Пушкинские места Крыма

Вид на Гурзуф с автотрассы Симферополь - Ялта

Керчь

15 августа 1820 года вместе со своими спутниками Пушкин переправился через Керченский пролив - Боспор Киммерийский, как называли его древние греки, и оказался на месте их прежних владений.

Письмо к брату Льву Сергеевичу отражает чувство разочарования, охватившее Пушкина при виде Керчи, - он ожидал встречи с памятниками античности, действительность оказалась менее романтической: "Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я, - на ближней горе посреди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных, заметил несколько ступеней, дело рук человеческих.

Гроб ли это, древнее ли основание башни - не знаю. За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнившийся с землей, - вот все, что осталось от города Пантикапеи".

Немудрено, что поэт ни словом не обмолвился о той Керчи, которая предстала его глазам: маленький то ли городок, то ли поселок в две улицы (Г. В. Гераков называет в Керчи несколько сот жителей), одна из которых была базарной -вся состояла из мелких лавочек, всюду сушилась и коптилась рыба, и всюду валялись "порфирные обломки" колонн и статуй. Слишком уж не вязалось это жалкое зрелище с представлением, почерпнутым из древних авторов, о прекрасном городе, некогда существовавшем здесь.

Древнегреческий географ Страбон писал в I веке нашей эры о столице Боспорского царства: "Пантикапея представляет холм, населенный на 10 стадий (древнегреческая мера длины, колебавшаяся от 150 до 190 м) в окружности. На восточной стороне она имеет гавань с верфью, в которой может поместиться до 30 кораблей и кроме того есть в ней Акрополь. .."

Лаконичные пушкинские письма о путешествии в Крым содержат, однако, и интересную информацию, а не только повествуют о разочаровании видом современной поэту Керчи: "Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками; какой-то француз прислан из Петербурга для разысканий - но ему недостает ни денег, ни сведений, как у нас обыкновенно водится".

Трудно судить по этим словам, успел ли Пушкин увидеться или познакомиться в Керчи с П. А. Дюбрюксом (1774-1835), но о занятиях его он знал, хотя и отозвался о них иронически. Это тот самый "какой-то француз". Он с 1811 года начал вести небольшие раскопки в Керчи, записывал свои наблюдения, делал зарисовки и чертежи. Он, правда, никем не был "прислан для разысканий", а делал это по своей инициативе, увлекшись археологией. И хотя современники мало ценили его занятия, нынешние археологи отдают должное деятельности Дюбрюкса, потому что его многолетние наблюдения за керченскими древностями, его планы, записи и чертежи очень помогали археологам других поколений в их разысканиях.

Города Боспорского царства были раскопаны археологами много лет спустя после путешествия Пушкина в Крым. Сегодняшние посетители города Керчи могут увидеть результаты работы уже многих поколений археологов. Это в городища Мирмекий (VI век до нашей эры - III век нашей эры), Тиритака (VI век до нашей эры - VII век нашей эры) и Нимфей (VI век до нашей эры - II век нашей эры), которые находятся в черте современного города.

Пушкинские места Крыма

Поэт упоминает два античных памятника в своем письме - руины Пантикапеи и Золотой курган неподалеку от города.

Над Керченским заливом и портом возвышается гора Митридат, где некогда располагалась столица Боспорского царства - Пантикапея. Название горы связано с именем Понтийского царя (государство в Малой Азии) Митридата Эвпатора (родился около 132 года до нашей эры, погиб в 63 году до нашей эры).

Через несколько лет, работая над романом "Евгений Онегин", Пушкин проведет своего героя по тем же путям, что прошел сам в 1820 году, и заставит его так же нетерпеливо ожидать встречи с местами, овеянными именем древнего героя:

 Он едет к берегам иным - 
 Он прибыл из Тамани в Крым - 
 Он зрит поэту край священный: 
 С Атридом спорил там Пилад, 
 Там умер гордый Митридат...

В наброске незаконченного стихотворения поэт назвал холм могилой царя: "И зрит пловец - могила Митридата", но здесь он просто ошибался, как и большинство современников. Митридатовой гробницы в Пантикапее никогда не было. Сын царя Фарнак отослал тело отца его врагу Помпею, а тот повелел похоронить царя с подобающими почестями на родовом кладбище в Синопе.

Старый базар в Керчи и гора Митридат. Литография начала ХIХ в.

На территории Пантикапейского городища Пушкин осмотрел какую-то башню, остатки стен, фундаменты жилищ. Ничего этого сейчас уже нет: по мере того как росла Керчь, ее жители разбирали для своих домов камни из древних построек. Впрочем, делалось это по приказанию начальства, и даже археологу Стемпковскому приходилось разбирать стены старой крепости для постройки керченского порта.

