IV

По словам И. С. Ульянова, Сухоруков был заранее уведомлен о предстоящем приезде Пушкина: "Сухоруков говорил также Хоперскому, что Паскевич был очень смущен известием о поездке в его армию Пушкина. После долгого раздумья призвал он Сухорукова и с заметным волнением объявил, что едет важный гость (Пушкин), а затем просил принять его и занимать как можно лучше. Пушкин заметно подчинился влиянию друга своего генерала Раевского, повидимому не совсем расположенного к Паскевичу".^*

^* ("Заметки по поводу материалов для биографии Сухорукова и пояснений г. Шумкова". Азово-Черноморское краев, арх., упр., ф Сухорукова, д. № 7. Выше мы отмечали указание И. Ульянова на факт "использования" сухоруковского исторического описания военных действий в Азиатской Турции адъютантом Паскевича Н. Ушаковым. Такой факт был вполне возможен: все, написанное Сухоруковым и отобранное при его аресте Паскевичем, поступало в полную собственность штаба Паскевича и историческое описание (пусть даже доработанное Ушаковым по указаниям Паскевича) могло появиться под именем того, кто имел поручение Паскевича выпустить историю войны 1828-1829 гг. Если указание Ульянова справедливо, то материалы о взаимоотношениях поэта и донского историка дополняются свидетельством Сухорукова об участии Пушкина в перестрелке при р. Инд-жа-су на вершине Саган-лу. Сам Пушкин пишет в "Путешествии в Арзрум": "Только успели мы отдохнуть и отобедать, как услышали ружейные выстрелы, Раевский послал осведомиться. Ему донесли, что турки завязали перестрелку на передовых наших пикетах. Я поехал с Семичевым посмотреть новую для меня картину. Мы встретили раненого казака: он сидел, шатаясь на седле, бледен и окровавлен. Два казака поддерживали его. "Много ли турков", - спросил Семичев. "Свиньем валит, ваше благородие", отвечал один из них. Проехав ущелие, вдруг увидели мы на склонении противоположной горы до 200 казаков, выстроенных в лаву, и над ними около 500 турков. Казаки отступали медленно; турки наезжали с большой дерзостью, прицеливались в шагах 20-ти и выстрелив скакали назад. Их высокие чалмы, красивые долиманы и блестящий убор коней составили резкую противоположность с синими мундирами и простою сбруей казаков. Человек пятнадцать наших было уже ранено. Подполковник Басов послал за подмогой. В это время сам он был ранен в ногу. Казаки было смешались. Но Басов опять сел на лошадь и остался при своей команде. Подкрепление подоспело". М. И. Пущин внес существенное дополнение в описание этого эпизода. Он рассказал о том, что поэт, услыхав выстрелы в цепи, вскочил на коня и исчез с глаз своих друзей. Семичев и Пущин отправились на поиски и увидели его скачущего с саблею на-голо против турецких наездников. К счастью, приближение улан с Юзефовичем, прискакавшим на выручку, заставило турок удалиться.

Можно поверить, что донцы наши были чрезвычайно изумлены, увидев перед собою незнакомого героя в круглой шляпе и в бурке. Это был первый и последний военный дебют любимца муз на Кавказе". И. Ульянов в неопубликованных "Заметках по поводу материалов для биографии Сухорукова" (Азово-Черноморское краев, арх. упр., ф. Сухорукова, д. № 7) говорит, что, делясь с Ф. П. Хоперским своими впечатлениями о пребывании Пушкина на Кавказе, Сухоруков рассказал ему о том, как "при начатии одного сражения Пушкин в своем костюме и круглой пуховой шляпе вскочил на казачью лошадь и с пикой в руках замешался между казаками. Паскевич заметил рыцаря и велел силою вывести из огня". (Ироническое наименование поэта "рыцарем" и версию о заботливом Паскевиче надо, очевидно, отнести за счет И. Ульянова).)

Причины внезапной поездки Пушкина на Кавказ, вызвавшей столь серьезную тревогу начальства, бесспорно, не могут быть объяснены одним лишь неудачным поворотом в личных взаимоотношениях поэта с родителями своей будущей жены или желанием повидать брата. Ряд данных убеждает нас, что поездка Пушкина была связана с творческими замыслами X главы "Онегина", живой свидетельский материал для которой поэт мог собрать у сосланных на Кавказ В декабристов.

