Анна Петровна Керн - автор воспоминаний о Пушкине и его времени

Анна Петровна Керн. Ее имя обессмертил Пушкин своим "Я помню чудное мгновенье...".

Перед читающим эти пушкинские стихи встает образ женщины удивительного обаяния, способной внушить чувство самое чистое и глубокое, стать источником высочайшего вдохновения.

И если даже образ этот не столько реальный, сколько идеальный, рожденный фантазией поэта, первоосновой его все же была женщина вполне реальная - Анна Петровна Керн.

Пушкин совершенно конкретен и точен биографически, когда говорит в своем стихотворении о встречах с этой женщиной, ставших незабываемыми событиями его жизни.

Нельзя сказать, что в жизни поэта А. П. Керн занимает первостепенное место. Но она несомненно принадлежит к тем близким Пушкину людям, без которых биография его была бы, кажется, неполной, обедненной, которые помогают лучше понять какие-то существенные стороны его жизненного облика. Да и в поэзии его оставили след немаловажный.

А. П. Керн. Миниатюра. 1820-е гг.

Даже рядом с самыми выдающимися современниками Пушкина Керн остается личностью заметной, сохраняет свою характерную индивидуальность, свое неяркое, но отчетливое своеобразие.

Это человек безусловно незаурядный - и не только по редкому женскому обаянию, но и по живости ума, образованности, широте интересов, самостоятельности суждений, наконец, явным литературным способностям. В непрестанной борьбе с крайне неблагоприятными жизненными обстоятельствами эта поначалу робкая женщина, простодушная мечтательница, проявила завидную стойкость, силу воли и твердость характера. Она поднялась много выше той среды, которая ее воспитала и влияние которой, естественно, не могло на ней не сказаться. Более того - фактически порвала с этой средой, вошла как равная в круг людей, составлявших цвет прогрессивной русской молодежи своего времени.

Среди близких друзей или восторженных почитателей А. П. Керн были Пушкин и Глинка, Дельвиг и Веневитинов. Позднее, до самой старости, ее окружали и считали духовно сродни себе люди мыслящие, связанные с демократическими кругами.

Сведения о Керн, которыми мы располагаем, противоречивы и не всегда достоверны. Единственный документированный ее портрет (миниатюра) дает лишь весьма приблизительное представление о ее внешности. Наиболее существенный источник достоверных сведений, позволяющих оценить личность А. П. Керн,- ее переписка, дневники и воспоминания, богатые фактами, на редкость точные и выразительные.

В первую очередь - воспоминания о Пушкине.

В нашем сознании сегодня А. П. Керн существует, конечно, именно как друг и современница Пушкина, оставившая заметный след в жизни поэта, в его поэзии и сумевшая рассказать о нем содержательно и искренне.

К А. П. Керн в полной мере относятся слова лицеиста Илличевского, сказавшего о Пушкине: "...лучи славы его будут отсвечиваться и в его товарищах".

Жизнь Анны Петровны Керн - жизнь трудная, полная превратностей и лишений, едва ли не трагическая. И в то же время она удивительно насыщена значительными событиями и переживаниями, яркими впечатлениями, богатыми, разнообразными духовными интересами - всем тем, что дало ей многолетнее общение с людьми примечательными.

А. П. Керн, как она говорила, "родилась вместе с веком" - в самом начале (11 февраля) 1800 года. Ее родина - город Орел, где дед ее с материнской стороны И. П. Вульф был губернатором. Но девочке едва исполнилось несколько месяцев, когда родители покинули губернский Орел, и все ранние годы ее прошли в захолустном городке Лубны на Украине и в тверском имении И. П. Вульфа Бернове.

Родители ее принадлежали к кругу состоятельного чиновного дворянства. Отец - полтавский помещик и надворный советник П. М. Полторацкий - был сыном известного еще в елизаветинские времена начальника придворной певческой капеллы Марка Федоровича Полторацкого, женатого на Агафоклее Александровне Шишковой, женщине богатой и властной, одинаково деспотично управлявшей и своей огромной семьей, и своими многочисленными деревнями. Петр Маркович был человеком энергичным, неглупым, начитанным, но самодурство и легкомыслие, граничащее с авантюризмом, нередко приводили его к поступкам самым необдуманным, - причинявшим массу бед и ему самому, и окружающим. Мать - Екатерина Ивановна, рожденная Вульф, женщина добрая, нежно привязанная к детям, но болезненная и слабохарактерная, находилась всецело под началом у мужа.

Много разных людей окружало наблюдательную, впечатлительную девочку и как-то повлияло на формирование ее характера, ее жизненных понятий. Кроме родителей, это и благодушный сановный дедушка Иван Петрович, и добрая бабушка Анна Федоровна, и жестокая, своенравная Агафоклея Александровна, бесчисленные дяди, тетки, двоюродные сестры и братья, и ласковая няня Васильевна, и патриархальные лубенские обыватели... Впоследствии Анна Петровна склонна была несколько идеализировать этих людей, но и из ее описаний отчетливо видно, как невысок был интеллектуальный уровень этой окружавшей ее помещичьей и уездно-обывательской среды, как узки интересы, ничтожны занятия.

Четыре года (с 8 до 12 лет) девочку, вместе с ее двоюродной сестрой и самой близкой подругой на всю жизнь, Анной Вульф, воспитывала и обучала иностранным языкам и различным наукам m-lle Benoit. Приглашенная в Берново из Петербурга, m-lle Benoit, судя по всему, выгодно отличалась от большинства иностранных гувернанток тех времен. Умный и знающий педагог, она строго систематической работой сумела завоевать уважение и любовь своей воспитанницы, ей удалось не только обучить девочку многому, но, главное, пробудить в ней любознательность и вкус к самостоятельному мышлению. Все занятия проходили на французском языке; русскому обучал приезжавший на несколько недель из Москвы во время вакаций студент.

