1828

Друзьям

Нет, я не льстец, когда царю 
Хвалу свободную слагаю: 
Я смело чувства выражаю, 
Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил: 
Он бодро, честно правит нами; 
Россию вдруг он оживил 
Войной, надеждами, трудами.

О нет, хоть юность в нем кипит, 
Но не жесток в нем дух державный: 
Тому, кого карает явно, 
Он втайне милости творит.

Текла в изгнанье жизнь моя, 
Влачил я с милыми разлуку, 
Но он мне царственную руку 
Простер - и с вами снова я.

Во мне почтил он вдохновенье, 
Освободил он мысль мою, 
И я ль, в сердечном умиленье, 
Ему хвалы не воспою?

Я льстец! Нет, братья, льстец лукав: 
Он горе на царя накличет, 
Он из его державных прав 
Одну лишь милость ограничит.

Он скажет: презирай народ, 
Глуши природы голос нежный, 
Он скажет: просвещенья плод - 
Разврат и некий дух мятежный!

Беда стране, где раб и льстец 
Одни приближены к престолу, 
А небом избранный певец 
Молчит, потупя очи долу.

Послание к Великопольскому

Сочинителю "Сатиры на игроков"

Так элегическую лиру 
Ты променял, наш моралист, 
На благочинную сатиру? 
Хвалю поэта - дельно миру! 
Ему полезен розги свист. - 
Мне жалок очень твой Арист: 
С каким усердьем он молился 
И как несчастливо играл! 
Вот молодежь: погорячился, 
Продулся весь и так пропал! 
Дамон твой человек ужасный. 
Забудь его опасный дом, 
Где, впрочем, сознаюся в том, 
Мой друг, ты вел себя прекрасно: 
Ты никому там не мешал, 
Ариста нежно утешал, 
Давал полезные советы 
И ни рубля не проиграл. 
Люблю: вот каковы поэты! 
А то, уча безумный свет, 
Порой грешит и проповедник. 
Послушай, Перепев наследник, 
Рассказ мой:
          Некто, мой сосед,
В томленьях благородной жажды,
Хлебнув кастальских вод бокал,
На игроков, как ты, однажды
Сатиру злую написал
И другу с жаром прочитал.
Ему в ответ его приятель
Взял карты, молча стасовал,
Дал снять, и нравственный писатель
Всю ночь, увы! понтировал.
Тебе знаком ли сей проказник?
Но встреча с ним была б мне праздник:
Я с ним готов всю ночь не спать
И до полдневного сиянья
Читать моральные посланья
И проигрыш его писать.

* * *

Сто лет минуло, как тевтон 
В крови неверных окупался; 
Страной полночной правил он. 
Уже прусак в оковы вдался, 
Или сокрылся, и в Литву 
Понес изгнанную главу.

Между враждебными брегами 
Струился Немен; на одном 
Еще над древними стенами 
Сияли башни, и кругом 
Шумели рощи вековые, 
Духов пристанища святые.
 Символ германца, на другом 
Крест веры, в небо возносящий 
Свои объятия грозящи, 
Казалось, свыше захватить 
Хотел всю область Палемона 
И племя чуждого закона 
К своей подошве привлачить.

С медвежьей кожей на плечах, 
В косматой рысьей шапке, с пуком 
Каленых стрел и с верным луком, 
Литовцы юные, в толпах,
Со стороны одной бродили 
И зорко недруга следили. 
С другой, покрытый шишаком, 
В броне закованный, верхом, 
На страже немец, за врагами 
Недвижно следуя глазами, 
Пищаль, с молитвой, заряжал.

Всяк переправу охранял. 
Ток Немена гостеприимный, 
Свидетель их вражды взаимной, 
Стал прагом вечности для них; 
Сношений дружных глас утих, 
И всяк, переступивший воды, 
Лишен был жизни иль свободы. 
Лишь хмель литовских берегов, 
Немецкой тополью плененный, 
Через реку, меж тростников, 
Переправлялся дерзновенный, 
Брегов противных достигал 
И друга нежно обнимал. 
Лишь соловьи дубрав и гор 
По старине вражды не знали 
И в остров, общий с давних пор, 
Друг к другу в гости прилетали.

* * *

                Kennst du das Land...
                       Wilh. Meist.*

^* (Ты знаешь край... Вильгельм Мейстер (нем.).)

                По клюкву, по клюкву, 
                По ягоду, по клюкву...

