Новые литературные связи

Д. В. Веневитинов

В том месте, где "переулок, именуемый "Кривое колено", образует тупой угол, в конце XVIII века был построен большой трехэтажный дом, отделанный по фасаду четырьмя пилястрами коринфского ордера и невысоким фронтоном; над полуподвальным цокольным этажом - бельэтаж с высокими, в восемь стекол, окнами; третий этаж низкий, с окнами в четыре стекла. По обе стороны дома помещались одноэтажные каменные флигеля, а в глубине довольно обширного двора - несколько хозяйственных построек. В первой половине прошлого века это владение принадлежало дворянской семье Веневитиновых - дальних родственников семьи Пушкиных.

Дом в переулке 'Кривое колено'

Ныне этот дом (Кривоколенный пер., 4) отмечен мемориальными досками в память о Д. В. Веневитинове и А. С. Пушкине. Ко времени московских встреч Пушкина с Дмитрием Владимировичем Веневитиновым последнему исполнился 21 год. Он был блестяще образован: свободно владел французским и немецким языками, занимался английским и итальянским, любил и Превосходно знал античную литературу, обладал тонким художественным вкусом, способностями к живописи и музыке. Появившиеся в печати его стихотворения, философские и критические статьи возбуждали, по словам Белинского, "сильное участие, даже энтузиазм молодых людей". Красивый, умный, обаятельный, он невольно располагал к себе всякого, кому доводилось с ним познакомиться. А. А. Дельвиг писал о нем Пушкину: "Какое соединение прекрасных дарований с Прекрасной молодостью". "Это чудо, а не человек; я перед ним благоговею", - признавался Ф. С. Хомяков - брат известного поэта-славянофила. Много лет спустя брат Веневитинова передавал со слов С. А. Соболевского А. П. Пятковскому ("биографу Дмитрия Владимировича), что Пушкин хотел познакомиться с молодым поэтом, статью которого о первой главе "Евгения Онегина" он прочитал "с любовью и вниманием".

Первая встреча Пушкина с Веневитиновым произошла на третий день по приезде поэта в Москву из Михайловского, 10 сентября 1826 года, когда он читал "Бориса Годунова" у Соболевского. На следующий день Дмитрий Веневитинов говорил М. П. Погодину: "Борис Годунов" - чудо. У него еще Самозванец, Моцарт и Салиери, Наталья Павловна, продолжение Фауста, 8 песен Онегина".

11 сентября Пушкин впервые был у Веневитиновых - зашел к ним всего на несколько минут; в этом доме он познакомился с М. П. Погодиным. Через две недели, 25 сентября, Пушкин читал здесь в кругу самых близких друзей "Бориса Годунова". Пушкинская трагедия вызвала оживленные разговоры, интерес к ней возрастал день ото дня. "Мы тосковали и завидовали", - вспоминал Погодин. Следующее, долгожданное, чтение "Бориса Годунова" состоялось в доме Веневитиновых 12 октября. Собралось человек сорок московских писателей, журналистов, любителей литературы. Впечатление от пушкинского чтения было столь сильным, что даже спустя 40 лет Погодин живо воссоздал и общее состояние необычайного душевного подъема, охватившее слушателей, и многие подробности, сохранившиеся в его памяти на всю жизнь:

Д. В. Веневитинов

"Какое действие произвело на всех нас это чтение, передать невозможно, - писал он, - ...кровь приходит в движение при одном воспоминании... Первые явления выслушаны тихо и спокойно, или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с Григорием всех ошеломила. Мне показалось, что мой родной и любезный Нестор поднялся из могилы и говорит устами Пимена, мне послышался живой голос русского древнего летописателя. А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о молитве иноков "да ниспошлет господь покой его душе страдающей и бурной", мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом...

Мемориальная доска

Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. Эван, эвое, дайте чаши! Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную молодежь". В конце октября 1826 года Дмитрий Веневитинов переехал в Петербург, где умер скоропостижно 15 марта 1827 года. Ближайшие друзья Веневитинова рассказали позднее его биографу о скорбном упреке Пушкина: "Как вы допустили его умереть?"

М. П. Погодин

Дом 4 по Дегтярному переулку, сохранившийся до наших дней с начала XIX века, выглядит сейчас иначе, чем во времена Пушкина. Тогда это был типичный для московской застройки одноэтажный деревянный особняк с четырьмя колоннами по фасаду, на каменном фундаменте, в плане почти квадратный и потому довольно большой по площади.

В конце 20-х годов здесь, в доме С. П. Шевырева, жил Михаил Петрович Погодин - преподаватель Московского университета, историк, публицист и критик, издатель журнала "Московский вестник". Пушкинское творчество всегда вызывало его сочувственное внимание. В 1823 году Погодин напечатал в "Вестнике Европы" разбор "Кавказского пленника". Множество разнообразных записей о поэте оставил он в дневнике: как читал молодым Трубецким "Руслана и Людмилу", как "перечитывал Пушкина - превосходно" и слушал Дениса Давыдова - "с каким жаром говорил он о поэзии Пушкина", как некто Борисов, крестьянин-поэт, сказал, что "Пушкин нравится ему более всех, он прямо в сердце, а другие мимо сердца" и т. д.