С самых ранних лет, как вспоминала Анна Петровна, не покидало ее страстное увлечение чтением. "Каждую свободную минуту я употребляла на чтение французских и русских книг из библиотеки моей матери". Увлечение это всемерно поощряемое m-lle Benoit, со временем стало жизненной потребностью. "Мы воспринимали из книг только то, что понятно сердцу, что окрыляло воображение, что согласовано было с нашею душевною чистотою, соответствовало нашей мечтательности и создавало в нашей игривой фантазии поэтические образы и представления".

И еще одна воспитательница, по свидетельству самой Анны Петровны, оказала большое и благотворное влияние на формирование ее духовного облика - природа. Тверские поля и рощи, полтавские степи... Когда в Бернове впервые встретились восьмилетние двоюродные сестры - Анна Полторацкая и Анна Вульф - они "обнялись и начали разговаривать. Она описывала красоты Тригорского, а я - прелести Лубен..."

До шестнадцати лет Анна Петровна жила с родителями в Лубнах. Как она рассказывает - "учила брата и сестер, мечтала в рощах и за книгами, танцевала на балах, выслушивала похвалы посторонних и порицания родных, участвовала в домашних спектаклях... и вообще вела жизнь довольно пошлую, как и большинство провинциальных барышень".

Некоторые биографы А. П. Керн, в том числе и автор книги о ней - Б. Л. Модзалевский^*, утверждают, будто бы в воспоминаниях ее содержатся свидетельства какой-то особой ее склонности с ранних лет к кокетству и флирту, развившейся впоследствии. С этим вряд ли можно согласиться. Все те мелкие обиды, огорчения, смущения, о которых простодушно рассказывает Керн, характерны для всякой девочки-подростка. Беспристрастный читатель "Воспоминаний о моем детстве" на протяжении многих страниц видит перед собою привлекательные черты натуры доброй и искренней, живой и впечатлительной, скромной и робкой, хоть и разделявшей "пошлую жизнь" своей среды, но по уму, развитию, запросам заметно отличавшейся от "большинства провинциальных барышень". Такой, по всей видимости, и была в свои 12 - 16 лет писавшая эти страницы.

^* (См.: Модзалевский Б. Л. Анна Петровна Керн (по материалам Пушкинского дома).- Л., 1924.)

Устоявшаяся, привычная жизнь в родительском доме оборвалась неожиданно и печально.

Восьмого января 1817 года не достигшую еще семнадцати лет девушку обвенчали с пятидесятидвухлетним дивизионным генералом Ермолаем Федоровичем Керном. Самодуру - отцу льстило, что его дочь станет генеральшей. Е. Ф. Керн был старым служакой, вышедшим в генералы из нижних чинов, человеком недалеким, не знавшим иных интересов, кроме фрунта, учений, смотров. Не только по солидному возрасту, но и по ограниченности, грубому праву он никак не подходил к своей юной невесте, светски образованной, мечтающей о жизни, освещенной благородными идеалами и возвышенными чувствами. Многие "уездные барышни" ей завидовали: найти жениха-генерала было не просто. Она же покорилась воле родителей с отчаянием. Керн не только не пользовался ее расположением, но вызывал отвращение. Она понимала, что все ее мечты рушатся и впереди нет ничего, кроме будней, серых и безрадостных.

Так, по существу, едва начавшись, жизнь оказалась сломанной, "прибитой на цвету", трагически исковерканной.

Почти десять лет вынуждена была Анна Петровна переезжать вслед за мужем из одного города в другой, в зависимости от того, где квартировала часть, которой командовал генерал Керн. Елизаветград, Дерпт, Псков, Старый Быхов, Рига... Из среды провинциально-обывательской, мелкопоместной она попала в среду провинциально-военную. Что представляла собою эта среда аракчеевского времени - известно. Даже высшее офицерство, как правило,- люди грубые и невежественные. Интересы самые ничтожные: ученья, смотры, продвижение по службе...

События сколько-нибудь значительные, запоминающиеся выпадали крайне редко. Особо запомнились Анне Петровне поездка в начале 1819 года в Петербург, где в доме своей тетки - Е. М. Олениной она слышала И. А. Крылова и впервые встретила Пушкина, посещения родных в Лубнах, иногда довольно продолжительные.

Здесь в 1824 - 1825 годах она познакомилась и дружески сблизилась с соседом по имению - А. Г. Родзянко, по ее словам, "милым поэтом, умным, любезным и весьма симпатичным человеком". Родзянко был знаком с Пушкиным. У него Анна Петровна нашла незадолго перед тем вышедшие "Кавказский пленник" и "Бахчисарайский фонтан" и даже приняла участие в переписке поэтов. Она всячески тянулась к людям умным, душевным, талантливым - непохожим на тех, что постоянно окружали ее в собственном доме. В Киеве она знакомится с семьей Раевских и говорит о них с чувством восхищения. В Дерпте ее лучшими друзьями становятся Мойеры - профессор хирургии местного университета и его жена - "первая любовь Жуковского и его муза". Летом 1825 года она предпринимает поездку к тетке П. А. Вульф-Осиповой в Тригорское, чтобы познакомиться с ссыльным Пушкиным: "Восхищенная Пушкиным, я страстно хотела увидеть его".

Жизнь в атмосфере казарменной грубости и невежества с ненавистным мужем была ей невыносима. Еще в "Дневнике для отдохновения" 1820 года она в выражениях самых пылких высказывала свою ненависть к этой атмосфере, чувства глубочайшей неудовлетворенности, близкие к отчаянию: "Какая тоска! Это ужасно! Просто не знаю, куда деваться. Представьте себе мое положение - ни одной души, с кем я могла бы поговорить, от чтения голова уже кружится, кончу книгу - и опять одна на белом свете, муж либо спит, либо на учениях, либо курит. О боже, сжалься надо мной!" Со временем конфликт между натурой честной, впечатлительной, не выносящей лжи и фальши и пошлой, грязной повседневностью все более обострялся.

В начале 1826 года Анна Петровна оставила мужа, уехала в Петербург и поселилась там с отцом и сестрой (дочери ее Екатерина и Анна, родившиеся в 1818 и в 1821 годах, воспитывались в Смольном институте).

