1820

  Дориде 

 Я верю: я любим; для сердца нужно верить. 
 Нет, милая моя не может лицемерить; 
 Все непритворно в ней: желаний томный жар, 
 Стыдливость робкая, харит бесценный дар, 
 Нарядов и речей приятная небрежность, 
 И ласковых имен младенческая нежность.

             * * *

 Мне бой знаком - люблю я звук мечем; 
 От первых лет поклонник бранной славы, 
 Люблю войны кровавые забавы, 
 И смерти мысль мила душе моей. 
 Во цвете лет свободы верный воин, 
 Перед собой кто смерти не видал, 
 Тот полного веселья не вкушал 
 И милых жен лобзаний не достоин.

  Ты и я 

 Ты богат, я очень беден; 
 Ты прозаик, я поэт; 
 Ты румян, как маков цвет, 
 Я, как смерть, и тощ и бледен. 
 Не имея в век забот, 
 Ты живешь в огромном доме; 
 Я ж средь горя и хлопот 
 Провожу дни на соломе. 
 Ешь ты сладко всякий день, 
 Тянешь вина на свободе, 
 И тебе нередко лень 
 Нужный долг отдать природе; 
 Я же с черствого куска, 
 От воды сырой и пресной 
 Сажен за сто с чердака 
 За нуждой бегу известной. 
 Окружен рабов толпой, 
 С грозным деспотизма взором, 
 Афедрон ты жирный свой 
 Подтираешь коленкором; 
 Я же грешную дыру 
 Не балую детской модой 
 И Хвостова жесткой одой, 
 Хоть и морщуся, да тру.

  Добрый совет 

 Давайте пить и веселиться, 
 Давайте жизнию играть, 
 Пусть чернь слепая суетится, 
 Не нам безумной подражать. 
 Пусть наша ветреная младость 
 Потонет в неге и вине, 
 Пусть изменяющая радость 
 Нам улыбнется хоть во сне. 
 Когда же юность легким дымом 
 Умчит веселья юных дней, 
 Тогда у старости отымем 
 Всё, что отымется у ней.

  Юрьеву 

 Любимец ветреных Лаис, 
 Прелестный баловень Киприды - 
 Умей сносить, мой Адонис, 
 Ее минутные обиды! 
 Она дала красы младой 
 Тебе в удел очарованье, 
 И черный ус, и взгляд живой, 
 Любви улыбку и молчанье. 
 С тебя довольно, милый друг. 
 Пускай, желаний пылких чуждый, 
 Ты поцелуями подруг 
 Не наслаждаешься, что нужды? 
 В чаду веселий городских, 
 На легких играх Терпсихоры 
 К тебе красавиц молодых 
 Летят задумчивые взоры. 
 Увы! язык любви немой, 
 Сей вздох души красноречивый, 
 Быть должен сладок, милый мой, 
 Беспечности самолюбивой. 
 И счастлив ты своей судьбой 
 А я, повеса вечно праздный, 
 Потомок негров безобразный, 
 Взращенный в дикой простоте, 
 Любви не ведая страданий, 
 Я нравлюсь юной красоте 
 Бесстыдным бешенством желаний; 
 С невольным пламенем ланит 
 Украдкой нимфа молодая, 
 Сама себя не понимая, 
 На фавна иногда глядит.

Кишиневские профили. Рисунок Пушкина. 1821

         * * * 

 Увы! зачем она блистает 
 Минутной, нежной красотой? 
 Она приметно увядает 
 Во цвете юности живой... 
 Увянет! Жизнью молодою 
 Не долго наслаждаться ей; 
 Не долго радовать собою 
 Счастливый круг семьи своей, 
 Беспечной, милой остротою 
 Беседы наши оживлять 
 И тихой, ясною душою 
 Страдальца душу услаждать... 
 Спешу в волненье дум тяжелых, 
 Сокрыв уныние мое, 
 Наслушаться речей веселых 
 И наглядеться на нее; 
 Смотрю на все ее движенья, 
 Внимаю каждый звук речей, - 
 И миг единый разлученья 
 Ужасен для души моей.

