1821

  Земля и море 

 Когда по синеве морей 
 Зефир скользит и тихо веет 
 В ветрила гордых кораблей 
 И челны на волнах лелеет; 
 Забот и дум слагая груз, 
 Тогда ленюсь я веселее - 
 И забываю песни муз: 
 Мне моря сладкий шум милее. 
 Когда же волны по брегам 
 Ревут, кипят и пеной плещут, 
 И гром гремит по небесам, 
 И молнии во мраке блещут, - 
 Я удаляюсь от морей 
 В гостеприимные дубровы; 
 Земля мне кажется верней, 
 И жалок мне рыбак суровый: 
 Живет на утлом он челне, 
 Игралище слепой пучины. 
 А я в надежной тишине 
 Внимаю шум ручья долины.

  Красавица перед зеркалом 

 Взгляни на милую, когда свое чело 
 Она пред зеркалом цветами окружает, 
 Играет локоном - и верное стекло 
 Улыбку, хитрый взор и гордость отражает.

  Муза 

 В младенчестве моем она меня любила 
 И семиствольную цевницу мне вручила. 
 Она внимала мне с улыбкой - и слегка, 
 По звонким скважинам пустого тростника, 
 Уже наигрывал я слабыми перстами 
 И гимны важные, внушенные богами, 
 И песни мирные фригийских пастухов. 
 С утра до вечера в немой тени дубов 
 Прилежно я внимал урокам девы тайной, 
 И, радуя меня наградою случайной, 
 Откинув локоны от милого чела, 
 Сама из рук моих свирель она брала. 
 Тростник был оживлен божественным дыханьем 
 И сердце наполнял святым очарованьем.

         * * * 

 Я пережил свои желанья, 
 Я разлюбил свои мечты; 
 Остались мне одни страданья, 
 Плоды сердечной пустоты. 

 Под бурями судьбы жестокой 
 Увял цветущий мой венец - 
 Живу печальный, одинокой, 
 И жду: придет ли мой конец? 

 Так, поздним хладом пораженный, 
 Как бури слышен зимний свист, 
 Один - на ветке обнаженной 
 Трепещет запоздалый лист!..

  Война 

      Война! Подъяты наконец, 
      Шумят знамена бранной чести! 
    Увижу кровь, увижу праздник мести; 
 Засвищет вкруг меня губительный свинец. 
      И сколько сильных впечатлений 
      Для жаждущей души моей! 
      Стремленье бурных ополчений, 
      Тревоги стана, звук мечей, 
      И в роковом огне сражений 
      Паденье ратных и вождей! 
      Предметы гордых песнопений 
      Разбудят мой уснувший гений! - 
 Все ново будет мне: простая сень шатра, 
    Огни врагов, их чуждое взыванье, 
 Вечерний барабан, гром пушки, визг ядра 
      И смерти грозной ожиданье. 
 Родишься ль ты во мне, слепая славы страсть, 
 Ты, жажда гибели, свирепый жар героев? 
 Венок ли мне двойной достанется на часть, 
 Кончину ль темную судил мне жребий боев? 
 И все умрет со мной: надежды юных дней, 
 Священный сердца жар, к высокому стремленье, 
 Воспоминание и брата и друзей, 
 И мыслей творческих напрасное волненье, 
 И ты, и ты, любовь!.. Ужель ни бранный шум, 
 Ни ратные труды, ни ропот гордой славы, 
 Ничто не заглушит моих привычных дум. 
      Я таю, жертва злой отравы: 
 Покой бежит меня, нет власти над собой, 
 И тягостная лень душою овладела... 
      Что ж медлит ужас боевой? 
 Что ж битва первая еще не закипела?

  Дельвигу 

 Друг Дельвиг, мой парнасский брат, 
 Твоей я прозой был утешен, 
 Но признаюсь, барон, я грешен: 
 Стихам я больше был бы рад. 
 Ты знаешь сам: в минувши годы 
 Я на брегу парнасских вод 
 Любил марать поэмы, оды, 
 И даже зрел меня народ 
 На кукольном театре моды. 
 Бывало, что ни напишу, 
 Все для иных не Русью пахнет; 
 Об чем цензуру ни прошу, 
 Ото всего Тнмковский ахнет. 
 Теперь едва, едва дышу! 
 От воздержанья муза чахнет, 
 И редко, редко с ней грешу. 
 К неверной славе я хладею; 
 И по привычке лишь одной 
 Лениво волочусь за нею, 
 Как муж за гордою женой. 
 Я позабыл ее обеты, 
 Одна свобода мой кумир, 
 Но все люблю, мои поэты, 
 Счастливый голос ваших лир. 
 Так точно, позабыв сегодня 
 Проказы младости своей, 
 Глядит с улыбкой ваша сводня 
 На шашни молодых <- - - >.

