26.02.2012

Пушкин и Италия

Великий русский поэт «прописался» в Италии одиннадцать лет назад (6 июня 2000г.) - в Риме был открыт памятник А.С. Пушкину.^* Торжественная церемония его открытия была приурочена к 201-й годовщине со дня рождения Александра Сергеевича, когда в Риме с первым своим визитом в «дальнее» зарубежье находился тогдашний новый президент России Путин. Он и сдёрнул покрывало с монумента.

^* (Его автор – русский скульптор (уроженец Тулы!) Юрий Григорьевич Орехов (1927–2001), из-под резца которого вышла целая галерея скульптурных портретов выдающихся творческих деятелей: космонавта Юрия Гагарина, академика Андрея Сахарова, художников Ильи Репина и Виктора Васнецова, писателя Николая Лескова, поэта Владимира Маяковского, святого великого князя Александра Невского… Им же создан памятник Пушкину в Париже.)

Надпись на белом мраморном постаменте гласит: «Александр Сергеевич Пушкин Aleksandr Sergeevic Puskin, Mosca 1799 – San Pietroburgo 1837». И далее перевод на итальянский язык пушкинских строк любви к «обетованной земле поэзии и неги», стране его поэтической фантазии:

 Кто знает край, где небо блещет 
 Неизъяснимой синевой? 
 Италия, волшебная земля, 
 Страна высоких вдохновений… 

В полном тексте этого знаменитого «признания в любви» к Италии (в стихотворении «Кто знает край, где небо блещет…», 1828г.) Пушкин дал целый перечень дорогих его сердцу итальянских достопримечательностей, который и сегодня мог бы лечь в основу любого путеводителя по этой стране:

 Кто знает край, где небо блещет 
 Неизъяснимой синевой, 
 Где море теплою волной 
 Вокруг развалин тихо плещет; 
 Где вечный лавр и кипарис 
 На воле гордо разрослись; 
 Где пел Торквато величавый; 
 Где и теперь во мгле ночной 
 Адриатической волной 
 Повторены его октавы; 
 Где Рафаэль живописал; 
 Где в наши дни резец Кановы 
 Послушный мрамор оживлял, 
 И Байрон, мученик суровый, 
 Страдал, любил и проклинал? 
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
 Волшебный край, волшебный край, 
 Страна высоких вдохновений… (1, т.1, с.166)*

^* (Стихотворение написано в связи с приездом из Италии графини Марии Александровны Мусиной-Пушкиной (1801–1853), в которую Пушкин был некоторое время влюблен, и которая выведена в стихотворении под именем Людмила. При жизни поэта этот стихотворный отрывок не печатался. Впервые был полностью опубликован в 1916 году. О нем писали Б.В. Томашевский, А.А. Ахматова, Г.В. Краснов, Н.И. Клейман, Э.Г Герштейн, В.С. Листов и другие исследователи. Описание почти дословно перенесено Пушкиным в стихотворение «Когда порой воспоминанье» (1830), где Италии противопоставлена картина севера.)

В этом отрывке прекрасно отразилась тяга поэта к Италии, любовь к её природе, искусству, поэзии, великому прошлому этой страны; отразилось пушкинское видение страны, о которой он многое знал и к которой не однажды обращался в поэтических грёзах.^*

^* (В то же время здесь сфокусировано общее, существовавшее в начале XIX века, идеальное представление образованных русских об Италии, ее природных красотах и великой культуре. Пушкин называет и один из главных источников этого представления: поэзия Байрона, проникнутая восхищением перед итальянским классическим искусством.)

И в которой никогда, увы, не был. Ведь наш великий поэт, как известно, будучи невыездным, никогда не бывал за границей (не считая турецкой территории в Эрзруме и около него) и называл себя «краёв чужих неопытным любителем».

