У Лукоморья дуб зеленый

У Лукоморья дуб зеленый

1

Дорога из Мариуполя в Таганрог шла вблизи моря, и его влажное дыхание врывалось в душный воздух кареты, нагретой палящим солнцем конца мая. Хотелось свернуть к морю и полной грудью ощутить его прохладу, но сидевший рядом генерал Николай Николаевич Раевский упорно молчал и не подавал вознице команду на остановку. Пушкин тоже молчал. За время пути из Екатеринослава до Мариуполя переговорили, казалось, обо всем, и теперь настал черед молчаливого раздумья.

Младший Раевский, тоже Николай Николаевич, дремал в углу кареты, вытянув длинные ноги и свесив красивую голову на грудь. Черные прямые волосы, чуть повлажневшие от жары, спускались на лоб, почти прикрывая густые дугообразные брови. Очки в золотой оправе перекосились, сползли вниз и только каким-то чудом держались на тонком прямом носу. Воротник мундира гусарского ротмистра был расстегнут, обнажая влажную кожу тонкой шеи. Пушкин озабоченно посмотрел на спящего друга, ощутив в своем сердце нежность к этому потомку Ломоносова^* и потребность заботиться о нем, как о младшем брате, хотя был старше Николая всего лишь на два года.

^* (Н.Н. Раевский-младший был правнуком М. В. Ломоносова. )

Раевский дорог был ему еще и тем, что рядом с ним вставал образ Петра Чаадаева, на квартире которого они познакомились. Чаадаев и Раевский служили тогда в лейб-гвардии гусарском полку, расквартированном в Царском Селе. Пушкин был лицеистом, писал вольнолюбивые стихи, по вечерам упорно работал над первой большой поэмой "Руслан и Людмила", и, хотя потом он скажет друзьям, что поэма ему изрядно надоела, что только последний стих ее принес ему истинное удовольствие, ее сказочные образы еще жили в его душе, и теперь, покачиваясь на мягком сиденье кареты, он думал о судьбе своей поэмы, рукопись которой оставил петербургским друзьям, поручив издание ее поэту Николаю Ивановичу Гнедичу.

Вспомнив Чаадаева, Пушкин вспомнил и свои стихи. В одном из них он обращался к Петру Яковлевичу с призывом отчизне посвятить души прекрасные порывы. Он пророчил друзьям: "...взойдет она, звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья напишут наши имена!" За вольнолюбивые стихи император Александр Первый выслал Пушкина из Петербурга в захолустный Екатеринослав, где он заболел и где его, больного, в бреду, поздним вечером 26 мая 1820 года, нашли в бедной хижине в Цыганском Куту приехавшие из Киева Раевские. И тут Николай, как истинный друг, предложил отцу взять Пушкина с собой на Кавказские Воды, куда Раевские ехали почти всей семьей. Герою Отечественной войны 1812 года, корпусному командиру Раевскому-отцу, ничего не стоило склонить мягкого генерала Ивана Никитича Инзова, начальника Пушкина, к согласию на эту поездку. Так опальный поэт очутился в карете с генералом, его сыном Николаем и военным врачом Рудыковским, сопровождавшим генерала на Кавказские Воды. Ему-то, доктору Евстафию Петровичу Рудыковскому, высокому сухощавому человеку, поручил генерал лечить Пушкина. И всю дорогу доктор усердно потчевал Пушкина пилюлями и не разрешал купаться в Днепре, когда переправлялись они через реку ниже порогов, у немецкой слободки Нейенбург, вблизи Александровска^*. Отсюда началась степь, и ее воздух, настоянный на шафранном и белом доннике, неувядающих запахах чебреца и полыни, словно целебный бальзам, вернул Пушкину телесную силу и бодрость духа. Глядя на бескрайнюю равнину с высоким, сочным разнотравьем и купами золотого весеннего горицвета на склонах пересекаемых балок, Пушкин думал, что отсюда шли на Киев печенеги, которых так славно поразил его Руслан в последней песне поэмы. Пушкин снова был весел, шутил, острил и непринужденно вел беседы с прославленным генералом, словно не было разницы в летах.

^* (Ныне г. Запорожье. )

Младший Раевский, слушая беседы отца с Пушкиным, с некоторой завистью, а порой и удивлением думал об огромных познаниях своего друга и необычайной осведомленности его во всех областях, затрагиваемых в беседе тем. Николай ревниво отмечал, что отец говорил с Пушкиным как с равным себе собеседником, в то время как с ним, сыном, говорил с некоторой долей родительской снисходительности и превосходства.

Сорокадевятилетний прославленный генерал действительно получал истинное удовольствие от бесед со словоохотливым Пушкиным, в котором видел не только друга своего сына, но и талантливого юношу, может быть, будущую гордость России. Играя черными узкими глазами, чуть улыбаясь полными губами над изогнутым наполеоновским подбородком, генерал иногда ненавязчиво трунил над Пушкиным, называя его великим либералом, поклонником Вольтера и Руссо. А на станции Безымянная, где генерала встречали хлебом-солью и угощали завтраком и кругом толпился любопытствующий народ, генерал, улыбаясь одними глазами, сказал Пушкину: "Прочти-ка им свою оду "Вольность". Но сейчас, утомленный дорогой, генерал молчал, изредка отбрасывая назад еще черные густые волосы.