  Из письма к Гнедичу 

 В стране, где Юлией венчанный 
 И хитрым Августом изгнанный 
 Овидий мрачны дни влачил, 
 Где элегическую лиру 
 Глухому своему кумиру 
 Он малодушно посвятил. 
 Далече северной столицы 
 Забыл я вечный ваш туман, 
 И вольный глас моей цевницы 
 Тревожит сонных молдаван. 
 Все тот же я - как был и прежде; 
 С поклоном не хожу к невежде, 
 С Орловым спорю, мало пью, 
 Октавию - в слепой надежде - 
 Молебнов лести не пою. 
 И дружбе легкие посланья 
 Пишу без строгого старанья. 
 Ты, коему судьба дала 
 И смелый ум и дух высокой, 
 И важным песням обрекла, 
 Отраде жизни одинокой; 
 О ты, который воскресил 
 Ахилла призрак величавый, 
 Гомера музу нам явил 
 И смелую певицу славы 
 От звонких уз освободил, - 
 Твой глас достиг уединенья, 
 Где я сокрылся от гоненья 
 Ханжи и гордого глупца, 
 И вновь он оживил певца, 
 Как сладкий голос вдохновенья. 
 Избранник Феба! твой привет. 
 Твои хвалы мне драгоценны; 
 Для муз и дружбы жив поэт. 
 Его враги ему презренны - 
 Он музу битвой площадной 
 Не унижает пред народом; 
 И поучительной лозой 
 Зоила хлещет - мимоходом.

  Кинжал 

      Лемносский бог тебя сковал 
      Для рук бессмертной Немезиды, 
 Свободы тайный страж, карающий кинжал, 
 Последний судия позора и обиды. 
 
 Где Зевса гром молчит, где дремлет меч закона, 
    Свершитель ты проклятий и надежд, 
      Ты кроешься под сенью трона, 
      Под блеском праздничных одежд. 
 
    Как адский луч, как молния богов, 
 Немое лезвие злодею в очи блещет, 
      И, озираясь, он трепещет 
         Среди своих пиров. 
 
 Везде его найдет удар нежданный твой: 
 На суше, на морях, во храме, под шатрами, 
      За потаенными замками, 
      На ложе сна, в семье родной. 

 Шумит под Кесарем заветный Рубикон, 
 Державный Рим упал, главой поник закон; 
      Но Брут восстал вольнолюбивый: 
 Ты Кесаря сразил - и, мертв, объемлет он 
      Помпея мрамор горделивый. 

 Исчадье мятежей подъемлет злобный крик: 
      Презренный, мрачный и кровавый, 
      Над трупом вольности безглавой 
      Палач уродливый возник. 

 Апостол гибели, усталому Аиду 
      Перстом он жертвы назначал, 
      Но вышний суд ему послал 
      Тебя и деву Эвмениду. 

 О юный праведник, избранник роковой, 
      О Занд, твой век угас на плахе; 
      Но добродетели святой 
      Остался глас в казненном прахе. 

 В твоей Германии ты вечной тенью стал, 
      Грозя бедой преступной силе - 
      И на торжественной могиле 
      Горит без надписи кинжал.

  В. Л. Давыдову 

   Меж тем как генерал Орлов - 
 Обритый рекрут Гименея - 
 Священной страстью пламенея, 
 Под меру подойти готов; 
 Меж тем как ты, проказник умный, 
 Проводишь ночь в беседе шумной, 
 И за бутылками аи 
 Сидят Раевские мои, 
 Когда везде весна младая 
 С улыбкой распустила грязь, 
 И с горя на брегах Дуная 
 Бунтует наш безрукий князь... 
 Тебя, Раевских и Орлова, 
 И память Каменки любя, - 
 Хочу сказать тебе два слова 
 Про Кишинев и про себя. 

   На этих днях, среди собора, 
 Митрополит, седой обжора, 
 Перед обедом невзначай 
 Велел жить долго всей России 
 И с сыном птички и Марии 
 Пошел христосоваться в рай... 
 Я стал умен, я лицемерю - 
 Пощусь, молюсь и твердо верю, 
 Что бог простит мои грехи, 
 Как государь мои стихи. 
 Говеет Инзов, и намедни 
 Я променял парнасски бредни 
 И лиру, грешный дар судьбы, 
 На часослов и на обедни, 
 Да на сушеные грибы. 
 Однако ж гордый мой рассудок 
 Мое раскаянье бранит, 
 А мой ненабожный желудок 
 "Помилуй, братец, - говорит, - 
 Еще когда бы кровь Христова 
 Была хоть, например, лафит... 
 Иль кло-д-вужо, тогда б ни слова, 
 А то - подумай, как смешно! - 
 С водой молдавское вино". 
 Но я молюсь - и воздыхаю... 
 Крещусь, не внемлю сатане... 
 А все невольно вспоминаю, 
 Давыдов, о твоем вине... 