Это тем более печально, что поездки за рубеж для русских дворян были делом привычным. Так, если говорить, например, об Италии, многим из лицейских товарищей Пушкина «земли полуденной волшебные края» были хорошо знакомы: отплыл служить в русскую миссию в Италию Николай Корсаков (так же, как и Пушкин, причисленный к коллегии иностранных дел!), на дипломатической службе в стране «Петрарки и любви» находился Александр Горчаков (будущий канцлер Российской Империи), посещал Апеннины и лицеист Сергей Ломоносов (ставший профессиональным дипломатом). Уехал в Пьемонт вскоре после окончания лицея Сильверий Броглио (Брольо, в другой транскрипции). Успел побывать в Неаполе Вильгельм Кюхельбекер…

Как подсчитал современный исследователь Юрий Дружников, из двадцати человек, подписавших устав литературного общества «Арзамас», за границу, кроме Пушкина, съездили все.^*

^* (Дружников Ю.И. Узник России: по следам неизвестного Пушкина. – М., 1993. – С.47.)

«Власти разрешали поездки, но не поощряли. Патриотичным считалось сидеть дома». (9, с.34) Об этом с иронией написал однокашник Пушкина Антон Дельвиг в стихотворении «Тихая жизнь»:

 Блажен, кто за рубеж наследственных полей 
 Ногою не шагнет, мечтой не унесется… 

Пушкин «откликнулся» на эти слова в 1820 году, когда взял эпиграфом (на итальянском языке!) цитату (впоследствии вычеркнутую) из поэмы Ипполито Пиндемонте с символическим названием «Путешествие»:

 Oh felice chi mai non pose il piede 
 Fuori della natia sua dolce terra… 
 (О счастлив тот, кто никогда не ступал 
 За пределы своей милой родины...)* 

^* (Через полтора века эта строка из Пиндемонте попадет в перекличку двух других русских поэтов. Александр Кушнер так обратится к изгнаннику Иосифу Бродскому:

 Для нас, тебя на горизонте 
 Распознающих по огням, 
 Проверь строку из Пиндемонте, 
 Легко ль скитаться здесь и там?

)

Иосиф Бродский так прокомментировал ситуацию с пленением Пушкина в своем Отечестве: «Все! Господи, почти все! За исключением бедного Александра Сергеевича, которому… не дали визы. А практически все, кто хотел, могли уехать на Запад, жить или умирать. Баратынский вон умер в Италии.»^*

^* (Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. – М.: Изд.-во «Независимая Газета», 2000. – С.173.)

«Петербург душен для поэта. Я жажду краёв чужих; авось полуденный отдых оживит мою душу,» – пишет Пушкин Вяземскому весной 1820 года.

Будучи в южной ссылке, мечтая о побеге из России, Пушкин прежде всего думает об Италии:

 Адриатические волны, 
 О Брента! Нет, увижу вас 
 И, вдохновенья снова полный, 
 Услышу ваш волшебный глас! 
 Ночей Италии златой 
 Я негой наслажусь на воле, 
 С венецианкою младой, 
 То говорливой, то немой, 
 Плывя в таинственной гондоле; 
 С ней обретут уста мои 
 Язык Петрарки и любви. 

Академик М.Н. Розанов, говоря о позднем Пушкине, подчёркивает: «Накануне своей трагической смерти Пушкин не переставал уноситься мыслию в Италию, не забывал и «заветного умысла» юных лет – «навек оставить скучный, неподвижный брег» и «по волнам направить свой поэтический побег». В стихотворении «Из Пиндемонти» Пушкин выразил свой идеал жизни. Это, прежде всего, независимость личности, а затем возможность –

 По прихоти своей скитаться здесь и там, 
 Дивясь божественным природы красотам, 
 И пред созданьями искусств и вдохновенья 
 Трепеща радостно в восторгах умиленья. 
 – Вот счастье! Вот права…» (1,т. 1, с.223)

Близкий друг поэта А.О. Смирнова-Россет вспоминала о том, что незадолго перед смертью Александр Сергеевич говорил ей, собиравшейся в Италию: «… увезите меня в одном из ваших чемоданов…»^*

^* (Цит. по: Пушкин в русской философской критике. – М.: Книга, 1990. – С.100.)