А на безоблачном знойном небе как-то неприметно появились белые барашки облаков. С каждой минутой число их росло, и вот уж бегут они отарой, заслонили солнце, потемнели. Моря по-прежнему не было видно, но отчетливо доносился шум набегавших на берег волн. И лишь за поворотом дороги оно открылось безбрежной, взбудораженной ветром громадой воды.

Началось лукоморье. Генерал велел вознице остановить лошадей и первым легко шагнул на землю. Он был высок, строен, лицом сухощав и не носил ни усов, ни бороды. За ним осторожно спустился высокий Рудыковский, легко выпрыгнули Пушкин и проснувшийся Николай Раевский.

Из второй кареты высыпало пестрое женское общество: две младшие дочери генерала и их гувернантка мисс Мяттен - англичанка со строгим, постным лицом; за ними, щуря глаза, вышла компаньонка Анна Ивановна, выкрещенная генералом молодая татарка Зара; последней выбралась из кареты русская нянюшка девиц Раевских. Обе сестры Раевские, Софья и пятнадцатилетняя Маша, первыми побежали к воде.

Остановилась и коляска с прислугой Раевских и дядькой Пушкина Никитой Козловым.

Надвигалась гроза. С моря дул упругий ветер. Волны чередой катились к берегу, наползали на песок, но, словно наткнувшись на преграду, со вздохом откатывались, треща галькой и волоча за собой пенные кружева. Маша побежала за уползавшей в море волной, но другая, извиваясь, нахлынула на берег, и Маша еле успела отскочить назад. Так она бегала за волной несколько раз и не видела стоящего поодаль Пушкина, наблюдавшего за ее игрой.

У Маши на круглом лице маленький рот и глубокие умные глаза. Эта пятнадцатилетняя девушка нравилась Пушкину своей резвостью, юной свежестью и не по-детски серьезным умом, который он успел отметить, беседуя с ней в дороге. В голове поэта возник образ волны, несущей к ногам юной девы свою любовь...

Через пять лет Маша прочтет в первой главе "Евгения Онегина":

 Я помню море пред грозою,
 Как я завидовал волнам,
 Бегущим бурной чередою
 С любовью лечь к ее ногам!
 Как я желал тогда с волнами
 Коснуться милых ног устами!

Через много лет Мария Николаевна Раевская-Волконская объяснила происхождение этих стихов так: "В сущности, он (Пушкин. - В. Г.) любил только свою музу и облекал в поэзию все, что видел".

На самом деле, как мы теперь знаем, чувство Пушкина к Маше Раевской было более глубоким и долго не проходящим светлым, поэтическим чувством поклонения ее красоте и ее уму. У Пушкина за время поездки с Раевскими по Кавказу и Крыму было время хорошо ее узнать и оценить. Встречался он с Марией Николаевной и несколько позже, в Киеве и в Москве, на вечере у ее родственницы по мужу Зинаиды Волконской 26 декабря 1826 года. Это был ее прощальный вечер перед отъездом в Сибирь на каторгу к мужу-декабристу С. Г. Волконскому. В этот вечер Пушкин долго беседовал с Марией Николаевной, восторгался мужеством жен Декабристов и напутствовал ее, прощаясь навсегда. "...Он хотел мне поручить свое "Послание к узникам" ("Во глубине сибирских руд") для передачи сосланным, но я уехала в ту же ночь, и он его передал Александре Муравьевой..."

Некоторые пушкинисты считают, что элегии Пушкина "Редеет облаков летучая гряда", "Ненастный день потух", "На холмах Грузии лежит ночная мгла" навеяны воспоминаниями о Марии Раевской-Волконской. Мы не видим тому явных доказательств. Литературовед Б. Томашевский утверждает, что "дева юная" в первой элегии не Мария, а Екатерина Раевская; вторая элегия бесспорно посвящена Е. К. Воронцовой, а третья - Н. Н. Гончаровой. А вот посвящение к поэме "Полтава" (1828 г.) безусловно относится к Марии Николаевне; достаточно внимательно прочесть его, чтобы убедиться в этом. И если Мария Раевская только дважды вдохновила Пушкина, мы и за это должны быть благодарны этой незаурядной женщине...

Прогремели первые раскаты грома. Гроза приближалась. Все пошли к каретам, Маша, утаив ото всех, что у нее промокли туфельки, первой прошмыгнула мимо строгой мисс Мяттен и спряталась в угол кареты, плотно прижавшись к мягкой и ласковой нянюшке.