Конец 20-х - начало 30-х годов, хотя и были нелегкими для А. П. Керн (необходимость самой устраивать свою судьбу, материальная зависимость от мужа), явились в то же время лучшими годами ее сознательной жизни. Она вошла в круг людей, о которых мечтала, видела с их стороны понимание, дружеское участие, а подчас и восторженное поклонение.

Среди ее ближайших друзей была вся семья Пушкиных - Надежда Осиповна, Сергей Львович, Лев, которому она "вскружила голову", и особенно Ольга, которой сердечно помогала в трудный момент ее тайного замужества и в честь которой назвала Ольгой младшую дочь. СВОИМ человеком была Анна Петровна у Дельвигов (с А. А. Дельвигом она познакомилась у Пушкиных), некоторое время даже снимала квартиру в одном доме с ними, а София Михайловна проводила в ее обществе целые дни, делясь самым сокровенным. Она была в курсе всех начинаний и забот пушкинско-дельвиговского кружка, "Северные цветы" и "Литературную газету" читала в корректуре. Сама пробовала переводить французские романы. Являлась непременной участницей дружеских литературных вечеров, па которые в небольшой квартирке Дельвигов собирались Пушкин и Вяземский, Крылов и Жуковский, Веневитинов и Мицкевич, Плетнев и Гнедич, Подолинский, Сомов, Илличевский...^* Никогда, ни раньше, ни потом, А. П. Керн не жила такой богатой духовной жизнью, как в это время.

^* (См.: Гаевский В. Дельвиг: Статья четвертая // Современник. -1854.- № 9.- С. 7-8.)

Молодой поэт Д. В. Веневитинов, любивший ее общество, вел с нею беседы, "полные той высокой чистоты и нравственности, которыми он отличался", хотел написать ее портрет, говоря, что "любуется ей, как Ифигенией в Тавриде..."^*. А. В. Никитенко, впоследствии известный критик, профессор Петербургского университета, а в ту пору еще студент и начинающий литератор, переживший непродолжительное, но сильное увлечение Керн, интересовался ее мнением о своем романе и, получив отзыв, содержащий серьезные критические замечания, вступил с нею в пространную полемику "на равных"^**. Замечания Анны Петровны показывают зрелость ее литературных вкусов, сложившихся, разумеется, не без влияния Пушкина и Дельвига.

^* (Пятковский А. Н. Князь В. Ф. Одоевский и Д. В. Веневитинов.- Спб., 1901.- С. 129.)

^** (См.: Никитенко А. В. Дневник: В 3 т. Т. 1. - М., 1955.- С. 46 и след.)

У Дельвигов встречалась Керн с М. И. Глинкой. Здесь установились между ними те дружеские отношения, которые сохранялись много лет^*.

^* (См.: Глинка М. И. Литературное наследие.- Т. 1.-Л.; М., 1952.)

В 1831 году, со смертью Дельвига и женитьбой Пушкина, оборвалась связь А. П. Керн с этим кругом особенно близких и дорогих ей людей. Она по-прежнему была близка с О. С. Пушкиной (Павлищевой), навещала Н. О. и С. Л. Пушкиных, где встречала и Александра Сергеевича. Но не существовало уже того тесного дружеского кружка, той атмосферы непринужденного творческого общения, которые делали жизнь полной и интересной, позволяли забыть каждодневные бытовые невзгоды.

Последующие годы принесли А. П. Керн много горестей. Она похоронила мать. Муж требовал ее возвращения, отказывал в материальной поддержке. Лишенная всяких средств, обобранная отцом и родными, она, по словам Н. О. Пушкиной, "перебивалась со дня на день". После смерти матери, в 1832 году, пыталась хлопотать о возврате своего имения, проданного П. М. Полторацким графу Шереметеву. В хлопотах принимали участие Пушкин и Е. М. Хитрово. Но добиться ничего не удалось. Пробовала заняться переводами, снова обращалась за содействием к Пушкину, но не хватало опыта, умения, и из этого тоже ничего не вышло. Однако и в таких обстоятельствах она держалась стойко и независимо.

В начале 1841 года умер Е. Ф. Керн, а полтора года спустя, 25 июля 1842 года, Анна Петровна вторично вышла замуж - за своего троюродного брата А. В. Маркова-Виноградского. Муж был много моложе ее, но их связывало чувство большой силы и искренности. Александр Васильевич, еще будучи воспитанником Первого Петербургского кадетского корпуса, без памяти влюбился в свою кузину, моложавую, по-прежнему привлекательную в свои 36-37 лет. Выпущенный в армию, он прослужил всего два года и вышел в отставку в чине подпоручика, чтобы жениться. В жертву было принесено все - карьера, материальная обеспеченность, расположение родных. Анна Петровна отказалась от звания "превосходительства", от солидной пенсии, назначенной ей за Керна, от поддержки отца и не побоялась неустроенности, необеспеченности, туманно-неопределенного будущего. Это был смелый шаг, на который решилась бы далеко не каждая женщина ее круга.

Без малого сорок лет прожили Марковы-Виноградские, почти не разлучаясь. Вырастили сына. Материальная необеспеченность, доходившая временами до крайней нужды, всевозможные житейские невзгоды неотступно преследовали их. Чтобы хоть как-то сводить концы с концами, они вынуждены были многие годы жить в маленькой деревушке близ уездного города Сосницы Черниговской губернии - единственной родовой "вотчине" Александра Васильевича. Место заседателя, дающее средства для безбедного существования, или возможность переезда на жительство в город Торжок, а то и полфунта кофе являлись предметом мечтаний. Однако никакие жизненные трудности и невзгоды не могли нарушить трогательно-нежного согласия этих двух людей, основанного на общности духовных запросов и интересов. Они, по собственному их выражению, которое любили повторять,- "выработали себе счастье". Об этом убедительно свидетельствуют письма А. П. и А. В. Марковых-Виноградских из Сосницы к сестре Александра Васильевича - Елизавете Васильевне, по мужу Бакуниной. Так, например, в сентябре 1851 года Анна Петровна писала: "Бедность имеет свои радости, и нам всегда хорошо, потому что в нас много любви... Может быть, при лучших обстоятельствах мы были бы менее счастливы". И год спустя, 17 августа 1852 года: "Муж сегодня поехал по своей должности на неделю, а может быть, и дольше. Ты не можешь себе представить, как я тоскую, когда он уезжает! Вообрази и пожури меня за то, что я сделалась необыкновенно мнительна и суеверна! я боюсь,- чего ты думала? Никогда не угадаешь! - Боюсь того, что мы оба никогда еще не были, кажется, так нежны друг к другу, так счастливы, так согласны!"^*

^* (Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского дома) АН СССР, 27259/CXCVб54.)