Но, никогда не пересекая границ России, наш гений «прекрасно чувствовал, словно обладая даром дальновидения, экзотические чужие земли».^* Чудесный, уникальный дар пушкинского проникновения в далекие миры и пространства учёные метко окрестили «всеведением поэта».

^* (Эйдельман Н.Я. «Оттуда». – М.: Правда, 1990 /Библиотека «Огонёк», №23. – С.9.)

При этом подчеркнём, что этот дар безусловно сопровождался беспримерным трудом Пушкина по самообразованию. Самообразование было для нашего великого поэта постоянным и ведущим делом жизни. Достаточно сказать, что для того, чтобы стать «министром иностранных дел на русском Парнасе», ему пришлось стать полиглотом: овладеть четырнадцатью(!) языками. Так, чтобы познакомиться в оригинале с произведениями Сервантеса, ему пришлось овладеть испанским языком; чтобы познать подлинного Шекспира, Пушкин должен был выучить английский язык; чтобы читать в подлиннике Данте, он выучил итальянский язык… Ведь всех этих великих авторов (и многих других) в пушкинское время можно было прочитать либо на их родном языке, либо в переводе на французский язык. Напомню, что русского литературного языка до Пушкина практически не существовало, его создателем и родоначальником (равно как и основателем русской классической литературы) стал именно Пушкин.

Академик М.Н. Розанов подсчитал, что в личной библиотеке Пушкина «имелось до тридцати итальянских писателей в подлиннике».

Италия была особенно дорога сердцу нашего поэта, она была для Пушкина «заветнейшей и любимейшей мечтой жизни».^*

^* (АхматоваА.А. Пушкин и невское взморье // Стихи и проза. – Л., 1976. – С.516.)

В пушкинских текстах, как следует из «Словаря языка Пушкина», Италия упоминается 130 (!) раз. Сотни раз встречаются названия итальянских городов (Рима, Венеции, Неаполя…).

Италия для Пушкина – «это не только прекрасное далёко, куда стремится ум и сердце, но некий идеальный мир, наполненный драгоценной свободой и творчеством». (9, с.21)

Итальянская культура (от древней до современной Пушкину) была духовно созвучна мироощущению нашего поэта - жизнеутверждающему, светоносному мироощущению.

Говоря об Италии, Пушкин употребляет всегда самые восторженные, «звучные» эпитеты: «прекрасная», «святая», «волшебная» и особенно часто «счастливая» и «златая»:

«Златой Италии роскошный гражданин» («К Овидию», 1821), «Язык Италии златой звучит по улице весёлой» («Отрывки из путешествия Онегина», 1825), «Близ мест, где царствует Венеция златая», «Сыны Авзонии счастливой слегка поют мотив игривый…» (там же).^*

^* (Авзония (Ausonia) – лишь одна из областей Италии, но уже в античную пору Авзония становится обозначением всей Италии, а классическое латинское ausonii (авзонийцы) у Виргилия и Овидия означало вообще итальянцев.)

Отнесённый к Италии, эпитет «счастливая» в первую очередь вызывает ассоциации с культурным расцветом эпохи Возрождения.

В одном из любимых Пушкиным романов Ж. де Сталь «Коринна, или Италия» (1807) есть фрагмент, который К.Н. Батюшков перевёл под названием «Слава и Блаженство Италии» (1817). Он начинается словами: «Италия, царство солнца, Италия, владычица мира, Италия, колыбель искусств и племён!» (Пушкин, конечно же, был не одинок в своем поклонении далёкой Италии!)

