1829

Е. Н. Ушаковой

Вы избалованы природой; 
Она пристрастна к вам была, 
И наша вечная хвала 
Вам кажется докучной одой. 
Вы сами знаете давно, 
Что вас любить немудрено, 
Что нежным взором вы Армида, 
Что легким станом вы Сильфида, 
Что ваши алые уста, 
Как гармоническая роза... 
И наши рифмы, наша проза 
Пред вами шум и суета. 
Но красоты воспоминанье 
Нам сердце трогает тайком - 
И строк небрежных начертанье 
Вношу смиренно в ваш альбом. 
Авось на память поневоле 
Придет вам тот, кто вас певал 
В те дни, как 
Пресненское поле 
Еще забор не заграждал.

Ел. Н. Ушакова. Рисунок Пушкина. 1829

Е. П. Полторацкой

Когда помилует нас бог, 
Когда не буду я повешен, 
То буду я у ваших ног, 
В тени украинских черешен.

* * *

Подъезжая под Ижоры,
Я взглянул на небеса
И воспомннл ваши взоры,
Ваши синие глаза.
Хоть я грустно очарован
Вашей девственной красой,
Хоть вампиром именован
Я в губернии Тверской,
Но колен моих пред вами
Преклонить я не посмел
И влюбленными мольбами
Вас тревожить не хотел.
Упиваясь неприятно
Хмелем светской суеты,
Позабуду, вероятно,
Ваши милые черты,
Легкий стан, движений стройность,
Осторожный разговор,
Эту скромную спокойность,
Хитрый смех и хитрый взор.
Если ж нет... по прежню следу
В ваши мирные края
Через год опять заеду
И влюблюсь до ноября.

Приметы

Я ехал к вам: живые сны 
За мной вились толпой игривой, 
И месяц с правой стороны 
Сопровождал мой бег ретивый.

Я ехал прочь: иные сны... 
Душе влюбленной грустно было, 
И месяц с левой стороны 
Сопровождал меня уныло.

Мечтанью вечному в тиши 
Так предаемся мы, поэты; 
Так суеверные приметы 
Согласны с чувствами души.

Эпитафия младенцу

В сиянье, в радостном покое,
У трона вечного творца, 
С улыбкой он глядит в изгнание земное, 
Благословляет мать и молит за отца.

* * *

           (При посылке бронзового Сфинкса)

Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?
В веке железном, скажи, кто золотой угадал? 
Кто славянин молодой, грек духом, а родом германец?
Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!

* * *

На холмах Грузии лежит ночная мгла;
    Шумит Арагва предо мною. 
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
    Печаль моя полна тобою, 
Тобой, одной тобой... Унынья моего
    Ничто не мучит, не тревожит, 
И сердце вновь горит и любит - оттого,
    Что не любить оно не может.

Калмычке

Прощай, любезная калмычка! 
Чуть-чуть, назло моих затей, 
Меня похвальная привычка 
Не увлекла среди степей 
Вслед за кибиткою твоей. 
Твои глаза, конечно, узки, 
И плосок нос, и лоб широк, 
Ты не лепечешь по-французски, 
Ты шелком не сжимаешь ног, 
По-английски пред самоваром 
Узором хлеба не крошишь, 
Не восхищаешься Сен-Маром, 
Слегка Шекспира не ценишь, 
Не погружаешься в мечтанье, 
Когда нет мысли в голове. 
Не распеваешь: Ma dov'e *, 
Галоп не прыгаешь в собранье... 
Что нужды? - Ровно полчаса, 
Пока коней мне запрягали, 
Мне ум и сердце занимали 
Твой взор и дикая краса. 
Друзья! не все ль одно и то же: 
Забыться праздною душой 
В блестящей зале, в модной ложе 
Или в кибитке кочевой?

^* (Но где (итал.).)

* * *

Жил на свете рыцарь бедный, 
Молчаливый и простой, 
С виду сумрачный и бледный, 
Духом смелый и прямой.

Он имел одно виденье, 
Непостижное уму,
И глубоко впечатленье 
В сердце врезалось ему.

Путешествуя в Женеву, 
На дороге у креста 
Видел он Марию деву, 
Матерь господа Христа.

С той поры, сгорев душою, 
Он на женщин не смотрел, 
И до гроба ни с одною 
Молвить слова не хотел.

С той поры стальной решетки 
Он с лица не подымал 
И себе на шею четки 
Вместо шарфа привязал.

Несть мольбы Отцу, ни Сыну, 
Ни святому Духу ввек 
Не случилось паладину, 
Странный был он человек.

