Глава девятая. Экспозиция "Современника"

 О варвар! Кто из нас, владельцев русской лиры, 
 Не проклинал твоей губительной секиры? 

"Послание цензору"

Пушкин приехал из Москвы и вернулся к работе над "Современником". Журналу в бывшей столовой квартиры-музея посвящена отдельная экспозиция.

На видном месте - отзыв о "Современнике" В. Г. Белинского: "Современник" есть явление важное и любопытное сколько по знаменитости имени его издателя, столько и от надежд, возлагаемых на него одной частию публики, и страха, ощущаемого от него другою частию публики".

Мы знакомимся в экспозиции с теми, кто окружал Пушкина - редактора и издателя "Современника" - и с кем ему приходилось встречаться в то время. Здесь все друзья и товарищи по работе: Гоголь, Жуковский, Александр Тургенев, Вяземский, Языков, Тютчев, Кольцов, Одоевский, Козловский, Султан Газы-Гирей и другие.

Среди их портретов мы видим акварель неизвестного художника, напоминающую по композиции фрагмент известной картины художника Черкецова "Парад на Марсовом поле", на котором изображены Пушкин, Крылов, Жуковский и Гнедич.

Галерея 1812 года

И здесь же - автопортрет Пушкина на приготовленной им для "Современника" рукописи.

Особо отражены в экспозиции герои 1812 года - М. И. Кутузов, М. Б. Барклай де Толли, Денис Давыдов и кавалерист-девица Н. А. Дурова.

Пушкин очень интересовался вопросами истории, вопросами русской истории в частности, и в особенности эпопеей 1812 года. Он не раз бывал в замечательной Галерее Отечественной войны 1812 года, построенной архитектором К. Росси в Зимнем дворце. В Галерее висят выполненные художником Дау портреты Кутузова, Барклая де Толли и их трехсот тридцати двух боевых сподвижников.

После Октябрьской революции в Галерее, рядом с генералами, поместили портреты четырех солдат роты дворцовых гренадер: Ильи Ямника, барабанщика Василия Авксеньева, унтер-офицера латыша Егора Етторде и капитана из унтер-офицеров Василия Лаврентьева. Их портреты были также написаны художником Дау, но лежали в кладовой: державные хозяева Зимнего дворца не разрешали поместить их в Галерее 1812 года.

Эти гренадеры кутузовской армии, "ростом не менее 182 сантиметров", застыли, опираясь на оружие, в своих огромных медвежьих шапках с золочеными налобниками, в мундирах с широкими золотыми галунами и алыми отворотами.

Их лица суровы и мужественны. Это те самые богатыри 1812 года, которых юный Пушкин и его товарищи провожали в поход, когда они проходили мимо Царскосельского лицея.

Это те самые непобедимые герои Бородина, которые с полуторапудовыми ранцами за плечами и четырнадцатифунтовыми ружьями в руках, в подбитых ветром шинелях, часто голодные, в непрерывных боях, суровой зимой гнали из России, на протяжении тысяч верст, разгромленную наполеоновскую армию и со звонкими русскими песнями вошли в Париж.

Это те замечательные русские люди, без храбрости, упорства и мужества которых самые талантливые полководцы и "начальники народных наших сил" не одержали бы своих блистательных побед над Наполеоном.

В 1949 году, в стопятидесятилетнюю годовщину со дня рождения Пушкина, в Галерее 1812 года установили мемориальную доску с текстом пушкинского стихотворения "Полководец", которое Белинский считал одним из величайших созданий гениального Пушкина.

Мастерская художника Дау, автора портретов в Галерее 1812 года

 У русского царя в чертогах есть палата: 
 Она не золотом, не бархатом богата; 
 ................................. 
 Толпою тесною художник поместил 
 Сюда начальников народных наших сил, 
 Покрытых славою чудесного похода 
 И вечной памятью двенадцатого года. 
 Нередко медленно меж ими я брожу 
 И на знакомые их образы гляжу, 
 И, мнится, слышу их воинственные клики, 
 Из них уж многих нет; другие, коих лики 
 Еще так молоды на ярком полотне, 
 Уже состарились и никнут в тишине 
 Главою лавровой...