Уже в Новочеркасске Пушкин встретился с графом Владимиром Алексеевичем Мусиным-Пушкиным, членом Северного общества, поплатившимся за революционное прошлое переводом в армию. Как раз в 1829 г., переведенный по В приказу начальства из Петровского в Тифлисский полк, он ехал к месту своей новой службы. "Я сердечно, - говорит Пушкин (в "Путешествии в Арзрум"), - ему обрадовался и мы согласились К путешествовать вместе". Без малого месяц, вплоть до самого Тифлиса, Пушкин ехал со своим спутником, который, кстати сказать, был также знаком с Сухоруковым и находился с ним в переписке^*. Многие из служивших в то время на Кавказе бывших заговорщиков были старыми знакомыми Пушкина. "Многие из старых моих приятелей окружили меня", - писал он. Однако, в "Путешествии в Арзрум" он называл далеко не все имена встреченных им на Кавказе декабристов, отметив лишь Н. Н. Раевского, Мих. Пущина, И. Г. Бурцева, В. Д. Вальховского, В. Мусина - Пушкина, Н. Н. Семичева, П. П. Коновницына^**.

^* (См. "Донской вестник", 24 ноября 1869, № 46. (Ср. также 1869, № 20 и 1867, № 17).)

^** (Имя Коновницына, скрытое под литерой К., названо Пушкиным в V главе "Путешествия в Арзрум".)

Нельзя не согласиться с допущением С. Гессена (в статье "Источники X главы Евгения Онегина", сб. "Декабристы и их время", М., 1932), что этим списком не исчерпаны все встречи Пушкина с людьми, причастными к декабризму: "иные встречи вовсе были утаены поэтом" из соображений конспирации, как утаены, напр., свидания с гр. З. Г. Чернышевым, о которых рассказал потом кавказский знакомый Пушкина М. В. Юзефович ("Русский архив", 1880, т. III, стр. 444), как не названы и встречи с Л. С. Пушкиным.

Но есть имя, которое упускает из виду и С. Гессен, несмотря на то, что оно названо автором "Путешествия в Арзрум". Это имя В. Д. Сухорукова.

Пушкин сам не только засвидетельствовал свою встречу с ним в Арзруме, "в сераскировом дворце", но и рассказал о содержании бесед с ним. Оба собеседника не могли не коснуться интересовавших их литературных вопросов и естественно, что разговор перешел на обсуждение тех препятствий, которые созданы были правительством для продолжения работ Сухорукова в области исследования истории донского казачества. Пушкин впервые подробно познакомился с фактами расправы, произведенной Чернышевым, лишившим Сухорукова возможности заниматься любимым делом. Рассказ произвел на поэта неотразимое впечатление и вызвал живое участие в судьбе ссыльного историка. В "Путешествии в Арзрум" со свойственной ему лаконической скупостью на слова Пушкин записал: "Он говорил мне о своих литературных предположениях, о своих исторических изысканиях, некогда начатых им с такой ревностью и удачей. Ограниченность его желаний и требований поистине трогательна. Жаль, если они не будут исполнены".

Справедливость сетований Сухорукова настолько глубоко взволновала Пушкина, что он и спустя два года горячо ратовал за него пред начальством.

Об остроте же непосредственных впечатлений от рассказа Сухорукова говорит в своих воспоминаниях М. В. Юзефович: "Надо было видеть нежное участие, какое он (Пушкин) оказывал донцу Сухорукову, умному, образованному и чрезвычайно скромному литературному собрату, который имел несчастие возбудить против себя гонение тогдашнего военного министра Чернышева, по подозрению в какой-то интриге, по делу о преобразовании войска Донского. У него, между прочими преследованиями, отняты были все выписки, относившиеся к истории Дона, собранные им в то время, когда он рылся в архивах, по поручению Карамзина. Пушкин, узнав об этом, чуть не плакал и все думал, как бы, по возвращении в Петербург, выхлопотать Сухорукову эти документы. Но не таков был Чернышев: он в том же году доканал окончательно свою жертву".