Редкое письмо не содержит перечисления, а то критического разбора совместно прочитанных книг. Среди них романы Диккенса и Теккерея, Бальзака и Жорж Санд, повести Панаева и Барона Брамбеуса (Сенковского), почти все толстые русские журналы: "Современник", "Отечественные записки", "Библиотека для чтения"... Духовная жизнь этих людей, заброшенных в деревенскую глушь, была поразительно полна и разнообразна.

В конце 1855 года Марковы-Виноградские переехали в Петербург, где Александру Васильевичу удалось вначале получить место домашнего учителя в семье кн. С. А. Долгорукова, а затем столоначальника в департаменте уделов. Десять лет, проведенные ими в Петербурге, были едва ли не самыми благополучными в их совместной жизни: сравнительно обеспеченными материально и чрезвычайно насыщенными умственной и общественной активностью. Окружавшие теперь Анну Петровну люди хотя и не столь блестящи, как когда-то, но далеко не заурядны. Самых близких друзей нашла она в семье Н. Н. Тютчева, литератора, человека либеральных взглядов, в прошлом приятеля Белинского. В обществе его жены Александры Петровны и свояченицы Констанции Петровны де Додт она проводила много времени. Здесь встречалась с Ф. И. Тютчевым, П. В. Анненковым, И. С. Тургеневым. Тургенев вместе с Анненковым посетил Анну Петровну в день ее именин, 3 февраля 1864 года. Это отмечает в дневнике А. В. Марков-Виноградский^*, а Тургенев рассказывает об этом в письме к П. Виардо. Его отзыв в целом более чем сдержанный. Но есть в нем и такие слова: "В молодости, должно быть, она была очень хороша собой... Письма, которые писал ей Пушкин, она хранит как святыню... Приятное семейство, немножко даже трогательное..."^**. В петербургские годы Анна Петровна вновь обратилась к занятиям переводами и просила содействия в их публикации у М. И. Глинки, с которым возобновила знакомство. Были возобновлены и дружеские связи с О. С. Павлищевой.

^* (Обширный дневник этот хранится в Рукописном отделе ИРЛИ АН СССР.)

^** (Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: Письма.- Т. 5.- М., 1963.- С. 222-223.)

В это же время были написаны почти все ее мемуары.

В ноябре 1865 года Александр Васильевич вышел в отставку с чином коллежского асессора и маленькой пенсией, и Марковы-Виноградские покинули Петербург.

Все последующие годы они вели жизнь странническую - жили то у родных в Тверской губернии, то в Лубнах, Киеве, Москве, то в бакунинском Прямухине. По-прежнему преследовала их ужасающая бедность. Анне Петровне пришлось даже расстаться с единственным своим сокровищем - письмами Пушкина, продать их по пяти рублей за штуку. Невозможно равнодушно читать строки письма Александра Васильевича А. Н. Вульфу, приславшему в критическую минуту помощь - сто рублей: "Бедная моя старушка прослезилась и поцеловала радужную бумажку, так она пришлась кстати..."^* И по-прежнему с поразительной стойкостью переносили они все удары судьбы, не озлобляясь, не разочаровываясь в жизни, не утрачивая к ней прежнего интереса.

^* (Рукописный отдел ИРЛИ АН СССР, 22922/С2Хб36.)

Двадцать восьмого января 1879 года А. В. Марков-Виноградский скончался в Прямухине. Неделю спустя его сын сообщал А. Н. Вульфу: "Многоуважаемый Алексей Николаевич! С грустью спешу уведомить, отец мой 28 генваря умер от рака в желудке при страшных страданиях в д. Бакуниных в селе Прямухине. После похорон я перевез старуху мать несчастную к себе в Москву - где надеюсь ее кое-как устроить у себя и где она будет доживать свой короткий, но тяжело-грустный век! Всякое участие доставит радость бедной сироте-матери, для которой утрата отца незаменима"^*.

^* (Рукописный отдел ИРЛИ АН СССР, 22921/С2Хб35.)

В Москве, в скромных меблированных комнатах на углу Тверской и Грузинской, Анна Петровна прожила около четырех месяцев, до своей кончины 27 мая того же, 1879 года.

Известен ставший легендой рассказ о том, что "гроб ее повстречался с памятником Пушкину, который ввозили в Москву"^*. По другой версии, она незадолго до смерти из своей комнаты услышала шум, вызванный перевозкой огромного гранитного постамента для памятника Пушкину, и, узнав, в чем дело, сказала: "А, наконец-то! Ну, слава богу, давно пора!.."^** Какая бы из этих двух версий ни была ближе к действительности, знаменателен сам факт существования подобной легенды.

^* (Русский архив.- 1884.- № 6.- С. 349.)

^** (Модзалевский Б. Л. Анна Петровна Керн.- С. 124-125.)

Рассказывая о своем посещении дома Олениных зимою 1819 года, А. П. Керн вспоминала выразительное чтение И. А. Крыловым одной из его басен. "В чаду такого очарования, - писала она,- мудрено было видеть кого бы то ни было, кроме виновника поэтического наслаждения, и вот почему я не заметила Пушкина".

И. А. Крылов и П. А. Оленин. Рисунок О. Кипренского(?). 1810-е гг.