Кто знает край, где небо блещет 
Неизъяснимой синевой, 
Где море теплою волной 
Вокруг развалин тихо плещет; 
Где вечный лавр и кипарис 
На воле гордо разрослись; 
Где пел Торквато величавый; 
Где и теперь во мгле ночной 
Адриатической волной 
Повторены его октавы; 
Где Рафаэль живописал; 
Где в наши дни резец Кановы 
Послушный мрамор оживлял, 
И Байрон, мученик суровый, 
Страдал, любил и проклинал?
- - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - 
Волшебный край, волшебный край, 
Страна высоких вдохновений,
Людмила зрит твой древний рай, 
Твои пророческие сени.

На берегу роскошных вод 
Порою карнавальных оргий 
Кругом ее кипит народ; 
Ее приветствуют восторги. 
Людмила северной красой, 
Всё вместе - томной и живой, 
Сынов Авзонии пленяет 
И поневоле увлекает 
Их пестры волны за собой.

На рай полуденной природы, 
На блеск небес, на ясны воды, 
На чудеса немых искусств 
В стесненье вдохновенных чувств 
Людмила светлый взор возводит, 
Дивясь и радуясь душой, 
И ничего перед собой 
Себя прекрасней не находит.
Стоит ли с важностью очей 
Пред флорентинскою Кипридой, 
Их две... и мрамор перед ней 
Страдает, кажется, обидой. 
Мечты возвышенной полна, 
В молчанье смотрит ли она 
На образ нежный Форнарины 
Или Мадоны молодой, 
Она задумчивой красой 
Очаровательней картины...

Скажите мне: какой певец, 
Горя восторгом умиленным, 
Чья кисть, чей пламенный резец 
Предаст потомкам изумленным 
Ее небесные черты? 
Где ты, ваятель безымянный 
Богини вечной красоты? 
И ты, харитою венчанный, 
Ты, вдохновенный Рафаэль?
Забудь еврейку молодую, 
Младенца-бога колыбель, 
Постигни прелесть неземную, 
Постигни радость в небесах, 
Пиши Марию нам другую, 
С другим младенцем на руках.
- - - - - - - - - - - - - -

В. С. Филимонову

При получении поэмы его "Дурацкий колпак"

Вам музы, милые старушки, 
Колпак связали в добрый час, 
И, прицепив к нему гремушки, 
Сам Феб надел его на вас. 
Хотелось в том же мне уборе 
Пред вами нынче щегольнуть 
И в откровенном разговоре, 
Как вы, на многое взглянуть; 
Но старый мой колпак изношен, 
Хоть и любил его поэт; 
Он поневоле мной заброшен: 
Не в моде нынче красный цвет. 
Итак, в знак мирного привета, 
Снимая шляпу, бью челом, 
Узнав философа-поэта 
Под осторожным колпаком.

То Dawe, Esq^r*

Зачем твой дивный карандаш 
Рисует мой арапский профиль? 
Хоть ты векам его предашь, 
Его освищет Мефистофель.

Рисуй Олениной черты. 
В жару сердечных вдохновений, 
Лишь юности и красоты 
Поклонником быть должен гений.

^* (Господину Дау (англ.).)

Воспоминание

Когда для смертного умолкнет шумный день
       И на немые стогны града 
Полупрозрачная наляжет ночи тень
       И сон, дневных трудов награда, 
В то время для меня влачатся в тишине
       Часы томительного бденья: 
В бездействии ночном живей горят во мне
       Змеи сердечной угрызенья; 
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
       Теснится тяжких дум избыток; 
Воспоминание безмолвно предо мной
       Свой длинный развивает свиток; 
И с отвращением читая жизнь мою,
       Я трепещу и проклинаю, 
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
       Но строк печальпых не смываю.

Ты и вы

Пустое вы сердечным ты 
Она, обмолвясь, заменила 
И все счастливые мечты 
В душе влюбленной возбудила.
Пред ней задумчиво стою, 
Свести очей с нее нет силы; 
И говорю ей: как вы милы! 
И мыслю: как тебя люблю!

* * *

                 26 мая 1828

Дар напрасный, дар случайный, 
Жизнь, зачем ты мне дана? 
Иль зачем судьбою тайной 
Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью 
Из ничтожества воззвал, 
Душу мне наполнил страстью, 
Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною: 
Сердце пусто, празден ум, 
И томит меня тоскою 
Однозвучный жизни шум.

