 11 до 17 лет, няне же в пору выхода замуж было 23 года.

Видимо, эта деталь жизни "оригинала няни Татьяны" и нашла отражение в "Евгении Онегине":

 -	И, полно, Таня! В эти лета 
 Мы не слыхали про любовь; 
 ..."Да как же ты венчалась, няня?" 
 -	Так, видно, бог велел. Мой Ваня 
 Моложе был меня, мой свет, 
 А было мне тринадцать лет.

Общение с няней, с местными псковскими крестьянами много дало Пушкину для его творческого развития. "Кто из знавших коротко Пушкина не слыхал, как он прекрасно читывал русские песни? Кто не помнит, как он любил ловить живую речь из уст простого народа?" - писал в своих воспоминаниях о Пушкине С. Шевырев.

Известно, что Пушкин передал известному собирателю фольклора П. В. Киреевскому несколько десятков народных песен, записанных в Михайловском, и сказал ему: "Вот эту пачку когда-нибудь от нечего делать разберите-ка, которые поет народ и которые смастерил я сам". Киреевский рассказывал Ф. И. Буслаеву (ученому-этнографу и фольклористу), что как он ни старался разгадать эту загадку, никак не смог сладить: "Когда же мое собрание будет напечатано, песни Пушкина пойдут за народные".

Академик В. Ф. Миллер считал, что песня "Девицы-красавицы" в "Евгении Онегине" "сочиненная, но вполне народная по духу, очевидно, навеянная складом песен, подслушанных поэтом у народа". Песня писалась в Михайловском.

Аллея у 'танцевального зала' в Трпгорском парке

Народная песня, песенная обрядность нашли место в разных местах "Евгения Онегина": там песни поют крестьянские девушки за прялкой, пастух, ямщики, бурлаки, дворовые девушки, "сбирая ягоды в кустах"; подблюдные песни и хороводы были любимы в усадьбе Лариных.

Все это говорит о глубоком проникновении поэта в устное народное творчество, о том, что оно стало созвучным его поэтическому вдохновению, бесконечно близким, родным.

 Что-то слышится родное
 В долгих песнях ямщика: 
 То разгулье удалое, 
 То сердечная тоска...

"Зимняя дорога"

Слушая "простые речи" Арины Родионовны, Пушкин записал (сохранились в его бумагах) семь сказок, четыре из них он в преобразованном виде использовал в своей поэзии: в прологе к "Руслану и Людмиле" ("У Лукоморья"), в сказках о попе и Балде, о царе Салтане, о мертвой царевне.

Известные всем еще из школьных хрестоматий строки "У лукоморья дуб зеленый..." являются почти точным переложением в стихотворной форме няниной присказки: "У моря-лукоморья стоит дуб, а на том дубу золотые цепи, а по тем цепям ходит кот: вверх идет - сказки сказывает, вниз идет - песни поет". Эту присказку Пушкин поставил эпиграфом в тетрадь, где он записывал сказки няни.

По словам А. М. Горького, "Пушкин был первым русским писателем, который обратил внимание на народное творчество и ввел его в литературу, не искажая в угоду государственной идее "народности" и лицемерным тенденциям придворных поэтов; он украсил народную песню и сказку блеском своего таланта, но оставил неизменными их смысл и силу".

Знаменательно, что именно в михайловской ссылке Пушкин создает свою первую "простонародную сказку" - "Жених", о которой Белинский писал, что "в народных русских песнях, вместе взятых, не больше русской народности, сколько заключено ее в этой балладе".

Именно в Михайловском поэт на основе песен, услышанных от Арины Родионовны, пишет свои знаменитые "Песни о Степане Разине", которые оказались, по выражению шефа жандармов Бенкендорфа, "неприличны к напечатанию".

В бумагах Пушкина сохранился отрывок, озаглавленный так: "План создания русских исторических песен и статьи о них". В план включены песни об Иване Грозном, о Мастрюке Темрюковиче, о Стеньке Разине, казацкие песни и другие.

Это говорит о глубоком творческом увлечении Пушкина собиранием и изучением фольклора, которое стало характерной чертой его бытия в Михайловском. "Изучение старинных песен и сказок и т. п. необходимо для совершенного знания свойств русского языка. Критики наши напрасно ими презирают", - писал поэт.

Неизменно теплыми и сердечными были взаимоотношения Пушкина с няней и после ссылки.

Когда стало известно, что поэт должен уехать из Михайловского, то, по свидетельству П. Парфенова, "Арина Родионовна растужилась, навзрыд плачет. Александр Сергеевич ее утешать: - Не плачь, мама,- говорит: сыты будем, царь хоть куды ни пошлет, а все хлеба даст". А когда вскоре после освобождения из ссылки Пушкин снова на короткое время вернулся в деревню, радости и счастью няни не было предела, я она по-своему праздновала эту встречу: "Няня моя уморительна, - с ласковой шутливостью писал поэт Вяземскому 9 ноября 1826 года.-Вообрази, что 70-ти лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы, вероятно, сочиненной при царе Иване. Теперь у ней попы дерут молебен и мешают мне заниматься делом".

Тригорское. Дом Осиповых-Вульф

А вскоре Пушкин вновь уехал, поручив няне хранить в своем доме самое дорогое - книги, о которых она писала ему из Михайловского в письме от 30 января 1827 года (письмо писано под диктовку - няня была неграмотна): "Милостивый Государь Александра Сергеевич имею честь поздравить вас с прошедшим, новым годом из новым сщастием; и желаю я тебе любезному моему благодетелю здравия и благополучия... А мы батюшка от вас ожидали письма, когда вы прикажите, привозить книги но не могли дождатца; то и возномерились по вашему старому приказу отправить; то я и посылаю больших и малых книг сщетом 124 книги архипу даю денег 90 рублей: при сем любезный друг я цалую ваши ручки с позволении вашего сто раз и желаю вам то чего и вы желаете и прибуду к вам с искренним почтением Арина Родивоновна".

Пушкин в ответ прислал няне письмо, в котором, видимо, благодарил ее за расторопность и умелую распорядительность с книгами, обещал летом приехать и справлялся о ее здоровье, а в награду прислал и деньги. В ответ на это няня 6 марта 1827 года писала ему (под диктовку в Тригорском): "Любезный мой друг Александр Сергеевич, я получила ваше письмо и деньги, которые вы мне прислали. За все ваши милости я вам всем сердцем благодарна: вы у меня безпрестанно в сердце и на уме и только когда засну, забуду вас и ваши милости ко мне... Ваше обещание к нам побывать летом меня очень радует. Приезжай, мой Ангел, к нам в Михайловское - всех лошадей на дорогу выставлю. Наши Петербур. летом не будут: они все едут непременно в Ревель - я вас буду ожидать и молить Бога, чтобы он дал нам свидеться... Прощайте, мой батюшка Александр Сергеевич. За ваше здоровье я прасвиру вынула и молебен отслужила: поживи, дружечик, хорошенько, - самому слюбится. Я слава Богу здарова, цалую ваши ручки и остаюсь вас многолюбящая няня ваша Арина Родивоновна".