Экипажи и коляска тронулись в путь. Теперь дорога шла берегом моря. Оно вздувалось, гребни волн пенились и шумно бились о берег, дробясь, откатываясь и снова набегая с прежней яростью. В стороне от дороги стоялосело Лакедемоновка. Еще в Екатеринославе генерала предупреждали о крестьянских волнениях на Дону, на Миусе и на реке Сал. Крепостные крестьяне отказались ходить на барщину, требовали воли. Генералу называли село Лакедемоновку как один из центров крестьянского бунта. Советовали поостеречься, взять конвой.

- Пустое! - сказал, отмахнувшись от советчиков, генерал.

И теперь он смело ехал по земле, охваченной крестьянским мятежом, надеясь на их благоразумие и на свою славу героя Отечественной войны. Все же рассказал мужчинам о крестьянских волнениях и полушутя спросил:

- Поди, душа в пятки ушла?

У Пушкина любопытством загорелись глаза. Подавшись вперед, он выглянул в окно кареты:

- Где же эта Лакедемоновка? - спросил он живо.

Генерал махнул рукой, усмехнулся:

- Впрочем, ты ведь и сам - бунтарь!

Все рассмеялись.

В Таганрог приехали рано, остановились у градоначальника Петра Афанасьевича Попкова, на Греческой улице, вблизи моря^*.

^* (В наше время - ул. III Интернационала, 40. Мемориальная доска на фасаде этого дома гласит: "В этом доме в июне 1820 года останавливался по дороге на Кавказ великий поэт А. С. Пушкин и герой Бородинского сражения 1812 года генерал Н. Н. Раевский". На самом деле это было 30 мая 1820 года.)

История города Таганрога, бывшей военно-морской крепости Троицкой, была хорошо известна не только генералу Раевскому и его сыну - гусарскому ротмистру, но и Пушкину, живо интересовавшемуся историей России, особенно эпохой Петра I. А город этот своим существованием был всецело обязан Петру.

В 1696 году, после взятия у турок Азова, чтобы накрепко утвердиться на берегах Азовского моря, нужен был флот, а для флота - удобная гавань и верфь. Таким удобным для гавани местом Петр признал мыс на северном берегу моря, носивший имя Таганий Рог. Через два года здесь началось строительство гавани, крепости и города. Крепость пятиугольной формы была окружена глубоким рвом и высоким земляным валом. В гавани и крепости было размещено 420 опушек и 40 гаубиц, выстроено 206 каменных домов, а дворов в крепости и пригородных слободах насчитывалось 1357. Это гораздо больше, чем в строющемся примерно в те же годы Петербурге. Жителей в Таганроге в 1711 году было более восьми тысяч, столько же в Петербурге. Царь Петр первоначально даже имел намерение перенести столицу России из Москвы в Таганрог, и лишь в результате победы на Балтике новую столицу Петр заложил в 1703 году на Неве^*.

^* (Цифровые данные взяты из книги "Таганрог" (Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1977).)

В 1710 году началась новая война Турции с Россией. Россия потерпела поражение. Турция брала реванш: по Прутскому мирному договору 1711 года Россия возвращала Турции Азов и обязывалась разрушить Таганрог. Крепость и город разрушили, и русские покинули его.

В 1768 году снова началась русско-турецкая война, и уже через год в Таганрог вступили русские войска. С этого времени Таганрог окончательно закрепился за Россией,

В 1783 году был присоединен к России Крым, и крепость Таганрог потеряла военно-стратегическое значение. Но еще долгое время Таганрог оставался крупным внешнеторговым портом на юге России.

Таков был Таганрог в год приезда в город Раевских и Пушкина.

Обедали у градоначальника Попкова. После обеда осмотрели город. Месторасположение города всем понравилось - много воды и простора, но городские строения не блистали ни архитектурой, ни богатством. Многие дома были крыты соломой. Сглаживая невыгодное впечатление о городских строениях, градоначальник Попков сообщил гостям:

- Кроме деревянных и глинобитных домов в городе уже имеется сто шесть каменных зданий.

Раевский же любезно отметил:

- Но торговлей ваш город богат. В торговых рядах, как я вижу, весь день царит оживление.

Стоя на морском берегу, генерал, Пушкин и вся молодежь с тревожным интересом наблюдали за погрузкой судов, стоявших на рейде далеко от берега: подойти ближе они не могли из-за мелководья. Полуголые грузчики на лоснящихся от пота спинах подносили по деревянным мосткам мешки с зерном к подмощенным телегам с высокими бортами, и пара лошадей тащила их к судам. С каждым шагом все больше и больше погружаясь в воду, лошади тянули вверх головы и отфыркивались.

- Нужны пристань и углубленный берег, - сказал градоначальнику генерал.

Тот выразительно развел руками и промолчал.

Все устали и, когда вернулись с прогулки, с удовольствием расположились на отдых в просторных комнатах градоначальника на втором этаже.

Камердинер Попкова, указав Пушкину и молодому Раевскому их комнату, будто невзначай сообщил:

- В этой комнате в восемнадцатом году изволили ночевать его величество государь-император Александр Павлович.