Прошло несколько лет. Именно то, что так захватило девятнадцатилетнюю провинциалку на вечере у Олениных - "поэтическое наслаждение", "очарование" поэзии,- стало причиной ее живого интереса к личности не замеченного ею тогда некрасивого курчавого юноши. Прогремевшие на всю Россию "южные поэмы" донесли имя Пушкина и до далеких Лубен. О своем восхищении пушкинскими стихами Анна Петровна писала в Тригорское кузине Анне Николаевне Вульф, зная, что слова ее дойдут до ссыльного поэта. Анна Николаевна, в свою очередь, сообщала ей "различные его фразы" о встрече у Олениных. "Объясни мне, милый, что такое А. П. Керн, которая написала много нежностей обо мне своей кузине? Говорят, она премиленькая вещь - но славны Лубны за горами",- обращается Пушкин к А. Г. Родзянко в конце 1824 года, а в ответ получает послание от Родзянко и А. П. Керн. Так началась их переписка.

Она прерывается приездом Анны Петровны в Тригорское летом 1825 года.

Тригорское. Усадьба. Фотография. Конец XIX в.

Месяц (с середины июня до середины июля) гостила Керн у тетушки П. А. Вульф-Осиповой на живописных берегах Сороти, и весь этот месяц Пушкин почти ежедневно являлся в Тригорское. Он читал ей своих "Цыган", рассказывал "сказку про Черта, который ездил на извозчике на Васильевский остров", слушал, как она пела баркаролу на стихи слепого поэта И. И. Козлова "Венецианская ночь", и писал об этом пении П. А. Плетневу: "Скажи от меня Козлову, что недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поет его Венецианскую ночь на голос гондольерского речитатива - я обещал известить о том милого, вдохновенного слепца. Жаль, что он не увидит ее - но пусть вообразит себе красоту и задушевность - по крайней мере дай бог ему ее слышать!" В ночь накануне отъезда А. П. Керн из Тригорского поэт показывал ей свой Михайловский парк, а в день отъезда подарил 1-ю главу "Евгения Онегина", в неразрезанных листках, между которыми она нашла вчетверо сложенный лист почтовой бумаги со стихами: "Я помню чудное мгновенье..."

"Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь - камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе, подле ветки увядшего гелиотропа, я пишу много стихов - все это, если хотите, очень похоже на любовь, но клянусь вам, что это совсем не то",- полушутя, полусерьезно признается Пушкин Анне Николаевне Вульф, уехавшей вместе с Анной Петровной, матерью и младшей сестрой в Ригу.

Вслед Анне Петровне Пушкин шлет одно за другим пять писем, она отвечает и становится партнером поэта в своего рода литературной игре, его соавтором в создании своеобразного "романа в письмах". Письма поэта по - пушкински остроумны, блестящи и всегда шутливы. "...Если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности - в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем вам угодно, и всю неделю - у ваших ног..." Пушкин достигает истинно высокого комизма, дополняя письма, обращенные непосредственно к Керн, письмом, написанным о ней к третьему лицу - якобы к тетушке Прасковье Александровне, а на самом деле предназначенным все той же Анне Петровне.

Нам неизвестны письма А. П. Керн к Пушкину. Но нужно думать, что они были писаны в тон его посланиям.

Ироничность пушкинского тона не позволяет определить меру серьезности любовных признаний поэта. Можно предполагать, что увлечение его не было особенно глубоким. Однако вне зависимости от этого совершенно несомненно, что и для Пушкина, и для его корреспондентки было приятно, интересно, весело поддерживать эту переписку.

Шутливым пушкинским письмам непосредственно предшествовало обращение к той же самой женщине в стихах высокого лирического строя.

Если в письмах к А. П. Керн перед нами - внешняя, бытовая сторона человеческих отношений, то в стихотворении "Я помню чудное мгновенье..." открывается потаенная духовная жизнь поэта.

Несколько дней спустя после того, как Пушкин в Тригорском подарил Анне Петровне листок со стихами, ей адресованными, он закончил письмо к одному из друзей такими знаменательными словами: "Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить". Это сказано в связи с "Борисом Годуновым", работа над которым была тогда в разгаре. То был момент особого подъема творческих, душевных сил, момент радостного "пробуждения" души. И в это-то время "в глуши, во мраке заточенья" вновь явился Пушкину прекрасный, светлый образ из далеких лет - как отрадное воспоминание бурной, вольной молодости и как надежда на близкое освобождение, в которое ссыльный поэт не переставал верить... Уже не несколько часов, как когда-то у Олениных, а много дней провел Пушкин в Тригорском подле Анны Петровны, но от этого яркое впечатление той первой, мимолетной встречи с ней не стерлось, не потускнело,- напротив, образ прекрасной женщины приобрел в глазах поэта новое очарование. Если встреча их у Олениных была случайной, то летом 1825 года Анна Петровна направлялась в Тригорское, хорошо зная, что встретит там автора "Кавказского пленника", "Бахчисарайского фонтана", "Братьев разбойников", первой главы "Евгения Онегина", и горячо желала знакомства с первым русским поэтом.

Много лет спустя, в письме к родным (Бакуниным) Анна Петровна и Александр Васильевич Марковы-Виноградские писали о себе: "Мы, отчаявшись приобрести когда-нибудь материальное довольство, дорожим всяким моральным впечатлением и гоняемся за наслаждениями души и ловим каждую улыбку окружающего мира, чтоб обогатить себя счастьем духовным. Богачи никогда не бывают поэтами... Поэзия - богатство бедности..."^* Способность и стремление жить напряженной духовной жизнью, жажда "поэтического наслаждения", ярких впечатлений для ума были всегда свойственны А. П. Керн.

^* (Рукописный отдел ИРЛИ АН СССР, 27259/CXCVб54.)

Осенью 1825 года Анна Петровна вновь побывала в Тригорском с Е. Ф. Керном, и Пушкин, по ее словам,- "очень не поладил с мужем", а с нею "был по-прежнему и даже более нежен...".

К концу 1820-х годов относятся разрозненные, но несомненные свидетельства той дружеской близости, которая установилась тогда между Керн и Пушкиным. Это и шуточные стихи, вписанные поэтом в ее альбом, и экземпляр "Цыган" с надписью: "Ее Превосходительству А. П. Керн от господина Пушкина, усердного ее почитателя...", посвященное ей стихотворение "Приметы" и, наконец, несколько строк в пушкинских письмах.