«Италия златая» для Пушкина – не просто прекрасная Италия, это, прежде всего, «страна высоких вдохновений», «страна того гармоничного, а следовательно, и подлинно свободного искусства, которое возникло в эпоху Возрождения на родине Петрарки и Ариосто и которое он, Пушкин, в новых исторических условиях и на новой эстетической основе утверждал в русской литературе», – справедливо отмечает один из самых авторитетных современных исследователей темы «Пушкин и Италия» профессор Руф Хлодовский. (14, с.116)

Особо подчеркнём, что в отношении Пушкина к Италии «сплелись общелитературные и сугубо личные мотивы». (9, с.25 – 26).

Италия не могла не интересовать Пушкина и на личном, биографическом уровне, ведь в жилах нашего великого поэта текла и итальянская кровь: бабушка Пушкина по линии отца – Ольга Васильевна Чичерина – была из итальянского рода Cicerone! Кроме того, хорошо изучивший историю своих предков и гордившийся ею, Пушкин не мог не знать, что А.И. Репнин, родственник Пушкина по линии Ржевских, в молодости бывший стольником Петра I, в 1697 г. (в год рождения знаменитого чёрного прадеда Александра Сергеевича – Абрама Петровича Ганнибала) был послан царём «для научения морскому делу» именно в Италию!

Пушкинское «увлечение Италией» восходит к «садам Лицея»: именно в Лицее состоялось «знакомство» Пушкина с древней итальянской литературой, латинской грамматикой, а «сады Лицея» дали ему зрительное олицетворение античного мира.

Именно в Лицее (1815г.) Пушкин знакомится с К.Н. Батюшковым – не только известным поэтом, но и глубоким знатоком итальянской литературы и итальянского языка. Под влиянием Батюшкова, его статей об итальянских поэтах, стихов, посвященных им, Пушкин открывает для себя мир итальянской средневековой литературы, Итальянского Возрождения.

В зрелые годы наш великий поэт становится «могучим Источником, который соединил культурные и духовные вершины двух великих стран – России и Италии». (11, с.99)

Особо заметим, что Пушкин, как убедительно показал известнейший ученый-пушкиновед Д.Д. Благой, владел не только разговорным, но и литературным итальянским языком.

П.В. Анненков со ссылкой на отца великого поэта отмечал: «Он (А.С. Пушкин. – В.П.) много читал по-итальянски». При этом биограф Пушкина сообщает: «Пушкин успел выучиться на Юге по-английски и по-итальянски – и много читал на обоих языках».

Пушкин отдал щедрую дань звучности и напевности «языка Италии златой». В системе выразительных средств его поэзии этим качествам языка он придавал особое значение. «Звуки италианские» – так он отметил воздушность и мелодичность стихов К.Н. Батюшкова. Напомним, что в заметке «О “Ромео и Джюльете” Шекспира» (1830) Пушкин называет итальянский язык «роскошным языком, исполненным блеска и concetti» (блестящих оборотов мысли). (1, т.2, с.187)

В текстах Пушкина, по наблюдениям А.М. Букалова (9,с.135-136), содержится около ста итальянских записей: обширные выписки из Данте, Петрарки, Мадзони, Пиндемонте, оперные цитаты, термины и заглавия, названия литературных произведений и их авторов, восклицания и разного рода разговорные и эпистолярные «штампы».^*

^* (В том числе слова любви, обращённые к жене по-итальянски (в письмах от 2 сентября 1833г. и около 27 июня 1834 г.).)

«Анализ итальянских записей в текстах Пушкина убеждает в том, что он не просто ради орнамента или моды вставлял в ткань своих произведений итальянские слова и выражения, но всякий раз делал это художественно оправданно, со смыслом и значением». (9,с.136)

Евгений Солонович, поэт и переводчик, один из лучших знатоков итальянской литературы, считает, например, что Пушкин мог думать по-итальянски! Его коллега Роман Дубровкин в статье «О стихотворстве италиянском» пишет, что на всём творчестве Пушкина «лежит отпечаток близкого знакомства с итальянской культурой».^*

^* (Цит. по: Букалов А.М. Пушкинская Италия. – СПб., Алетейя, 2004. – С.136.)