М. П. Погодин

Дневники Погодина - уникальный и очень ценный источник сведений о Пушкине: Михаил Петрович создал своеобразную хронику московской жизни поэта. Здесь и свидетельства о встречах с Пушкиным, и записи его суждений по разным вопросам, здесь зафиксированы и непосредственные впечатления Погодина от разговоров с великим поэтом.

Первая встреча с Пушкиным разочаровала Погодина: "Превертлявый и ничего необещающий снаружи человек", - отметил он 11 сентября 1826 года. Но месяц спустя, 12 октября, он слушал у Веневитиновых, как Пушкин читал "Бориса Годунова", и записал: "Вот истина на сцене. Пушкин! ты будешь синонимом нашей литературы. - Какие покорения!"

Краткие заметки погодинского дневника дают представление о темах бесед его с Пушкиным осенью 1826 и весной 1827 года: они обсуждали планы создания нового журнала, говорили о Карамзине, о Шекспире. "У меня кружится голова после чтения Шекспира, я как будто смотрю на бездну!" - записал тогда Погодин слова Пушкина.

"Московский вестник", издававшийся под редакцией Погодина с января 1827 года, был предметом частых споров его с Пушкиным. О своих разногласиях с сотрудниками журнала - "любомудрами" Пушкин писал Дельвигу 2 марта 1827 года: "Я говорю: господа, охота вам из пустого в порожнее переливать - все это хорошо для немцев, пресыщенных уже положительными познаниями, но мы... - "Московский вестник" сидит в яме и спрашивает: веревка вещь какая?.. А время вещь такая, которую с никаким "Вестником" не стану я терять. Им же хуже, если они меня не слушают". Интересна в этой связи запись в дневнике Погодина, сделанная через день после пушкинского письма - 4 марта: Пушкин "декламировал против философии, а я не мог возражать дельно и больше молчал, хотя очень уверен в нелепости им говоренного".

В последующие годы Пушкин, уже не принимавший участия в "Московском вестнике", не прерывал дружеских и деловых отношений с Погодиным и по-прежнему бывал у него на квартире в Дегтярном переулке. После одной из бесед с ним Погодин записал: "Бог всем дал орехи, а ему ядра".

Весной 1829 года на завтраке у Погодина собрались "представители русской образованности и просвещения: Пушкин, Мицкевич, Хомяков, Щепкин, Венелин, Аксаков, Верстовский, Веневитинов". Разговор шел "без всякой последовательности, как и обыкновенно, - замечает Погодин. - Ничего не удержал, потому что не было ничего для меня нового, а надо бы помнить все пушкинское".

В марте 1830 года Пушкин говорил с Погодиным о скверности Булгарина, Полевого", о Н. И. Надеждине, напечатавшем несправедливые и грубые отзывы о "Графе Нулине" и "Полтаве". Погодин, связанный дружескими отношениями и с Пушкиным и с Надеждиным, решил примирить их: 23 марта он устроил у себя вечер, "чтоб заманить в разговор Пушкина с Надеждиным и внушить ему лучшее мнение; и наоборот, чтоб заставить Надоумку уважать более Пушкина". Примирить Пушкина с "Надоумкой" - Надеждиным не удалось: в "Table talk" Пушкин записал: "Я встретился с Надеждиным у Погодина. Он показался мне весьма простонародным, vulgar, скучен, заносчив и безо всякого приличия".

В апреле 1830 года Погодин купил у князя И. П. Тюфякина каменный двухэтажный дом с мезонином, расположенный на углу Мясницкой и Большого Златоустинского переулка (ул. Кирова, 8; здание не сохранилось). Из окон дома - "с высокого Парнаса", по выражению Погодина, открывались "виды на несколько верст кругом". Сохранилась короткая записка Пушкина к Погодину от 26 апреля 1830 года: "Пушкин приходил поздравить Вас с новоселием". Спустя три дня друзья-литераторы собрались у Михаила Петровича отпраздновать его новоселье; был среди них и Пушкин.

Дневниковые записи Погодина дают представление о содержании его бесед с Пушкиным и в 30-х годах: поэт с одобрением отзывался об его исторической драме "Марфа-Посадница"; "хвалил, но не так живо, как "Марфу", его драму "Петр I"; говорил о современных событиях во Франции, в Польше; читал произведения, написанные в Болдине, - "Домик в Коломне", "свои прелестные русские песни", девятую главу "Онегина".

В начале 1831 года Пушкин подарил Погодину экземпляр "Бориса Годунова". События Смутного времени и личность Годунова были предметом их частых продолжительных бесед. Интересно отметить, что на полях погодинской статьи "Об участии Годунова в убиении царевича Димитрия", напечатанной в мае 1829 года в "Московском вестнике", Пушкин сделал 36 замечаний. Возможно, эти полемические заметки относятся именно к весне 1831 года, когда они "до хрипу" спорили о Годунове: так, 30 апреля они провели "четыре битых часа в споре о "Борисе".