А. А. Оленина. Рисунок Пушкина. 1828

И. В. Слёнину

Я не люблю альбомов модных: 
Их ослепительная смесь 
Аспазий наших благородных 
Провозглашает только спесь. 
Альбом красавицы уездной, 
Альбом домашний и простой, 
Милей болтливостью любезной 
И безыскусной пестротой. 
Ни здесь, ни там, скажу я смело, 
Являться, впрочем, не хочу; 
Но твой альбом другое дело, 
Охотно дань ему плачу. 
Тобой питомцам Аполлона 
Не из тщеславья он открыт: 
Цариц ты любишь Геликона 
И ими сам не позабыт; 
Вхожу в него прямым поэтом, 
Как в дружеский, приятный дом, 
Почтив хозяина приветом 
И лар молитвенным стихом.

* * *

Еще дуют холодные ветры 
И наносят утренни морозы, 
Только что на проталинах весенних 
Показались ранние цветочки; 
Как из чудного царства воскового, 
Из душистой келейки медовой 
Вылетала первая пчелка, 
Полетела по ранним цветочкам 
О красной весне поразведать, 
Скоро ль будет гостья дорогая, 
Скоро ли луга позеленеют, 
Скоро ль у кудрявой у березы 
Распустятся клейкие листочки, 
Зацветет черемуха душиста.

* * *

Кобылица молодая,
Честь кавказского тавра,
Что ты мчишься, удалая?
И тебе пришла пора;
Не косись пугливым оком,
Ног на воздух не мечи,
В поле гладком и широком
Своенравно не скачи.
Погоди; тебя заставлю
Я смириться подо мной:
В мерный круг твой бег направлю
Укороченной уздой.

'Кобылица молодая...'. Рисунок Пушкина. 1828

Ее глаза

Она мила - скажу меж нами -
Придворных витязей гроза,
И можно с южными звездами
Сравнить, особенно стихами,
Ее черкесские глаза,
Она владеет ими смело,
Они горят огня живей;
Но, сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!
Какой задумчивый в них гений,
И сколько детской простоты,
И сколько томных выражений,
И сколько неги и мечты!..
Потупит их с улыбкой Леля -
В них скромных граций торжество;
Поднимет - ангел Рафаэля
Так созерцает божество.

* * *

Не пой, красавица, при мне 
Ты песен Грузии печальной: 
Напоминают мне оне 
Другую жизнь и берег дальный.

Увы! напоминают мне 
Твои жестокие напевы 
И степь, и ночь - и при луне 
Черты далекой, бедной девы.

Я призрак милый, роковой, 
Тебя увидев, забываю; 
Но ты поешь - и предо мной 
Его я вновь воображаю.

Не пой, красавица, при мно 
Ты песен Грузии печальной: 
Напоминают мне оне 
Другую жизнь и берег дальный.

К Языкову

К тебе сбирался я давно 
В немецкий град, тобой воспетый, 
С тобой попить, как пьют поэты, 
Тобой воспетое вино. 
Уж зазывал меня с собою 
Тобой воспетый Киселев, 
И я с веселою душою 
Оставить был совсем готов 
Неволю невских берегов. 
И что ж? Гербовые заботы 
Схватили за полы меня, 
И на Неве, хоть нет охоты, 
Прикованным остался я. 
О юность, юность удалая! 
Могу ль тебя не пожалеть? 
В долгах, бывало, утопая, 
Заимодавцев убегая, 
Готов был всюду я лететь; 
Теперь докучно посещаю 
Своих ленивых должников, 
Остепенившись, проклинаю 
Я тяжесть денег и годов.

Прости, певец! играй, пируй, 
С Кипридой, Фебом торжествуй, 
Не знай сиятельного чванства, 
Не знай любезных должников 
И не плати своих долгов 
По праву русского дворянства.

Н. Д. Киселеву

Ищи в чужом краю здоровья и свободы,
       Но север забывать грешно, 
Так слушай: поспешай карлсбадские пить воды,
       Чтоб с нами снова пить вино.

Портрет

С своей пылающей душой,
С своими бурными страстями,
О жены Севера, меж вами
Она является порой
И мимо всех условий света
Стремится до утраты сил,
Как беззаконная комета
В кругу расчисленном светил.

Наперсник

Твоих признаний, жалоб нежных 
Ловлю я жадно каждый крик: 
Страстей безумных и мятежных 
Как упоителен язык! 
Но прекрати свои рассказы, 
Таи, таи свои мечты: 
Боюсь их пламенной заразы, 
Боюсь узнать, что знала ты!