Пушкин и Раевский переглянулись. А когда камердинер ушел, Пушкин раздраженно сказал:

- Тень императора Александра преследует меня повсюду!

На следующий день путешественники выехали в Ростов.

Омытое дождем, голубело небо, светило солнце, Пушкин был весел и с интересом смотрел на лукоморье, широко открывавшееся перед его взором.

Где-то на обрывистом берегу моря, уже в виду зеленых островов донского гирла, увидели избушку, покосившуюся, без окон, или они были на стороне, обращенной к морю. Да и дверей не приметили. Обшарпанная, давно не беленная, крытая соломой, она являла жалкий вид и казалась нежилой. И вдруг, словно из земли, появилась возле избушки старуха, черная от загара, простоволосая, с заткнутым за пояс черным передником. Приложив ко лбу ладонь, старуха глядела на проезжавшие экипажи.

- Вот на! - вскричал весело Пушкин. - Ни дать ни взять - баба-яга у своей избушки на курьих ножках!

Все согласились с ним, что очень похожа^*.

^* (Эти и некоторые другие эпизоды из рукописи В. Гнутова были заимствованы В. Моложавенко для книги "Был и я среди донцов" в очерке того же названия. (Прим. изд.) )

А над морской гладью стояло марево, и зеленели низкие острова донского устья.

Ближе к Ростову Дон заслонили урочища и дубравы...

Город Ростов-на-Дону основан в 1749 году. Первоначально это была всего лишь таможня в устье речки Темерника. Лет через двадцать неподалеку от таможни, на правом же берегу, чуть выше урочища Богатый Колодезь, была поставлена крепость Дмитрия Ростовского с высокими каменными стенами. Крепость имела форму пятиугольной звезды и была форпостом на южной границе государства. К 1820 году Ростовская крепость потеряла свое оборонительное значение, но из окружающих крепость поселений (Солдатское, Доломановское и др.) вырос город Ростов-на-Дону.

Очеркисты обычно пишут, что Раевские, не задерживаясь в Ростове, продолжали путь. В действительности было не так.

Крепость Дмитрия Ростовского была хорошо известна генералу Раевскому. Еще двенадцатилетним мальчиком он около года жил в этой крепости с матерью, когда его отчим ходил на Кубань вместе с Суворовым. Тогда ему очень нравилась девочка Алена Пеленкина, и он даже сочинил для нее песенку. Через 12 лет, будучи полковником, Раевский впервые ехал на Кавказ. Проезжая через Ростов, он узнал, что Алена вышла замуж и по-прежнему живет в крепости вместе с мужем. Раевский повидал молодую чету и отобедал у нее. И теперь, еще через двадцать лет, ему сообщили, что Пеленкина, овдовев, продолжает жить в крепости. Раевский решил заехать к ней со всей "ватагой", как он называл своих молодых спутников. У Алены в тот день были гости, и генералу пришлось задержаться.

Алена представила своих дочерей. Младшая, 17 лет, была такой красавицей, каких мало видел он, по собственному его признанию. Посидели, не без улыбки вспоминая ребяческие годы и былую взаимную симпатию. "Расстались без слез и сожаления", - закончил свой рассказ о задержке в Ростове Раевский в письме дочери Екатерине.

И только после этого визита Раевские и Пушкин выехали из города.

В одной версте на восток от крепости стоял армянский город Нахичевань. Армяне сюда были переселены из Крыма в 1779 году. Проезжая по Нахичевани, задержались у базара. Любознательный генерал, сопровождаемый молодежью, прошелся по торговым рядам. Многоязыкая пестрая толпа поразила воображение поэта. Тут были темнолицые армяне в строгих черных одеждах, греки и итальянцы, весьма словоохотливые и подвижные, горцы в черкесках, казаки в чекменях или кафтанах с кинжалами на поясе, в высоких сапогах красного и желтого сафьяна; были тут и служилые казаки в форменных темно-синих куртках, и украинцы в широченных шароварах и ярко вышитых полотняных рубахах. Оригинальные лица и одеяния людей, строения города и его хорошая планировка - все привлекало внимание генерала и его молодого спутника Пушкина.

Когда возвращались в ожидавшие их кареты, Пушкин сказал Николаю:

- Я жаждал краев чужих. Я знал, что полуденный воздух оживит мою душу. Но я не знал, что и на отечественном юге так много любопытного, достойного пера поэта. Прелестный край!

Из Нахичевани путь держали в казачью станицу Аксайскую. Ехали не нагорьем, а кратчайшим путем, ближе к Дону, через очень глубокую Кизитеринскую балку с изрезанными водой берегами. По-ногайски кизи-теринга означает пропавшая девушка. (По легенде, она сбежала с атаманом донских казаков Сары-Азманом.)

Кобякову балку под Аксайской переезжали уже в сумерках. Услышав от проводника название балки, Пушкин встрепенулся.:

- Не по имени ли половецкого хана названа эта балка?