В расправе с прежним адъютантом Чернышева сыграл роль другой его адъютант - Н. А. Бутурлин, который (почти одновременно с Пушкиным) спешил в кавказскую армию в надежде на дешевые лавры. "В Гергерах встретил я Бутурлина, - писал Пушкин в "Путешествии в Арзрум" - ... Бутурлин путешествовал со всевозможными прихотями... Мы положили путешествовать вместе". Но поэт не пожелал следовать этому решению, путешествие с доносчиком "рыжим Бутурлиным" могло бы помешать его дружескому общению с декабристами. Известно, что Бутурлин посылал в Петербург доносы на то, что на Кавказе декабристы, в обход дисциплины, пользуются большой свободой и разными послаблениями^*. "Вскоре после приезда Бутурлина, - замечает Вейденбаум ("Декабристы на Кавказе", "Русская старина", 1903, июнь), - у Сухорукова, по распоряжению из Петербурга, был произведен обыск..."

^* (См. М. Нечкина. О Пушкине, декабристах и их общих друзьях, "Каторга и ссылка", 1930, кн. 4-я, стр. 37.)

По всей вероятности, мысль о необходимости вмешаться в дело Сухорукова возникла тогда же в сознании Пушкина. Он просил Сухорукова дать ему точные необходимые сведения о нем. Помимо того, Пушкин мог слышать подробности дела Сухорукова и из других источников, в Новочеркасске, где, по рассказу М. И. Пущина (Л. Майков, "Пушкин", СПБ, 1899), он встречался с наказным атаманом^*. По свидетельству В. Якушкина ("О Пушкине", 1899, стр. 176), в бумагах Пушкина находилась записка, писанная чужой рукой, может быть, самого Сухорукова. (Якушкин делает ошибочное предположение, что Пушкину не пришлось устроить дело Сухорукова потому, что ему нельзя было даже и начать ходатайство из боязни гнева Чернышева, который в 1830 г. вызвал Сухорукова из штаба Паскевича. - Датировка записки Пушкина вызвала ряд разногласий в пушкиноведении).

^* (Вересаев в своей книге "Пушкин в жизни", цитируя Пущина, приписывает к словам "наказного атамана" фамилию Иловайского, которой Пущин не называет (см. Л. Майков, "Из заметок о Пушкине", "Русский вестник", 1893, сент., стр. 166 и Л. Майков, "Пушкин", 1899, стр. 394). Приписка эта обнаруживает неосведомленность Вересаева: в 1829 г. атаманом был не Иловайский, а Кутейников.)

Из этой записки Пушкин почерпнул нужный ему фактический материал, когда через год - два после возвращения с Кавказа решил вступиться за Сухорукова. В 1831 г. (через несколько месяцев после женитьбы на Наталье Николаевне) он подал в III отделение канцелярии его величества официальную записку, имевшую целью помочь Сухорукову получить копии с отнятых у него исторических документов. Любопытно, что Пушкин, знавший А. И. Чернышева и непосредственно с ним общавшийся, решил, на этот раз обойти прямого виновника ссылки Сухорукова, надеясь, очевидно, либо на помощь Бенкендорфа, либо на то, что Бенкендорф доложит просьбу Пушкина непосредственно царю.

Составленная в очень осторожных выражениях, с умолчанием имени опального "бывшего атамана" (Денисова) и взаимоотношений Сухорукова с Иловайским, записка Пушкина явно стремится преуменьшить вину Сухорукова. Пушкин старается объяснить столкновения с Чернышевым молодостью Сухорукова и сложностью возложенных на него поручений, стараясь затушевать причастность Сухорукова к делу декабристов. Как (и всегда "милость к падшим призывая", Пушкин здесь оказался верен желанию помочь своим единомышленникам, пострадавшим в деле 14 декабря; он был одушевлен тем порывом убедить правительство в необходимости смягчить участь декабристов, который неоднократно проявлялся в общественной и литературной его практике.

Вот содержание "записки" Пушкина:

"Сотник Сухоруков воспитывался в Харьковском университете. В 1820 году бывший атаман употребил его по своим делам как человека сведущего и смышленого. В то же время граф Чернышев, имея нужду в тамошнем уроженце, призывал его в свою канцелярию. Будучи еще очень молод и находясь в таком затруднительном положении, Сухоруков мог подать повод к неудовольствию графа. В последствии времени литературные занятия сблизили его с Корниловичем, с которым в 1825 году издал он ученую книгу под заглавием Русская Старина. Сухоруков был замешан в деле о заговоре, но следственная комиссия оправдала его, оставя в подозрении. Будучи потом откомандирован в Кавказский корпус, Сухоруков был употреблен графом Паскевичем.