Была и еще одна тема, которая привлекала в то время самое пристальное внимание и Пушкина и Погодина - петровские времена, жизнь и личность Петра I. "С 1831 года Пушкин избрал для себя великий труд, который требовал долговременного изучения предмета, множества предварительных занятий и гениального исполнения. Он приступил к сочинению истории Петра Великого", - писал один из ближайших друзей Пушкина, поэт и критик П. А. Плетнев. В 1833 году Пушкин пытался привлечь Погодина к совместной работе в архивах по изучению Петровской эпохи, а в 1836 году - к сотрудничеству в журнале "Современник", где была напечатана небольшая часть присланных им материалов.

С. П. Шевырев

Весной 1836 года Пушкин вновь побывал в том самом доме, где в 20-е годы посещал Погодина (Дегтярный пер., 4). На этот раз он навестил здесь Степана Петровича Шевырева.

Профессор Московского университета, журналист, поэт и критик, один из идейных вдохновителей кружка "любомудров" (впоследствии сторонник "официальной народности"), Шевырев был горячим поклонником творчества Пушкина. Об огромной силе воздействия на него пушкинской поэзии он рассказал позднее в автобиографии, где писал о себе в третьем лице: "Чтение "Бориса Годунова" Пушкиным в доме у Веневитинова, чтение других пиес Пушкиным лично Шевыреву, как, например, "Пророка", "Графа Нулина", "Утопленника", "Поэта и черни", беседы с Пушкиным о поэзии и русских песнях, чтение Пушкиным этих песен наизусть, принадлежат к числу тех плодотворных впечатлений, которые содействовали образованию его вкуса и развитию в нем истинных понятий о поэзии".

Пушкин с интересом следил за статьями Шевырева в "Московском вестнике", ценил его как критика и как поэта. Так, стихотворение'"Мысль" он считал "одним из замечательнейших стихотворений текущей словесности". Встречаясь в Москве в 1832-1833 годах, они беседовали на литературные темы, спорили о судьбах русского стиха, о задачах критики. К этому времени между Пушкиным и Шевыревым уже возникли принципиальные расхождения в понимании ряда общественно-литературных явлений. Так, Пушкин не разделял его взглядов на философскую поэзию, на задачи искусства, но эрудицию Шевырева Пушкин ценил по-прежнему. Последний раз Пушкин посетил Шевырева в мае 1836 года. Вспоминая эту встречу, Шевырев писал, что поэт говорил о "Слове о полку Игореве", которым он в то время занимался, и "превосходно читал русские песни".

Братья Киреевские

Рядом с Лермонтовской площадью есть двухэтажный каменный дом с мезонином, построенный в середине XVIII века (Хоромный тупик, 4; дом перестроен). В 20-х годах прошлого века здесь поселилась с семьей Авдотья Петровна Елагина (в первом браке Киреевская) - племянница и друг В. А. Жуковского.

"Прекрасный и обширный дом этот, - писал в "Русском архиве" П. И. Бартенев, - с большим тенистым садом, находится в так называемом "тупике", т. е. в переулке, в который можно въехать только с одного конца, а другой упирается в строения. Это целая усадьба, каких в старину было в Москве много. Елагины купили ее у Д. Б. Мертваго, и тут помещалась не только их многолюдная семья, но почти всегда живали родственники и приятели, как, например, поэт Языков, написавший к Елагиным прекрасное послание, где говорится о

 Республике привольной 
 У Красных у ворот".

Прекрасный и обширный дом

У А. П. Елагиной и ее сыновей Ивана Васильевича и Петра Васильевича Киреевских бывали в разное время Пушкин, Жуковский, Дмитриев, Вяземский, Баратынский, Языков, Гоголь, Чаадаев. По словам Бартенева, дом этот был "средоточием московской умственной и художественной жизни. Ум, обширная начитанность и очаровательная приветливость хозяйки привлекали сюда избранное общество... А. П. Елагина необыкновенно как умела оживлять общество своим неподдельным участием ко всему живому и даровитому, ко всякому благородному начинанию и сердечному высокому порыву". Среди друзей Елагиных были и декабристы; в 1826 году, в трудную для них пору, Авдотья Петровна стремилась помочь им, чем могла. "Несчастные обстоятельства теперешнего времени таковы, что мало на кого можно надеяться и в ком искать опоры, но чем меньше, тем теснее должен быть круг", - писала она В. А. Жуковскому о людях, способных оказывать помощь декабристам и их семьям.

В салоне Елагиных устраивались литературные вечера, чтения, драматические представления. О характере литературных бесед, происходивших здесь, можно судить по тому, что в архиве Елагиных-Киреевских сохранились до наших дней списки запрещенных произведений: "Путешествия из Петербурга в Москву" Радищева, "Философических писем" Чаадаева, а также списки грибоедовской комедии "Горе от ума", стихотворений Жуковского, Языкова, Вяземского. Пушкинские произведения представлены здесь списками отрывка из "Гавриилиады", поэмы "Бахчисарайский фонтан", стихотворений "К морю", "Ура, в Россию скачет..." и др. И. М. Снегирев записал в дневнике 11 марта 1823 года, что у Елагиных-Киреевских слушал чтение стихов Пушкина, и отметил: "...в них много прелести, много и дерзости". В 1828 году Авдотья Петровна по просьбе С. А. Соболевского сделала уменьшенную копию с тропининского портрета Пушкина, которую Сергей Александрович, уезжая за границу, взял с собой. Ныне эта реликвия хранится в Московском музее А. С. Пушкина.