Пушкин написал это стихотворение в 1835 году и поместил в третьей книжке "Современника". Поэту ставили в упрек, что он говорит в нем лишь о Барклае де Толли и не упоминает о Кутузове. Пушкин объяснил на страницах журнала, что он высоко оценивает роль Кутузова в Отечественной войне 1812 года.

"Слава Кутузова,- писал он,- неразрывно соединена со славою России, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло: спаситель России; его памятник: скала Святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы еще радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком?"

И Кутузову Пушкин посвятил еще в 1831 году стихотворение:

 Перед гробницею святой 
 Стою с поникшею главой... 
 .......................... 
 В твоем гробу восторг живет! 
 Он русский глас нам издает; 
 Он нам твердит о той године, 
 Когда народной веры глас 
 Воззвал к святой твоей седине: 
 "Иди, спасай!" Ты встал - и спас... 

Пушкин объяснил, что своим стихотворением "Полководец" он хотел лишь воскресить память и о Барклае де Толли.

"Стоическое лицо Барклая,- писал Пушкин,- есть одно из замечательнейших в нашей истории. Не знаю, можно ли вполне оправдать его в отношении военного искусства; но его характер останется вечно достоин удивления и поклонения".

Стихотворение "Полководец" Пушкин закончил строками:

 Там, устарелый вождь, как ратник молодой, 
 Свинца веселый свист заслышавший впервой, 
 Бросался ты в огонь, ища желанной смерти,- 
 Вотще! - 
 ........................................
 О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха! 
 Жрецы минутного, поклонники успеха! 
 Как часто мимо вас проходит человек, 
 Над кем ругается слепой и буйный век, 
 Но чей высокий лик в грядущем поколенье 
 Поэта приведет в восторг и в умиленье!

Денис Васильевич Давыдов

Последние строки, в которых поэт обобщает философскую проблему положения гения в условиях современного ему общества, имеют до известной степени автобиографический характер.

Между портретами Кутузова и Барклая де Толли - портрет Дениса Давыдова, знаменитого организатора и участника партизанского движения в 1812 году. О значении этого движения Давыдов напечатал в "Современнике" статью, в которой писал:

"Огромна наша мать-Россия! Изобилие средств ее дорого уже стоит многим народам, посягавшим на ее честь и существование; но не знают еще они всех слоев лавы, покоящихся на дне ее... Не разрушится ли, не развеется ли, не снесется ли прахом с лица земли все, что ни повстречается, живого и неживого, на широком пути урагана, направленного в тыл неприятельской армии, занятой в то же время борьбой с миллионною нашею армией - первою в мире по своей храбрости, дисциплине и устройству?

Еще Россия не подымалась во весь исполинский рост свой, и горе ее неприятелям, если она когда-нибудь подымется!"

Эти строки, сто с четвертью века назад написанные Денисом Давыдовым, грозно звучат и сегодня. И любопытно, что царская цензура, разрешив их к печати, не пощадила статью в целом.

Пушкин написал по этому поводу своему другу:

"Ты думал, что твоя статья о партизанской войне пройдет сквозь цензуру целой и невредимой. Ты ошибся: она не избежала красных чернил. Право, кажется, военные цензоры марают для того, чтоб доказать, что они читают".

Цензура жестоко теснила Пушкина. Общая, духовная и военная цензура следили за каждой строкой "Современника". Три цензора, и во главе их - четвертый, Николай I, опекали его. Это было невыносимо, но Пушкин помнил им же самим написанные строки: "Не должно малодушно негодовать на то, что вечно им определено выносить первые выстрелы, и все невзгоды, все опасности".

Останавливает на себе внимание портрет кавалерист-девицы корнета уланского полка Н. А. Дуровой и под ним написанное Пушкиным предисловие к напечатанным в "Современнике" отрывкам ее "Записок":

"В 1808 году молодой мальчик, по имени Александров, вступил рядовым в Конно-польский уланский полк, отличился, получил за храбрость солдатский георгиевский крест и в том же году вышел в офицеры в Мариупольский гусарский полк. Впоследствии перешел он в Литовский уланский и продолжал свою службу столь же ревностно, как и начал.