В списке итальянских литературных интересов Пушкина множество звучных имен: Данте Алигьери, Франческо Петрарка, Джованни Боккаччо, Торквато Тассо, Иполлито Пиндемонте, Сильвио Пеллико…

Данте Алигьери (1265-1321) занимает особое место в итальянских увлечениях Пушкина. Дантовские цитаты у Пушкина встречаются в «Евгении Онегине», в других произведениях и письмах. Центральное место в пушкинских размышлениях о Данте занимает «Божественная комедия». Пушкин написал терциями (терцинами), как и Данте, несколько стихотворений: «В начале жизни школу помню я…», «И дале мы пошли…».

Особо подчеркнём, что свою любовь к будущей жене и благодарность Творцу за то, что Тот «ниспослал» ему такую женщину, Пушкин выразил именно в исконно итальянском жанре сонета – жанре, который сам он не очень любил и использовал всего три раза, - жанре Данте и Петрарки. «Суровый Дант не презирал сонета, В нём жар любви Петрарка изливал», - писал Пушкин в своём сонете, посвящённом сонету и так и названном – «Сонет».

Пушкинская «Мадонна» является классическим образцом формы сонета в русской поэзии.

А не очень любил этот жанр Пушкин за то, что сонет как стихотворная форма требует чёткого следования установленным канонам. Пушкин называл его «затруднительной формой», подчёркивал «размер его стеснённый».

Почему же именно сложный канонический жанр сонета – со всеми его ограничениями, «стеснениями» и предписаниями - выбрал Пушкин для «Мадонны»? Почему он заключил свою любовь и восхищённое поклонение возлюбленной в рамки сонета?

Мы полагаем, что, по крайней мере, по трём причинам.

Во-первых, потому, что, стесняя и ограничивая, сонет при этом располагает возможностями, которые в этот момент особенно важны были для Пушкина – например, добиться особых медленности, плавности и торжественности повествования.

Во-вторых, описывая картину великого итальянца, логично было обратиться к исконно итальянской стихотворной форме, Данте и «Петрарке шествуя вослед».

В-третьих, соблюдением определённых канонов этот жанр напоминает…молитву. А стихотворение Пушкина по сути и является благодарением Творцу, то есть молитвой. Жанр сонета позволил поэту приблизить земное чувство к небесному, «освятить» свою любовь.

Поскольку у жены и музы Пушкина Натальи Николаевны в этом году юбилей – в сентябре исполняется 200 лет со дня её рождения – я прочту посвящённый ей Пушкиным сонет. Напомню что он называется «Мадонна»:

 Не множеством картин старинных мастеров 
 Украсить я всегда желал свою обитель, 
 Чтоб суеверно им дивился посетитель, 
 Внимая важному сужденью знатоков. 
 В простом углу моём, средь медленных трудов, 
 Одной картины я желал быть вечно зритель, 
 Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков, 
 Пречистая и наш Божественный Спаситель – 
 Она с величием, он с разумом в очах – 
 Взирали, кроткие, во славе и в лучах, 
 Одни, без ангелов, под пальмою Сиона. 
 Исполнились мои желания. Творец 
 Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона, 
 Чистейшей прелести чистейший образец. 

Сонет «Мадона» является не только объяснением в любви будущей жене, но и воплощением представления Пушкина об идеале женственности, о женственности как сакральном явлении. Не случайно «живописным прототипом» этого произведения стала «Бритжуотерская (Bridgewater) Мадонна» Рафаэля. Дело в том, что как раз в 1830 году в витрине одного из книжных магазинов Санкт-Петербурга была выставлена старинная копия этой картины Рафаэля.