  К***

 Зачем безвременную скуку 
 Зловещей думою питать 
 И неизбежную разлуку 
 В унынье робком ожидать? 
 И так уж близок день страданья! 
 Один, в тиши пустых полей, 
 Ты будешь звать воспоминанья 
 Потерянных тобою дней! 
 Тогда изгнаньем и могилой, 
 Несчастный! будешь ты готов 
 Купить хоть слово девы милой, 
 Хоть легкий шум ее шагов.

              * * * 

 Мне вас не жаль, года весны моей, 
 Протекшие в мечтах любви напрасной, - 
 Мне вас не жаль, о таинства ночей, 
 Воспетые цевницей сладострастной: 

 Мне вас не жаль, неверные друзья, 
 Венки пиров и чаши круговые, - 
 Мне вас не жаль, изменницы младые, - 
 Задумчивый, забав чуждаюсь я. 

 Но где же вы, минуты умиленья, 
 Младых надежд, сердечной тишины? 
 Где прежний жар и слезы вдохновенья?.. 
 Придите вновь, года моей весны!

           * * *
      Погасло дневное светило; 
 На море синее вечерний пал туман. 
   Шуми, шуми, послушное ветрило, 
 Волнуйся подо мной, угрюмый океан. 
      Я вижу берег отдаленный, 
 Земли полуденной волшебные края; 
 С волненьем и тоской туда стремлюся я, 
      Воспоминаньем упоенный... 
 И чувствую: в очах родились слезы вновь; 
      Душа кипит и замирает; 
 Мечта знакомая вокруг меня летает; 
 Я вспомнил прежних лет безумную любовь, 
 И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило, 
 Желаний и надежд томительный обман... 
   Шуми, шуми, послушное ветрило, 
 Волнуйся подо мной, угрюмый океан. 
 Лети, корабль, неси меня к пределам дальним 
 По грозной прихоти обманчивых морей, 
      Но только не к брегам печальным 
      Туманной родины моей, 
      Страны, где пламенем страстей 
      Впервые чувства разгорались, 
 Где музы нежные мне тайно улыбались, 
      Где рано в бурях отцвела 
      Моя потерянная младость, 
 Где легкокрылая мне изменила радость 
 И сердце хладное страданью предала. 
      Искатель новых впечатлений, 
   Я вас бежал, отечески края; 
   Я вас бежал, питомцы наслаждений, 
 Минутной младости минутные друзья; 
 И вы, наперсницы порочных заблуждений, 
 Которым без любви я жертвовал собой, 
 Покоем, славою, свободой и душой, 
 И вы забыты мной, изменницы младые, 
 Подруги тайные моей весны златыя, 
 И вы забыты мной... Но прежних сердца ран, 
 Глубоких ран любви, ничто не излечило... 
   Шуми, шуми, послушное ветрило, 
 Волнуйся подо мной, угрюмый океан... 

  Дочери Карагеоргия 

      Гроза луны, свободы воин, 
      Покрытый кровию святой, 
 Чудесный твой отец, преступник и герой, 
 И ужаса людей, и славы был достоин. 
      Тебя, младенца, он ласкал 
 На пламенной груди рукой окровавленной; 
      Твоей игрушкой был кинжал, 
      Братоубийством изощренный... 
 Как часто, возбудив свирепой мести жар, 
 Он, молча, над твоей невинной колыбелью 
 Убийства нового обдумывал удар - 
 И лепет твой внимал, и не был чужд веселью... 
 Таков был: сумрачный, ужасный до конца... 
 Но ты, прекрасная, ты бурный век отца 
 Смиренной жизнию пред небом искупила: 
      С могилы грозной к небесам 
      Она, как сладкий фимиам, 
 Как чистая любви молитва, восходила.

  Черная шаль 

 Гляжу, как безумный, на черную шаль, 
 И хладную душу терзает печаль. 

 Когда легковерен и молод я был, 
 Младую гречанку я страстно любил; 

 Прелестная дева ласкала меня, 
 Но скоро я дожил до черного дня. 

 Однажды я созвал веселых гостей; 
 Ко мне постучался презренный еврей; 

 "С тобою пируют (шепнул он) друзья; 
 Тебе ж изменила гречанка твоя". 