По-видимому, все это в порядке вещей и довольно обыкновенно; однако ж это самое наделало много шуму, породило много толков и произвело сильное впечатление от одного нечаянно открывшегося обстоятельства: корнет Александров был девица Надежда Дурова.

Кавалерист-девица Надежда Андреевна Дурова. С литографии

Какие причины заставили молодую девушку хорошей дворянской фамилии оставить отеческий дом, отречься от своего пола, принять на себя труды и обязанности, которые пугают и мужчин, и явиться на поле сражений - и каких еще? Наполеоновских! Что побудило ее? Тайные, семейные огорчения? Воспаленное воображение? Врожденная неукротимая склонность? Любовь?.. Вот вопросы, ныне забытые, но которые в то время сильно занимали общество...

С неизъяснимым участием прочли мы признания женщины, столь необыкновенной. С изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером, быстрым, живописным и пламенным. Надежда Андреевна позволила нам украсить страницы "Современника" отрывками из журнала, веденного ею в 1812-1813 годах. С глубочайшей благодарностью спешим воспользоваться ее позволением".

Ей было уже пятьдесят два года, когда в августе 1835 года Пушкин неожиданно получил из Елабуги, Вятской губернии, письмо. Характер и стиль письма говорили о том, что автор его - человек умный, бывалый и решительный.

"Не извиняюсь за простоту адреса, милостивый государь Александр Сергеевич! - начал адресат свое письмо.- Титулы кажутся мне смешными в сравнении с славным именем вашим. Чтоб не занять напрасно ни времени, ни внимания вашего, спешу сказать, что заставило меня писать вам: у меня есть несколько листов моих Записок; я желал бы продать их, и предпочтительно вам.

Купите, Александр Сергеевич! Прекрасное перо ваше может сделать из них что-нибудь весьма занимательное для наших соотечественников, тем более, что происшествие, давшее повод писать их, было некогда предметом любопытства и удивления. Цену назначьте сами: я в этом деле ничего не разумею и считаю за лучшее ввериться вам самим, вашей честности и опытности...

Преданный слуга ваш Александров".

Пушкин сразу же ответил на письмо, получил рукопись и напечатал часть ее в "Современнике".

Летом 1836 года Дурова приехала в Петербург. Пушкин лично посетил ее, а затем заехал за ней и пригласил к себе на дачу обедать. По пути на Каменный остров он показал ей место казни декабристов, у Петропавловской крепости.

Дурова хотела выпустить свои "Записки" отдельным изданием, назвав их: "Своеручные записки русской амазонки, известной под именем Александрова", но Пушкин отсоветовал: "Записки амазонки, - писал он ей,- как-то слишком изысканно, манерно, напоминают немецкие романы. Записки Н. А. Дуровой - просто, искренне и благородно. Будьте смелы - вступайте на поприще литературное столь же отважно, как и на то, которое вас прославило. Полумеры никуда не годятся".

"Записки" вскоре вышли под названием - "Кавалерист-девица. Происшествие в России".

На столике лежит второй том пушкинского "Современника", где напечатаны "Записки Н. А. Дуровой". И сегодня, через полтораста лет, они читаются с большим интересом.

Взволнованно описывает Дурова свою встречу с главнокомандующим Кутузовым.

Приехав в главную квартиру, она обратилась к одному из адъютантов с просьбой:

- Доложите обо мне главнокомандующему, я имею надобность до него.

- Какую? Вы можете объяснить ее через меня, - ответил адъютант Кутузова.

- Не могу, мне надобно, чтоб я говорил с ним сам и без свидетелей, не откажите мне в этом снисхождении.

Адъютант прошел к Кутузову и через минуту пригласил Дурову войти, а сам вышел в переднюю.

С чувством благоговения, рассказывает Дурова, она поклонилась седому герою, маститому старцу, великому полководцу.

- Что тебе надобно, друг мой? - спросил Кутузов.

- Я желал бы иметь счастье быть вашим ординарцем во все продолжение кампании и приехал просить вас об этой милости.

- Какая же причина такой необыкновенной просьбы, а еще более способа, каким предлагаешь ее? - спросил Кутузов.