Поэтически проникновенным ответом ей звучит стихотворение поэта "Няне":

 Подруга дней моих суровых, 
 Голубка дряхлая моя! 
 Одна в глуши лесов сосновых
 Давно, давно ты ждешь меня.

Черты облика и характера няни нашли отражение в той или иной мере в ряде пушкинских произведений: в "Дубровском", "Евгении Онегине", "Борисе Годунове", "Русалке", воспел он ее и в лирических стихотворениях.

С конца июля по 14 сентября 1827 года Пушкин был снова с няней в Михайловском. Это была их последняя встреча. Прожила после этого няня недолго. 31 июля 1828 года она умерла в семье Ольги Сергеевны Павлищевой, сестры поэта. В метрической книге Петербургской Владимирской церкви за 1828 год есть запись: "...числа 31 июля померла 5-го класса чиновника Сергея Пушкина крепостная женщина Ирина Родионовна, лет 76 за старостию". (Возраст здесь указан неправильно.)

Похоронена была няня на Смоленском кладбище в Петербурге, могила же ее вскоре затерялась среди других безымянных могил крепостных людей.

Н. М. Языков в стихотворении "На смерть няни А. С. Пушкина" писал о ней, как о неотделимой спутнице творческой биографии великого поэта.

 Я отыщу тот крест смиренный, 
 Под коим меж чужих гробов, 
 Твой прах улегся, изнуренный
 Трудом и бременем годов. 
 Ты не умрешь в воспоминаньях 
 О светлей юности моей, 
 И в поучительных преданьях
 Про жизнь поэтов наших дней.

Пушкин, приехав в Михайловское в 1835 году, уже незадолго до своей смерти, писал отсюда своей жене: "В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уже в нем няни моей". А в стихотворении "Вновь я посетил", того же времени, он вспоминал:

 Вот опальный домик, 
 Где жил я с бедной нянею моей. 
 Уже старушки нет - уж за стеною
 Не слышу я шагов ее тяжелых, 
 Ни кропотливого ее дозора. 
 (И вечером при завываньи бури
 Ее рассказов, мною затверженных
 От малых лет, но все приятных сердцу, 
 Как шум привычный и однообразный Любимого ручья).

В скобках черновая редакция стихотворения

Любовь Пушкина к няне олицетворяет его любовь и глубочайшее уважение к русскому народу, к русскому крестьянству. "Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? - писал поэт с гордостью за русский народ. - О его смелости и смышленности и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны... никогда не заметите вы в нем ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. Наш крестьянин опрятен по привычке и правилу".

Такими видел поэт русских крестьян и в Михайловском, такими представляются они и теперь, когда знакомишься с экспозицией стоящих рядом с Домом-музеем А. С. Пушкина двух флигелей - людской и домом управляющего имением.

Людская

Людская, проданная на своз из-за ветхости сыном поэта Г. А. Пушкиным, впервые была восстановлена в 1955 году. Во флигеле две комнаты, показывающие быт крестьянской дворни села Михайловского при Пушкине. В первой комнате представлены старинные предметы крестьянского домашнего обихода того времени.

Налево от главного входа еще двери, ведущие во вторую комнату людской. В ней точно такая же, как и в первой комнате, русская беленая печь, но только здесь уже с деревянными полатями, прикрытыми пологом - занавеской из домотканой льняной ткани. В этой комнате три окна. Вдоль двух стен стоят деревянные лавки, на них и около них на полу - самопрялка с куделью, старинные прялки, веретена, сукала (для сучения нити). Около стола, покрытого льняной скатертью, железный кованый светец для лучины. На настенной полочке - старинный расписной берестяной короб для хранения вышивок, кружев, тканей, вязаний. На простенках между окнами, в широких деревянных рамках небольшие зеркальца.

Уголок комнаты П. А. Осиповой

В этой половине в пушкинское время со всей усадьбы собирались дворовые девушки для занятия рукоделием и мелким кустарным ремеслом: ткали, пряли, вышивали, лепили из глины игрушки. Сюда частенько заглядывал ссыльный поэт послушать хор девушек, потолковать с крестьянами об их житье-бытье. Может быть, здесь и лежат истоки позднего пушкинского суждения о содержании русских народных песен: "Вообще несчастно жизни семейственной есть отличительная черта во нравах русского народа. Шлюсь на русские песни: обыкновенное их содержание - или жалобы красавицы, выданной замуж насильно, или упреки молодого мужа постылой жене. Свадебные песни наши унылы, как вой похоронный".

Многое из того, что слышал здесь поэт, вошло в его поэтический словарь. И сейчас, когда смотришь на крестьянские вещи и предметы быта, представленные в людской, невольно приходят на память пушкинские слова: "Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!"

Дом управляющего имением

Рядом с людской, под сенью вековых лип, стоит еще один флигелек - дом управляющего имением. Восстановлен он в 1962 году по документам и описаниям пушкинского времени.

В доме этом при Пушкине две комнаты занимал управляющий имением, в третьей помещалась вотчинная (усадебная) контора.

Сейчас во всех трех комнатах музей. В первой комнате (слева от входа) экспозиция рассказывает о положении псковского крепостного крестьянства в пушкинское время, о социальном составе населения Псковщины того времени, об изучении этого края и крестьянской жизни Пушкиным. Открывает экспозицию высказывание Герцена: "Я не жалею о двадцати поколениях немцев, потраченных на то, чтобы сделать возможным Гёте, и радуюсь, что Псковский оброк дал возможность воспитать Пушкина".

Рядом помещена карта Псковщины с обозначением на ней мест крестьянских восстаний в 1826 году; дается сообщение о том, что положение псковского крепостного крестьянства в то время было самым тяжелым во всей нечерноземной полосе: 80 процентов крестьян было барщинных и только 20 процентов - оброчных (оброк был более легким видом крепостной эксплуатации). Тут же слова Пушкина: "Только одно страшное потрясение могло бы привести к освобождению крестьян".

Отдельный стенд рассказывает о путешествиях поэта по Псковщине.