* * *

Счастлив, кто избран своенравно 
Твоей тоскливою мечтой, 
При ком любовью млеешь явно, 
Чьи взоры властвуют тобой; 
Но жалок тот, кто молчаливо, 
Сгорая пламенем любви, 
Потупя голову, ревниво 
Признанья слушает твои.

Предчувствие

Снова тучи надо мною 
Собралися в тишине; 
Рок завистливый бедою 
Угрожает снова мне... 
Сохраню ль к судьбе презренье? 
Понесу ль навстречу ей 
Непреклонность и терпенье 
Гордой юности моей?

Бурной жизнью утомленный, 
Равнодушно бури жду: 
Может быть, еще спасенный, 
Снова пристань я найду... 
Но, предчувствуя разлуку, 
Неизбежный, грозный час, 
Сжать твою, мой ангел, руку 
Я спешу в последний раз.

Ангел кроткий, безмятежный, 
Тихо молви мне: прости, 
Опечалься: взор свой нежный 
Подыми иль опусти; 
И твое воспоминанье 
Заменит душе моей 
Силу, гордость, упованье 
И отвагу юных дней.

Утопленник

Прибежали в избу дети 
Второпях зовут отца: 
"Тятя! тятя! наши сети 
Притащили мертвеца". 
"Врите, врите, бесенята, - 
Заворчал на них отец;- 
Ох, уж эти мне робята! 
Будет вам ужо мертвец!

Суд наедет, отвечай-ка;
С ним я ввек не разберусь;
Делать нечего; хозяйка,
Дай кафтан: уж поплетусь...
Где ж мертвец?" - 
"Вон, тятя, э-вот!"
В самом деле, при реке,
Где разостлан мокрый невод,
Мертвый виден на песке.

Безобразно труп ужасный 
Посинел и весь распух. 
Горемыка ли несчастный 
Погубил свой грешный дух, 
Рыболов ли взят волнами, 
Али хмельный молодец, 
Аль ограбленный ворами 
Недогадливый купец?

Мужику какое дело?
Озираясь, он спешит; 
Он потопленное тело
В воду за ноги тащит,
И от берега крутого
Оттолкнул его веслом,
И мертвец вниз поплыл снова
За могилой и крестом.

Долго мертвый меж волнами 
Плыл качаясь, как живой; 
Проводив его глазами, 
Наш мужик пошел домой. 
"Вы, щенки! за мной ступайте! 
Будет вам по калачу, 
Да смотрите ж, не болтайте, 
А не то поколочу".

В ночь погода зашумела, 
Взволновалася река, 
Уж лучина догорела 
В дымной хате мужика, 
Дети спят, хозяйка дремлет, 
На полатях муж лежит, 
Буря воет; вдруг он внемлет: 
Кто-то там в окно стучит.

"Кто там?" - "Эй, впусти, хозяин!" -
"Ну, какая там беда?
Черт ты ночью бродишь, Каин?
Что тзанес тебя сюда;
Где возиться мне с тобою?
Дома тесно и темно".
И ленивою рукою
Подымает он окно.

Из-за туч луна катится - 
Что же? голый перед ним: 
С бороды вода струится, 
Взор открыт и недвижим,
Все в нем страшно онемело, 
Опустились руки вниз, 
И в распухнувшее тело 
Раки черные впились.

И мужик окно захлопнул: 
Гостя голого узнав, 
Так и обмер: "Чтоб ты лопнул!" 
Прошептал он, задрожав. 
Страшно мысли в нем мешались, 
Трясся ночь он напролет, 
И до утра всё стучались 
Под окном и у ворот.

Есть в народе слух ужасный: 
Говорят, что каждый год 
С той поры мужик несчастный 
В день урочный гостя ждет; 
Уж с утра погода злится, 
Ночью буря настает, 
И утопленник стучится 
Под окном и у ворот.

* * *

Рифма, звучная подруга 
Вдохновенного досуга, 
Вдохновенного труда, 
Ты умолкла, онемела; 
Ах, ужель ты улетела, 
Изменила навсегда!

В прежни дни твой милый лепет 
Усмирял сердечный трепет, 
Усыплял мою печаль, 
Ты ласкалась, ты манила 
И от мира уводила 
В очарованную даль.

Ты, бывало, мне внимала, 
За мечтой моей бежала, 
Как послушная дитя; 
То, свободна и ревнива, 
Своенравна и ленива, 
С нею спорила шутя.