   Вот эвхаристия другая, 
 Когда и ты, и милый брат, 
 Перед камином надевая 
 Демократический халат, 
 Спасенья чашу наполняли 
 Беспенной, мерзлою струей 
 И за здоровье тех и той 
 До дна, до капли выпивали!.. 
 Но те в Неаполе шалят, 
 А та едва ли там воскреснет... 
 Народы тишины хотят, 
 И долго их ярем не треснет. 
 Ужель надежды луч исчез? 
 Но нет! - мы счастьем насладимся, 
 Кровавой чаши причастимся - 
 И я скажу: Христос воскрес.

В. Л. Давыдов. Рисунок Пушкина. 1821

  Дева 

 Я говорил тебе: страшися девы милой! 
 Я знал, она сердца влечет невольной силой. 
 Неосторожный друг! я знал, нельзя при ней 
 Иную замечать, иных искать очей. 
 Надежду потеряв, забыв измены сладость, 
 Пылает близ нее задумчивая младость; 
 Любимцы счастия, наперсники судьбы 
 Смиренно ей несут влюбленные мольбы; 
 Но дева гордая их чувства ненавидит 
 И, очи опустив, не внемлет и не видит.

  Катенину 

 Кто мне пришлет ее портрет, 
 Черты волшебницы прекрасной? 
 Талантов обожатель страстный, 
 Я прежде был ее поэт. 
 С досады, может быть, неправой, 
 Когда одна в дыму кадил 
 Красавица блистала славой. 
 Я свистом гимны заглушил. 
 Погибни злобы миг единый, 
 Погибни лиры ложный звук: 
 Она виновна, милый друг, 
 Пред Селименой и Моиной. 
 Так легкомысленной душой, 
 О боги! смертный вас поносит; 
 Но вскоре трепетной рукой 
 Вам жертвы новые приносит.

  Чаадаеву 

   В стране, где я забыл тревоги прежних лет, 
 Где прах Овидиев пустынный мой сосед, 
 Где слава для меня предмет заботы малой, 
 Тебя недостает душе моей усталой. 
 Врагу стеснительных условий и оков, 
 Не трудно было мне отвыкнуть от пиров, 
 Где праздный ум блестит, тогда как сердце дремлет, 
 И правду пылкую приличий хлад объемлет. 
 Оставя шумный круг безумцев молодых, 
 В изгнании моем я не жалел об них; 
 Вздохнув, оставил я другие заблужденья, 
 Врагов моих предал проклятию забвенья, 
 И, сети разорвав, где бился я в плену, 
 Для сердца новую вкушаю тишину. 
 В уединении мой своенравный гений 
 Познал и тихий труд, и жажду размышлений. 
 Владею днем моим; с порядком дружен ум; 
 "Учусь удерживать вниманье долгих дум; 
 Ищу вознаградить в объятиях свободы 
 Мятежной младостью утраченные годы 
 И в просвещении стать с веком наравне. 
 Богини мира, вновь явились музы мне 
 И независимым досугам улыбнулись; 
 Цевницы брошенной уста мои коснулись; 
 Старинный звук меня обрадовал - и вновь 
 Пою мои мечты, природу и любовь, 
 И дружбу верную, и милые предметы, 
 Пленявшие меня в младенческие леты, 
 В те дни, когда, еще не знаемый никем, 
 Не зная ни забот, ни цели, ни систем, 
 Я пеньем оглашал приют забав и лени 
 И царскосельские хранительные сени. 

   Но дружбы нет со мной. Печальный, вижу я 
 Лазурь чужих небес, полдневные края; 
 Ни музы, ни труды, ни радости досуга - 
 Ничто не заменит единственного друга. 
 Ты был целителем моих душевных сил; 
 О неизменный друг, тебе я посвятил 
 И краткий век, уже испытанный судьбою, 
 И чувства - может быть спасенные тобою! 
 Ты сердце знал мое во цвете юных дней; 
 Ты видел, как потом в волнении страстей 
 Я тайно изнывал, страдалец утомленный; 
 В минуту гибели над бездной потаенной 
 Ты поддержал меня недремлющей рукой; 
 Ты другу заменил надежду и покой; 
 Во глубину души вникая строгим взором, 
 Ты оживлял ее советом иль укором; 
 Твой жар воспламенял к высокому любовь; 
 Терпенье смелое во мне рождалось вновь; 
 Уж голос клеветы не мог меня обидеть, 
 Умел я презирать, умея ненавидеть. 
 Что нужды было мне в торжественном суде 
 Холопа знатного, невежды при звезде, 
 Или философа, который в прежни лета 
 Развратом изумил четыре части света, 
 Но, просветив себя, загладил свой позор: 
 Отвыкнул от вина и стал картежный вор? 
 Оратор Лужников, никем не замечаем, 
 Мне мало досаждал своим безвредным лаем. 
 Мне ль было сетовать о толках шалунов, 
 О лепетанье дам, зоилов и глупцов 
 И сплетней разбирать игривую затею. 
 Когда гордиться мог я дружбою твоею? 
 Благодарю богов: прешел я мрачный путь; 
 Печали ранние мою теснили грудь; 
 К печалям я привык, расчелся я с судьбою 
 И жизнь перенесу стоической душою. 
 