В одной из витрин документы о земельных владениях Ганнибалов-Пушкиных в Псковской губернии XVIII-XIX веков.

Экспозиция второй комнаты (с выходом с сад) рассказывает о влиянии псковской деревни на творчество Пушкина, в ней дается (в документах того времени) характеристика крестьянского хозяйства Михайловского. Тут же автопортрет Пушкина в крестьянской холщовой рубахе, несколько его рисунков (все в копиях).

Гостиная в Доме-музее в Тригорском

На отдельном простенке фотография Акулины Илларионовны Скоропостижной (дочери "попа Шкоды", деревенского знакомого Пушкина из соседней деревни Воронич), которая знала Пушкина, не раз встречалась с ним в Михайловском в пору его ссылки и оставила о нем интересные свидетельства. Умерла она в 1924 году в возрасте 104 лет, и газета "Известия" поместила некролог о ней, как о последнем современнике Пушкина, встречавшемся с поэтом еще при его жизни.

Рядом портреты крестьян - современников Пушкина: Афанасия из деревни Гайки ("Дед Афанасий", рисунок художника В. Максимова, 1899 год) и Ивана Павлова (художник В. Максимов, 1872 год). Приводится воспоминание Афанасия о Пушкине (запись 1891 года): "Когда Пушкин приехал в Михайловское, он никакого внимания не обращал на свое сельское и домашнее хозяйство; где его крестьяне и дворовые, на его ли работе, или у себя в деревне. Это было как- будто и не его хозяйство".

Материалы экспозиции, представленные в этих двух комнатках флигелька, показывают бедственное положение крепостного крестьянства Псковщины того времени, рисуют такие детали крепостного и дворянско-помещичьего быта которые не ускользнули от зоркого глаза гениального поэта найдя отражение в его произведениях. Без глубокого знания крестьянской и помещичьей жизни, приобретенного в Михайловском (в том числе и на примере своей родовой усадьбы), Пушкин не писал бы так уверенно в "Романе в письмах": "Небрежение, в котором мы оставляем иных крестьян, непростительно... Мы оставляем их на произвол плута-приказчика, который их притесняет, а нас обкрадывает. Мы проживаем в долг свои будущие доходы - и разоряемся; старость нас застает в нужде и в хлопотах. Вот причина быстрого упадка нашего дворянства: дед был богат, сын нуждается, внук идет по миру. Древние фамилии приходят в ничтожество, новые подымаются и в третьем поколении исчезают опять".

А в одном и в писем к Вяземскому поэт писал, что "с Ольдекопом и отцом можно умереть без денег". Пушкин здесь сам воочию видел всю бесхозяйственность своего отца, у которого в 1826 году в Михайловском по ревизской сказке числилось всего восемьдесят восемь душ крепостных (вспомним, что у Абрама Петровича Ганнибала их было около восьмисот, у Осипа Абрамовича - более двухсот пятидесяти).

"Барство дикое", картины бытия мелкопоместного дворянства и крепостного крестьянства нашли потом отражение в "Дубровском", в "Повестях Белкина", в "Капитанской дочке" и других произведениях поэта.

В третьей комнате флигелька воссоздана обстановка конторки управляющего имением. У одного из окон стоит деревянная лавка с несколькими снопами знаменитого псковского льна, старинное конторское бюро с откидывающейся (для письма) крышкой, на нем часы. Вдоль стен - три больших сундука для хранения оброчных взносов, на одном из них выставлены образцы домотканых, крестьянской работы, старинных льняных тканей. На полу кованый железный светец для свечи, на конторке подсвечники со свечами. Несколько стульев, сделанных по образцу тех, которые были в Михайловском при Пушкине; огромные подвесные весы, безмен, ковш - мера для зерна.

На одной из стен любопытный документ:

 "Владелице имений в Опочецком уезде г-же Пушкиной
 Образец 
 коим впредь пользоваться при составлении 
 отпускного письма крестьянам".

По таким образцам составлялся "отпускной билет" крепостному крестьянину, получившему разрешение помещика отлучаться из имения на какой-то срок. Тут же рядом, на конторском столе, один из таких "отпускных билетов" на имя "дворового человека" Михайлы Калашникова, отца Ольги Калашниковой - "деревенской любови" Пушкина в начале его ссылки.

Здесь же среди хозяйственных документов вотчины находятся письмо управительницы (экономки) Горской в Опочецкое уездное казначейство о состоянии Михайловского (на 12 февраля 1824 года), список дворовых крестьян села Михайловского на 1837 год.

В углу популярное тогда в народе дешевое лубочное издание "молитвы священномученику Антипию от болезни зубныя" и другой лубок с указанием, какую молитву читать при той или иной хвори - своеобразный домашний лечебник для неграмотных и забитых крепостных крестьян, обращавшихся в "контору" за помощью.

Письменный стол в кабинете Алексея Вульф

У входа висит пожелтевший листок, на котором написано: "Расписание, в какие дни из Санкт-Петербургского Императорского Почтамта приходит и в какие уходит белорусская почта с почтовых станций в Острове, Опочке, Новоржеве и Синске.

 Приходит: по понедельникам и пятницам. 
 Отходит: во вторник и пятницу".

Опальный поэт хорошо помнил это расписание.

В дни, когда из Михайловского отправляли почту, он почти каждый раз посылал письма своим друзьям, с нетерпением ожидая их писем, чтобы встретить в них поддержку, сочувствие, добрый совет, услышать от них о мерах, которые они должны были предпринять (по велению своего сердца и по просьбам Пушкина) для облегчения и изменения его судьбы, и часто, получив письмо, он уходил из дому в парк, чтобы остаться наедине со своими раздумьями.

Михайловскии парк

Михайловский парк - неотъемлемая, важнейшая часть мемориального облика сегодняшнего Михайловского. Созданный при основании усадьбы дедом Пушкина О. А. Ганнибалом в последней четверти XVIII века по тогдашним образцам садово-парковой архитектуры, он хорошо сохранился до настоящего времени. Парк занимает около девяти гектаров.

Он разделен на две половины: восточную и западную - центральной подъездной магистралью - Еловой аллеей, которая начинается сразу же за декоративным кругом, расположенным у господского дома.

Здесь высятся огромные, тридцатиметровые ели-великаны, которым уже по двести лет, и под их густой сенью вспоминаются слова поэта о родовом парке:

 И сени расширял густые
 Огромный, запущенный сад, 
 Приют задумчивых дриад.