Я с тобой не расставался, 
Сколько раз повиновался 
Резвым прихотям твоим; 
Как любовник добродушный, 
Снисходительно послушный, 
Был я мучим и любим.

О, когда бы ты явилась
В дни, как на небе толпилась
Олимпийская семья!
Ты бы с нею обитала,
И божественно б сияла
Родословная твоя.

Взяв божественную лиру, 
Так поведали бы миру 
Гезиод или Омир: 
Феб однажды у Адмета 
Близ тенистого Тайгета 
Стадо пас, угрюм и сир.

Он бродил во мраке леса, 
И никто, страшась Завеса, 
Из богинь иль из богов 
Навещать его не смели - 
Бога лиры и свирели, 
Бога света и стихов.

Помня первые свиданья, 
Усладить его страданья 
Мнемозина притекла. 
И подруга Аполлона 
В тихой роще Геликона 
Плод восторгов родила.

* * *

Ворон к ворону летит, 
Ворон ворону кричит: 
Ворон! где б нам отобедать? 
Как бы нам о том проведать?

Ворон ворону в ответ: 
Знаю, будет нам обед; 
В чистом поле под ракитой 
Богатырь лежит убитый.

Кем убит и отчего, 
Знает сокол лишь его, 
Да кобылка вороная, 
Да хозяйка молодая.

Сокол в рощу улетел, 
На кобылку недруг сел, 
А хозяйка ждет милого, 
Не убитого, живого.

* * *

Город пышный, город бедный, 
Дух неволи, стройный вид, 
Свод небес зелено-бледный, 
Скука, холод и гранит - 
Все же мне вас жаль немножко, 
Потому что здесь порой 
Ходит маленькая ножка, 
Вьется локон золотой.

19 октября 1828

Усердно помолившись богу, 
Лицею прокричав ура, 
Прощайте, братцы: мне в дорогу, 
А вам в постель уже пора.

* * *

В прохладе сладостной фонтанов 
И стен, обрызганных кругом, 
Поэт, бывало, тешил ханов 
Стихов гремучим жемчугом.

На нити праздного веселья 
Низал он хитрою рукой 
Прозрачной лести ожерелья 
И четки мудрости златой.

Любили Крым сыны Саади, 
Порой восточный краснобай 
Здесь развивал свои тетради 
И удивлял Бахчисарай.

Его рассказы расстилались, 
Как эриванские ковры, 
И ими ярко украшались 
Гиреев ханские пиры.

Но ни один волшебник милый, 
Владетель умственных даров, 
Не вымышлял с такою силой, 
Так хитро сказок и стихов,

Как прозорливый и крылатый 
Поэт той чудной стороны, 
Где мужи грозны и косматы, 
А жены гуриям равны.

Анчар^*

^* (Древо яда. (Прим. Пушкина.))

В пустыне чахлой и скупой, 
На почве, зноем раскаленной, 
Анчар, как грозный часовой, 
Стоит - один во всей вселенной.

Природа жаждущих степей 
Его в день гнева породила, 
И зелень мертвую ветвей 
И корни ядом напоила.

Яд каплет сквозь его кору, 
К полудню растопясь от зною, 
И застывает ввечеру 
Густой прозрачною смолою.

К нему и птица не летит,
И тигр нейдет: лишь вихорь черный
На древо смерти набежит -
И мчится прочь, уже тлетворный.

И если туча оросит, 
Блуждая, лист его дремучий, 
С его ветвей, уж ядовит, 
Стекает дождь в песок горючий.

Но человека человек
Послал к анчару властным взглядом,
И тот послушно в путь потек
И к утру возвратился с ядом.

Принес он смертную смолу 
Да ветвь с увядшими листами, 
И пот по бледному челу 
Струился хладными ручьями;

Принес - и ослабел и лег 
Под сводом шалаша на лыки, 
И умер бедный раб у ног 
Непобедимого владыки.

А царь тем ядом напитал 
Свои послушливые стрелы 
И с ними гибель разослал 
К соседям в чуждые пределы.