- Надо полагать, что так,- отвечал казак-проводник.- Бают у нас, в этой балке была стоянка хана.

- И не в этой ли балке томился в плену Игорь Святославович, князь Северский? - не то спрашивая, не то утверждая, говорил Пушкин. Но казак-проводник ничего не знал о князе Игоре и молчал. Тени в балке сгустились, и лишь на черном днище ее, заросшем темной кугой, блестел неширокий ручей .

- В наше время ручья в балке уже нет.

Поднявшись в гору, увидели белые домики Аксайской станицы, ступенчато спускавшиеся с бугра к Дону. Неровными улочками окраины проехали в центр и остановились во дворе ямщицкой конно-почтовой станции у переправы, на крутоярье. На ночлег разместились в номерах второго этажа гостиницы.

Это было 31 мая 1820 года.

2

Войсковым наказным атаманом на Дону в тот год был казачий генерал Андриан Карпович Денисов, боевой друг Раевского. Николай Николаевич решил побывать у старого товарища, о чем послал ему записку с конно-нарочным казаком в Новочеркасск. Утром две кареты (коляску с прислугой оставили в Аксае) поднялись со двора почтовой станции по проулку в гору до площади и, минуя деревянную продолговатую низкую церковь с одним куполом и колокольней, выехали на широкую, вверх уходящую улицу. За станицей набитым проселком экипажи покатили до большого тракта Ростов-Новочеркасск. Тракт проходил через рощу и остатки сада дачи атаманов Ефремовых. Слева от дороги увидели огромный раскидистый дуб. Судя по толщине его ствола у основания, дуб был очень стар. "Какое могучее дерево и какая сила жизни!" - думал Пушкин, любуясь зеленым великаном в окружении своих собратьев помоложе . И вдруг он приметил: полускрытая листвой, на ветке дуба сидела девушка в длинном ярком платье, схваченном у талии цветным расшитым поясом. Этот дуб, находившийся на территории хутора Большой Лог Аксайского района, где проходил почтовый тракт, погиб всего несколько лет тому назад. Спил части ствола (обхват 4 метра) можно видеть во дворе Аксайского историко-краеведческого музея.

- Смотри, Nikolas, русалка на ветвях сидит! - воскликнул Пушкин.

Раевский улыбнулся, взглянул на дуб и флегматично сказал:

- На дубе сидит простая девка-казачка, но ты не был бы Пушкиным, если бы не увидел в ней русалку. За это и люблю тебя, Александр.

Оба рассмеялись^*.

^* (Эпизод с девушкой на дубе, как и ранее эпизод со старухой у полуразрушенной избушки,- плод авторского домысла. Пушкин, знавший и любивший народные сказки, иначе и не мог воспринимать подобные картины.)

Через восемь лет, в 1828 году, во втором издании поэмы "Руслан и Людмила", впервые был напечатан пролог "У лукоморья дуб зеленый". В нем есть такие строки:

 Там чудеса: там леший бродит, 
 Русалка на ветвях сидит;
 Там на неведомых дорожках 
 Следы невиданных зверей; 
 Избушка там на курьих ножках 
 Стоит без окон, без дверей...

Друг Александра Сергеевича литератор М. П. Погодин в своих "Воспоминаниях" свидетельствует, что уже в 1826 году, 12 октября, на квартире поэта Веневитинова в Москве после прочтения "Бориса Годунова" Пушкин читал им "У лукоморья дуб зеленый" и песни о Разине. Литературоведы-пушкинисты отмечают, что Пушкин мог долгое время носить в своей душе то, что когда-то его взволновало, и потом, словно вдруг, вылить все это в чеканные строки стихов или прозы. Мне могут сказать, что сказочные элементы пролога записаны Пушкиным со слов Арины Родионовны. На это отвечу: ее сказки только украсили, одели в плоть вполне реальные впечатления.

Директор и хранитель Государственного Пушкинского заповедника Семен Степанович Гейченко, автор чудесных новелл о Пушкине и о Пушкинском заповеднике, в рассказе "У лукоморья", давшем название всей книге (Лениздат, 1973), пишет: "Неподалеку от Тригорского, между Соротью и Великой, - красивое лукоморье. В этом месте берега Великой расходятся, и русло превращается в покатую луговину, на которой там и сям виднеются густые кусты ракиты и ивы".

Пушкин на лошади в бурке, с пикой. Автопортрет, 1829 год

Так где же пушкинское лукоморье? "Лукоморье, - сообщает В. И. Даль в своем Толковом словаре, - морской берег, морская лука; поминается в сказках". А лука, по Далю, - это "изгиб, кривизна, излучина; низменный и травный или лесистый мыс; поемный луг, огибаемый рекою". Но все это, заметьте, лука, а не лукоморье. Таганрогскому заливу как нельзя точно подходит название лукоморья. И, видимо, этот залив еще издревле у славян так и назывался, и Даль далее разъясняет, что были "лукоморские половцы, жившие по Азовскому морю". Другого лукоморья, кроме азовского, Пушкин не видел, не знал. И, когда Пушкин писал свой чудесный пролог, он конечно же видел перед собой азовское лукоморье, а невдалеке от него старый дуб. Впрочем, и само низовье Дона (да еще в половодье!) могло восприниматься как продолжение лукоморья.