"Евгений Онегин"

По обе стороны Еловой аллеи, в ее начале, густые заросли орешника, и часто на высоких, гибких орешинах можно видеть белку. В 1956 году Еловая аллея была восстановлена в тех размерах, которые имела при Пушкине. Вдоль нее между отдельными вековыми деревьями, остатками прежней аллеи, посажены молодые елки. Еловая аллея пересекает дорогу из Михайловского в Тригорское и тянется на четыреста пятьдесят метров. На противоположном от усадьбы конце она замыкается невысоким холмиком, на котором при Пушкине стояла фамильная часовня. Может быть, она и навеяла ему поэтический образ, созданный здесь:

 Все волновало нежный ум: 
 Цветущий луг, луны блистанье, 
 В часовне ветхой бури шум...

"Разговор книгопродавца с поэтом"

Часовня исчезла из-за ветхости после смерти Пушкина, от нее остался только фундамент, который был обнаружен в 1956 году во время раскопок.

Справа от Еловой аллеи, недалеко от того места, где она пересекается с дорогой на Тригорское, возвышается среди деревьев парка небольшой холм. Это древний могильный курган, один из многих, встречающихся на территории Пушкинского заповедника. Он был в свое время раскопан сыном поэта Григорием Александровичем Пушкиным в пору его проживания в Михайловском. Всего же в окрестностях Михайловского, в том числе в Михайловских рощах, сохранилось около тридцати курганов X-XII веков.

Направо от Еловой аллеи отходит узкая аллейка. Мимо "парковых затей" - "горки-парнаса" и прудика с перекинутым через него мостиком - она ведет к "старому Ганнибаловскому пруду", одному из живописнейших уголков Михайловского парка. Вековые деревья так тесно сгрудились по его берегам, что густая тень от них делает водную гладь пруда черной, и его поэтому по давней традиции иногда называют "черным прудом".

'Скамья Онегина'

На берегу пруда на огромных стройных соснах уже много-много десятков лет гнездятся серые цапли - по местному "зуи" (отсюда и часто встречающееся в то время название всей усадьбы - Зуево). В этом уголке парка всегда первозданная тишина, нарушаемая изредка гортанным резким вскриком цапли да шорохом падающей из лапок белки еловой шишки. Под гнездовьями "зуев" лежат крупные перья, иногда увидишь и желторотую нахохлившуюся цаплю, выпавшую из гнезда. Часто встречаются холмики земли, вырытые кротами, а чуть подальше - "лисьи ямы". Здесь невольно вспоминаются пушкинские строки:

 Там на неведомых дорожках
 Следы невиданных зверей.

По левую сторону Еловой аллеи в глубине парка деревянная шестигранная беседка с невысоким шпилем, восстановленная на месте такой же пушкинской беседки. От нее радиально в разные стороны расходятся четыре аллейки. Одна из них, березовая (восстановлена в 1954 году), ведет к небольшому прудику, заросшему ряской, от которого начинается одна из красивейших аллей парка - Липовая аллея.

Опа особенно хорошо сохранилась. Аллея живописна не только густой сенью и двумя зелеными уютными беседками, венчающими ее, но и причудливостью форм деревьев, не похожих одно на другое.

Среди почитателей Пушкина за этой аллеей закрепилось и другое название - "аллея Керн", связанное с посещением Анной Петровной Керн села Михайловского в июне 1825 года.

Племянница хозяйки Тригорского П. А. Осиповой, приезжавшая к ней погостить в деревню летом 1825 года, когда у них в доме часто бывал ссыльный Пушкин, А. П. Керн сама так рассказывает в своих воспоминаниях о прогулке в Михайловское:

"Тетушка предложила нам всем после ужина прогулку в Михайловское. Пушкин очень обрадовался этому, и мы поехали. Погода была чудесная, лунная июньская ночь дышала прохладой и ароматом полей. Мы ехали в двух экипажах: тетушка с сыном в одной; сестра, Пушкин и я в другой. Ни прежде, ни после я не видела его так добродушно веселым и любезным. Он шутил без острот и сарказмов: хвалил луну, не называл ее глупою, а говорил: "Люблю луну, когда она освещает красивое лицо". Хвалил природу...

Приехавши в Михайловское, мы не вошли в дом, а пошли прямо в старый, запущенный сад,

Приют задумчивых дриад

с длинными аллеями старых дерев, корни которых, сплетаясь, вились по дорожкам, что заставляло меня спотыкаться, а моего спутника вздрагивать. Тетушка, приехавши туда вслед за нами, сказала: "Милый Пушкин, покажите же, как любезный хозяин, ваш сад госпоже". Он быстро подал мне руку и побежал скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться. Подробностей разговора нашего не помню; он вспоминал нашу первую встречу у Олениных, выражался о ней увлекательно, восторженно...

На другой день я должна была уехать в Ригу вместе с сестрою Анной Николаевной Вульф. Он пришел утром и на прощание принес мне экземпляр второй главы "Онегина"^* в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами:

^* (А. П. Керн называет главу неточно - это могла быть тогда только первая глава.)

 Я помню чудное мгновенье: 
 Передо мной явилась ты, 
 Как мимолетное виденье, 
 Как гений чистой красоты...

Когда я собиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять..."

Эта встреча с А. П. Керн оставила в сердце Пушкина глубокое, яркое чувство. 21 июня 1825 года он писал в Ригу А. Н. Вульф: "Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь - камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе, подле ветки увядшего гелиотропа, я пишу много стихов - все это, если хотите, очень похоже на любовь..." А через четыре дня Пушкин пишет самой А. П. Керн: "Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных. Лучшее что я могу делать в моей печальной деревенской глуши - это стараться не думать больше о вас".

Но поэт не мог не думать о ней, и последующие письма его к А. П. Керн были наполнены этим же сильным мучительным чувством. В последующие годы они оставались друзьями до самой смерти Пушкина.

'Горбатый мостик' в Тригорском парке

От восточного края "аллеи Керн", между опушкой парка, переходящего здесь в лесопарк, и фруктовым садом (восстановленным в этой части усадьбы в 1963-1964 годах) аллейка ведет к "Острову уединения". Это небольшой островок, осененный соснами, березами и липами. Вокруг него - густая стена серебристых ив, сквозь которую просматривается гладь неширокого прудика, питающегося лесным ручейком. "Шум привычный и однообразный любимого ручья" слышится и сейчас - вода из этого прудика через плотину стекает в следующий пруд и из него, опять же через плотину, - в речку Сороть.

Эта система старых ганнибаловских прудов полностью восстановлена в послевоенное время.

По преданию, Пушкин любил бывать в этом укромном уголке парка, оставаясь на живописном и уютном "Острове уединения" наедине со своими мыслями.