Проводил он целы ночи 
Перед ликом пресвятой, 
Устремив к ней скорбны очи, 
Тихо слезы лья рекой.

Полон верой и любовью, 
Верен набожной мечте, 
Ave, Mater Dei* кровью 
Написал он на щите.

Между тем как паладины 
В встречу трепетным врагам 
По равнинам Палестины 
Мчались, именуя дам,

Lumen coelum, sancta Rosa!** 
Восклицал всех громче он, 
И гнала его угроза 
Мусульман со всех сторон.

Возвратись в свой замок дальный, 
Жил он строго заключен, 
Все влюбленный, все печальный,
Без причастья умер он;

Между тем как он кончался, 
Дух лукавый подоспел, 
Душу рыцаря сбирался 
Бес тащить уж в свой предел:

Он-де богу не молился, 
Он не ведал-де поста, 
Не путем-де волочился 
Он за матушкой Христа.

Но пречистая сердечно 
Заступилась за него 
И впустила в царство вечно 
Паладина своего.

^* (Paдуйся, матерь божия (лат.).)

^** (Свет небес, святая роза (лат.).)

Из Гафиза

          (Лагерь при Евфрате)

Не пленяйся бранной славой,
О красавец молодой!
Не бросайся в бой кровавый
С карабахскою толпой!
Знаю, смерть тебя не встретит;
Азраил, среди мечей,
Красоту твою заметит -
И пощада будет ей!
Но боюсь: среди сражений
Ты утратишь навсегда
Скромность робкую движений,
Прелесть неги и стыда!

Олегов щит

Когда ко граду Константина 
С тобой, воинственный варяг, 
Пришла славянская дружина 
И развила победы стяг, 
Тогда во славу Руси ратной, 
Строптиву греку в стыд и страх, 
Ты пригвоздил свой щит булатный 
На цареградских воротах.

Настали дни вражды кровавой; 
Твой путь мы снова обрели. 
Но днесь, когда мы вновь со славой 
К Стамбулу грозно притекли, 
Твой холм потрясся с бранным гулом, 
Твой стон ревнивый нас смутил, 
И нашу рать перед Стамбулом 
Твой старый щит остановил.

* * *

Зорю бьют... из рук моих 
Ветхий Данте выпадает, 
На устах начатый стих 
Недочитанный затих - 
Дух далече улетает. 
Звук привычный, звук живой, 
Сколь ты часто раздавался 
Там, где тихо развивался 
Я давнишнею порой.

* * *

Был и я среди донцов, 
Гнал и я османов шайку; 
В память битвы и шатров 
Я домой привез нагайку.

На походе, на войне 
Сохранил я балалайку - 
С нею рядом, на стене 
Я повешу и нагайку.

Что таиться от друзей - 
Я люблю свою хозяйку, 
Часто думал я об ней 
И берег свою нагайку.

Дон

Блеща средь полей широких, 
Вон он льется!.. Здравствуй, Дон!
От сынов твоих далеких 
Я привез тебе поклон.

Как прославленного брата, 
Реки знают тихий Дон; 
От Аракса и Евфрата 
Я привез тебе поклон.

Отдохнув от злой погони, 
Чуя родину свою, 
Пьют уже донские кони 
Арпачайскую струю.

Приготовь же, Дон заветный, 
Для наездников лихих 
Сок кипучий, искрометный 
Виноградников твоих.

* * *

                          (2 ноября)

Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю 
Слугу, несущего мне утром чашку чаю, 
Вопросами: тепло ль? утихла ли метель? 
Пороша есть иль нет? и можно ли постель 
Покинуть для седла, иль лучше до обеда 
Возиться с старыми журналами соседа? 
Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня, 
И рысью по полю при первом свете дня; 
Арапники в руках, собаки вслед за нами; 
Глядим на бледный снег прилежными глазами; 
Кружимся, рыскаем и поздней уж порой, 
Двух зайцев протравив, являемся домой. 
Куда как весело! Вот вечер: вьюга воет; 
Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет; 
По капле, медленно глотаю скуки яд. 
Читать хочу; глаза над буквами скользят, 
А мысли далеко... Я книгу закрываю; 
Беру перо, сижу; насильно вырываю 
У музы дремлющей несвязные слова. 
Ко звуку звук нейдет... Теряю все права 
Над рифмой, над моей прислужницею странной: 
Стих вяло тянется, холодный и туманный. 
Усталый, с лирою я прекращаю спор, 
Иду в гостиную; там слышу разговор
О близких выборах, о сахарном заводе; 
Хозяйка хмурится в подобие погоде, 
Стальными спицами проворно шевеля, 
Иль про червонного гадает короля. 
Тоска! Так день за днем идет в уединенье! 
Но если под вечер в печальное селенье, 
Когда за шашками сижу я в уголке, 
Приедет издали в кибитке иль возке 
Нежданная семья: старушка, две девицы 
(Две белокурые, две стройные сестрицы),- 
Как оживляется глухая сторона! 
Как жизнь, о боже мой, становится полна! 
Сначала косвенно-внимательные взоры, 
Потом слов несколько, потом и разговоры, 
А там и дружный смех, и песни вечерком, 
И вальсы резвые, и шепот за столом, 
И взоры томные, и ветреные речи, 
На узкой лестнице замедленные встречи; 
И дева в сумерки выходит на крыльцо: 
Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо! 
Но бури севера не вредны русской розе. 
Как жарко поцелуй пылает на морозе! 
Как дева русская свежа в пыли снегов!