Сухоруков имеет отличные дарования и сведения. Доказательством тому служит то, что все бывшие начальники принуждены были употреблять его, даже не доброжелательствуя ему. С 1821 года предпринял он труд важный не только для России, но и для всего ученого света.

Сухоруков имел некогда поручение от комитета, учрежденного для устройства войска Донского, составить историю донских казаков. Для сего Сухоруков пересмотрел все архивы присутственных мест и станиц Донской земли, также архивы: Азовской, Царицынской, Астраханской, наконец и Московской. Выписанные им исторические акты заключают более пяти тысяч листов, кроме того Сухоруков приобрел множество разных летописей, повестей, поэм и проч., объемлящих историю донских казаков. Все сии драгоценные материалы вместе со статьями, им уже составленными, Сухоруков должен был по приказанию [начальства] генерал- майора Богдановича, уезжая в армию в 1826 году, передать [двум есаулам] в другие руки, и теперь они едва ли не растеряны.

Имея слабое здоровье, склонность к ученым трудам и малое, но достаточное для него состояние (тысячу рублей годового дохода), Сухоруков сказывал мне, что единственное желание его было бы получить дозволение хотя [переписать] взять копию с приобретенных им исторических материалов, на которые употребил он пять лет времени, и потом на свободе заняться составлением истории донских казаков, которую надеялся он посвятить его императорскому высочеству великому князю наследнику".

Подача записки о Сухорукове, находившемся в тяжелой опале, поднадзорном и ссыльном, была актом политической смелости Пушкина.

По существу записка содержала в себе протест против расправы над личностью даровитого человека, лишенного элементарных гражданских прав. В обстановке николаевской реакции каждый такой протест, в какой бы завуалированной и мягкой форме он ни был выражен, ставил Пушкина под угрозу определенного начальственного "внушения" или выговора. Так вышло и на этот раз.

Прочитав записку Пушкина, Бенкендорф запросил Чернышева и, по получении от него ответа, написал Пушкину 29 августа 1831 г. "наставительное" письмо, дававшее понять "дерзость" не только жалобы Сухорукова, но и ходатайства о нем поэта:

"Милостивый государь

Александр Сергеевич!

Я сообщил г. генерал-адъютанту графу Чернышеву доставленную мне Вами, Милостивый государь, записку о Сотнике Сухорукове, изъявившем желание получить копии с выписанных им в Архивах материалов для составления истории войска Донского, которые он, уезжая в 1826 году в Армию, должен был по приказанию генерала Богдановича передать в чужие руки, равно как и множество приобретенных им древних летописей, повестей и поэм, относящихся к сему войску.

Граф Чернышев отвечал мне на сие, что акты, о коих упоминает Сотник Сухоруков, никогда не были его собственностью, ибо они собраны им из архивов войска и из других источников, по приказанию и направлению его, графа Чернышева, что акты сии, как принадлежность к делам Комитета об устройстве войска Донского, никак не могли утратиться, но должны быть в виду начальства, и что, наконец, он находит со стороны Сотника Сухорукова не только неосновательным, но даже дерзким обременять правительство требованием того, что ему не принадлежало и принадлежать не может.

Считая долгом уведомить о сем Вас, Милостивый государь, честь имею быть с совершенным почтением и истинною преданностью, Милостивый гоодарь, покорнейший слуга А. Бенкендорф.

№ 4426

29 августа 1831 г.

"Его высокоблагородию А. С. Пушкину".

(См. Переписка Пушкина, издание Академии наук, под ред. и с примеч. В. И. Сайтова, т. II, СПБ, стр. 312-313).

Если непосредственного удовлетворения своей просьбы Пушкину не удалось добиться, то все же вскоре (через 2¹/₂ месяца) он мог от общих знакомых узнать о некотором облегчении участи Сухорукова, отправленного из Финляндии на Дон. Правда, этой перемене в судьбе опального сотника не суждено было укрепиться на долгое время: в 1834 г. он отправился в новую ссылку. Он, как и Пушкин, мог сказать о себе:

 ... Злобно мной играет счастье; 
 Давно без крова я ношусь, 
 Куда подует самовластье. 
 Уснув, не знаю, где проснусь. 
 Всегда гоним, теперь в изгнанье
 Влачу закованные дни...