 Я был рожден для жизни мирной, 
 Для деревенской тишины: 
 В глуши звучнее голос лирный, 
 Живее творческие сны.

"Евгений Онегин"

От северного фасада господского дома в сторону реки Сороти начинается так называемый "интимный парк". Он идет вниз по крутому холму, на котором стоит Дом-музей

А. С. Пушкина. Почти от самого заднего крыльца дома широкая деревянная лестница, обрамленная с обеих сторон кустами жасмина и сирени, ведет вниз к Сороти. Приблизительно на середине спуска лестница завершается небольшой площадкой-беседкой, от которой направо и налево ходы среди густой зелени приводят в небольшие, уютные "зеленые гроты". От них деревянные лестницы, скрытые в густой зелени, уходят дальше вниз, к самому подножию холма. Слева от левой лестницы на небольшом пространстве высится густая куща зелени из зарослей акации, черемухи, березы. Сюда каждую весну прилетает в родное гнездо соловей и наполняет своими руладами всю усадьбу, как в пушкинских строках из "Евгения Онегина":

 Гонимы вешними лучами, 
 С окрестных гор уже снега
 Сбежали мутными ручьями
 На потопленные луга. 
 Улыбкой ясною природа
 Сквозь сон встречает утро года, 
 Синея, блещут небеса, 
 Еще прозрачные, леса
 Как-будто пухом зеленеют. 
 Пчела за данью полевой
 Летит из кельи восковой. 
 Долины сохнут и пестреют, 
 Стада шумят, и соловей
 Уж пел в безмолвии ночей.

Дорога из Михайловского в Тригорское

Внизу, где кончается "интимный парк", берет начало чуть наезженная дорога, она ведет из Михайловского в Тригорское. По этой дороге на рассвете 4 сентября 1826 года, как рассказывает М. И. Осипова, в Тригорское прибежала Арина Родионовна, "...вся запыхавшись; седые волосы ее беспорядочными космами спадали на лицо и плечи; бедная няня плакала навзрыд. Из расспросов ее оказалось, что вчера вечером... в Михайловское прискакал какой-то не то офицер, не то солдат... Он объявил Пушкину повеление немедленно ехать вместе с ним в Москву. Пушкин успел только взять деньги, накинуть шинель, и через полчаса его уже не было. "Что ж, взял этот офицер какие-нибудь бумаги с собой?" - спрашивали мы няню. - "Нет, родные, никаких бумаг не взял и ничего в доме не ворошил; после только я сама кой-что поуничтожила..." - "Что такое?" - "Да сыр этот проклятый что Александр Сергеевич кушать любил, а я так терпеть его не могу, и дух-то от него, от сыра-то этого немецкого,- такой скверный".

Этому внезапному отъезду Пушкина из ссылки предшествовали значительные события, прямо коснувшиеся и судьбы поэта-изгнанника.

К началу декабря 1825 года Пушкин уже знал о смерти царя Александра I, и эта весть вселила в него надежду на возможные перемены его нынешнего положения. В письме к П. А. Катенину от 4 декабря он выражал надежду, что "...может быть, нынешняя перемена сблизит меня с моими друзьями". Но за плечами Пушкина было столько неудавшихся попыток покончить с ссылкой, что он на этот раз осторожно вопрошает: "Но вспомнят ли обо мне? Бог весть".

О своих надеждах и в то же время серьезных сомнениях он пишет через четыре дня и А. П. Керн: "Вы едете в Петербург, и мое изгнание тяготит меня более, чем когда-либо. Быть может, перемена, только что происшедшая, приблизит меня к вам, не смею на это надеяться. Не стоит верить надежде, она - лишь хорошенькая женщина, которая обращается с нами, как со старым мужем".

Комната Евпраксии Вульф

А вскоре произошло восстание декабристов, которое отодвигало надежды Пушкина на неопределенное время. Поэт узнал об этом в Тригорском вскоре после самого события от дворового человека, только что приехавшего из столицы.

"...Пушкин, услышав рассказ Арсения, страшно побледнел. В этот вечер он был очень скучен, говорил кое-что о существовании тайного общества, но что именно, не помню", - вспоминает М. И. Осипова. Поэт понимал, что после случившегося имя его не останется в полной тени.

И действительно, многие декабристы во время следствия, отвечая на вопрос, "с какого времени и откуда заимствовали они свободный образ мыслей, то есть от общества ли, или от внушения других, или от чтения книг, или сочинений в рукописях и каких именно", и кто вообще "способствовал укоренению в них сих мыслей", называли имя Пушкина. Например, М. П. Бестужев-Рюмин показал на следствии, что "рукописных экземпляров вольнодумных сочинений Пушкина и прочих столько по полкам, что это нас самих удивляло".

Декабрист И. Д. Якушкин свидетельствовал о популярности и широком распространении ненапечатанных вольнолюбивых стихов поэта, которые "были не только всем известны, но в то время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который бы не знал их наизусть".

"...Тогда везде ходили по рукам, переписывались и читались наизусть его "Деревня", "Ода на свободу", "Ура! В Россию скачет!" и др. ... - рассказывает И. И. Пущин. - Не было живого человека, который не знал бы его стихов".

В такой обстановке друзья Пушкина на просьбы похлопотать о его судьбе советовали ему "остаться покойно в деревне, не напоминать о себе", ибо, как писал ему Жуковский, "в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством", и поэтому надо дать "пройти несчастному этому времени".

Вскоре Пушкин обратился к Николаю I с прошением, в котором обещал не противоречить мнениям и "общепринятому порядку", просил императора для "постоянного лечения" аневризма "позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие края". К письму было приложено медицинское свидетельство Псковской врачебной управы о болезни Пушкина и его подписка "впредь ни к каким тайным обществам, под каким бы они именем ни существовали, не принадлежать".

Однако сам Пушкин серьезно сомневался в благоприятном решении властями его просьбы. "Я уже писал царю, тот час по окончании следствия, - писал поэт Вяземскому 10 июня 1826 года. - Жду ответа, но плохо надеюсь. ...Я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем... Если б я был потребован комиссией, то я бы, конечно, оправдался, но меня оставили в покое, и, кажется, это не к добру".

И действительно, материалы следствия над декабристами создавали у следственной комиссии представление о Пушкине, как об опасном для общества вольнодумце, "рассевавшем яд свободомыслия в обольстительной поэтической форме". Какими глазами смотрели на Пушкина в тот момент царские приспешники, показывает донесение тайного агента III отделения (жандармского) Н. Локателли (в июне 1826 года), в котором он писал, что в обществе "все чрезвычайно удивлены, что знаменитый Пушкин, который всегда был известен своим образом мыслей, не привлечен к делу заговорщиков".