Зимнее утро

Мороз и солнце; день чудесный! 
Еще ты дремлешь, друг прелестный - 
Пора, красавица, проснись: 
Открой сомкнуты негой взоры 
Навстречу северной Авроры, 
Звездою севера явись!

Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, 
На мутном небе мгла носилась; 
Луна, как бледное пятно, 
Сквозь тучи мрачные желтела, 
И ты печальная сидела - 
А нынче... погляди в окно:

Под голубыми небесами 
Великолепными коврами, 
Блестя на солнце, снег лежит; 
Прозрачный лес один чернеет, 
И ель сквозь иней зеленеет, 
И речка подо льдом блестит.

Вся комната янтарным блеском 
Озарена. Веселым треском 
Трещит затопленная печь. 
Приятно думать у лежанки. 
Но знаешь: не велеть ли в санки 
Кобылку бурую запречь?

Скользя по утреннему снегу, 
Друг милый, предадимся бегу 
Нетерпеливого коня 
И навестим поля пустые, 
Леса, недавно столь густые, 
И берег, милый для меня.

* * *

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.

Воспоминания в Царском селе

Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской, 
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшею главой. 
Так отрок библии, безумный расточитель, 
До капли истощив раскаянья фиал, 
Увидев наконец родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.

В пылу восторгов скоротечных,
В бесплодном вихре суеты, 
О, много расточил сокровищ я сердечных
За недоступные мечты, 
И долго я блуждал, и часто, утомленный, 
Раскаяньем горя, предчувствуя беды, 
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады.

Воображаю день счастливый,
Когда средь вас возник лицей, 
И слышу наших игр я снова шум игривый
И вижу вновь семью друзей. 
Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым, 
Мечтанья смутные в груди моей тая, 
Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым,
Поэтом забываюсь я.

И въявь я вижу пред собою
Дней прошлых гордые следы. 
Еще исполнены великою женою,
Ее любимые сады 
Стоят населены чертогами, вратами, 
Столпами, башнями, кумирами богов, 
И славой мраморной, и медными хвалами
Екатерининских орлов.

Садятся призраки героев
У посвященных им столпов, 
Глядите: вот герой, стеснитель ратных строев,
Перун кагульских берегов. 
Вот, вот могучий вождь полунощного флага, 
Пред кем морей пожар и плавал и летал. 
Вот верный брат его, герой Архипелага,
Вот наваринский Ганнибал.

Среди святых воспоминаний 
Я с детских лет здесь возрастал, 
А глухо между тем поток народной брани 
Уж бесновался и роптал.

Отчизну обняла кровавая забота, 
Россия двинулась, и мимо нас летят 
И тучи конные, брадатая пехота, 
И медных пушек светлый ряд.
             ———
На юных ратников завистливо взирали, 
Ловили с жадностью мы брани дальный звук, 
И, негодуя, мы и детство проклинали, 
И узы строгие наук.
             ———
И многих не пришло. 
При звуке песней новых 
Почили славные в полях Бородина, 
На Кульмских высотах, в лесах 
Литвы суровых, Вблизи Монмартра

Царскосельский лицей. Рисунок Пушкина. 1820 - 1830

* * *

Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далекого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли наконец,
Где Тасса не поет уже ночной гребец,
Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
Где кипарисные благоухают рощи,
Повсюду я готов. Поедем... но, друзья,
Скажите: в странствиях умрет ли страсть моя?
Забуду ль гордую, мучительную деву,
Или к ее ногам, ее младому гневу,
Как дань привычную, любовь я принесу?
- - - - - - - - - - - - - - - - - -  

* * *

Брожу ли я вдоль улиц шумных, 
Вхожу ль во многолюдный храм, 
Сижу ль меж юношей безумных, 
Я предаюсь моим мечтам.