И. В. Киреевский

Братья Киреевские познакомились с Пушкиным осенью 1826 года; Иван Васильевич присутствовал на первом чтении "Бориса Годунова" у Соболевского 10 сентября; 25 сентября, когда Пушкин читал "Годунова" у Веневитиновых, его слушали оба брата, а через месяц, 24 октября, они были в числе тех, кто вместе с Пушкиным праздновал основание "Московского вестника" в доме А. С. Хомякова.

В то время Киреевские были еще очень молоды: Ивану Васильевичу - 20 лет, Петру Васильевичу - 18. "Они прекрасно изучили математику и языки французский и немецкий и перечитали множество книг по словесности, истории и философии из библиотеки, собранной еще их отцом... Они брали уроки у профессоров университета Мерзлякова, Снегирева и других; кроме того, Иван слушал публичные лекции о природе профессора М. Г. Павлова, последователя Шеллинга", - писал биограф братьев Киреевских В. Лясковский. До конца 20-х годов Киреевским не приходилось близко общаться с Пушкиным. Тем большее впечатление произвело на них появление его в "красноворотской республике". 29 января 1829 года Иван Васильевич писал Соболевскому: "В Пушкине я нашел еще больше, чем ожидал. Такого мозгу, кажется, не вмещает уже ни один русский череп, по крайней мере ни один из ощупанных мною". О другом посещении поэта упоминается в письме Ивана Васильевича к матери от 15 января 1830 года: "Пушкин был у нас вчера... Жуковский читал ему детский журнал, и Пушкин смеялся на каждом слове. Он удивлялся, ахал и прыгал".

П. В. Киреевский. Рисунок Пушкина

И. В. Киреевский, по окончании Московского университета служивший в архиве Коллегии иностранных дел, видел истинное свое призвание в литературном труде. "Я могу быть литератором, - писал он в 1827 году ближайшему другу А. И. Кошелеву, - а содействовать к просвещению народа не есть ли величайшее благодеяние, которое можно ему сделать? На этом поприще мои действия не будут бесполезны; я могу это сказать без самонадеянности".

Альманахъ

Статья Киреевского "Нечто о характере поэзии Пушкина", появившаяся в "Московском вестнике" в 1828 году, была первой в истории русской критики попыткой философски осмыслить весь процесс развития пушкинского творчества. В 1830 году в альманахе М. А. Максимовича "Денница" появилось "Обозрение русской словесности 1829 года" Киреевского, которое Пушкин назвал "замечательнейшей статьей сего альманаха". В "Литературной газете" Пушкин подробно ее разбирает и, приводя слова молодого критика: "...у нас еще нет полного отражения умственной жизни народа, у нас еще нет литературы", пишет в заключение своего разбора: "...заметим г-ну Киреевскому, что там, где двадцатитрехлетний критик мог написать столь занимательное, столь красноречивое "Обозрение словесности", там есть словесность - и время зрелости оной уже недалеко".

В 1832 году осуществилась давняя мечта И. В. Киреевского: вышли первые номера издаваемого им журнала "Европеец". В новом журнале были напечатаны поэтические сказки Жуковского, стихотворения Баратынского и Языкова, письма Г. Гейне и А. И. Тургенева, несколько статей самого Киреевского. Пушкин приветствовал рождение журнала: "Дай бог многие лета Вашему журналу! - писал он Ивану Васильевичу, - если гадать по двум первым №, то "Европеец" будет долголетен. До сих пор наши журналы были сухи и ничтожны или дельны, да сухи; кажется, "Европеец" первый соединит дельность с заманчивостию". Однако после выхода двух первых книжек, когда был уже отпечатан третий номер "Европейца", неожиданно для всех журнал был запрещен. Причиной запрещения оказался донос на Киреевского, поступивший в III отделение, а поводом послужили его статьи "Девятнадцатый век" и "Горе от ума" на московской сцене", в которых, произвольно толкуя и намеренно искажая смысл некоторых слов и выражений, нашли "рассуждение о высшей политике" и "неприличную выходку на счет находящихся в России иностранцев".

"Вероятно,- писал Пушкин И. И. Дмитриеву 14 февраля, - вы изволите уже знать, что журнал "Европеец" запрещен вследствие доноса. Киреевский, добрый и скромный Киреевский, представлен правительству сорванцом и якобинцем! Все здесь надеются, что он оправдается и что клеветники - или по крайней мере клевета устыдится и будет изобличена". Однако после этого И. В. Киреевский, талантливый критик и блестящий публицист, так и не смог больше заниматься литературной работой, в которой видел главное дело своей жизни.