Именно поэтому правительство и не спешило решать участь Пушкина, ожидая дополнительных сведений о его поведении в михайловской ссылке. Эти сведения должен был дать посланный специально для этого в Псковскую губернию под видом ботаника тайный агент А. К. Бошняк. Любопытно, что маршрут его поездки по сбору сведений о поведения Пушкина пролегал чаще всего по тем местам, где летом

1826 года бушевали крестьянские волнения. Бошняку хотелось в первую очередь установить, "не понуждает ли Пушкин крестьян к неповиновению начальству". Тщательный сбор сведений Бошняком устанавливал, что Пушкин "ни во что не вмешивается и живет, как красная девка", что "ведет себя несравненно осторожнее противу прежнего", "скромен и осторожен, о правительстве не говорит", и агент делал вывод, что "Пушкин не действует решительно к возмущению крестьян" и "не может быть почтен, - по крайней мере, поныне, - распространителем вредных в народе слухов, а еще менее - возмутителем".

Чернильница и шкатулка, подаренные Пушкиным А.С. Евнраксии Вульф

Видимо, годы ссылки научили Пушкина быть более сдержанным внешне, хотя внутренне он не менял своих вольнолюбивых убеждений. И в то время, когда царские агенты собирали подробнейшие сведения о его политических взглядах, он не скрывал в письмах к друзьям своих горячих симпатий к декабристам.

Он пишет, что "неизвестность о людях, с которыми находился в короткой связи", его мучит (из письма к Плетневу), что его беспокоит судьба арестованного А. Раевского, ибо он "болен ногами, и сырость казематов будет для него смертельна. Узнай, где он, и успокой меня" (из письма к Дельвигу), что "сегодня участь их должна решиться - душа не на месте" (из письма к нему же). В письме к Жуковскому, где поэт просит похлопотать о нем, он решительно добавляет: "Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя".

Это письмо он назвал (в письме к Плетневу) письмом в "треугольной шляпе и башмаках", то есть верноподданным только официально, "по необходимости".

Еще и раньше в письме Жуковскому же поэт писал, что об условиях своего освобождения он с правительством "готов условливаться (буде условия необходимы), но вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня. Мое будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения со мною правительства".

Когда же Пушкин узнал о расправе над декабристами, он с болью пишет Вяземскому 14 августа 1826 года: "Повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна".

Между тем прошению Пушкина был дан ход: гражданский псковский губернатор Адеркас отправил его прибалтийскому генерал-губернатору Паулуччи, а тот в свою очередь 30 июля 1826 года - графу Нессельроде.

Не имея прямых улик, но ничуть не веря в лояльность Пушкина по отношению к себе, царь решил разыграть спектакль: вызвать в Москву, где окончательно решить его судьбу. И вот в Псков Адеркасу летит секретный Приказ начальника Главного штаба Дибича о том, чтобы "находящемуся во вверенной вам Губернии чиновнику 10 класса Александру Пушкину позволить отправиться сюда при посылаемом вместе с ним нарочным фельдъегерем. Г. Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря; по прибытии же в Москву имеет явиться прямо к дежурному генералу Главного Штаба Его величества".

Фельдъегерь примчался в Псков вечером 3 сентября и тотчас отправился в Михайловское. А 4 сентября П. А. Осипова уже записала в своем календаре: "В ночь с 3-го на 4-е число прискакал офицер из Пскова к Пушкину, - и вместе уехали на заре".

Усталого, полубольного, покрытого дорожной грязью Пушкина доставили 8 сентября во дворец к Николаю I, и между ними состоялся разговор. Барон М. А. Корф, слышавший потом рассказ об этом свидании от самого царя, так передает его: "Я впервые увидел Пушкина после моей коронации, когда его привезли из заключения ко мне в Москву, совсем больного... "Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге?" - спросил я его между прочим. "Стал бы в ряды мятежников", - отвечал он. На вопрос мой, переменился ли его образ мыслей и дает ли он мне слово думать и действовать иначе, если я пущу его на волю... очень долго колебался прямым ответом и только после длинного молчания протянул мне руку с обещанием сделаться другим". Царь "милостиво" объявил, что отныне он будет личным цензором поэта: этим он хотел добиться того, о чем с циничной откровенностью писал шеф жандармов Бенкендорф в донесении: "Если удастся направить его перо и его речи, в этом будет прямая выгода".

Но ни личное вмешательство царя в творческий процесс поэта, ни всевидящее и преследующее око жандармов в лице Бенкендорфа не изменили вольнолюбивых убеждений поэта - он "гимны прежние" пел, он не стал придворным стихотворцем, и после разгрома декабристов опять "звонкая и широкая песнь Пушкина звучала в долинах рабства и мучений; эта песнь продолжала эпоху прошлую, наполняла мужественными звуками настоящее и посылала свой голос в отдаленное будущее" (А. И. Герцен).

Пушкин понимал, что его молниеносный отъезд наделает переполоху в Михайловском и Тригорском, и поэтому он 4 сентября 1826 года из Пскова пишет успокоительное письмо П. А. Осиповой: "Я полагаю, что мой внезапный отъезд с фельдъегерем удивил вас столько же, сколько и меня. Дело в том, что без фельдъегеря у нас, грешных, ничего не делается...

Еду я прямо в Москву... и лишь только буду свободен, поспешу возвратиться в Тригорское, к которому отныне навсегда привязано мое сердце".

И действительно, уже через два месяца свободный поэт снова возвращается в Михайловское, надо было привести в порядок наспех брошенные рукописи, библиотеку.

"Вот я в деревне... - писал он Вяземскому из Михайловского 9 ноября 1826 года. - Деревня мне пришлась как-то по сердцу. Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму.

Ты знаешь, я не корчу чувствительность, но встреча моей дворни... и моей няни - ей-богу приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр.".

Тригорское. 'Дуб уединенный'

Пушкин радовался новой встрече с теми, кто его любил, кто в тяжелую годину изгнания старался помочь ему, сколько можно было.

На обратном пути из деревни Пушкин 13 декабря в Пскове пишет посвященные сосланному в Сибирь Пущину стихи:

 Мой первый друг, мой друг бесценный! 
 И я судьбу благословил, 
 Когда мой двор уединенный, 
 Печальным снегом занесенный, 
 Твой колокольчик огласил. 
 Молю святое провиденье: 
 Да голос мой душе твоей
 Дарует то же утешенье, 
 Да озарит он заточенье
 Лучом лицейских ясных дней!