Я говорю: промчатся годы, 
И сколько здесь ни видно нас, 
Мы все сойдем под вечны своды - 
И чей-нибудь уж близок час.

Гляжу ль на дуб уединенный, 
Я мыслю: патриарх лесов 
Переживет мой век забвенный, 
Как пережил он век отцов.

Младенца ль милого ласкаю,
Уже я думаю: прости!
Тебе я место уступаю:
Мне время тлеть, тебе цвести.

День каждый, каждую годину 
Привык я думой провождать, 
Грядущей смерти годовщину 
Меж их стараясь угадать.

И где мне смерть пошлет судьбина? 
В бою ли, в странствии, в волнах? 
Или соседняя долина 
Мой примет охладелый прах?

И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать, 
Но ближе к милому пределу 
Мне все б хотелось почивать.

И пусть у гробового входа 
Младая будет жизнь играть, 
И равнодушная природа 
Красою вечною сиять.

Кавказ

Кавказ подо мною. Один в вышине 
Стою над снегами у края стремнины; 
Орел, с отдаленной поднявшись вершины, 
Парит неподвижно со мной наравне. 
Отселе я вижу потоков рожденье 
И первое грозных обвалов движенье.

Здесь тучи смиренно идут подо мной;
Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;
Под ними утесов нагие громады;
Там ниже мох тощий, кустарник сухой;
А там уже рощи, зеленые сени,
Где птицы щебечут, где скачут олени.

А там уж и люди гнездятся в горах, 
И ползают овцы по злачным стремнинам, 
И пастырь нисходит к веселым долинам, 
Где мчится Арагва в тенистых брегах, 
И нищий наездник таится в ущелье, 
Где Терек играет в свирепом веселье;

Играет и воет, как зверь молодой, 
Завидевший пищу из клетки железной; 
И бьется о берег в вражде бесполезной 
И лижет утесы голодной волной... 
Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады: 
Теснят его грозно немые громады.

Обвал

Дробясь о мрачные скалы, 
Шумят и пенятся валы, 
И надо мной кричат орлы,
     И ропщет бор, 
И блещут средь волнистой мглы
     Вершины гор.

Оттоль сорвался раз обвал,
И с тяжким грохотом упал, 
И всю теснину между скал
     Загородил, 
И Терека могущий вал
     Остановил.

Вдруг, истощась и присмирев, 
О Терек, ты прервал свой рев; 
Но задних волн упорный гнев
     Прошиб снега... 
Ты затопил, освирепев,
     Свои брега.

И долго прорванный обвал
Неталой грудою лежал,
И Терек злой под ним бежал.
     И пылью вод 
И шумной пеной орошал
     Ледяный свод.

И путь по нем широкий шел: 
И конь скакал, и влекся пол, 
И своего верблюда вел
     Стенной купец, 
Где ныне мчится лишь Эол,
     Небес жилец.

Монастырь на Казбеке

Высоко над семьею гор, 
Казбек, твой царственный шатер 
Сияет вечными лучами. 
Твой монастырь за облаками, 
Как в небе реющий ковчег, 
Парит, чуть видный, над горами.

Далекий, вожделенный брег! 
Туда б, сказав прости ущелью, 
Подняться к вольной вышине! 
Туда б, в заоблачную келью, 
В соседство бога скрыться мне!..

Делибаш

Перестрелка за холмами? 
Смотрит лагерь их и наш;
На холме пред казаками 
Вьется красный делибаш.

Делибаш! не суйся к лаве, 
Пожалей свое житье; 
Вмиг аминь лихой забаве: 
Попадешься на копье.

Эй, казак! не рвися к бою:
Делибаш на всем скаку 
Срежет саблею кривою 
С плеч удалую башку.

Мчатся, сшиблись в общем крике... 
Посмотрите! каковы?.. 
Делибаш уже на пике, 
А казак без головы.

'Делибаш'. Рисунок Пушкина. 1829

* * *

Когда твои младые лета 
Позорит шумная молва, 
И ты по приговору света 
На честь утратила права;

Один среди толпы холодной 
Твои страданья я делю 
И за тебя мольбой бесплодной 
Кумир бесчувственный молю.

Но свет... Жестоких осуждений 
Не изменяет он своих: 
Он не карает заблуждений, 
Но тайны требует для них.

Достойны равного презренья 
Его тщеславная любовь 
И лицемерные гоненья:
К забвенью сердце приготовь;

Не пей мутительной отравы; 
Оставь блестящий, душный круг; 
Оставь безумные забавы: 
Тебе один остался друг.