Его брат Петр Васильевич Киреевский многие годы посвятил собиранию и изучению русского фольклора. Народные русские песни, собранные им в 1831-1832 годах, предназначались для издания, которое предполагал осуществить Пушкин. 12 октября 1832 года Петр Васильевич писал Н. М. Языкову: "Пушкин... был недели две в Москве и третьего дня уехал; он... намерен как можно скорее издавать Русские песни, которых у него собрано довольно много; я думаю ему послать копию с моего собрания..." -

В 20-30-е годы Пушкин с увлечением занимался собиранием народных песен и сказок в Михайловском, в Болдине, под Оренбургом. Работая над "Полтавой", он пользовался сборником малороссийских песен, изданных М. А. Максимовичем при участии С. А. Соболевского, и предполагал с помощью друзей приступить к изданию большого сборника песен, куда вошли бы и вновь собранные, и уже опубликованные.

26 августа 1833 года, в Натальин день, Пушкин был у Елагиных-Киреевских, где в то время жил Соболевский. "Вчера пил я твое здоровье у Киреевского с Шевыревым и Соболевским", - писал он жене. Возможно, именно тогда было решено передать все записи народных песен, собранные общими усилиями, Петру Васильевичу Киреевскому, чтобы он осуществил их издание; позднее П. А. Вяземский вспоминал, как Пушкин говорил, что дело издания русских песен "находится в надежных руках Киреевского". Осенью 1834 года в альманахе М. А. Максимовича "Денница" П. В. Киреевский опубликовал небольшую часть этого собрания. "Пушкин с великою радостью смотрел на труды Киреевского, перебирал с ним его собрание, много читал из собранных им песен и обнаруживал самое близкое знакомство с этим предметом", - писал впоследствии П. И. Бартенев. Пушкин хотел написать предисловие к сборнику народных песен; сохранился план статьи его о русских песнях, но, к сожалению, ему так и не удалось осуществить этот замысел.

Н. А. Полевой

Николай Алексеевич Полевой - известный журналист, издатель "Московского телеграфа", по свидетельствам современников, рисуется личностью весьма незаурядной. "Полевой был человек необыкновенно ловкого ума, деятельного, легко претворяющего всякую пищу. Он родился быть журналистом, летописцем успехов, открытий, политической и ученой борьбы", - писал Герцен в "Былом и думах". Сын иркутского купца, Полевой не получил систематического образования, но с детства много читал, самостоятельно изучал иностранные языки, занимался историей, пробовал писать стихи и драмы, издавал рукописные журналы. "В нашей литературе есть явление самобытно-русское, - человек, жизнь которого, преимущественно пред всеми, походит на роман... - писал о нем неизвестный автор. - Десять раз мог он своротить с тропинки своей на общую дорогу - двадцати лет быть богатым купцом, тридцати лет чиновником: он остался купцом и сделался литератором". "Это иссохший, бледный человек, с физиономией сумрачной, но и энергической, - замечал литературный критик профессор Петербургского университета А. В. Никитенко. - В наружности его есть что-то фанатическое. Говорит он не хорошо. Однако в речах его - ум и какая-то судорожная сила. Как бы ни судили об этом человеке его недоброжелатели, которых у него тьма, но он принадлежит к людям необыкновенным".

Н. А. Полевой

Публицист и литературный критик, драматург и беллетрист, историк и переводчик, Полевой считал главной своей заслугой создание "Московского телеграфа" - журнала нового типа, журнала энциклопедического, до того времени известного в России лишь по западным образцам. "Мне казалось, что надобно было оживить, разогреть журналистику русскую, как лучшее средство расшевелить нашу литературу, - писал впоследствии Полевой. - Важнейшие вопросы современные были преданы критике, объем журналистики раздвинулся, самая полемика острила, горячила умы, и - по крайней мере - в истории русских журналов я не шел за другими". "Московский телеграф" стал выходить с января 1825 года; в первом номере появилась пушкинская "Телега жизни", в следующих - еще несколько его стихотворений и две статьи. В письме к Полевому от 2 августа того же года Пушкин назвал "Телеграф" "лучшим из всех наших журналов". Впрочем, уже по выходе первых номеров он отмечал и существенные недочеты и промахи Полевого как редактора. "...Я рад помогать ему... - писал он Вяземскому. - Да ты смотри за ним - ради бога! и ему случается завираться... как можно писать так наобум!" От систематического сотрудничества с Полевым Пушкин отказался, надеясь, что со временем осуществится его давнее желание иметь свой журнал.

'Московский телеграф'

В сентябре 1826 года друзья познакомили Пушкина с редактором "Московского телеграфа" и его братом Ксенофонтом, и поэт стал посещать Н. А. Полевого, жившего "за Сухаревой башней, в доме г-на Поля" (просп. Мира, 29; дом не сохранился). О первом появлении Пушкина в этом доме много лет спустя вспоминал К. А. Полевой: "Когда мне сказали, что Пушкин в кабинете у Николая Алексеевича, я поспешил туда, но, проходя через комнату перед кабинетом, невольно остановился при мысли: я сейчас увижу его!.. Толпа воспоминаний, ощущений мелькнула и в уме и в душе... С тревожным чувством отворил я дверь...