Пушкин снова вспомнил о Сухорукове, когда вплотную подошел к осуществлению своего замысла создать собственный печатный орган, который мог бы явиться средством борьбы с булгаринской братией. Мысль об основании подобного журнала или газеты зародилась у Пушкина давно, в письмах она начинает мелькать с 1825 г. "Неужто, - пишет он Вяземскому в 1830 г., - Булгарину отдали монополию политических новостей? Неужто кроме Северной Пчелы ни один журнал не смеет у нас объявить, что в Москве было землетрясение, и что камера депутатов закрыта до сентября? Неужто нельзя выхлопотать этого дозволения?" В мае - июле 1831 г. он просит (сначала у М. Я. фон-Фока, потом у А. Х. Бенкендорфа) позволения издавать газету. На этот раз, однако, разрешения не было дано.

Но в начале июня 1832 г. Пушкин получил предварительное разрешение на издание газеты.

Уже 3 июня этого года кн. П. А. Вяземский писал И. И. Дмитриеву из Петербурга, что в "литературном мире, за исключением обещанного позволения, данного Пушкину, издавать газету и с политическими известиями, нет ничего нового". ("Русский архив", 1868, стр. 619), а 11 июля Пушкин сообщал И. В. Киреевскому, что ему "разрешили на днях политическую и литературную "газету", и просил Киреевского, Н. М. Языкова и других в ней сотрудничать. То же Пушкин писал и М. П. Погодину в тот же день: "знаете для Вы, что Государь разрешил мне политическую газету? Дело важное, ибо монополия Греча и Булгарина пала"^*.

^* (Название газеты точно не было известно, современники называют ее по-разному: "Вестник", "Современник", чаще - "Дневник". Н. А. Муханов записывает в своем дневнике 29 июня 1832 г.: "Пушкин будет издавать газету (Б/лудов/ выпросил у Государя на сие позволение) под заглавием Вестник, газета политическая и литературная; будет давать самые скорые сведения из министерства внутренних дел" ("Русский архив", 1879, кн. 1-я, стр. 655).

Но газета не появилась в свет и в следующем году. "Соглашение Пушкина с Тарасенко-Отрешковым лишало Пушкина самостоятельности в будущем издании, материальные выгоды от последнего, при отсутствии основного капитала и необходимости конкурировать с "Северной Пчелой", оказались также не очень значительными и вовсе не компенсировались двусмысленным положением официального журналиста, на которое обрекал себя Пушкин в случае напоминаний об осуществлении необдуманно взятых им на себя в 1831 г. идеологических обязательств ("приблизить к правительству людей полезных"), исполнить которые в условиях 1832-1833 гг. он уже не мог и не хотел. Поэтому, воспользовавшись тем, что выпуск "Дневника" приходилось отсрочить до начала нового года, Пушкин от издания газеты решил отказаться". (Сочинения Пушкина, изд. "Красной нивы", том VI, вып. 12, стр. 126). Вопрос о неосуществившейся газете 1831-1832 гг. подробно освещен в статьях: 1) Н. К. Пиксанов, Несостоявшаяся газета Пушкина "Дневник"... "Пушкин и его современники", вып. V, стр. 30-74; 2) "Путеводитель по Пушкину", Полное собрание сочинений Пушкина, изд. "Красной нивы", 1931, т. VI, стр. 126; 3) Пушкин, Письма, т. III, изд. "Academia", комментарий Б. Л. Модзалевского, стр. 487-500.)

Слухи об издании газеты Пушкиным дошли и до Сухорукова, жившего тогда в Новочеркасске и занимавшего должность управляющего имением Картушиных.

В письме, относящемся к началу октября 1832 г.^*, П. М. Строев сообщал ряд новостей В. Д. Сухорукову:

^* (Датируется по содержанию. Письмо, приведенное нами в выдержках, хранится в Азово-Черноморском краев, арх. упр., ф. Сухорукова.)