К бюсту завоевателя

Напрасно видишь тут ошибку: 
Рука искусства навела 
На мрамор этих уст улыбку, 
А гнев на хладный лоск чела. 
Недаром лик сей двуязычен. 
Таков и был сей властелин: 
К противочувствиям привычен, 
В лице и в жизни арлекин.

Эпиграмма

Журналами обиженный жестоко,
Зоил Пахом печалился глубоко;
На цензора вот подал он донос;
Но цензор прав, нам смех, зоилу нос.
Иная брань, конечно, неприличность,
Нельзя писать: Такой-то де старик,
Козел в очках, плюгавый клеветник,
И зол и подл: все это будет личность.
Но можете печатать, например,
Что господин парнасский старовер
(В своих статьях) бессмыслицы оратор,
Отменно вял, отменно скучноват,
Тяжеловат и даже глуповат;
Тут не лицо, а только литератор.

* * *

Поэт-игрок, о Беверлей-Гораций,
Проигрывал ты кучки ассигнаций,
И серебро, наследие отцов,
И лошадей, и даже кучеров -
И с радостью на карту б, на злодейку,
Поставил бы тетрадь своих стихов,
Когда б твой стих ходил хотя в копейку.

Эпиграмма

Там, где древний Кочерговский 
Над Ролленем опочил, 
Дней новейших Тредьяковекий 
Колдовал и ворожил: 
Дурень, к солнцу став спиною, 
Под холодный Вестник свой: 
Прыскал мертвою водою, 
Прыскал ижицу живой.

* * *

Как сатирой безымянной 
Лик зоила я пятнал, 
Признаюсь: на вызов бранный 
Возражений я не ждал. 
Справедливы ль эти слухи? 
Отвечал он? Точно ль так? 
В полученье оплеухи 
Расписался мой дурак?

* * *

Счастлив ты в прелестных дурах, 
В службе, в картах и в пирах; 
Ты St.-Priest в карикатурах, 
Ты Нелединский в стихах; 
Ты прострелен на дуэле, 
Ты разрублен на войне, - 
Хоть герой ты в самом деле, 
Но повеса ты вполне.

* * *

Надеясь на мое презренье, 
Седой зоил меня ругал, 
И, потеряв уже терпенье, 
Я эпиграммой отвечал. 
Укушенный желаньем славы, 
Теперь, надеясь на ответ, 
Журнальный шут, холоп лукавый,
Ругать бы также стал. - О нет! 
Пусть он, как бес перед обедней, 
Себе покоя не дает: 
Лакей, сиди себе в передней, 
А будет с барином расчет.

Сапожник

(Притча)

Картину раз высматривал сапожник 
И в обуви ошибку указал; 
Взяв тотчас кисть, исправился художник.
Вот, подбочась, сапожник продолжал: 
"Мне кажется, лицо немного криво... 
А эта грудь не слишком ли нага?"... 
Тут Апеллес прервал нетерпеливо: 
"Суди, дружок, не свыше сапога!"

Есть у меня приятель на примете: 
Не ведаю, в каком бы он предмете 
Был знатоком, хоть строг он на словах, 
Но черт его несет судить о свете: 
Попробуй он судить о сапогах!

Эпиграмма

Седой Свистов! ты царствовал со славой; 
Пора, пора! сложи с себя венец: 
Питомец твой младой, цветущий, здравый, 
Тебя сменит, великий наш певец! 
Се: внемлет мне маститый собеседник, 
Свершается судьбины произвол, 
Является младой его наследник: 
Свистов II вступает на престол!

Эпиграмма

Мальчишка Фебу гимн поднес.
"Охота есть, да мало мозгу.
А сколько лет ему, вопрос?" -
"Пятнадцать". - "Только-то? Эй, розгу!"
За сим принес семинарист
Тетрадь лакейских диссертаций,
И Фебу вслух прочел Гораций,
Кусая губы, первый лист.
Отяжелев, как от дурмана,
Сердито Феб его прервал
И тотчас взрослого болвана
Поставить в палки приказал.

Собрание насекомых

          Какие крохотны коровки! 
      Есть, право, менее булавочной головки.
                       Крылов.

Мое собранье насекомых 
Открыто для моих знакомых: 
Ну, что за пестрая семья! 
За ними где ни рылся я! 
Зато какая сортировка! 
Вот Глинка - божия коровка, 
Вот Каченовский - злой паук, 
Вот и Свиньин - российский жук, 
Вот Олин - черная мурашка, 
Вот Раич - мелкая букашка. 
Куда их много набралось! 
Опрятно за стеклом и в рамах 
Они, пронзенные насквозь, 
Рядком торчат на эпиграммах.