Искренне дружеское общение Пушкина с А. П. Керн, конечно, не было случайностью, оно имело предпосылкой незаурядность и своеобразие ее личности.

Позже, когда изменившиеся жизненные обстоятельства отдаляют Керн от пушкинского круга, от Пушкина, неизменными остаются ее восхищение пушкинской поэзией и горячая симпатия к самому поэту, неизменным остается - до конца его жизни - и дружеское расположение к ней Пушкина.

Этому не противоречат несколько резких и насмешливых слов, сказанных поэтом в письме к жене 29 сентября 1835 года по поводу записки Керн, в которой она просила ходатайствовать перед Смирдиным об издании ее перевода романа Жорж Санд. Не следует прежде всего забывать, что записку Пушкин получил через Наталью Николаевну, ревновавшую мужа ко всем его прежним приятельницам, а также и то, что Пушкину было трудно в данном случае помочь Анне Петровне - к 1835 году он порвал все деловые сношения со Смирдиным. Зато Анна Петровна вспоминает, с каким искренним участием Пушкин утешал ее и старался ободрить после смерти матери - в одну из самых тяжелых минут ее жизни: "Пушкин приехал ко мне и, отыскивая мою квартиру, бегал, со свойственною ему живостью, по всем соседним дворам, пока наконец нашел меня. В этот приезд он употребил все свое красноречие, чтобы утешить меня, и я увидела его таким же, каким он был прежде". Мы знаем, что Пушкин вместе с Е. М. Хитрово помогал А. П. Керн в деловых ее хлопотах по выкупу имения...

А 1 февраля 1837 года она "плакала и молилась" в полумраке Конюшенной церкви, где отпевали Пушкина.

После смерти Пушкина Анна Петровна ревностно хранила все, что хоть в какой-то степени было связано с памятью о поэте - от его стихов и писем к ней до маленькой подножной скамеечки, на которой ему случалось сидеть в ее доме. И чем дальше уходило в прошлое время их знакомства, тем сильнее чувствовала Анна Петровна, как щедро была она одарена судьбой, которая свела ее на жизненном пути с Пушкиным.

Воспоминаниям о Пушкине, естественно, принадлежит центральное место в литературном наследии А. П. Керн. Успех этого первого ее произведения, попавшего в 1859 году в печать и встреченного весьма сочувственно многочисленными читателями, вызвал к жизни воспоминания о Дельвиге, Глинке (чаще всего опять же в связи с Пушкиным) и последние автобиографические записки, пробудил интерес к личности самой мемуаристки и открыл путь публикации спустя много лет, даже десятилетий, тех ее сочинений, которые не предназначались для печати,- дневников, писем.

Писать письма Анна Петровна, как сама рассказывает, любила с детства. Девочкой же начала вести дневник, который, однако, был использован отцом как оберточный материал на его горчичной фабрике. Поверять бумаге свои мысли, чувства, наблюдения было для А. П. Керн потребностью, и потребность эта сохранялась у нее на протяжении всей жизни, с годами становясь все более настоятельной и определенной. И когда в 1857 или 1858 году одна из петербургских знакомых, поэтесса Е. Н. Пучкова, обратилась к Анне Петровне с предложением рассказать о ее встречах с Пушкиным, она сделала это охотно и быстро.

Давно признано, что "Воспоминания о Пушкине" А. П. Керн (Марковой-Виноградской) занимают "одно из первых мест в ряду биографических материалов о великом поэте"^*.

^* (Майков Л. Пушкин: Биографические материалы и историко-литературные очерки.- Спб., 1899.- С. 234.)

Благодаря им стали впервые известны или получили необходимую конкретность многие существенные факты жизни Пушкина, которые сейчас мы привыкли встречать на страницах каждой его биографии. Как юный Пушкин рассыпает остроты в петербургском салоне Олениных или скачет верхом на неоседланной лошади с почтовой станции в имение старого приятеля Родзянко; как поэт, сосланный в псковскую деревню, каждодневно является из своего Михайловского в гостеприимный тригорский дом Вульф-Осиповых, чтобы побыть среди друзей, развлечься и отдохнуть, или как, вернувшись в столицу после шести лет ссылки, трогательно-нежно встречается с любимым Дельвигом, на его литературных собраниях или на квартире у Керн ведет "поэтические разговоры". Обо всем этом и о многом другом мы узнали из рассказа А. П. Керн - безыскусственного, искреннего, увлекательного. Пушкин разных лет, очень разный, но всегда Пушкин.

Керн знакомит и с неизвестными дотоле стихами и письмами Пушкина, его мыслями, высказываниями в дружеских беседах, с некоторыми особенностями его творческого процесса.

Тонко подмечены мемуаристкой многие свойства характера, манеры, привычки поэта. "...Он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен,- и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту". "...Он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописанно хорош, когда что-нибудь приятное волновало его... Когда же он решался быть любезным, то ничто не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностью его речи". Здесь перед нами реальный, живой Пушкин, каким могла изобразить его только хорошо его знавшая, умная, наблюдательная современница. Во множестве разбросанных по воспоминаниям эпизодов, казалось бы, мелких и случайных, но но существу очень значительных, мы видим этого живого Пушкина, представленного всегда с горячим сочувствием и тонким пониманием. И тогда, когда он робеет при первом знакомстве с молодой дамой; и когда, довольный стихами брата, говорит "очень наивно": "Il a aussi beaucoup d'esprit" ("И он тоже очень умен"); и когда, "как гений добра", является к Керн в тяжелый час, чтобы утешить и помочь (о необыкновенной доброте, великодушии Пушкина, его любви к детям говорится много); и когда, "усевшись на маленькой скамеечке" в ее квартире, пишет стихотворение "Я ехал к вам. Живые сны...", а потом "напевает их своим звучным голосом". Голос Пушкина - "певучий, мелодический" - мы слышим, когда А. П. Керн рассказывает о чтении поэтом "Цыган" в Тригорском или о том, как он "в минуты рассеянности" напевает беспрестанно "Неумолимая, ты не хотела жить...". Мы слышим и его заразительный "детский смех".