"Почтеннейший друг, Василий Дмитриевич!.. В Московском Университете - вместо князя Голицына, уехавшего за границу - зачем - не знаю, правит должность Голохвостов, сделавший из него казарму и исключивший в 4 месяца 300 человек - оскорбивший всех профессоров. Бедные, бесприютные студенты наполнили собою все каналы, по коим выходит молодое поколение в люди, и в Академии было подано сего года до 500 прошений... Что вы делаете? Совсем ли променяли перо на заступ-пишите ли - зачем не пришлете мне ничего? зачем не исполните прекрасного намерения начертать картины разновременного быту Дона! Ужли охладели??? У меня есть кипа Телескопов^*, Молвы, да куда послать и как адресовать - уведомьте обстоятельно, а то вы не писали ни разу... A propos - и у нас есть новости... Пушкин в Москве^** - не хотите ли что писать ему? Он получил дозволение издавать газету Современник, где будут: политика, литература, промышленность. Полевой^*** и Греч рвут и мечут - а Пушкин продает право свое!!! Живет попрежнему - разыгрывает роль человека политической важности. Дети, дети! - У нас скверное время, скверные мысли и скверный урожай. Есть слухи, что Министр финансов просится в отставку по неудовольствиям с Министром военным. Сила солому ломит.

^* ("Телескоп" - журнал Н. И. Надеждина, издававшийся с 1831 по 1836 г. В октябре 1831 г. Надеждин писал М. Погодину: "Извести, что говорят о Телескопе. Каково общее мнение? Чем довольны? Чего требуют? Особенно повыспроси Пушкина и Жуковского".)

^** (Пушкин приехал в Москву 21 сентября 1832 г. и пробыл в ней до 10 октября. (Поэтому цитируемое письмо П. М. Строева датируется началом октября). В Москве Пушкин вербовал сотрудников для газеты. Здесь, - пишет он жене, - "голова шла кругом при мысли о газете" (Пушкин, Письма, изд. Academia, т. III, письмо № 513). С. П. Шевырев писал в октябре из Москвы С. А. Соболевскому: "Пушкин здесь. Приехал вербовать сотрудников для политической литературной газеты, которую будет издавать с нового года" (Литературное наследство, № 16-18, стр. 750).)

^*** (Николай Алексеевич Полевой (1796-1846), писатель, журналист, редактор издатель "Московского телеграфа".)

Полевой доселе не издал Истории ничего более 3 тома... Он совершенно предан системе Ф. Б(улгарина), который с плачем и горем жалуется на неблагодарность публики, что его забыли!!.

Что Ваши отношения служебные??? Подали ли в отставку - почему нет... Вышла брошюра Андрей Безыменной^* ее получите - говорят, писана издателем Русской старины".

^* (Книга, которую посылал Строев Сухорукову, - "Андрей Безыменный", старинная повесть, СПБ, в типографии III отделения собств. Е. И, В. Канцелярии, 1832, вышла без имени автора. Автором ее был декабрист А. О. Корнилович. Книга эта имелась и в библиотеке Пушкина (см. Б. Модзалевский, "Библиотека Пушкина", "Литературное наследство", № 16-18, стр. 1000).)

Если Сухоруков, живя вдалеке от столичного общества, имел возможность получать от своих друзей вести О Пушкине, то из письма Пушкина от 14 марта 1836 г. мы узнаем, что поэт, интересуясь судьбой Сухорукова, "не редко получал известия" о нем. Таким образом, каждый из них не терял другого из поля зрения.

В 1835 г. Пушкиным снова овладевает, старая мечта о собственном периодическом издании. Отсутствие серьезного и честного прогрессивного издания, в котором можно было бы печататься побуждает поэта к этому предприятию.

В письме к Бенкендорфу от 31 декабря 1835 г. Пушкин просил разрешить ему издавать ежегодно четыре тома статей "на подобие английских трехмесячных "Reviews". Проситель оправдывал свои намерения исключительно денежными соображениями. Эти соображения играли в известной мере тактическую роль, что видно хотя бы из того, как отнесся Пушкин осенью того же года к возможности выгодно отказаться от своей затеи. "Я принужден был приняться за журнал, - сообщает он П. В. Нащокину. - Не ведаю, как еще пойдет. Смирдин уже предлагает мне 15 тысяч, чтобы я от своего предприятия отступился и стал бы снова сотрудником его "Библиотеки". Но хотя это было бы и выгодно, но не могу на то согласиться, Сенковский такая бестия, а Смирдин такая дура, что с ними связываться невозможно..."