   Одно желание: останься ты со мной! 
 Небес я не томил молитвою другой. 
 О скоро ли, мой друг, настанет срок разлуки? 
 Когда соединим слова любви и руки? 
 Когда услышу я сердечный твой привет?.. 
 Как обниму тебя! Увижу кабинет, 
 Где ты всегда мудрец, а иногда мечтатель 
 И ветреной толпы бесстрастный наблюдатель. 
 Приду, приду я вновь, мой милый домосед, 
 С тобою вспоминать беседы прежних лет, 
 Младые вечера, пророческие споры, 
 Знакомых мертвецов живые разговоры; 
 Поспорим, перечтем, посудим, побраним, 
 Вольнолюбивые надежды оживим, 
 И счастлив буду я; но только, ради бога, 
 Гони ты Шепинга от нашего порога.

              * * * 

 Кто видел край, где роскошью природы 
 Оживлены дубравы и луга, 
 Где весело шумят и блещут воды 
 И мирные ласкают берега, 
 Где на холмы под лавровые своды 
 Не смеют лечь угрюмые снега? 
 Скажите мне: кто видел край прелестный, 
 Где я любил, изгнанник неизвестный? 

 Златой предел! любимый край Эльвины, 
 К тебе летят желания мои! 
 Я помню скал прибрежные стремнины, 
 Я помню вод веселые струи, 
 И тень, и шум, и красные долины, 
 Где в тишине простых татар семьи 
 Среди забот я с дружбою взаимной 
 Под кровлею живут гостеприимной. 

 Все живо там, все там очей отрада, 
 Сады татар, селенья, города; 
 Отражена волнами скал громада, 
 В морской дали теряются суда, 
 Янтарь висит на лозах винограда; 
 В лугах шумят бродящие стада... 
 И зрит пловец - могила Митридата 
 Озарена сиянием заката. 

 И там, где мирт шумит над падшей урной, 
 Увижу ль вновь сквозь темные леса 
 И своды скал, и моря блеск лазурный, 
 И ясные, как радость, небеса? 
 Утихнет ли волненье жизни бурной? 
 Минувших лет воскреснет ли краса? 
 Приду ли вновь под сладостные тени 
 Душой уснуть на лоне мирной лени?

  Дионея 

 Хромид в тебя влюблен; он молод, и не раз 
 Украдкою вдвоем мы замечали вас; 
 Ты слушаешь его, в безмолвии краснея; 
 Твой взор потупленный желанием горит, 
    И долго после, Дионея, 
 Улыбку нежную лицо твое хранит.

         * * * 

 Вот муза, резвая болтунья, 
 Которую ты столь любил. 
 Раскаялась моя шалунья, 
 Придворный тон ее пленил; 
 Ее всевышний осенил 
 Своей небесной благодатью - 
 Она духовному занятью 
 Опасной жертвует игрой. 
 Не удивляйся, милый мой, 
 Ее израильскому платью, - 
 Прости ей прежние грехи 
 И под заветною печатью 
 Прими опасные стихи.

  Генералу Пущину 

 В дыму, в крови, сквозь тучи стрел 
      Теперь твоя дорога; 
 Но ты предвидишь свой удел, 
      Грядущий наш Квирога! 
 И скоро, скоро смолкнет брань 
      Средь рабского народа, 
 Ты молоток возьмешь во длань 
      И воззовешь: свобода! 
 Хвалю тебя, о верный брат! 
      О каменщик почтенный! 
 О Кишинев, о темный град! 
      Ликуй, им просвещенный!

                * * * 

 Умолкну скоро я!.. Но если в день печали 
 Задумчивой игрой мне струны отвечали; 
 Но если юноши, внимая молча мне, 
 Дивились долгому любви моей мученью; 
 Но если ты сама, предавшись умиленью, 
 Печальные стихи твердила в тишине 
 И сердца моего язык любила страстный... 
 Но если я любим... позволь, о милый друг, 
 Позволь одушевить прощальный лиры звук 
 Заветным именем любовницы прекрасной!.. 
 Когда меня навек обымет смертный сон, 
 Над урною моей промолви с умиленьем: 
 Он мною был любим, он мне был одолжен 
 И песен и любви последним вдохновеньем.

                * * * 

 Мой друг, забыты мной следы минувших лет 
 И младости моей мятежное теченье. 
 Не спрашивай меня о том, чего уж нет, 
 Что было мне дано в печаль и в наслажденье, 
      Что я любил, что изменило мне. 
 Пускай я радости вкушаю не вполне; 
 Но ты, невинная! ты рождена для счастья. 
 Беспечно верь ему, летучий миг лови: 
 Душа твоя жива для дружбы, для любви, 
      Для поцелуев сладострастья; 
 Душа твоя чиста; унынье чуждо ей; 
 Светла, как ясный день, младенческая совесть. 
 К чему тебе внимать безумства и страстей 
      Незанимательную повесть? 
 Она твой тихий ум невольно возмутит; 
 Ты слезы будешь лить, ты сердцем содрогнешься; 
 Доверчивой души беспечность улетит, 
 И ты моей любви... быть может, ужаснешься. 
 Быть может, навсегда... Нет, милая моя, 
 Лишиться я боюсь последних наслаждений. 
 Не требуй от меня опасных откровений: 
 Сегодня я люблю, сегодня счастлив я.