Перед конторкою (на которой обыкновенно писал Н. А.) стоял человек, немного превышавший эту конторку, худощавый, с резкими морщинами на лице, с широкими бакенбардами, покрывавшими всю нижнюю часть его щек и подбородка, с тучею кудрявых волосов. Ничего юношеского не было в этом лице, выражавшем угрюмость, когда оно не улыбалось. Я был так поражен неожиданным явлением, нисколько не осуществлявшим моего идеала, что не скоро мог опомниться от изумления и уверить себя, что передо мною находился Пушкин".

В "Записках" К. А. Полевого находим описание вечера, устроенного Николаем Алексеевичем 16 мая 1827 года: "...Собрались все пишущие друзья и недруги; ужинали, пировали всю ночь и разъехались уже утром. Пушкин казался председателем этого сборища и, попивая шампанское с сельтерской водой, рассказывал смешные анекдоты, читал свои непозволенные стихи, хохотал от резких сарказмов И. М. Снегирева, вспоминал шутливые стихи Дельвига, Баратынского и заставил последнего припомнить написанные им с Дельвигом когда-то рассказы о житье-бытье в Петербурге. Его особенно смешило то место, где в пышных гекзаметрах изображалось столь же вольное, сколько невольное убожество обоих поэтов, которые "в лавочку были должны, руки держали в карманах (перчаток они не имели!)".

Со временем интерес Пушкина к "Московскому телеграфу" заметно ослабевал; в 1826-1829 годах он поместил в "Телеграфе" всего четыре стихотворения.

В 1829 году, после появления первого тома "Истории русского народа" Полевого, содержавшего резкую критику "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина, Пушкин выступил в "Литературной газете" со статьей, в которой писал о несостоятельности многих утверждений Полевого-историка, доказывал, что "рассказ г-на Полевого слишком часто не что иное, как пародия рассказа историографа (Карамзина, - Н. В.)", что в "Истории русского народа" "...картины, мысли, слова, все обезображено, перепутано и затемнено".

В то же время Полевой заключил союз с реакционной булгаринской "Северной пчелой" против так называемой "литературной аристократии", к которой он относил и Пушкина, и его друзей - сотрудников основанной в 1830 году "Литературной газеты". В 1830-1831 годах в печати появилось несколько заметок и пародий Полевого, направленных против Пушкина, в том числе и злобный памфлет "Утро в кабинете знатного барина", где Пушкин обвинялся в низкопоклонстве перед знатью. Пушкин отвечал на выпады Полевого несколькими острополемическими выступлениями, большая часть которых не была в то время опубликована. В 1834 году "Московский телеграф" был запрещен правительством. Поводом к запрещению послужил напечатанный в журнале неодобрительный отзыв о пьесе Н. В. Кукольника "Рука всевышнего отечество спасла", в которой пропагандировались пресловутые идеи "самодержавия, православия и народности" и которая вызвала поэтому восторженное одобрение Николая I. В то же время из уст в уста передавалась анонимная эпиграмма:

 "Рука всевышнего" три чуда совершила: 
 Отечество спасла, 
 Поэту ход дала 
 И Полевого удушила.

7 апреля 1834 года Пушкин записал в "Дневнике" известие о запрещении "Московского телеграфа". После закрытия журнала он не проявлял больше интереса к деятельности Полевого.

Встречи с Мицкевичем

В декабре 1825 года впервые приехал в Москву 27-летний польский поэт Адам Мицкевич. Высланный во внутренние губернии России за участие в тайных патриотических организациях польской студенческой молодежи, Мицкевич был уже известен у себя на родине как автор лирических стихотворений, баллад и поэм. В "Оде к вольности", очень популярной в Польше, он приветствовал "зарю свободы" и призывал "столкнуть земной шар с заплесневевшей колеи".

Начало своего изгнания Мицкевич провел в Петербурге, где познакомился с А. А. Бестужевым, К. Ф. Рылеевым и другими декабристами, а в 1825 году жил в Одессе и путешествовал по Крыму. Первыми из русских литераторов, с кем познакомился Мицкевич в Москве, были братья Полевые. Ксенофонт Полевой писал о нем впоследствии: "Все, кто встречал у нас Мицкевича, вскоре полюбили его не как поэта (ибо очень немногие могли читать его сочинения), но как человека, привлекавшего к себе возвышенным умом, изумительною образованностью и особенною, какою-то простодушною, только ему свойственною любезностью... когда он одушевлялся разговором, глаза его воспламенялись, физиономия принимала новое выражение, и он бывал в эти минуты увлекателен, очаровывая при том своею речью: умною, отчетливою, блистательною, несмотря на то, что в кругу русских он обыкновенно говорил по-французски". Вскоре Мицкевич познакомился с С. А. Соболевским и П. А. Вяземским, а в октябре 1826 года- и с Пушкиным. "Не забудь же прийти, милый Адам, - писал Соболевский Мицкевичу в коротенькой записке на клочке бумаги. - Я объявил о нашем приходе Пушкину. С ним случится удар, если ты не придешь". Мицкевич бывал у Пушкина в гостинице "Европа" (ул. Горького, 6; дом не сохранился). Александр Сергеевич часто виделся с польским поэтом, присутствовал на вечерах, где звучали его вдохновенные импровизации, вызывавшие "удивление и восторг слушателей". По мнению многих исследователей, впечатления Пушкина воплотились в образе гениального импровизатора в "Египетских ночах": "...уже импровизатор чувствовал приближение бога... Он дал знак музыкантам играть... Лицо его страшно побледнело, он затрепетал как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он приподнял рукою черные свои волосы, отер платком высокое чело, покрытое каплями пота... и вдруг шагнул вперед, сложил крестом руки на грудь... музыка умолкла... Импровизация началась".