Чрезвычайно интересны и важны некоторые суждения Керн - о душевном состоянии Пушкина в последекабрьском Петербурге ("Он был тогда весел, но чего-то ему недоставало...", "...бывал часто мрачным, рассеянным и апатичным"), о значении жизни в Михайловском для его творческого развития ("Там, в тиши уединения, созрела его поэзия, сосредоточились мысли, душа окрепла и осмыслилась... Он приехал в Петербург с богатым запасом выработанных мыслей"). Не раз брали под сомнение свидетельство Керн о добрых отношениях Пушкина с матерью, но, вероятно, она и здесь не отступает от истины - отношения поэта с матерью, особенно в зрелые годы, были иные, чем с отцом.

Особо заслуживает быть отмеченным тот "верный такт", с которым Керн представляет свои отношения с Пушкиным. "...Только одна умная женская рука,- писал П. В. Анненков,- способна так тонко и превосходно набросать историю сношений, где чувство своего достоинства, вместе с желанием нравиться и даже сердечною привязанностью, отливаются разными и всегда изящными чертами, ни разу не оскорбившими ничьего глаза и ничьего чувства, несмотря на то, что иногда слагаются в образы, всего менее монашеского или пуританского свойства".

Пушкин предстает перед нами в воспоминаниях Керн столь достоверно еще и потому, что он окружен здесь не менее достоверно представленными современниками.

Лаконично, иногда несколькими фразами рисует Керн на редкость точные и живые портреты людей того круга, духовным вождем которого был Пушкин. Таков, например, в ее изображении обаятельный Мицкевич или удивительный Крылов, остроты которого охотно повторяет Пушкин и который одним словом определяет, "что такое Пушкин": "Гений".

Прямым продолжением воспоминаний о Пушкине явились воспоминания о Дельвиге и Глинке, где эти два замечательных деятеля пушкинской эпохи охарактеризованы так полно и выразительно, как ни в одном другом мемуарном документе. Антон Антонович Дельвиг - "душа всей этой счастливой семьи поэтов", собиравшихся в его доме, "маленькой республики", где он сумел создать атмосферу "родственной простоты и симпатии"; человек спокойного, ровного характера, безгранично добрый, гостеприимный, добродушно-остроумный, знающий цену веселой шутке и признанный авторитет в вопросах искусства, "принципиальный и беспристрастный ценитель". И Михаил Иванович Глинка - болезненный, до робости скромный и деликатный, но притом всегда самый желанный гость благодаря своему уму и сердечной доброте, владеющий великой творческой силой, даром потрясать своим искусством души людей. Читая воспоминания Керн, с удивлением видишь, например, что в ее рассказе о поездке на Иматру летом 1829 года, написанном много лет спустя после события, все участники поездки, да и обстоятельства самого пути, картины величественной северной природы запечатлены точнее, красочнее, нежели в очерке профессионального литератора О. М. Сомова, напечатанном в 1830-1831 годах.

Керн сообщает впервые многие факты из биографии Дельвига и Глинки. Благодаря ее сообщениям стали известны шуточные стихи Дельвига: "Друг Пушкин, хочешь ли отведать...", "Хвостова кипа тут лежала...", "Я в Курске, милые друзья...", "Там, где Семеновский полк...". Пародия на балладу В. А. Жуковского (перевод из В. Скотта) "Смальгольмский барон", очень близко к авторскому тексту, была приведена А. П. Керн задолго до того, как стал известен автограф Дельвига. Вряд ли кто-либо еще из слышавших гениальные импровизации Глинки, его особое исполнение своих и чужих произведений, поведал о них с такой ясностью и глубочайшей симпатией, как А. П. Керн. Как верны и точны характеристики музыки Глинки, например три строки об арии Людмилы из оперы "Руслан и Людмила": "Ах, какая чудная музыка! Какая душа в этой музыке, какое гармоническое соединение чувства с умом и какое тонкое понимание народного колорита..."

Трудясь над воспоминаниями о Дельвиге, о Глинке (они затем были объединены и увидели свет в 1864 г.), вновь возвращаясь к Дельвигу (напечатано только в 1907 г.), А. П. Керн как бы выполняла обещание, данное в начале первых своих воспоминаний,- "выдвинуть... еще кроме Пушкина, несколько лиц... всем известных". Но о Пушкине она, естественно, продолжала думать все время. Обнародовала здесь несколько записок к ней Пушкина и Е. М. Хитрово. Вспомнила и рассказала о встречах с поэтом, когда он вместе с нею благословлял вышедшую замуж против воли родителей Ольгу Сергеевну, и позже, когда он с женою навещал смертельно больную Надежду Осиповну. Передала слышанные от него суждения о стихах Дельвига и некоторых книгах - повестях Павлова, романах Бульвера, Манцони. Дополнила прежнюю характеристику душевного состояния Пушкина в конце 20-х - начале 30-х годов, подчеркивая происшедшую в нем "глубокую, разительную перемену". "...У Пушкина часто проглядывало беспокойное расположение духа... Его шутка часто превращалась в сарказм, который, вероятно, имел основание в глубоко возмущенном действительностью духе поэта". Определяя характер Дельвига, она делает это, сравнивая его с характером Пушкина.

Большую ценность представляют те сведения, которые Керн сообщала в письмах к П. В. Анненкову, особенно - подробная характеристика многолетней приятельницы Пушкина П. А. Осиповой.

В некоторых случаях рассказ Керн грешит известным субъективизмом, идеализацией "доброго старого времени". Можно ли согласиться, например, с таким утверждением: "Весь кружок даровитых писателей и друзей, группировавшихся около Пушкина, носил на себе характер беспечного, любящего пображничать русского барина..."? Разве такими беспечными, "избегавшими тягости труда" весельчаками и кутилами были в ту пору Пушкин, Дельвиг, Веневитинов, Мицкевич?.. И о жизни Дельвига в последние годы вряд ли можно сказать: "Он, среди тишины семейной жизни, услажденный друзьями, поэзиею и музыкою, мог назваться счастливейшим из смертных". Здесь трезвость и объективность взгляда изменяют мемуаристке. Но таких случаев очень немного, и рассказ А. П. Керн в целом воссоздает вполне достоверную, объективную картину жизни того круга русской художественной интеллигенции 20-30-х годов, признанным главою которого был Пушкин.