Итак, возражение, что лукоморье подсказано Пушкину няней Ариной Родионовной и ничего общего не имеет с азовским лукоморьем, - не есть возражение.

Среди степи, на взгорье, показался Новочеркасск. Преодолев подъем, подъехали к южной триумфальной арке. За аркой начинался город. Широким Платовским проспектом подкатили к атаманскому дворцу.

Город Новочеркасск - молодая столица Земли войска Донского - был заложен в 1805 году войсковым атаманом, героем Отечественной войны 1812 года Матвеем Ивановичем Платовым.

Через год первые поселенцы и войсковые учреждения торжественно переехали в Новочеркасск, лишив старую столицу Дона - Черкасск - звания города.

Денисов встретил их в мундире, при орденах. Атаман был стар, носил седую бороду, усы и бакенбарды. Все это, сливаясь с прямыми белыми волосами на голове, скрывало лицо. Отчетливо видны были только шустрые карие глаза, нос да губы. Высокий лоб и борода удлиняли голову, и она, словно башня, стояла на прямых плечах атамана.

Во время обеда, по заведенному еще Платовым порядку, песенники атаманского полка исполняли казачьи песни. Пушкин с интересом слушал их протяжные, не знакомые ему мелодии, записывал слова понравившихся ему песен.

Отобедав, осматривали город, весьма обширный, но мало заселенный. Хотя прошло всего пятнадцать лет после его основания, город мог бы выглядеть лучше.

После прогулки Раевский заторопился с отъездом,и уже отдал распоряжение закладывать экипажи, когда атаман предложил ему возвращаться в Аксайскую водой, в шлюпке.

- Увидите разлив Дона-зрелище чудесное! Кстати, на пути встретите дачу Екатерины Дмитриевны Орловой, вдовы покойного атамана Войска Донского. У нее гостит деверь Алексей Петрович Орлов.

- Ба! - изумился Раевский. - Бывший командир лейб-гвардии казачьего полка?

- Он самый. И мне известно, что вы когда-то были приятелями.

- Конечно, конечно! Нельзя не навестить старого друга. - И, обращаясь к молодежи, сообщил: - Плывем рекой. Экипажи отпускаю!

Маша и Соня были вне себя от радости. Николай и Пушкин их поддержали, и лишь мисс Мяттен хранила на лице своем полное безучастие, как бы говоря: "Моего мнения никто не спрашивает, и мне совершенно безразлично, каким путем мы будем возвращаться, лишь бы скоро кончилась эта глупая поездка в какой-то деревянный недостроенный город".

Атаман снарядил для гостей парусно-гребную шлюпку с гребцами-казаками. Шли по реке Аксаю вдоль берега и, пока было светло, любовались разливом, холмами, рощами и виноградниками на бepeгу.

У дачи Орловой сошли на берег. Генералы по-приятельски обнялись и расцеловались. Сразу же оба генерала погрузились в бездну воспоминаний, из которой еще никто не выбирался без посторонней помощи. Молодежь была забыта и развлекалась как могла.

Пушкина вновь начало лихорадить. Хотелось закутаться в плед и, свернувшись калачиком, как он это любил делать, неподвижно лежать. Внимательные глаза Рудыковского сразу же заметили перемену в самочувствии пациента, и он стал пенять Пушкину за то, что тот не послушал его совета и не взял в дорогу шинель. Пушкин болезненно морщил худое лицо и молчал. Ведь доктор был тысячу раз прав!

Генералов выручила из бездны воспоминаний хозяйка, пригласив всех в беседку пить чай.

Уезжали затемно. Звезды красными огоньками качались на воде, а за кормой чернела, погасив звезды, потревоженная полоска воды. Пушкин стоял, прислонившись спиной к мачте. Сырость ложилась на открытую шею, ползла за блузу. Его по-прежнему лихорадило. Не выдержав, он все-таки сказал Рудыковскому:

- Какая пакость эта лихорадка!

В Аксае пришвартовались к причалу в полночь и сразу же отправились спать.

3

Наутро 2 июня, после пилюль Рудыковского, а главное- сна, Пушкин чувствовал себя хорошо и с радостью согласился на поездку в станицу Старочеркасскую, еще совсем недавно бывшую городом Черкасском, столицей донских казаков.

Кареты и коляску отправили аксайской переправой на левый берег. Кучерам и всей прислуге дали наказ ожидать их у станицы Старочеркасской, сами в станицу плыли на шлюпке Доном.

Зеленые берега Дона медленно двигались навстречу им и скрывались за кормой. Кое-где цепочкой высовывались из воды тонкие и острые, словно пики, бледно- желтые прошлогодние стебли камыша, обозначая залитый левый берег. Уцелевшие метелки камыша, как бунчуки, развевались на ветру.