  Гроб юноши 

                 Сокрылся он, 
 Любви, забав питомец нежный; 
 Кругом его глубокий сон 
 И хлад могилы безмятежной... 

   Любил он игры наших дев, 
 Когда весной в тени дерев 
 Они кружились на свободе; 
 Но нынче в резвом хороводе 
 Не слышен уж его припев. 

   Давно ли старцы любовались 
 Его веселостью живой, 
 Полупечально улыбались 
 И говорили меж собой: 
 "И мы любили хороводы, 
 Блистали также в нас умы; 
 Но погоди: приспеют годы, 
 И будешь то, что ныне мы; 
 Как нам, о мира гость игривый, 
 Тебе постынет белый свет; 
 Теперь играй..." Но старцы живы, 
 А он увял во цвете лет, 
 И без него друзья пируют, 
 Других уж полюбить успев; 
 Уж редко, редко именуют 
 Его в беседе юных дев. 
 Из милых жен, его любивших, 
 Одна, быть может, слезы льет 
 И память радостей почивших 
 Привычной думою зовет... 
 К чему?.. 
        Над ясными водами 
 Гробницы мирною семьей 
 Под наклоненными крестами 
 Таятся в роще вековой. 
 Там, на краю большой дороги, 
 Где липа старая шумит, 
 Забыв сердечные тревоги, 
 Наш бедный юноша лежит... 

   Напрасно блещет луч денницы, 
 Иль ходит месяц средь небес, 
 И вкруг бесчувственной гробницы 
 Ручей журчит и шепчет лес; 
 Напрасно утром за малиной 
 К ручью красавица с корзиной 
 Идет и в холод ключевой 
 Пугливо ногу опускает: 
 Ничто его не вызывает 
 Из мирной сени гробовой...

Наполеон. Рисунок Пушкина. 1822-1923

  Наполеон 

 Чудесный жребий совершился: 
 Угас великий человек. 
 В неволе мрачной закатился 
 Наполеона грозный век. 
 Исчез властитель осужденный, 
 Могучий баловень побед, 
 И для изгнанника вселенной 
 Уже потомство настает. 

 О ты, чьей памятью кровавой 
 Мир долго, долго будет ноли, 
 Приосенен твоею славой, 
 Почий среди пустынных волн... 
 Великолепная могила! 
 Над урной, где твой прах лежит, 
 Народов ненависть почила 
 И луч бессмертия горит. 

 Давно ль орлы твои летали 
 Над обесславленной землей? 
 Давно ли царства упадали 
 При громах силы роковой; 
 Послушны воле своенравной, 
 Бедой шумели знамена, 
 И налагал ярем державный 
 Ты на земные племена? 

 Когда надеждой озаренный 
 От рабства пробудился мир, 
 И галл десницей разъяренной 
 Низвергнул ветхий свой кумир; 
 Когда на площади мятежной 
 Во прахе царский труп лежал, 
 И день великий, неизбежный - 
 Свободы яркий день вставал, - 

 Тогда в волненье бурь народных 
 Предвидя чудный свой удел, 
 В его надеждах благородных 
 Ты человечество презрел. 
 В свое погибельное счастье 
 Ты дерзкой веровал душой, 
 Тебя пленяло самовластье 
 Разочарованной красой. 

 И обновленного народа 
 Ты буйность юную смирил, 
 Новорожденная свобода, 
 Вдруг онемев, лишилась сил; 
 Среди рабов до упоенья 
 Ты жажду власти утолил, 
 Помчал к боям их ополченья, 
 Их цепи лаврами обвил. 

 И Франция, добыча славы, 
 Плененный устремила взор, 
 Забыв надежды величавы, 
 На свой блистательный позор. 
 Ты вел мечи на пир обильный; 
 Все пало с шумом пред тобой: 
 Европа гибла - сон могильный 
 Носился над ее главой. 

 И се, в величии постыдном 
 Ступил на грудь ее колосс. 
 Тильзит!.. (при звуке сем обидном 
 Теперь не побледнеет росс) - 
 Тильзит надменного героя 
 Последней славою венчал, 
 Но скучный мир, но хлад покоя 
 Счастливца душу волновал. 

 Надменный! кто тебя подвигнул? 
 Кто обуял твой дивный ум? 
 Как сердца русских не постигнул 
 Ты с высоты отважных дум? 
 Великодушного пожара 
 Не предузнав, уж ты мечтал, 
 Что мира вновь мы ждем, как дара; 
 Но поздно русских разгадал... 

 Россия, бранная царица, 
 Воспомни древние права! 
 Померкни, солнце Австерлица! 
 Пылай, великая Москва! 
 Настали времена другие, 
 Исчезни, краткий наш позор! 
 Благослови Москву, Россия! 
 Война по гроб - наш договор! 