14 января царь дал разрешение на издание журнала "Современник",^* и для Пушкина началась полоса подыскивания сотрудников и хлопот К о цензурном разрешении предназначенных к напечатанию произведений, в этой издательской толчее не забывает он о донском опальном историке. Полный стремления собрать в своем журнале наиболее честных, свободомыслящих и талантливых работников пера, он решает пригласить к участию и В. Д. Сухорукова.

^* (Об этом Бенкендорф известил министра народного просвещения Уварова. См. также письмо А. А. Краевского к Погодину, "Литературное наследство", № 16-18, стр. 716.)

За 17 дней до получения цензурного разрешения на выпуск первого номера "Современника" Пушкин писал Сухорукову:

"Любезнейший Василий Дмитриевич.

Пишу к вам в комнате вашего соотечественника, милого молодого человека, от которого не редко получаю об вас известия. Сейчас сказал он мне, что вы женились^*. Поздравляю вас от всего сердца, желаю вам щастия, которое вы заслуживаете по всем отношениям. Заочно кланяюсь Ольге Васильевне и жалею, что не могу высказать ей все, что про вас думаю, и все, что знаю прекрасного.

^* (В 1836 г. в Пятигорске Сухоруков женился на дочери статского советника О. В. Швецовой и имел от брака трех дочерей.)

Писал ли я вам после нашего разлучения в Арзрумском дворце? Кажется, что не писал, простите моему всегдашнему недосугу и не причисляйте мою леность к чему-нибудь иному. Теперь поговорим о деле. Вы знаете, что я сделался журналистом (это напоминает мне, что я не послал вам Современника: извините, - постараюсь загладить мою вину)^*. Итак сделавшись собратом Булгарину и Полевому обращаюся к вам с удивительным бесстыдством, и прошу у вас статей. В самом деле, пришлите-ка мне что-нибудь из ваших дельных, добросовестных, любопытных произведений. В соседстве Бештау и Эльбруса живут и досуг и вдохновение. Между тем и о цене (денежной) не худо поговорить. За лист печатный я плачу по 200 рублей. Не войдем ли мы и в торговые сношения?

^* (Если датировка письма (напечатанного А. Карасевым в "Историческом вестнике", 1899, V и в переписке Пушкина, под ред. Сайтова) верна, то речь здесь идет, вероятно, не о самом журнале(который ко времени написания письма еще не вышел), а о билете на получение "Современника".)

Простите; весь ваш А. П.

14 марта 1836,

СПБ".

Этим письмом завершаются дошедшие до нас сведения, характеризующие взаимоотношения Пушкина и Сухорукова. Сухоруков получил письмо в ссылке на Кавказе как раз в тот период, когда снова занялся исторической работой, через доверенных людей раздобывая ставшие для него запретными материалы по истории Дона. Письмо 12 февраля 1835 г., посланное им из Ставрополя Строеву, проливает, нам кажется, свет и на личность того молодого человека, соотечественника Сухорукова, о котором пишет Пушкин^*.

^* (Мы имеем в виду Сербинова. В доме Сербиновых (в Новочеркасске) - по свидетельству С. Соболева ("Донской вестник", 1868, № 3) - останавливался в 1829 г. Пушкин на обратном пути из Арзрума. Бывал тогда в Петербурге и другой соотечественник Сухорукова, участвовавший в переработке "Исторического описания Земли войска Донского", Василий Михайлович Пудавов, выехавший в апреле 1835 г. с Дона в Петербург. В письме, посланном с ним, М. Г. Кучеров рекомендовал его П. М. Строеву: "Это тот самый "Скалозуб", которого статья против Броневского напечатана была в прошлом году в Сыне Отечества. Он страстный почитатель отечественной старины и ревнитель о славе родины нашей, которую так черно описал г. Броневский... Г. Пудавов расскажет вам, где теперь В. Д. Сухоруков и что поделывает; да дает бог ему силу и крепость постыдить помрачителя славы нашей г. Броневского". Имя "молодого человека", являвшегося посредником между Сухоруковым и его петербургскими друзьями, могло быть не названо в письме Пушкина из осторожности. А. Карасев ("Исторический вестник", 1899, V, 139) полагал, что этим "молодым человеком" мог быть Ф. И. Шумков.)