Дурова рассказала о только что полученном ею незаслуженном оскорблении от ее бывшего командира и сказала:

- Родясь и выросши в лагере, я люблю военную службу со дня моего рождения, я посвятил ей жизнь мою навсегда, я готов пролить кровь свою... Имея такой образ мыслей и peпутацию храброго офицера еще в прусскую кампанию...

- В прусскую кампанию! - прервал ее Кутузов.- Разве вы служили тогда? Который вам год? Я полагал, что вы не старее шестнадцати лет...

- Мне двадцать третий, и в прусскую кампанию я служил в Конно-польском полку.

- Как ваша фамилия?

- Александров.

Кутузов встал и обнял своего необычного посетителя, не подозревая, что перед ним девушка.

- Как я рад,- сказал он,- что имею наконец удовольствие узнать вас лично! Я давно уже слышал о вас. Останьтесь у меня, если вам угодно, мне очень приятно будет доставить вам некоторое отдохновение от тягости трудов военных... Теперь подите к дежурному генералу Коновницыну и скажите ему, что вы у меня бессменным ординарцем.

Дурова направилась к выходу, но Кутузов остановил ее:

- Вы хромаете? Отчего это?

- Я получил в сражении под Бородино контузию...

- Контузию от ядра! И вы не лечитесь! Сейчас скажите доктору, чтобы осмотрел вашу ногу...

Через несколько дней Кутузов велел позвать Дурову.

- Покойнее ли у меня, нежели в полку? Отдохнул ли ты? Что твоя нога? - спросил он.

Дурова принуждена была признаться, что нога болит нестерпимо, что от этого у нее каждый день лихорадка и что на лошади она держится только по привычке.

- Поезжай домой,- сказал Кутузов, смотря на нее с отеческим состраданием,- ты в самом деле похудел и ужасно бледен; поезжай, отдохни, вылечись и приезжай обратно.

Дурова возражала, но Кутузов решительно приказал ей ехать лечиться.

Никто из товарищей не подозревал, что в лице уланского офицера Александрова, с георгиевским крестом на груди, перед ними - девушка, Надежда Дурова. Одно только смущало ее: отсутствие усов, которые все должны были носить в армии. Но она выглядела молодо, ей можно было дать не более восемнадцати лет, и до поры до времени отсутствие усов еще не выдавало ее...

Записки Дуровой привлекли к себе внимание не только читающей публики, но и критики. Пленили всех высокий патриотический порыв Дуровой и высокое литературное мастерство ее "Записок".

"Священный долг к отечеству,- говорила она,- заставляет простого солдата бесстрашно встречать смерть, мужественно переносить страдания и спокойно расставаться с жизнью".

"Минувшее счастие! Слава! Опасности! Жизнь, кипящая деятельностью!.. Прощайте!" - так простился штаб ротмистр Александр Александров,- кавалерист-девица Надежда Андреевна Дурова,- с своим исполненным подвига и славы боевым путем.

Печатая в "Современнике" "Записки Н. А. Дуровой", Пушкин снабдил свое предисловие эпиграфом из Овидия на латинском языке: "Modo vlr, modo femina" - "To мужчина, то женщина".

Чтобы закончить описание экспозиции, нужно сказать еще о статье "Александр Радищев", написанной для "Современника".

В статье Пушкин охарактеризовал Радищева, дерзнувшего "вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины", как человека, действовавшего с "удивительной самоотверженностью и с какой-то рыцарскою совестливостию".

Статья не была разрешена к печати, и Пушкин потребовал ее обратно. Мы знакомимся в экспозиции с рецензией Уварова на эту пушкинскую статью:

"Статья по себе недурна и с некоторыми изменениями могла бы быть пропущена. Между тем нахожу неудобным и совершенно излишним возобновлять память о писателе и книге, совершенно забытых и достойных забвения..."

Рядом с этой рецензией на статью Пушкина мы видим портрет Фаддея Булгарина, литератора того времени и одновременно агента III отделения. Согнувшись, он приходит с глубоким поклоном к своему начальству с очередным доносом.

Под портретом слова А. И. Герцена из книги "О развитии революционных идей в России": "Греч и Булгарин занимались полицейским делом, а не литературой".