30 июля 1830 года Александр Сергеевич пишет невесте из Петербурга в Москву: «Les belles dames me demandent a voir votre portrait, et ne me pardonnent pas de ne pas l’avoir. Je m’en console en passant des heures entieres devant une madone blonde qui vous ressemble comme deux gouttes d’eau, et que j’aurais achete, si elle ne coutait pas 40 000 roubles» («Прелестные дамы просят меня показать ваш портрет и не могут простить мне, что его у меня нет. Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой Мадоной, похожей на Вас как две капли воды. Я купил бы её, если бы она не стоила 40 000 рублей»).

Сонет «Мадона» - прежде всего произведение о потребности в идеальной любви, об искании благодати.

Именно образ Мадонны «передаёт чувство благоговения поэта перед совершенством, отмеченным печатью святости, перед благодатью красоты, созданной Творцом» и «ниспосланной» ему.

Образ Мадонны для Пушкина – это идеал женственности. Учёный-филолог с мировым именем Н.Н. Скатов (и в этом с ним однозначно соглашаешься), отвечая на вопрос о том, почему выбор Пушкина пал именно на Натали Гончарову, пишет: «Пушкин увидел в Гончаровой главное – помимо ума, вне образованности, даже сверх красоты – нечто органичное и натуральное, врождённое, как гений: уж в чём-чём, а в гениальности он толк знал.

Что же?

Женственность. Идеальную, светлую, чистую женственность. Которая, естественно, должна найти и находит продолжение и самое точное выражение в материнстве и сливается с ним…В жизни он (Пушкин) сразу прозрел это начало в шестнадцатилетней девочке. Прозрел и будущую прекрасную мать своих детей, что она подтвердит при жизни поэта и, может быть, ещё больше после его гибели. Так что и здесь он не ошибся», – подытоживает известный учёный, отмечая, что Пушкин, «может быть, единственный, кто внёс этот образ в русскую культуру, да ещё в столь присущей этой культуре – литературной форме».

«Пушкин сумел предвидеть, предвосхитить суть своей избранницы, её гений, тихий гений красоты и материнства. Она – Мадонна. Слово было найдено, самое ёмкое и точное».

И нужно обязательно иметь в виду, что Пушкин сравнивает свою невесту с Мадонной не только по внешнему сходству. Именно в таком внешнем облике находил выражение внутренний образ Натальи Николаевны – её талант материнства, её глубокая религиозность.

«Не пустым для сердца звуком» для Александра Сергеевича Пушкина было и имя Франческо Петрарки (1304-1374) - великого поэта Италии, родоначальника гуманистической культуры Возрождения, увенчанного лаврами на римском Капитолии (8 апреля 1341г.). Этой теме в своей Пушкинской школе мы посвятили отдельное исследование, в котором, собрав полный свод фактов и сведений об обращении Пушкина к творчеству Петрарки (все цитаты, упоминания, отзывы, оценки и т.п.), мы прокомментировали их (представив при этом как авторитетные, уже устоявшиеся объяснения и точки зрения по данной теме, так и свои собственные), параллельно исследовав такие важные «моменты» и «детали», как

• история появления Петрарки в России,
• источники знаний и впечатлений Пушкина о Петрарке и его творчестве,
• отношение Пушкина к «языку Петрарки и любви», «языку Италии златой»,
• особенности палитры чувств Пушкина, характеризующих его восприятие Петрарки, и т.п.

Эту работу я сегодня с удовольствием передаю в ваш университет.

Сейчас же скажу следующее: об отношении Пушкина к Петрарке мы можем судить по многочисленным упоминаниям и цитированию им великого итальянца: в стихотворениях («Приятелю», «Сонет», «величавый» Петрарка упоминался в начальных вариантах стихотворения «Кто знает край, где небо блещет…»), в статьях («Об альманахе “Северная лира”», «О причинах, замедливших ход нашей словесности…»), в письмах (к А.А. Бестужеву и брату Л.С. Пушкину), в романе в стихах «Евгений Онегин» (главы 1-ая, 3-ья и 6-ая). Таким образом, на протяжении целых десяти лет (с 1821 по 1830 годы) Петрарка «не сходит с уст» Пушкина.