Адам Мицкевич. Рисунок Пушкина

В марте 1827 года Мицкевич писал одному из своих друзей о Пушкине: "...Я знаком с ним, и мы часто встречаемся. Пушкин почти одного со мной возраста... в разговоре очень остроумен и увлекателен; он много и хорошо читал, знает новейшую литературу: его понятия о поэзии чисты и возвышенны. Написал теперь трагедию "Борис Годунов"; я знаю из нее несколько сцен в историческом жанре, они хорошо задуманы, полны прекрасных деталей".

Любопытное свидетельство о тесных дружеских связях Пушкина и польского поэта находим в воспоминаниях переводчика Мицкевича А. А. Скальковского. Он рассказывает о зиме и весне 1827 года, когда был студентом Московского университета и "жил с Мицкевичем почти в одной квартире". "Сюда приходил часто и наш бессмертный поэт Пушкин, очень друживший с Мицкевичем. Он всегда был не в духе, и нам, жалким смертным, не только не кланялся, но даже стеснялся нашим обществом. Мицкевич нас утешал тем, что Пушкин страдает от бездействия и мучится, что должен продавать свои стихи журналистам". Далее Скальковский рассказывает о случае, который познакомил его с Пушкиным: "Однажды вечером Мицкевич импровизировал одну главу из своего "Валленрода", которого хотел печатать в Москве... Пушкин сказал: как бы я желал иметь подстрочный перевод этой главы - а Мицкевич перевел ее ему по-французски. - А вот, кстати, юноша, который так знает и русский, как и польский. И просил меня Пушкин: так как ты во время его импровизации списывал его стихи - переведи это место". Скальковский сделал для Пушкина подстрочный перевод отрывка из поэмы Мицкевича "Конрад Валленрод", и Пушкин приступил к поэтическому переводу этого отрывка в то время, как Адам Мицкевич еще работал над завершением поэмы:

 Сто лет минуло, как тевтон 
 В крови неверных окупался; 
 Страной полночной правил он. 
 Уже прусак в оковы вдался, 
 Или сокрылся, и в Литву 
 Понес изгнанную главу.

Позднее К. А. Полевой писал, что Пушкин, "восхищенный красотами подлинника, хотел, в изъявление своей дружбы к Мицкевичу, перевести всего "Валленрода"... но увидел, как говорил он сам, что не умеет переводить, то есть не умеет подчинить себя тяжелой работе переводчика. Свидетельством этого любопытного случая остаются прекрасные стихи, переведенные из "Валленрода" Пушкиным, не переводившим ничего".

Как уже говорилось, Пушкин и Мицкевич встречались в Москве у общих знакомых: у литераторов - братьев Полевых, А. С. Хомякова, М. П. Погодина, в салоне З. А. Волконской и других. Бывал Пушкин и в гостях у Мицкевича. С сентября 1826 года тот жил в одном из домов обширной усадьбы статской советницы П. Н. Яковлевой (Чистопрудный бульвар, 9; дом не сохранился. С этой квартирой связаны приведенные выше воспоминания Скальковского). В мае 1827 года Мицкевич переехал в дом графа А. К. Разумовского на Гороховской улице (ул. Казакова, 18). Дом, построенный в 1801-1803 годах архитектором А. А. Менеласом, является в наши дни одним из замечательных архитектурных памятников классической Москвы.

Последние встречи Пушкина и Мицкевича (во второй половине марта - начале апреля 1829 года) происходили в гостинице "Север", где жил тогда Пушкин (ул. Немировича-Данченко, 6). Здание бывшей гостиницы отмечено горельефом польского скульптора М. Милбергера: под изображением двух великих поэтов - вылитые из бронзы строки пушкинского стихотворения, посвященного Адаму Мицкевичу:

 Он говорил о временах грядущих, 
 Когда народы, распри позабыв, 
 В великую семью соединятся.

Памятник Пушкина и Мицкевича

Под этими стихами - слова Мицкевича на польском языке: "Знали друг друга недолго, но много. Через несколько дней - они уже друзья".

М. Н. Загоскин

"Милостивый государь Михайло Николаевич, прерываю увлекательное чтение Вашего романа, чтоб сердечно поблагодарить Вас за присылку "Юрия Милославского", лестный знак Вашего ко мне благорасположения. Поздравляю Вас с успехом полным и заслуженным, а публику с одним из лучших романов нынешней эпохи. Все читают его. Жуковский провел за ним целую ночь. Дамы от него в восхищении. В "Литературной газете" будет о нем статья Погорельского. Если в ней не все будет высказано, то постараюсь досказать. Простите. Дай бог Вам многие лета - т. е. дай бог нам многие романы", - писал Пушкин в январе 1830 года М. Н. Загоскину, известному драматургу, директору императорских театров, по поводу его первого, только что напечатанного романа.