"И. И. Пущину"

Для первой строфы этого стихотворения Пушкин взял без изменений пять первых стихов неоконченного послания Пущину, писанного еще в 1825 году.

Стихотворение это ("И. И. Пущину", написанное в 1826 году в Пскове) было переслано поэтом Пущину в Сибирь на каторгу вместе с посланием декабристам "Во глубине сибирских руд".

Вез он с собой и написанную в этот приезд в Михайловское "Записку о народном воспитании", по прочтении которой царь "заметить изволил", что проповедуемое Пушкиным в "Записке" мнение, "будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее вас самих на край пропасти..." Этим было положено начало целому ряду последующих замечаний "личного цензора" - царя, которые так мучили Пушкина до конца его жизни.

Вернувшись в Москву, Пушкин весной 1827 года поехал в Петербург, откуда намеревался ехать "или в чужие края, то есть в Европу, или восвояси, то есть во Псков"... В Европу Пушкин не поехал, а "убежал в деревню, почуя рифмы", откуда и уведомлял Дельвига: "Я в деревне и надеюсь много писать, вдохновенья еще нет, покаместь я принялся за прозу". Поэт большую часть своего более чем двухмесячного пребывания в деревне посвятил работе над "Арапом Петра Великого" - своим первым опытом в прозе. В это же время он написал в Михайловском стихотворение "Поэт", начал VII главу "Евгения Онегина" и еще несколько стихотворений.

Выехав в октябре из Михайловскою в Петербург, Пушкин на станции Залазы случайно встретил в арестантском обозе Кюхельбекера и на следующий день так записал об этой встрече: "...Вдруг подъехали четыре тройки, с фельдъегерем... Я вышел взглянуть на них. Один ив арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели... Увидев меня, он с живостью на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрели друг на друга - и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством - я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону. На следующей станции узнал я, что их везут из Шлиссельбурга,- но куда же?"

Дом Ганнибалов. Восстановлен в 1976 году

В августе 1830 года по дороге из Петербурга в Москву Пушкин вновь заезжает в Михайловское на короткое время.

После ссылки жизнь поэта не стала безоблачной. Его постоянно преследовал выговорами и замечаниями Бенкендорф, много горьких минут приносила бесцеремонность цензора- царя, без одобрения которого он не имел права печатать свои произведения, "снова тучи" собрались над его головой по возникновению "дела" о стихах "А. Шенье". Поэт не без оснований даже думал одно время о готовящихся новых карах для него. Эти настроения отражены в строках стихотворения "Воспоминание":

 Вновь сердцу моему
 Наносит хладный свет 
 Неотразимые обиды. 
 Я слышу вкруг меня жужжанье клеветы,
 Решенья глупости лукавой, 
 И шопот зависти, и легкой суеты
 Укор веселый и кровавый. 
 И нет отрады мне...

Из ранних редакций

Там, в тяжкой атмосфере светского Петербурга, ему не было "отрады". Он все чаще и чаще мысленно ищет ее в родной деревне - в близости к простому народу, полюбившейся навсегда сельской природе. И когда в опостылевшей столице поэта томил "тоскою однозвучной жизни шум", он мысленно обращал свои взоры на иные, милые ему "картины":

 Иные нужны мне картины: 
 Люблю песчаный косогор, 
 Перед избушкой две рябины, 
 Калитку, сломанный забор, 
 На небе серенькие тучи, 
 Перед гумном соломы кучи... 
 Теперь мила мне балалайка
 Да пьяный топот трепака
 Перед порогом кабака. 
 Мой идеал теперь - хозяйка, 
 Мои желания - покой...

"Евгений Онегин"

Почти в это же время, когда поэт писал эти строки, он предпринимает даже практические шаги обрести этот покой в деревне, где он собирался с головой уйти в творчество. Он просит П. А. Осипову узнать условия и возможность покупки соседнего сельца Савкино.

Мечтой о деревенском покое, об иной жизни, приносящей душевное удовлетворение, пронизаны и строки стихотворного обращения Пушкина к своей жене:

 Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит - 
 Летят за днями дни, и каждый час уносит
 Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
 Предполагаем жить... И глядь - как раз - 
 умрем. 
 На свете счастья нет, по есть покой и воля. 
 Давно завидная мечтается мне доля - 
 Давно, усталый раб, замыслил я побег
 В обитель дальную трудов и чистых нег.

"Пора, мой друг, пора!"

Стихотворение это явилось отголоском мечты Пушкина выйти в отставку летом 1834 года. Пушкин мечтает покинуть Петербург, по крайней мере на длительное время, и в 1835 году. 2 мая 1835 года он пишет Н. И. Павлищеву: "Думаю оставить Петербург и ехать в деревню, если только этим не навлеку на себя неудовольствия".

В мае 1835 года он приехал в Михайловское "скучный, утомленный: "Господи,- говорит, - как у вас тут хорошо!

А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня", - вспоминала М. И. Осипова.

В письме своему отцу 20 октября 1836 года он сетует на то, что не смог "побывать в Михайловском... Это расстроит мои дела по крайней мере еще на год. В деревне я бы много работал; здесь я ничего не делаю, а только исхожу желчью".

Еще годом раньше, в 1835 году, поэт тоже связывал свое семейное и материальное благополучие с переездом в Михайловское. И летом 1835 года он снова пытается добиться длительного отпуска в деревню - на три-четыре года. Но и на этот раз "плюнуть на Петербург да удрать в деревню" не удалось: царь выразил неудовольствие просьбой Пушкина, равнозначной, по определению царя, отставке, которой поэт не хотел только из-за того, что она закрывала ему доступ для работы в архивах.

Пушкину пришлось не настаивать на своей просьбе, а согласиться с тем, что предложил ему царь,- ехать в деревню в отпуск на четыре месяца.

7 сентября поэт выехал из Петербурга в Михайловское. И хотя он ехал навстречу деревенской осени, всегда очень плодотворной в его творчестве, на этот раз работа шла туго. "Пишу, через пень колоду валю, - пишет он в письме к П. А. Плетневу. - Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен".

Аллея карликовых лип в Петровском

Пушкин был неспокоен, и он откровенно пишет об этом 21 сентября и жене своей: "Я все беспокоюсь и ничего но пишу, а время идет. Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова закружится. А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец но оставит мне имения; он его уже в половину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь но позволяет мне пи записаться в помещики, ни в журналисты,., У пас пи гроша верного дохода..."