Первое упоминание Пушкиным Петрарки мы находим в стихотворении «Приятелю» (1821). Обращаясь в нём к одному из самых близких своих друзей в «кишинёвский период» – Н.С. Алексееву – и имея в виду его возлюбленную М.Е. Эйхфельдт, Пушкин иронично заявляет о своем нежелании уподобиться Петрарке:

 Твоя красавица не дура; 
 Я вижу всё и не сержусь: 
 Она прелестная Лаура, 
 Да я в Петрарки не гожусь.

Александр Сергеевич явно не был склонен отождествлять себя с Петраркой, платонически влюбленным в Лауру!

Эпиграфом к шестой главе «Евгения Онегина» Пушкин берет строки 49 и 51 (пропуская 50-ую) из канцоны Петрарки «O aspettata in ciel, beata e bella…» (канцоны I к Джакомо Колонне):

 La sotto giorni [37] nubilosi e brevi 
 Nasce una gente a cui I’morir non dole. 
 (Там, где дни облачны и кратки, 
 <Прирожденный враг покоя>, 
 Рождается племя, которому не больно умирать.) 

По поводу этой пушкинской цитаты из Петрарки Ф.М. Достоевский писал: «Странный мы народ, в самом деле! Очень справедливо, кажется, Пушкин применил к нам стихи Петрарки…».

«Справедливо применил… стихи Петрарки» Александр Сергеевич и в повести «Метель», написанной знаменитой Болдинской осенью 1830 года. Цитатой из Петрарки (в оригинале!) – первой строкой его CXXXII сонета («S’Amorr non e, chi dungue guel ch’i’sento?» – «Если это не любовь, то что же?..») он охарактеризовал поведение героини, сочетающее истинное чувство с искусным кокетством» (5, с.239): «нельзя было сказать, чтоб она (Марья Гавриловна. – В.П.) с ним (Бурминым. – В.П.) кокетничала; но поэт, заметя ее поведение, сказал бы: Sе аmor non e, che dungue?..»

Любопытно, что некоторые из современников Александра Сергеевича Пушкина даже проводили между ним и Петраркой параллели. Так, В.В. Измайлов писал ему 29 сентября 1826г.: «Пушкин достоин триумфов Петрарки и Тасса, но москвитяне не римляне, и Кремль не Капитолий». Е.Ф. Розен в письме А.И. Подолинскому 24 ноября 1830 г. сообщал, что Пушкин «пишет вроде Петрарки: “Ты моя Мадонна! Чистейшей прелести чистейший образец!”»

Дважды упоминается Пушкиным Джованни Боккаччо (1313-1375): в статье «О новейших блюстителях нравственности» («разбирал её как самую вольную сказку Бокаччио») и в письме к Е.М. Хитрово («это, конечно, вполне достойно «Декамерона» – от 10 сентября 1831 года). В черновой записи Пушкина, сделанной в Михайловском, прослеживается нить, связывающая творческое воображение поэта с самым знаменитым произведением Боккаччо – «Декамероном». Эта черновая запись получила условное название «Автограф с десятью темами».

Отголосок «Декамерона» Боккаччо чувствуется и в стихотворном послании к Алексею Вульфу из Михайловского в Дерпт: «Что? – бутылок полный ящик. Запируем уж, молчи!»

Торквато Тассо (1544-1595) Пушкин называл «Торквато величавым» и очень высоко ценил его творчество. В заметках на полях 2-й части «Опытов в стихах и прозе» К.Н. Батюшкова Пушкин, критикуя элегию «Умирающий Тасс», упрекая Батюшкова в вялости главного героя, возражает, что Тассо, напротив, «дышал любовью и всеми страстями». В этих же заметках, на полях стихотворения «Мечта» Пушкин пишет: «подражание Ломоносову и Torrismondo» (сокращенное название трагедии Тассо «Король Торризмунд»)

Главный персонаж поэмы Тассо «Освобождённый Иерусалим» Армида стала для Пушкина символом женской красоты и обольстительности. Армида упоминается у поэта в поэме «Руслан и Людмила» («Прекраснее садов Армиды…»), в первой главе «Евгения Онегина» («Лобзать уста младых Армид…»), в стихотворениях «Ел. Н. Ушаковой» («Что нежным взором вы Армида...»), «К вельможе» («Армида молодая…»), «Осень», («…в санях с Армидами младыми...»).