Ценность подлинного исторического документа, сочетающего яркую образность, живость описания с фактической достоверностью, в целом и в деталях, имеют автобиографические записи Керн, завершающие цикл ее воспоминаний и напечатанные уже после смерти, в 1884 году. Длинный ряд типических образов, представляющих различные слои русского общества начала прошлого века, картины быта дворянской усадьбы и уездного городка нарисованы откровенно и очень убедительно. Иногда рассказ о людях и событиях прошлого прерывается размышлениями автора, некими выводами из ее жизненного опыта - о воспитании и роли в нем труда, слепого послушания и самостоятельности, силы воли, о браке и вообще отношениях между людьми. И эти страницы записок также представляют несомненный интерес.

Не раз указывалось на исключительную точность, с какой А. П. Керн в своих мемуарах излагает факты полувековой давности. Ошибки встречаются крайне редко. Она сама подчеркивает свое стремление к максимальной точности - то оговоркой в тексте ("дальше не помню, а неверно цитировать не хочу"), то эпиграфом ("То зеркало лишь хорошо, которое верно отражает"). Такое количество имен, фамилий, названий мест, различных высказываний и даже стихотворных строк сохранила удивительная память А. П. Керн, что может возникнуть предположение - не пользовалась ли она какими-то своими старыми дневниковыми записями. Но, по всей видимости, если такие записи и существовали когда-то, то ко времени, когда создавались воспоминания, они не сохранились.

"Дневник для отдохновения" 1820 года не имеет прямого отношения к содержанию воспоминаний о Пушкине и его друзьях, однако представляет большой интерес как документ эпохи и самовыражения того поколения, к которому принадлежали и Пушкин и Керн. Он не предназначался для печати и был впервые опубликован лишь через сто лет, в 1929 году.

"Дневник" этот Анна Петровна вела, когда ей было двадцать лет и она жила в Пскове, где генерал Керн командовал бригадой (четыре года спустя туда попал Пушкин). Писала для "отдохновения", для того, чтобы забыть на время горечь повседневности. Писала по-французски, лишь изредка пользуясь родным языком (с одной стороны, вероятно, так было привычнее, удобнее, с другой - легче уберечь записи от глаз мужа, не читавшего по-французски). В большей своей части дневник состоит из жалоб на невыносимо тягостное существование с ненавистным мужем - грубым солдафоном в генеральских эполетах, излияний горьких чувств и переживаний, воспоминаний о прежней жизни с родными, которая теперь кажется ей идеальной. Но в нем немало и колоритных зарисовок из быта офицерской среды и губернского общества, метких характеристик и портретов. Встречаются даже упоминания, правда довольно наивные, о революционных событиях в Европе, которыми был столь богат 1820 год. Особое место занимают в дневнике многочисленные выписки из прочитанных книг - не только чувствительных французских романов, но и таких серьезных сочинений, как книга Ж. де Сталь "О Германии", которую молодая генеральша прочитала с редкой для того времени заинтересованностью и пониманием^*. "Сентиментальное путешествие" Л. Стерна она читала не один раз по-русски и по-французски^**.

^* (См.: Заборов П. Р. Жермена де Сталь и русская литература первой трети XIX века//Ранние романтические веяния.- Л., 1972.- С. 195.)

^** (Следует заметить, что интерес к Стерну характерен для передовой русской молодежи 1810-1820-х годов (см.: Азадовский М. К. Стерн в восприятии декабристов// Бунт декабристов.-Л., 1926.-С. 383-392).)

Не без влияния писателей сентиментального направления сложился стиль, который отличает записи А. П. Керн в "Дневнике для отдохновения", особенно те, где речь идет о герое ее полувыдуманного "романа" - молодом офицере, именуемом то Eglantine - Шиповником, то Immortelle - Бессмертником. Керн часто пользуется модным "языком цветов" для иносказательного выражения своих чувств. Подчас явно входит в роль героини того или иного из прочитанных романов. Но за этим наивно-сентиментальным способом выражения можно разглядеть подлинную трагедию женщины с запросами и идеалами неординарными, способной на жизнь разумную, полезную, чувства глубокие и чистые, а вместо этого обреченную на пошлое существование в среде чуждой, даже враждебной, - довольно обычную трагедию незаурядного человека в России прошлого века.

"Дневник для отдохновения" по форме своей - это дневник - письма, обращенные к определенному лицу, с которым автор записей как бы делится своими мыслями, переживаниями, наблюдениями. Такая форма избрана не случайно: эпистолярный стиль был близок Анне Петровне с ранних лет. Однако из ее переписки мы знаем очень мало. Но и то, чем мы располагаем, представляет несомненную ценность, особенно, конечно, столь бережно сохраненные ею письма Пушкина, о которых шла речь выше, письма П. В. Анненкова к ней и ее к Анненкову. Они вносят новые штрихи в известный нам портрет самой Анны Петровны, дополняют новыми существенными фактами ее воспоминания и дневниковые записи, наши представления о том круге явлений русской общественной жизни прошлого века, о которых она нам поведала.

П. В. Анненков в письме к А. П. Керн (Марковой-Виноградской), написанном вскоре после опубликования "Воспоминаний о Пушкине", дал справедливую оценку достоинств и значения ее труда, а саму мемуаристку объявил претендентом на звание "летописца известной эпохи и известного общества", имя которого "уже связалось с историей литературы, т. е. с историей общественного нашего развития".

В тесной связи с историей нашего общественного развития, с поэзией Пушкина, музыкой Глинки живет в благодарной памяти поколений эта примечательная женщина - незаурядная дочь своей эпохи, ставшая и ее летописцем.

Л. М. Гордин