 Я дал ему злата и проклял его 
 И верного позвал раба моего. 

 Мы вышли; я мчался на быстром коне; 
 И кроткая жалость молчала во мне. 

 Едва я завидел гречанки порог, 
 Глаза потемнели, я весь изнемог... 

 В покой отдаленный вхожу я один... 
 Неверную деву лобзал армянин. 

 Не взвидел я света; булат загремел... 
 Прервать поцелуя злодей не успел. 

 Безглавое тело я долго топтал 
 И молча на деву, бледнея, взирал. 

 Я помню моленья... текущую кровь... 
 Погибла гречанка, погибла любовь! 

 С главы ее мертвой сняв черную шаль, 
 Отер я безмолвно кровавую сталь. 

 Мой раб, как настала вечерняя мгла, 
 В дунайские волны их бросил тела. 

 С тех пор не целую прелестных очей, 
 С тех пор я не знаю веселых ночей. 

 Гляжу, как безумный, на черную шаль, 
 И хладную душу терзает печаль.

  Нереида 

 Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду, 
 На утренней заре я видел Нереиду. 
 Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть: 
 Над ясной влагою полубогиня грудь 
 Младую, белую как лебедь, воздымала 
 И пену из власов струею выжимала.

             * * *

 Редеет облаков летучая гряда; 
 Звезда печальная, вечерняя звезда, 
 Твой луч осеребрил увядшие равнины, 
 И дремлющий залив, и черных скал вершипы; 
 Люблю твой слабый свет в небесной вышине: 
 Он думы разбудил, уснувшие во мне. 
 Я помню твой восход, знакомое светило, 
 Над мирною страной, где все для сердца мило, 
 Где стройны тополи в долинах вознеслись, 
 Где дремлет нежный мирт и темный кипарис, 
 И сладостно шумят полуденные волны. 
 Там некогда в горах, сердечной думы полный, 
 Над морем я влачил задумчивую лень, 
 Когда на хижины сходила ночи тень - 
 И дева юная во мгле тебя искала 
 И именем своим подругам называла.

  К портрету Чаадаева 

 Он вышней волею небес 
 Рожден в оковах службы царской; 
 Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, 
 А здесь он - офицер гусарской.

  К Портрету Вяземского 

 Судьба свои дары явить желала в нем, 
 В счастливом баловне соединив ошибкой 
 Богатство, знатный род - с возвышенным умом 
 И простодушие с язвительной улыбкой.

  На Аракчеева 

 Всей России притеснитель, 
 Губернаторов мучитель 
 И Совета он учитель, 
 А царю он - друг и брат. 
 Полон злобы, полон мести, 
 Без ума, без чувств, без чести, 
 Кто ж он? Преданный без лести, 
 <- - -> грошевой солдат.

  Записка к Жуковскому 

 Штабс-капитану, Гете, Грею, 
 Томсону, Шиллеру привет! 
 Им поклониться честь имею, 
 Но сердцем истинно жалею, 
 Что никогда их дома нет.

             * * * 

 Аптеку позабудь ты для венков лавровых 
 И не мори больных, но усыпляй здоровых.

             * * * 

 Когда б писать ты начал сдуру, 
 Тогда б наверно ты пролез 
 Сквозь нашу тесную цензуру, 
 Как внидешь в царствие небес.

  На Каченовского 

 Хаврониос! ругатель закоснелый, 
 Во тьме, в пыли, в презренье поседелый, 
 Уймись, дружок! к чему журнальный шум 
 И пасквилей томительная тупость? 
 Затейник зол, с улыбкой скажет глупость. 
 Невежда глуп, зевая, скажет ум.

           * * * 

 Как брань тебе не надоела? 
 Расчет короток мой с тобой: 
 Ну, так! я празден, я без дела, 
 А ты бездельник деловой.

  Эпиграмма 
 (на гр. Ф. И. Толстого) 

 В жизни мрачной и презренной 
 Был он долго погружен, 
 Долго все концы вселенной 
 Осквернял развратом он. 
 Но, исправясь понемногу, 
 Он загладил свой позор, 
 И теперь он - слава богу - 
 Только что картежный вор.