Ответ Катенину

Напрасно, пламенный поэт, 
Свой чудный кубок мне подносишь 
И выпить за здоровье просишь: 
Не пью, любезный мой сосед! 
Товарищ милый, но лукавый, 
Твой кубок полон не вином, 
Но упоительной отравой: 
Он заманит меня потом 
Тебе во след опять за славой. 
Не так ли опытный гусар, 
Вербуя рекрута, подносит 
Ему веселый Вакха дар, 
Пока воинственный угар 
Его на месте не подкосит? 
Я сам служивый - мне домой 
Пора убраться на покой. 
Останься ты в строях Парнаса; 
Пред делом кубок наливай 
И лавр Корнеля или Тасса 
Один с похмелья пожинай.

Ответ А. И. Готовцовой

И недоверчиво и жадно 
Смотрю я на твои цветы. 
Кто, строгий стоик, примет хладно 
Привет харит и красоты? 
Горжуся им - но и робею; 
Твой недосказанный упрек 
Я разгадать вполне не смею. 
Твой гнев ужели я навлек? 
О, сколько б мук себе готовил 
Красавиц ветреный зоил, 
Когда б предательски злословил 
Сей пол, которому служил! 
Любви безумством и волненьем 
Наказан был бы он; а ты 
Была всегда б опроверженьем 
Его печальной клеветы.

Цветок

Цветок засохший, безуханный, 
Забытый в книге вижу я; 
И вот уже мечтою странной 
Душа наполнилась моя:

Где цвел? когда? какой весною? 
И долго ль цвел? и сорван кем, 
Чужой, знакомой ли рукою? 
И положен сюда зачем?

На память нежного ль свиданья,
Или разлуки роковой,
Иль одинокого гулянья
В тиши полей, в тени лесной?

И жив ли тот, и та жива ли?
И нынче где их уголок? 
Или уже они увяли, 
Как сей неведомый цветок?

Поэт и толпа

                Procul este, profani*.

^* (Прочь, непосвященные (лат.).)

Поэт по лире вдохновенной 
Рукой рассеянной бряцал. 
Он пел - а хладный и надменный 
Кругом народ непосвященный 
Ему бессмысленно внимал.

И толковала чернь тупая: 
"Зачем так звучно он поет? 
Напрасно ухо поражая, 
К какой он цели нас ведет? 
О чем бренчит? чему нас учит? 
Зачем сердца волнует, мучит, 
Как своенравный чародей? 
Как ветер, песнь его свободна, 
Зато как ветер и бесплодна: 
Какая польза нам от ней?"

           Поэт
Молчи, бессмысленный народ, 
Поденщик, раб нужды, забот! 
Несносен мне твой ропот дерзкий, 
Ты червь земли, не сын небес;
Тебе бы пользы всё - на вес 
Кумир ты ценишь Бельведерский. 
Ты пользы, пользы в нем не зришь. 
Но мрамор сей ведь бог!.. так что же? 
Печной горшок тебе дороже: 
Ты пищу в нем себе варишь.

           Чернь
Нет, если ты небес избранник, 
Свой дар, божественный посланник, 
Во благо нам употребляй: 
Сердца собратьев исправляй. 
Мы малодушны, мы коварны, 
Бесстыдны, злы, неблагодарны; 
Мы сердцем хладные скопцы, 
Клеветники, рабы, глупцы; 
Гнездятся клубом в нас пороки. 
Ты можешь, ближнего любя, 
Давать нам смелые уроки, 
А мы послушаем тебя.

           Поэт
Подите прочь - какое дело 
Поэту мирному до вас! 
В разврате каменейте смело, 
Не оживит вас лиры глас! 
Душе противны вы, как гробы. 
Для вашей глупости и злобы 
Имели вы до сей поры 
Бичи, темницы, топоры; - 
Довольно с вас, рабов безумных!
Во градах ваших с улиц шумных 
Сметают сор, - полезный труд! - 
Но, позабыв свое служенье, 
Алтарь и жертвоприношенье, 
Жрецы ль у вас метлу берут? 
Не для житейского волненья, 
Не для корысти, не для битв, 
Мы рождены для вдохновенья, 
Для звуков сладких и молитв.

Щербинину

Житье тому, мой милый друг,
Кто страстью глупою не болен,
Кому влюбиться недосуг,
Кто занят всем и всем доволен -
Его не ведает печаль;
Его забавы бесконечны,
Он создал мысленно сераль
И в нем блаженствует, беспечный!

* * *

Пожалуй, Федоров, ко мне не приходи; 
Не усыпляй меня - иль после не буди.

* * *

Лищинский околел - отечеству беда!
Князь Сергий жив еще - утешьтесь, господа.

* * *

Покойник, автор сухощавый, 
Писал для денег, пил из славы.