Пушкин умирал…

Пушкин умирал...

Рядом с кабинетом, в гостиной, собрались его близкие друзья - поэты и писатели. С ними он трогательно и взволнованно простился.

У постели умиравшего безотлучно находились врачи, и среди них - В. И. Даль, писатель и врач, с которым Пушкин сблизился во время поездки на места пугачевского восстания.

- Мне приятно видеть вас,- сказал ему Пушкин,- не только как врача, но и как близкого мне человека по общему нашему литературному ремеслу...

Состояние его ухудшалось. Он попросил привести детей. Благословил их, попрощался с ними.

- Кто еще приходил навестить меня? - не раз спрашивал он среди тяжких страданий.

- Кого хотелось бы вам видеть? - спросил его доктор Спасский.

- Мне было бы приятно видеть всех, но у меня нет сил говорить...

Поэт лежал в кабинете, на диване, окруженный книгами своей библиотеки.

Он окинул их угасавшим взглядом. Для него каждая стоявшая на полках книга была живым организмом, жившим своей особой жизнью. Томик Байрона с короткой дружеской надписью: "Байрона Пушкину дарит почитатель обоих А. Мицкевич" - рождал в душе воспоминания тех лет, когда он от английского поэта "с ума сходил", а вместе с польским поэтом мечтал о "временах грядущих, когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся".

И томик Байрона на английском языке, полученный в декабре 1825 года от Анны Керн, напоминал о "чудном мгновенье", пережитом поэтом в дни Михайловской ссылки...

Друзья и книги были неизменными спутниками его короткой бурной жизни. Выходя из дома, он всегда брал с собою какую-нибудь книгу. Заходил в книжные лавки, к Смирдину или Оленину, встречал друзей и, беседуя с ними, иногда проводил там часы.

Тема дружбы пронизывала многие произведения Пушкина. Друзьям посвятил он ряд стихотворений. И в своем творчестве часто обращался к ним.

 Но не хочу, о други, умирать; 
 Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать,-

писал он в "Элегии" за шесть лет до смерти.

В другой своей ранней "Элегии" Пушкин называл дружбу "отрадной звездой", способной довести страдальца до "пристани надежной".

Друзья и книги... Обернувшись к книгам, Пушкин тихо промолвил:

- Прощайте, друзья!..

На полях своих книг поэт нередко делал отметки и записи -

 Хранили многие страницы
 Отметку резкую ногтей...

"В часы ночного вдохновенья... Все волновало нежный ум...",- писал сам о себе Пушкин в "Разговоре книгопродавца с поэтом".

Стихотворение это явилось предисловием, своего рода эпиграфом к выпущенной Пушкиным в 1825 году первой главе "Евгения Онегина". Опасаясь, что в пору изжившей себя романтической эстетики его реалистический роман в стихах не будет понят современниками, двадцатишестилетний поэт говорит о том, что волновало его "нежный" ум в первый, романтический, период творчества:

 И тяжким, пламенным недугом 
 Была полна моя глава; 
 В ней грезы чудные рождались; 
 В размеры стройные стекались 
 Мои послушные слова 
 И звонкой рифмой замыкались. 

 Самолюбивые мечты, 
 Утехи юности безумной!
 И я, средь бури жизни шумной,
 Искал вниманья, красоты.
 Глаза прелестные читали
 Меня с улыбкою любви;
 Уста волшебные шептали
 Мне звуки сладкие мои...

И как бы отказываясь от "лиры вдохновенной", Пушкин заявляет:

 Но полно! в жертву им свободы
 Мечтатель уж не принесет;
 Пускай их юноша поет,
 Любезный баловень природы.

На смену "нежному" уму приходит "гордый" ум поэта:

 К чему, несчастный, я стремился?
 Пред кем унизил гордый ум?
 Кого восторгом чистых дум
 Боготворить не устыдился?..

"Habent sua fata libelli" - "Книги имеют свою судьбу" - говорили древние римляне. Судьба книг пушкинской библиотеки исключительна: кочуя на протяжении десятилетий с места на место, переходя из рук в руки, они волею друзей поэта снова встретились и сегодня любовно хранятся в доме, носящем имя Пушкина.

Оказавшись среди них, мы невольно вспоминаем строфу, в которой Пушкин описывает, как, придя в кабинет Онегина,

 Татьяна видит с трепетаньем,
 Какою мыслью, замечаньем
 Бывал Онегин поражен,
 В чем молча соглашался он.
 На их полях она встречает
 Черты его карандаша.
 Везде Онегина душа
 Себя невольно выражает
 То кратким словом, то крестом,
 То вопросительным крючком.

Трудно отрешиться от мысли, что поэт говорил здесь о книгах не своей собственной, а онегинской библиотеки. И мы с большим волнением берем в руки книги, которые держал в своих руках, разрезал, перелистывал Пушкин.

В них ярко отразились душа и мысли поэта. Здесь он продолжает жить среди своих книг. И рядом, кажется, незримо присутствуют друзья - все те, с кем, как со своими книгами, Пушкин никогда не расставался. Они продолжают жить в дружеских надписях на книгах, в письмах, случайно оставшихся между страницами.

"Пушкину от издателя",- читаем мы надпись, сделанную рукою А. А. Дельвига на альманахе "Северные цветы" за 1827 год.

"Другу Александру от Кюхельбекера",- написал лицейский товарищ на своей вышедшей в 1825 году драматической шутке "Шекспировы духи".

Соредактор Дельвига по "Литературной газете" О. М. Сомов подарил Пушкину свою изданную в 1831 году книгу "Голос украинца при вести о взятии Варшавы" с шутливой надписью: "Ясневельможному пану Гетманичу найяснийшаго Аполлона Александру Сергеевичу Пушкину от найнижшого пидножка парнасського Порфирия Байського".

В надписи на присланной из Праги книге Ганка жалуется на "угнетенное" состояние чешского языка: "Александру Сергеевичу Пушкину. В книжице сей много сказано о смутном и угнетенном состоянии ческаго языка, чтоб где инде сказать невозможно бы было. Усерднейше подносит Вячеслав Ганка".

Дружеские надписи на книгах весьма разнообразны. И все они исполнены глубокого уважения и преклонения перед пушкинским гением. Пишут и близкие и "минутные" друзья.

В некоторых книгах библиотеки осталось лежать и несколько заложенных Пушкиным писем: в произведениях Дидро, изданных в 1831 году,- письмо Пушкину М. А. Дондукова-Корсакова; в "Мемуарах" Сен-Симона - отрывок письма Пушкина Е. М. Хитрово; в третьем томе произведений Шатобриана - письмо А. Н. Вульф сестре поэта, Ольге Сергеевне; в книге Бентама, на английском языке,- извещение в траурной рамке о кончине, 3 февраля 1833 года, Н. И. Гнедича и приглашение на вынос его тела.

Так волнующие события жизни и дружеские надписи вплетались в страницы пушкинских книг. Книги эти были свидетелями его творческих вдохновений. И "доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит", они будут перед грядущими поколениями безмолвно "свой длинный свиток развивать" - свиток воспоминаний о жизни, творчестве и друзьях великого Пушкина...