М. Н. Загоскин

Второй исторический роман Загоскина "Рославлев, или Русские в 1812 году" - об эпохе близкой и памятной, появившийся в начале июня 1831 года, у многих вызвал разочарование. Пушкин соглашался с П. А. Вяземским, что в "Рославлеве" "нет истины ни в одной мысли, ни в одном чувстве, ни в одном положении", однако считал, что к такой оценке "можно прибавить еще три строчки: что положения, хотя и натянутые, занимательны; что разговоры, хотя и ложные, живы, и что все можно прочесть с удовольствием...". Под впечатлением от чтения романа Пушкин начал работу над своим "Рославлевым", предполагая дать иное толкование событиям, о которых писал Загоскин. Пушкинский роман остался незаконченным; часть его была опубликована автором в третьем томе "Современника" за 1836 год.

Личное знакомство Пушкина с Загоскиным произошло в конце 20-х годов. Поэт посещал скромную квартиру Михаила Николаевича в антресолях маленького деревянного дома, принадлежавшего бригадиру Д. А. Новосильцеву (ул. Рылеева, 29-31; дом не сохранился). Описание гостиной Загоскина есть в воспоминаниях Т. П. Пассек: "Это была довольно широкая комната с низким потолком; в ней находился диван и несколько кресел, обитых потертой зеленой кожею, перед диваном стоял красного дерева стол". Последний отклик Пушкина на произведения Загоскина относится к концу 1835 года, когда на московской сцене была поставлена его комедия "Недовольные" - пасквиль на П. Я. Чаадаева и М. Ф. Орлова. Пушкин неодобрительно отозвался об этой "скучной, тяжелой пиэсе".

И. М. Снегирев

Недалеко от проспекта Мира и Садового кольца находится небольшая Троицкая улица. Многоэтажные современные здания еще недавно соседствовали здесь с неказистыми деревянными домами, построенными в прошлом веке. В одном из таких строений - двухэтажном, деревянном, внешне ничем не примечательном, в течение многих лет жил Иван Михайлович Снегирев - цензор, профессор Московского университета,, известный этнограф и археолог (Троицкая ул., 19; дом не сохранился).

Приезжая в Москву в 20-30-е годы, Пушкин встречался со Снегиревым у знакомых и бывал у него дома. В 20-х годах Пушкину приходилось обращаться к нему как к цензору. Уже 18 сентября 1826 года, через несколько дней после возвращения Пушкина из ссылки, Снегирев записывает в дневнике: "Соболевский привез ко мне цензуровать стихи Пушкина". Через несколько дней, 24 сентября, новая запись, весьма примечательная: "Был у А. Пушкина, который привез мне как цензору свою пьесу "Онегин", г. II, и согласился на сделанные мною замечания, выкинув и переменив несколько стихов; сказывал мне, что есть в некоторых местах обычай троицкими цветами обметать гробы родителей, чтобы прочистить им глаза. Талант его виден и в глазах его: умен и остр, благороден в изъяснении и скромнее прежнего. Опыт не шутка".

Снегирев был цензором весьма осторожным и придирчивым. В тексте второй главы "Онегина", например, он сделал характерную поправку: вместо "И небо раб благословил" - "Мужик судьбу благословил". 6 марта 1827 года он записал: "...беседовал с Погодиным о ст. А. Пушкина "Подражание Фаусту" Гетеву, в коей есть выражения, противные нравственности, и все основание оной мне не нравится". М. П. Погодину, издателю "Московского вестника", где должна была появиться "Сцена из Фауста", так и не удалось уговорить Снегирева пропустить ее; разрешение было дано "высочайшим цензором". Узнав об этом, Пушкин немедля написал Погодину: "Победа, победа! "Фауста" царь пропустил... Скажите это от меня господину, который вопрошал нас, как мы смели представить пред очи его высокородия такие стихи! Покажите ему это письмо и попросите его высокородие от моего имени впредь быть учтивее..." Увлекшись в 30-е годы собиранием фольклора, Пушкин с особенным интересом относился к этнографическим изысканиям Снегирева. К этому времени Снегирев завершил уже работу над фундаментальным трудом "Русские в своих пословицах", где объяснил происхождение пословиц, рассказал о притчах древних и современных народов и подробно прокомментировал весь собранный фольклорный материал. Наряду с пословицами он собирал лубочные картинки, описывал простонародные праздники и суеверные обряды, изучал народные песни. 15 мая 1836 года Иван Михайлович записал в дневнике: "Утром я был у А. С. Пушкина, который обещался написать разбор моих Пословиц и меня приглашал участвовать в "Современнике" с платою 150 рублей за лист; просил сообщить ему мои замечания на Игореву песнь, коею он занимается, как самородным памятником Русской словесности. Со мною прочел он 3-й лист Русских Праздников, кои просил для помещения в "Современнике" своем".