 Оцепенелыми руками 
 Схватив железный свой венец, 
 Он бездну видит пред очами, 
 Он гибнет, гибнет наконец. 
 Бежат Европы ополченья! 
 Окровавленные снега 
 Провозгласили их паденье, 
 И тает с ними след врага. 

 И все, как буря, закипело; 
 Европа свой расторгла плен; 
 Во след тирану полетело, 
 Как гром, проклятие племен. 
 И длань народной Немезиды 
 Подъяту видит великан: 
 И до последней все обиды 
 Отплачены тебе, тиран! 

 Искуплены его стяжанья 
 И зло воинственных чудес 
 Тоскою душного изгнанья 
 Под сенью чуждою небес. 
 И знойный остров заточенья 
 Полнощный парус посетит, 
 И путник слово примиренья 
 На оном камне начертит, 

 Где, устремив на волны очи, 
 Изгнанник помнил звук мечей, 
 И льдистый ужас полуночи, 
 И небо Франции своей; 
 Где иногда, в своей пустыне 
 Забыв войну, потомство, трон, 
 Один, один о милом сыне 
 В унынье горьком думал он. 

 Да будет омрачен позором 
 Тот малодушный, кто в сей день 
 Безумным возмутит укором 
 Его развенчанную тень! 
 Хвала! он русскому народу 
 Высокий жребий указал 
 И миру вечную свободу 
 Из мрака ссылки завещал.

А. К. Ипсиланти, К. Занд, Марат, Лувель. Рисунок Пушкина. 1821

                * * * 

 Гречанка верная! не плачь, - он пал героем, 
      Свинец врага в его вонзился грудь. 
 Не плачь - не ты ль сама ему пред первым боем 
      Назначила кровавый чести путь? 
 Тогда, тяжелую предчувствуя разлуку, 
 Супруг тебе простер торжественную руку, 
 Младенца своего в слезах благословил, 
 Но знамя черное свободой восшумело. 
 Как Лристогитон, он миртом меч обвил, 
 Он в сечу ринулся - и, падши, совершил 
          Великое, святое дело. 

  К Овидию 

   Овидий, я живу близ тихих берегов, 
 Которым изгнанных отеческих богов 
 Ты никогда принес и пепел свой оставил. 
 Твой безотрадный плач места сии прославил; 
 И лиры нежный глас еще не онемел; 
 Еще твоей молвой наполнен сей предел. 
 Ты живо впечатлел в моем воображенье 
 Пустыню мрачную, поэта заточенье, 
 Туманный свод небес, обычные снега 
 И краткой теплотой согретые луга. 
 Как часто, увлечен унылых струн игрою, 
 Я сердцем следовал, Овидий, за тобою! 
 Я видел твой корабль игралищем валов 
 И якорь, верженный близ диких берегов, 
 Где ждет певца любви жестокая награда. 
 Там нивы без теней, холмы без винограда; 
 Рожденные в снегах для ужасов войны, 
 Там хладной Скифии свирепые сыны, 
 За Истром утаясь, добычи ожидают 
 И селам каждый миг набегом угрожают. 
 Преграды нет для них: в волнах они плывут 
 И по льду звучному бестрепетно идут. 
 Ты сам (дивись, Назон, дивись судьбе превратной!), 
 Ты, с юных лет презрев волненье жизни ратной, 
 Привыкнув розами венчать свои власы 
 И в неге провождать беспечные часы, 
 Ты будешь принужден взложить и шлем тяжелый, 
 И грозный меч хранить близ лиры оробелой. 
 Ни дочерь, ни жена, ни верный сонм друзей, 
 Ни музы, легкие подруги прежних дней, 
 Изгнанного певца не усладят печали. 
 Напрасно грации стихи твои венчали, 
 Напрасно юноши их помнят наизусть: 
 Ни слава, ни лета, ни жалобы, ни грусть, 
 Ни песни робкие Октавия не тронут; 
 Дни старости твоей в забвении потонут. 
 Златой Италии роскошный гражданин, 
 В отчизне варваров безвестен и один, 
 Ты звуков родины вокруг себя не слышишь; 
 Ты в тяжкой горести далекой дружбе пишешь: 
 "О, возвратите мне священный град отцов 
 И тени мирные наследственных садов! 
 О други, Августу мольбы мои несите, 
 Карающую длань слезами отклоните, 
 Но если гневный бог досель неумолим 
 И век мне не видать тебя, великий Рим, - 
 Последнею мольбой смягчая рок ужасный, 
 Приближьте хоть мой гроб к Италии прекрасной!" 
 Чье сердце хладное, презревшее харит, 
 Твое уныние и слезы укорит? 
 Кто в грубой гордости прочтет без умиленья 
 Сии элегии, последние творенья, 
 Где ты свой тщетный стон потомству передал? 