"Не откажите, сделайте милость, сообщить мне те дополнительные извлечения из московского архива, кои сделаны Вами в 1826 году, равным образом и те новые открытия, какие сделаны Вами при разборе - монастырских книгохранилищ, разумеется о том, что относится к истории донской. Такого рода услугу я буду ценить, как отраду в жизни. Не откажите, почтеннейший Павел Михайлович. Податель сего письма, добрый мой приятель и земляк, г. Сербинов имеет средства доставить ко мне верным образом всякую ученую драгоценность, хотя бы это был целый тюк бумаг, а потому покорнейше прошу Вас, если захотите обязать меня сообщением прошлых выписок, вручить их сему молодому человеку, которого не лишите Вашего доброго внимания: он очень дельный молодой человек, с похвальными наклонностями. Я теперь на Кавказе вот уже полгода, для царской службы".

Однако, выступать в печати открыто, от своего имени и без особого разрешения начальства Сухоруков уже не решался (вспомним выраженное им в августе 1835 г. нежелание печатать рецензию на "Историю войска Донского" Броневского), поэтому, очевидно, и не принял сразу предложения Пушкина. В 1837 же году он уже не мог этого сделать, так как после смерти Пушкина историко-критические работы не принимались в "Современнике"^*.

^* (См. "Литературное наследство", № 16-19, стр. 722- 723. Общая характеристика "Современника" дана в статье Д. Максимова, "Современник" Пушкина (1836-1837) в приложении к книге В. Евгеньева-Максимова, "Современник в 40-50 годах", Ленинград, 1934.)

В первом же вышедшем в свет номере "Современника" на страницах напечатанного в нем "Путешествия в Арзрум" Сухоруков мог найти благожелательное упоминание своего имени и сожаление о том, что скромные его желания продолжать любимую работу не могут быть исполнены^*. Помимо того, внимательно вчитавшись в описание военных действий армии Паскевича против турок (в частности, то описание, которое дано в третьей и четвертой главах "Путешествия"), Сухоруков мог отметить явные следы влияния официальных военных реляций, сказавшегося на пушкинском тексте, на изложении канвы фактических событий. Как указывает ряд источников, составителем этих реляций о военных действиях армии Паскевича в 1829 г. был не кто иной, как В. Д. Сухоруков. Еще во время пребывания на Кавказе, Пушкин раздобыл копии с донесений царю и перечень отраженных в них военных событий использовал при написании "Путешествия в Арзрум"^**. Подготавливая к печати первый номер "Современника", вновь перечитывая и отделывая текст "Путешествия", Пушкин не мог не воссоздать в своем воображении облик даровитого опального донца, ставшего одной из многочисленных жертв самовластия.

^* (Упоминание о Сухорукове в "Путешествии в Арзрум" является одним из аргументов, которыми доказывается написание "Путешествия" не в 1835 г., а раньше. Очевидно, это упоминание явилось записью в кавказском путевом дневнике поэта. Она могла быть сделана Пушкиным до последовавшего за его ходатайством о Сухорукове ответа Бенкендорфа, датированного 29 августа 1831 г. В 1835 г. путевые дневниковые записки были, вероятно, переработаны и приготовлены к печати Пушкиным.)

^** (В архиве Пушкина сохранилась писарская копия донесений Паскевича Николаю 1 от 16, 17, 20 и 28 июня 1829 г. с пометками, сделанными рукою поэта. "Сличение текстов свидетельствует, что Пушкин имел перед глазами донесения Паскевича, работая над "Путешествием". См. "Из архива А. С. Пушкина", комментарии П. Попова, "Летописи Государственного литературного музея", кн. 1-я "Пушкин", ред. Цявловского, Журнально-газетное объединение, Москва, 1936, стр. 197-212 и комментарии, стр. 212-217. )

В 1837 г. мы еще раз встречаем имя Сухорукова в одном из писем гениального русского критика. 14 августа этого года, находясь в Пятигорске, В. Г. Белинский сообщал К. С. Аксакову:

"Кстати, здесь в Пятигорске служит брат Пушкина, Лев Сергеевич: должен быть пустейший человек. Здесь познакомился я с очень интересным человеком - казаком Сухоруковым. Но обо всем этом поговорим при свидании" (Белинский, Письма, под ред. Е. А. Ляцкого, т. I, стр., 104).

Содержание бесед Белинского с Сухоруковым неизвестно, но вряд ли можно допустить, что личность и творчество гениального поэта, впечатление об утрате которого было так еще свежо, не заняли важного места в этих беседах.