Старочеркасск во время весеннего половодья. 1900 год

Вот и роща на правом берегу, где похоронены, как пояснили им гребцы-казаки, их предки, погибшие при защите Азова от турок. Вскоре показался старый город с видом девятиглавого войскового собора на переднем плане.

- А правда ли, - спросил Пушкин у ближайшего к нему гребца-казака, - что разбойник Степан Разин жил в этой станице?

- Сущая правда, барин. Да не только жил, а и родился тут. Курень, где жил Стенька Разин, и доси стоит целехонек.

- Это любопытно. Непременно надо посмотреть^ А не знаешь ли ты, братец, какую-либо песню про Степана Разина?

- Как не знать? Песен про Разина много сложено, всех и не упомнишь!

- А ты спой, какую лучше знаешь.

- Что ты, барин! Нешто о Разине так-то вот можно петь? Не велено о нем песни играть.

- На лодке, посеред воды, все можно, - не унимался Пушкин. - А генерала ты не бойся, он за песни к атаману тебя не потащит. К тому же, - Пушкин лукаво усмехнулся и, наклонив свою кудрявую голову к казаку, тихонько сказал.: - генерал глуховат.

Казак явно не поверил последнему замечанию, но ему понравились лукавство молодого барина и его, как видно, искренний интерес к песням о Разине, и казак негромко запел песню, как Степан ходил в Астрахань. Пушкин достал из кармана огрызок карандаша и записную книжку, стал записывать. Казак умолк.

- Чего ж ты? - удивился Пушкин. - Продолжай!

- А ты, барин, не пиши.

- Не буду, не буду! - торопливо согласился Пушкин и спрятал в карман книжечку.

Казак расправил закрученные вверх усы и снова запел. Пушкин слушал, шепча слова песни вслед за казаком. Ему подпевали и другие гребцы. Пушкин не выдержал, вновь достал записную книжку и торопливо стал выписывать в нее слова песни. Казак это заметил, но он пел так увлеченно, что уже не прерывал песни и не возражал, что ее записывают. Потом казаки спели песню, как Степан Разин поклонился Волге-матушке головою персидской княжны. Когда шлюпку повернули носом к берегу, умолкли казаки.

В тот год была большая вода, и, хотя она уже пошла на спад, низовые улицы все еще были залиты водой, по улицам бойко плавали казачьи плоскодонки, а по деревянным мосткам на сваях шли пешеходы.

Генерала встречали станичный атаман со старшинами и священник с ктитором собора. Они повели гостей по мосткам в войсковой Воскресенский собор, которым, как видно, очень гордились. Дул крепкий ветер, под мостками и по улице ходили волны, генерал Раевский, обозревая залитую водой низовую часть станицы, воскликнул:

- Истинно донская Венеция!

По дороге к собору атаман рассказывал, что девяти- главый Воскресенский собор заложен в 1706 году и освящен в 1719-м.

- Сам Великий Петр, посетив Черкасск в тысяча семьсот девятом году, своими державными руками положил в стену собора несколько кирпичей и залил их известковым раствором, - рассказывал атаман.

- Осмелюсь добавить, кирпич оный был положен государем в стену алтаря! - вкрадчиво сказал священник, подчеркивая последнее слово и потрясая указательным пальцем поднятой правой руки в широком рукаве подрясника. - А толщина стен собора до двух с половиной аршин! - восторженно сообщал священник.

Старочеркасский Воскресенский собор. Начало XVIII века

В соборе Раевские и Пушкин увидели висевшие на дверях в притворе толстые цепи с замком. Священник пояснил, что это цепи "супостата и богоотступника" Разина.

- Для устрашения паствы и в назидание ослушникам выставлены на всеобщее обозрение, - заключил он и, приложив руку к сердцу, сделал полупоклон генералу, до-вольный своим красноречием.

Пятиярусный позолоченный иконостас собора произвел на всех хорошее впечатление. Священник, указывая на висевшую огромную люстру для зажигания свечей в куполе напротив средних царских врат, пояснял:

- Сие пятиярусное паникадило, яко зрите вы, вывезено нашими храбрыми праотцами из азовской Предтеченской церкви в тысяча шестьсот сорок первом году, когда они оставляли Азов после девяноста трех дней обороны оного от турецкой осады с моря и суши. А всего они владели Азовом, как вам должно быть ведомо, около шести лет, да не помог им царь-батюшка Михаил Федорович...

Атаман незаметно толкну локтем священника в бок, и тот умолк.

Показали гостям подворье атаманов Ефремовых, старинные дома-крепости, Ратинскую церковь на ратинском поле, где собирались и откуда уходили в старину казаки в походы, а теперь на царскую службу. Пушкин внимательно, с большой заинтересованностью слушал все, что рассказывали им атаман и старшина.