   Суровый славянин, я слез не проливал, 
 Но понимаю их; изгнанник самовольный, 
 И светом, и собой, и жизнью недовольный, 
 С душой задумчивой, я ныне посетил 
 Страну, где грустный век ты некогда влачил. 
 Здесь, оживив тобой мечты воображенья, 
 Я повторил твои, Овидий, песнопенья 
 И их печальные картины поверял; 
 Но взор обманутым мечтаньям изменял. 
 Изгнание твое пленяло втайне очи, 
 Привыкшие к снегам угрюмой полуночи. 
 Здесь долго светится небесная лазурь; 
 Здесь кратко царствует жестокость зимних бурь. 
 На скифских берегах переселенец новый, 
 Сын юга, виноград блистает пурпуровый. 
 Уж пасмурный декабрь на русские луга 
 Слоями расстилал пушистые снега; 
 Зима дышала там - а с вешней теплотою 
 Здесь солнце ясное катилось надо мною; 
 Младою зеленью пестрел увядший луг; 
 Свободные поля взрывал уж ранний плуг; 
 Чуть веял ветерок, под вечер холодея; 
 Едва прозрачный лед, над озером тускнея, 
 Кристаллом покрывал недвижные струи. 
 Я вспомнил опыты несмелые твои, 
 Сей день, замеченный крылатым вдохновеньем, 
 Когда ты в первый раз вверял с недоуменьем 
 Шаги свои волнам, окованным зимой... 
 И по льду новому, казалось, предо мной 
 Скользила тень твоя, и жалобные звуки 
 Неслися издали, как томный стон разлуки. 

   Утешься; не увял Овидиев венец! 
 Увы, среди толпы затерянный певец, 
 Безвестен буду я для новых поколений, 
 И, жертва темная, умрет мой слабый гений 
 С печальной жизнию, с минутного молвой... 
 Но если, обо мне потомок поздний мой 
 Узнав, придет искать в стране сей отдаленной 
 Близ праха славного мой след уединенный - 
 Брегов забвения оставя хладну сень, 
 К нему слетит моя признательная тень, 
 И будет мило мне его воспоминанье. 
 Да сохранится же заветное преданье: 
 Как ты, враждующей покорствуя судьбе, 
 Не славой - участью я равен был тебе. 
 Здесь, лирой северной пустыни оглашая, 
 Скитался я в те дни, как на брега Дуная 
 Великодушный грек свободу вызывал, 
 И ни единый друг мне в мире не внимал; 
 Но чуждые холмы, поля, и рощи сонны, 
 И музы мирные мне были благосклонны.

  Приметы 

 Старайся наблюдать различные приметы: 
 Пастух и земледел в младенческие леты, 
 Взглянув на небеса, на западную тень, 
 Умеют уж предречь и ветр, и ясный день, 
 И майские дожди, младых полей отраду, 
 И мразов ранний хлад, опасный винограду. 
 Так, если лебеди, на лоне тихих вод 
 Плескаясь вечером, окличут твой приход, 
 Иль солнце яркое зайдет в печальны тучи, 
 Знай: завтра сонных дев разбудит дождь ревучий 
 Иль бьющий в окны град - а ранний селянин, 
 Готовясь уж косить высокий злак долин, 
 Услыша бури шум, не выйдет на работу 
 И погрузится вновь в ленивую дремоту.

Кишиневский пейзаж. Рисунок Пушкина. 1821

  Кокетке 

 И вы поверить мне могли, 
 Как простодушная Аньеса? 
 В каком романе вы нашли, 
 Чтоб умер от любви повеса? 
 Послушайте: вам тридцать лет, 
 Да, тридцать лет - не многим боле. 
 Мне за двадцать; я видел свет, 
 Кружился долго в нем на воле; 
 Уж клятвы, слезы мне смешны; 
 Проказы утомить успели; 
 Вам также с вашей стороны 
 Измены, верно, надоели; 
 Остепенясь, мы охладели, 
 Некстати нам учиться вновь. 
 Мы знаем: вечная любовь 
 Живет едва ли три недели. 
 Сначала были мы друзья, 
 Но скука, случай, муж ревнивый... 
 Безумным притворился я, 
 И притворились вы стыдливой, 
 Мы поклялись... потом... увы! 
 Потом забыли клятву нашу; 
 Клеона полюбили вы, 
 А я наперсницу Наташу. 
 Мы разошлись; до этих нор 
 Все хорошо, благопристойно, 
 Могли б мы жить без дальних ссор 
 Опять и дружно и спокойно; 
 Но нет! сегодня поутру 
 Вы вдруг в трагическом жару 
 Седую воскресили древность - 
 Вы проповедуете вновь 
 Покойных рыцарей любовь, 
 Учтивый жар, и грусть, и ревность. 
 Помилуйте - нет, право нет. 
 Я не дитя, хоть и поэт. 
 Когда мы клонимся к закату, 
 Оставим юный пыл страстей - 
 Вы старшей дочери своей, 
 Я своему меньшому брату: 
 Им можно с жизнию шалить 
 И слезы впредь себе готовить; 
 Еще пристало им любить, 
 А нам уже пора злословить.