В этом же письме он кратко говорит о здешнем своем житье-бытье: "Я много хожу, много езжу верхом, на клячах которые очень тому рады, ибо им за то дается овес, к которому они не привыкли. Ем я печеный картофель, как маймист, и яйца всмятку, как Людовик XVIII. Вот мой обед. Ложусь в 9 часов; встаю в 7".

Он часто наведывается в Тригорское, ездит в гости во Врев (Голубово), в имение мужа Евпраксии Николаевны Вревской (Вульф), о которой он шутливо пишет жене: "Был у Вревских третьего дня... Вревская очень добрая и милая бабенка, но толста, как Мефодий, наш Псковский архиерей".

Поэт, несмотря на отсутствие вдохновения, работает здесь над "Сценами из рыцарских времен", "Египетскими ночами", ведет оживленную переписку с друзьями, много читает.

В этот приезд он создает проникнутое трогательной любовью к родному уголку стихотворение "Вновь я посетил". Сюжетно оно построено так: Пушкин идет по хорошо знакомой дороге из Михайловского в Тригорское и видит то, что ему давно уже было дорого, знакомо, близко.

Дорога в Тригорское идет от усадьбы берегом Сороти, потом по берегу озера Маленец (другая дорога идет от Михайловского в Тригорское через парк, а потом лесом - к озеру Маленец и дальше).

На противоположном берегу озера высится покрытый могучими соснами холм - "холм лесистый".

 Вот холм лесистый, над которым часто
 Я сиживал недвижим - и глядел
 На озеро, воспоминая с грустью
 Иные берега, иные волны...

"Вновь я посетил"

Берега этого красивейшего, окруженного с трех сторон сосновым бором, озера часто видали Пушкина в пору ссылки:

 Тоской и рифмами томим, 
 Бродя над озером моим, 
 Пугаю стадо Диких уток: 
 Вняв пенью сладкозвучных строф, 
 Они слетают с берегов.

"Евгений Онегин"

Дорога огибает озеро и у подъема раздваивается: направо ведет в Савкино, налево - в Тригорское.

Савкино

Сельцо Савкино Пушкин задумал купить в 1831 году, о чем просил П. А. Осипову: "Я попросил бы вас, как добрую соседку и дорогого друга, сообщить мне, не могу ли я приобрести Савкино, и на каких условиях. Я бы выстроил себе там хижину, поставил бы свои книги и проводил бы подле добрых старых друзей несколько месяцев в году". Но планы эти не осуществились.

Рядом с деревенькой Савкино высится правильной округлой формы холм с почти отвесными скатами и ровной просторной площадкой на вершине. Это Савкина горка, древнее городище, остатки небольшой древнерусской крепости, один из замечательных исторических памятников Пушкинского заповедника.

Еще в начале XX века на Савкиной горке стояла полуразвалившаяся деревянная часовня, исчезнувшая вскоре совсем из-за ветхости. Летом 1970 года часовенка была восстановлена в своем первозданном виде. Через входной проем, закрытый ажурной металлической решеткой, внутри часовенки видны старинное паникадило и пушечные ядра, кованый меч, на отдельном щите экспонируются план движения войск Стефана Батория во время его псковского похода, выдержка из Псковской летописи об этом походе, выписка из Писцовой книги XVI века о состоянии этих мест после нашествия Стефана Батория на псковскую землю. Тут же помещены две фотографии (конца XIX - начала XX веков), па которых изображена эта часовенка.

Часовня эта была, по всей видимости, поставлена в память уничтоженного в XVI веке Стефаном Баторисм древнего Михайловского монастыря, располагавшеюся Неподалеку от Савкиной горки и давшего впоследствии название всей округе - Михайловской губе, а затем и ганнибаловскому имению - сельцу Михайловскому.

Рядом с часовенкой стоит вкопанный в землю столб с перекладиной, на которой подвешено старинное "било": в него дозорные били при появлении противника, предупреждая окрестное население об опасности и призывая служивых людей встать в ряды защитников крепости. До сих пор на Савкиной горке сохранился древний Савкин камень, представляющий из себя ложе для креста и самый каменный крест. Несколько десятилетий назад каменный крест исчез из ложа. И вот в 1969 году, после упорных поисков, эта деталь интересного исторического памятника - Савкина камня - была обнаружена сотрудниками Пушкинского заповедника в окрестностях Савкиной горки, и после незначительной реставрации (у креста было утрачено одно "плечо") была водружена на свое место: в каменное ложе древней намогильной гранитной плиты. ЕЙ более четырехсот лет, о чем свидетельствует полустершаяся надпись на древнеславянском языке: "Лета 7021 постави крест Сава поп". Отсюда и название горки. 7021 год по нашему летоисчислению 1513 год. Видимо, крест был поставлен на братской могиле русских воинов, погибших в боях с иноземными захватчиками.

Главные ворота Святогорского монастыря

Савкина горка была одним из любимых мест Пушкина. Отсюда открывается прекрасный вид на Михайловское и Петровское, на старинные русские деревеньки Замари и Дедовцы.

Широко раскинулись зеленые сочные луга, среди которых голубой лентой течет Сороть, а за лугами "синея стелется широко" озеро Кучане, на берегу которого стоит ганнибаловский Петровский парк. Отсюда, с Савкиной горки, можно часами любоваться на красочную природу, воспетую великим поэтом.

Другая дорога от Маленца ведет в гору, к границе пушкинских владений, а там,

 На границе
 Владений дедовских, на месте том,
 Где в гору подымается дорога,
 Изрытая дождями, три сосны
 Стоят - одна поодаль, две другие
 Друг к дружке близко...

"Вновь я посетил"

Эти три сосны стояли на полпути из Михайловского в Тригорское и рельефно выделялись на безлесном фоне полей. Поэт упоминает о них и в письме своей жене 25 сентября 1835 года: "В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уже в нем няни моей и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья".

Сейчас на месте погибших несколько десятилетий назад пушкинских старых сосен посажены молодые. Около них шумит густая поросль молодого сосняка - это потомки того племени, о котором поэт пишет в конце стихотворения.

 Здравствуй, племя
 Младое, незнакомое! не я
 Увижу твой могучий поздний возраст,
 Когда перерастешь моих знакомцев
 И старую главу их заслонишь
 От глаз прохожего.

Это стихотворение наполнено такой искренней, глубокой любовью к родному уголку, где "кажется, вечор еще бродил" поэт "в этих рощах", что не случайно было названо его друзьями в посмертном собрании сочинений "Опять на родине". И действительно, с Михайловским в творческой биографии Пушкина было связано так много значительного, что эти места можно с полным правом назвать второй родиной великого русского поэта.