Цепи Степана Разина в старочеркасском соборе

Раевские и Пушкин еще в Новочеркасске хорошо были осведомлены, что в этом разжалованном городе сильно уменьшилось население и многие казачьи дома и правительственные здания пошли на снос и перекочевали в новый город. Но еще видны были остатки крепостных стен и бастионов (раскатов), еще дышал майдан у собора казачьей вольницей, еще слышались призывные клики атаманов голытьбы Степана Разина и Кондратия Булавина...

Осмотрев достопримечательности старого города, Раевский раздумчиво, словно про себя, негромко сказал:

- Сей разжалованный город в станицу останется вечно монументом как для русских, так и для иностранных путешественников.

Атаман предложил генералу отобедать у него, но генерал отказался.

- Нам надо торопиться на тот берег, - объяснил он свой отказ. - Там ждут нас наши люди.

- Может быть, на дорогу отведаете казачий каймак?- несмело еще раз предложил атаман.

- Каймак? - живо откликнулся Пушкин и стал скандировать это слово: - Кай-мак, кай-мак... Слово это, несомненно, тюркское^ Что это такое?

- Каймак приготовляется из молока...- стал объяснять атаман, а Пушкин уже говорил Раевскому:

- Николай Николаевич, я полагаю, надо отведать изделие восточной кухни.

Обрадованный поддержкой, атаман повел гостей проулком к своему дому. Подворье атамана оказалось в трех шагах ходьбы, у самого раската с нацеленными на Задонье пушками.

Гости, не заходя в комнаты, расположились на просторном балконе полутораэтажного деревянного дома, куда хозяйка с поклоном внесла на подносе ярко расписанные чашки, наполненные густым слоистым каймаком. Все уселись вокруг стола - кто на лавках, кто на стульях, - а Пушкин ел стоя, опершись левым плечом о резной столб балкона, скрестив, по обыкновению, ноги, обутые в остроконечные башмаки.

- Чудо! - говорил он хозяйке. - Отменный вкус! Петербургские молочницы не знают этого божественного блюда. Каймак! - еще раз повторил он незнакомое ему слово. - Вот вам, генерал, доказательство взаимопроникновения двух языковых стихий - славянской и тюркской - на окраинах государства Российского.

Пушкин был весел, говорил охотно, чуть-чуть иронично и быстрым взглядом осматривал и резные балясины, и кованый сундук, видневшийся через открытую дверь в прихожей куреня, и наряд хозяйки.

Рассказы о посещении Пушкиным донских станиц долго бытовали среди населения тех мест. Эпизод о том, как Пушкин с генералом ели каймак у атамана, мне рассказывал в 1955 году дед Скнарин, которому в то время было 84 года. Фамилию генерала он не помнил.

- Дюжа Пушкину казачий каймак понравился. А вот от обеда генерал отказался. Может, потребовал, а? Как ты думаешь? - спрашивал меня дед.

Дом-крепость торговых казаков Жученковых. 2-я половина XVIII века

Распрощавшись с атаманом и переправившись на левый берег, где их ждали кареты, Раевские и Пушкин выехали на Ставропольский тракт и продолжали свой путь на Кавказ через Махинскую^*, Кагальницкую, Мечетинскую, Егорлыкскую. Двести верст они ехали все еще степью Земли войска Донского, и Николай Николаевич Раевский удивлялся, сколь быстро эта земля из безводной и необитаемой, какой он видел ее два-три десятка лет назад, ныне превратилась в освоенный людьми край с большими селениями и колодцами.

^* (Теперь Ольгинская. )

Дорога была накатанной, ровной. Лошади бежали трусцой, стуча копытами по твердой земле дороги, экипаж мягко покачивало, общего разговора никто не начинал, обмениваясь изредка короткими замечаниями о балках и оврагах, через которые пролегал их путь, о встречных поселениях. Молчал и Пушкин. Ему было так покойно, так хорошо среди этой милой семьи, людей, с которыми и он почувствовал себя счастливым. Он вспоминал проделанный им путь за этот месяц, богатый впечатлениями. Вот он получает 5 мая в Петербурге дорожный паспорт и уже 6 мая выезжает из Петербурга вместе со своим дядькой Никитой Козловым. До Царского Села его провожают лицейские друзья: Антон Дельвиг и Михаил Яковлев. А потом путь через Лугу, Великие Луки, Витебск, Могилев, Чернигов... В середине мая он уже был в Киеве и остановился у генерала Раевского, которому он вручил письмо от его старшей дочери Екатерины.

Какое счастливое поручение дала ему накануне отъезда из Петербурга эта милая Катерина! Не будь этого письма, возможно, он и не заехал бы к Раевским, они не знали бы, что он проехал в Екатеринослав, и, проезжая через город, не разыскали бы его, и не было бы этой поездки на Кавказ. Чувство благодарности Раевским наполняло Пушкина...

Через три с лишним месяца в письме брату Льву Сергеевичу он писал: "Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посреди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нем героя, славу русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою; снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина..."