"Кто мне пришлет ее портрет"... (Назарова Г.И.)

Сохранилось немало сведений о знакомстве Пушкина с петербургской актрисой Александрой Михайловной Колосовой, в замужестве Каратыгиной. Она происходила из артистической семьи. Ее мать Евгения Ивановна (Колосова-старшая) была известной балериной.

Колосовы жили в доме Голидея на Екатерининском канале, где находились квартиры артистов (ныне канал Грибоедова, 97). В воспоминаниях А. М. Колосовой запечатлен живой образ молодого поэта:

"Угрюмый и молчаливый в многочисленном обществе, "Саша Пушкин", бывая у нас, смешил своею резвостью и ребяческою шаловливостью. Бывало, ни минуты не посидит спокойно на месте; вертится, прыгает, пересаживается, перероет рабочий ящик матушки, спутает клубки гаруса в моем вышиванье, разбросает карты в гранпасьянсе, раскладываемом матушкою...

- Да уймешься ли ты, стрекоза! - крикнет, бывало, моя Евгения Ивановна, - перестань, наконец!

Саша минуты на две приутихнет, а там опять начинает проказничать. Как-то матушка пригрозилась наказать неугомонного Сашу: "остричь ему когти", - так называла она его огромные, отпущенные на руках ногти.

- Держи его за руку, - сказала она мне, взяв ножницы, - а я остригу!

Я взяла Пушкина за руку, но он поднял крик на весь дом, начал притворно всхлипывать, стонать, жаловаться, что его обижают, и до слез рассмешил нас..."

Короткие дружеские отношения между "Сашей Пушкиным" и молоденькой актрисой не помешали поэту отозваться в статье "Мои замечания об русском театре" резко критически и беспощадно иронически об игре Колосовой. Восхищаясь глубоким искусством Екатерины Семеновой, Пушкин осуждает несамостоятельность ее молодой соперницы, описывая первые триумфы Колосовой, сменившиеся вскоре разочарованием публики: "В скромной одежде Антигоны, при плесках полного театра, молодая, милая, робкая Колосова явилась недавно на поприще Мельпомены. 17 лет, прекрасные глаза, прекрасные зубы (следовательно частая приятная улыбка), нежный недостаток в выговоре обворожили судей траг.<ических> талантов... По окончанию трагедии она была вызвана криками исступления, и когда г-жа Колосова большая... в русской одежде, блистая материнскою гордостью, вышла в последующем балете, всё загремело, всё закричало. Счастливая мать плакала и молча благодарила упоенную толпу. Пример единственный в истории нашего театра... Чем же всё кончилось? Восторг к ее таланту и красоте мало-помалу охолодел... рукоплескания утихли, перестали ее сравнивать с несравненною Семеновой; вскоре стала она являться пред опустелым театром".

И далее Пушкин в своей статье дает советы молодой актрисе "... подражать не только одному выражению лица Семеновой", но постараться "присвоить и глубокое ее понятие о своих ролях". Тогда, "мы можем надеяться, - заключает Пушкин, - иметь со временем истинно хорошую актрису - не только прелестную собой, но и прекрасную умом, искусством и неоспоримым дарованием".

Протестом против претензий Колосовой на роли Семеновой была пронизана и эпиграмма Пушкина на Колосову, сыгравшую Эсфирь (в трагедии Расина):

 Всё пленяет нас в Эсфири:
 Упоительная речь,
 Поступь важная в порфире,
 Кудри черные до плеч,
 Голос нежный, взор любови,
 Набеленная рука,
 Размалеванные брови
 И огромная нога!

Испытавшая неуспех в трагических ролях, Колосова впоследствии нашла себя в высокой комедии, хотя и не отказывалась полностью от трагических ролей.

Эпиграмма Пушкина, написанная в 1820 году, стала причиной его размолвки с актрисой. Но вскоре они помирились. В 1821 году, находясь вдали от Петербурга, в Кишиневе, Пушкин напишет в послании, обращенном к П. А. Катенину:

 Кто мне пришлет ее портрет,
 Черты волшебницы прекрасной?
 Талантов обожатель страстный,
 Я прежде был ее поэт,
 С досады, может быть, неправой,
 Когда одна в дыму кадил
 Красавица блистала славой,
 Я свистом гимны заглушил.
 Погибни злобы миг единый,
 Погибни лиры ложный звук:
 Она виновна, милый друг,
 Пред Селименой и Мойной.

Строки о портрете актрисы не только поэтический прием-зачин мадригала. По всей вероятности, здесь говорит Пушкин о реально существовавшем гравированном портрете Колосовой - Гермионы (в трагедии Расина "Андромаха", поставленной на русской сцене в переводе Д. И. Хвостова).

Встречи артистки с поэтом возобновились в начале 1830-х годов. В доме Каратыгиных Пушкин читал "Бориса Годунова". Александре Михайловне и ее мужу, трагику Василию Андреевичу Каратыгину, предназначал Пушкин роли Марины и Самозванца. Неоднократно обращались супруги Каратыгины к А. X. Бенкендорфу за разрешением поставить сцену у фонтана из трагедии Пушкина. На их просьбы следовал любезный, но отрицательный ответ.

Колосова не осталась безучастной к гибели Пушкина. Она была среди тех петербуржцев, которые с тревогой ожидали исхода его ранения. "...Я дожидалась в санях у подъезда квартиры Александра Сергеевича... муж мой... сообщил мне тогда роковую весть, что Пушкина не стало!" - писала Александра Михайловна в своих воспоминаниях.