  Приятелю 

 Не притворяйся, милый друг, 
 Соперник мой широкоплечий! 
 Тебе не страшен лиры звук, 
 Ни элегические речи. 
 Дай руку мне: ты не ревнив, 
 Я слишком ветрен и ленив, 
 Твоя красавица не дура; 
 Я вижу все и не сержусь: 
 Она прелестная Лаура, 
 Да я в Петрарки не гожусь.

  Алексееву 

 Мой милый, как несправедливы 
 Твои ревнивые мечты: 
 Я позабыл любви призывы 
 И плен опасной красоты; 
 Свободы друг миролюбивый, 
 В толпе красавиц молодых, 
 Я, равнодушный и ленивый, 
 Своих богов не вижу в них. 
 Их томный взор, приветный лепет 
 Уже не властны надо мной. 
 Забыло сердце нежный трепет 
 И пламя юности живой. 
 Теперь уж мне влюбиться трудно, 
 Вздыхать неловко и смешно, 
 Надежде верить безрассудно, 
 Мужей обманывать грешно. 
 Прошел веселый жизни праздник. 
 Как мой задумчивый проказник, 
 Как Баратынский, я твержу: 
 "Нельзя ль найти подруги нежной? 
 Нельзя ль найти любви надежной?" 
 И ничего не нахожу. 
 Оставя счастья призрак ложный, 
 Без упоительных страстей, 
 Я стал наперсник осторожный 
 Моих неопытных друзей. 
 Когда любовник исступленный, 
 Тоскуя, плачет предо мной 
 И для красавицы надменной 
 Клянется жертвовать собой; 
 Когда в жару своих желаний 
 С восторгом изъясняет он 
 Неясных, темных ожиданий 
 Обманчивый, но сладкий сон 
 И, крепко руку сжав у друга, 
 Клянет ревнивого супруга 
 Или докучливую мать, - 
 Его безумным увереньям 
 И поминутным повтореньям 
 Люблю с участием внимать; 
 Я льщу слепой его надежде, 
 Я молод юностью чужой 
 И говорю: так было прежде 
 Во время оно и со мной.

             * * * 

 В твою светлицу, друг мой нежный, 
 Я прихожу в последний раз. 
 Любви счастливой, безмятежной 
 Делю с тобой последний час. 
 Вперед одна в надежде томной 
 Не жди меня средь ночи темной, 
 До первых утренних лучей 
 Не жги свечей.

 Десятая заповедь

 Добра чужого не желать 
 Ты, боже, мне повелеваешь; 
 Но меру сил моих ты знаешь - 
 Мне ль нежным чувством управлять? 
 Обидеть друга не желаю, 
 И не хочу его села, 
 Не нужно мне его вола, 
 На все спокойно я взираю: 
 Ни дом его, ни скот, ни раб, 
 Не лестна мне вся благостыня. 
 Но ежели его рабыня 
 Прелестна... Господи! я слаб! 
 И ежели его подруга 
 Мила, как ангел во плоти,- 
 О боже праведный! прости 
 Мне зависть ко блаженству друга. 
 Кто сердцем мог повелевать? 
 Кто раб усилий бесполезных? 
 Как можно не любить любезных? 
 Как райских благ не пожелать? 
 Смотрю, томлюся и вздыхаю, 
 Но строгий долг умею чтить, 
 Страшусь желаньям сердца льстить, 
 Молчу... и втайне я страдаю.

           * * * 

 Князь Г. со мною не знаком. 
 Я не видал такой негодной смеси; 
 Составлен он из подлости и спеси, 
 Но подлости побольше спеси в ном. 
 В сраженье трус, в трактире он бурлак, 
 В передней он подлец, в гостиной он дурак.

  Христос воскрес 

 Христос воскрес, моя Реввека! 
 Сегодня следуя душой 
 Закону бога-человека, 
 С тобой целуюсь, ангел мой. 
 А завтра к вере Моисея 
 За поцелуй я, не робея, 
 Готов, еврейка, приступить - 
 И даже то тебе вручить, 
 Чем можно верного еврея 
 От православных отличить.

            * * * 

 "Хоть, впрочем, он поэт изрядный, 
 Эмилий человек пустой". 
 - "Да ты чем полон, шут нарядный? 
 А, понимаю: сам собой; 
 Ты полон дряни, милый мой!"

  Эпиграмма 

 Лечись - иль быть тебе Панглосом, 
 Ты жертва вредной красоты - 
 И то-то, братец, будешь с носом, 
 Когда без носа будешь ты.

           * * * 

 Тадарашка в вас влюблен, 
    И для ваших ножек,
 Говорят, заводит он 
    Род каких-то дрожек.
 Нам приходит не легко; 
    Как неосторожно!
 Ох! на дрожках далеко 
    Вам уехать можно.

  На Каченовского 

 Клеветник без дарованья, 
 Палок ищет он чутьем, 
 А дневного пропитанья 
 Ежемесячным враньем.