Есть у Пушкина стихотворение, озаглавленное «Из Пиндемонти» - по первой строчке «Не дорого ценю я громкие права…» (1836). О подражании Ипполлито Пиндемонте (1753-1828) речи не идёт, но выбор не случаен: миросозерцание уравновешенного Пиндемонте было очень близким Пушкину в последние годы его жизни.

Послушайте это стихотворение:

 Не дорого ценю я громкие права, 
 От коих не одна кружится голова. 
 Я не ропщу о том, что отказали боги 
 Мне в сладкой участи оспоривать налоги 
 Или мешать царям друг с другом воевать; 
 И мало горя мне, свободно ли печать 
 Морочит олухов, иль чуткая цензура 
 В журнальных замыслах стесняет балагура. 
 Всё это, видите ль, слова, слова, слова. 
 Иные, лучшие мне дороги права; 
 Иная, лучшая потребна мне свобода: 
 Зависеть от царя, зависеть от народа – 
 Не всё ли нам ровно? Бог с ними. 
 Никому отчёта не давать, себе лишь самому 
 Служить и угождать; для власти, для ливреи 
 Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; 
 По прихоти своей скитаться здесь и там, 
 Дивясь божественным природы красотам, 
 И пред созданьями искусств и вдохновенья 
 Трепеща радостно в восторгах умиленья. 
 - Вот счастье! вот права… 

Несколько особых слов об отношении Пушкина к Сильвио Пеллико (1789 – 1854). А.С. Пушкин относился к Пеллико с пиететом. В 1835 году Пушкин пишет рецензию на русский перевод книги Пеллико «Об обязанностях человека», сравнивая трактат Пеллико с Евангелием. Чтением фрагмента этой рецензии я и завершу своё выступление:

«Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиями мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием, - и такова её вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удручённые унынием, случайно откроем её, то уже не в силах противиться её сладостному увлечению и погружаемся духом в её божественное красноречие.

И не всуе, собираясь сказать несколько слов о книге кроткого страдальца, дерзнули мы упомянуть о божественном Евангелии: мало было избранных (даже между первоначальными пастырями церкви), которые бы в своих творениях приближились кротостию духа, сладостию красноречия и младенческою простотою сердца к проповеди небесного учителя.

Сильвио Пеллико в высшей степени принадлежит к сим избранным, которых ангел господний приветствовал именем человеков благоволения.

Сильвио Пеллико десять лет провёл в разных темницах и, получа свободу, издал свои записки. Изумление было всеобщее: ждали жалоб, напитанных горечью, - прочли умилительные размышления, исполненные ясного спокойствия, любви и доброжелательства.

Сказав, какую книгу напомнило нам сочинение Сильвио Пеллико, мы ничего более не можем и не должны прибавить к похвале нашей…

«Прочтите её (книгу Пеллико) с тою же верою, с какою она писана, и вы вступите из тёмного мира сомнений, расстройства, раздора головы с сердцем в светлый мир порядка и согласия. Задача жизни и счастия вам покажется проста. Вы как-то соберёте себя, рассеянного по мелочам страстей, привычек и прихотей – и в вашей душе вы ощутите два чувства, которые, к сожалению, очень редки в эту эпоху: чувство довольства и чувство надежды».

Бородина Наталия Яковлевна, зам. директора Пушкинской школы г.Новомосковск, Тульской области

Источники:

1. Вера и время