Золотой курган находится в четырех километрах к западу от Керчи. Ученые предполагают, что это памятник догреческой культуры, курган был возведен древнейшими из известных народов нашей страны - киммерийцами. Насыпь кургана опоясана каменным кольцом диаметром 67-83 метра. Стена состоит из огромных монолитов, такая кладка (без скрепляющего состава) характерна для древнейших сооружений Крыма, она называется циклопической. Высота ее сейчас достигает 4,5 метра, а Дюбрюкс успел замерить стены высотой до 11.5 метра.

Что же касается памятников архитектуры, Пушкин мог видеть в городе церковь Иоанна Предтечи, Она стоит в сквере неподалеку от площади Ленина. Это один из древнейших памятников христианского Крыма: на одной из ее колонн сохранилась надпись, которая временем сооружения называет 6225 год от сотворения мира, то есть 717 год нашей эры.

Керчь. Развалины Пантикапеи

Архитектура церкви чисто византийская. Церковь невелика по размерам, построена в форме креста, четыре колонны паросского мрамора поддерживают купол, восемью узкими окнами освещающий середину церкви. В 1820 году в ней хранился замечательной работы иконостас орехового дерева и древние - XI века - иконы греко-византийского письма. Ныне в церкви Иоанна Предтечи находится собрание каменных надгробий античного и средневекового Боспора.

Керчь. Крепость Еникале

Возможно, Пушкин ознакомился еще с одним памятником, но уже совсем другой эпохи, - крепостью Еникале, построенной турками в 1706 году.

Переночевав в крепости, Раевские и Пушкин 16 августа отправились в Феодосию, по пути осмотрев Золотой курган.

Феодосия

Феодосия. Бывший дом С. М. Броневского (перестроен)

16 августа во второй половине дня (или под вечер) путешественники приехали в Феодосию. Пушкин в письме брату писал: "Из Керчи приехали мы в Кефу, остановились у Броневского, человека почтенного по непорочной службе своей и по бедности. Теперь он под судом и, подобно старику Виргилия, разводит сад на берегу моря, недалеко от города. Виноград и миндаль составляют его доход. Он ... имеет большие сведения о Крыме, стороне важной и запущенной".

Мы опять не узнаем из письма ничего о том, как прожили Пушкин и Раевские два дня в Феодосии. Из записок Геракова известно, что 17 августа он тоже был у Броневского, застал там генерала Раевского с дочерьми и больным сыном (Николай Николаевич - младший заболел еще в Керчи, сильно повредил ногу). Пушкина дома не было.

Судя по письму поэта, Раевские и Пушкин жили не в самой Феодосии, а на даче, рядом с городом. Дом (Олъгинская улица, 5) сохранялся в перестроенном виде до Великой Отечественной войны, затем он был уничтожен фашистами. Сегодня на этом месте можно видеть заново отстроенный дом, мало напоминающий бывшую дачу, остатки большого парка и сада и грот. Хозяин дома - Семен Михайлович Броневский (1763-1830) был фигурой примечательной. Пушкин заинтересовался им не случайно.

Это был широко образованный человек, начавший службу еще при Екатерине, много ездивший, бывавший за границей, масон, близкий знакомый М. М. Сперанского, опального в те годы сподвижника молодого Александра I, состоявший с ним в постоянной переписке философско-мистического содержания. Он в 1810-1816 годах был феодосийским градоначальником и слыл большим знатоком Крыма (впрочем, не только Крыма, в библиотеке Пушкина позднее хранилась серьезная и содержательная книга Броневского о Кавказе). Через несколько недель по приезде в Симферополь поэт, быть может, познакомится и с крымским сочинением своего феодосийского хозяина - с запиской о хозяйственном преобразовании Южного берега Крыма, поданной губернатору.

Феодосия. Набережная. Литография с рис. Фаззарди. 1830-е гг.

А пока лишь одно слово в письме - "Кефа" - указывает на то, что поэта привлекла история города и он верно понял, что от античности здесь уже совсем ничего не осталось (античный город - Феодосия - был до основания разрушен аланами в начале нового времени), что Кафа - памятник средневекового Крыма.

О том, как выглядел город, что в нем было интересного, есть свидетельства современников. Новая Феодосия немногим отличалась от "Новой Керчи" - четыре тысячи жителей, всего несколько улиц. А. С. Грибоедов, бывший в городе пять лет спустя после Пушкина, отметил "чудную смесь вековых стен прежней Кафы и наших - однодневных мазанок". Но это был главный крымский порт, объявленный в конце XVIII века портофранко^*, что давало преимущества и возможность развиваться быстрее, чем другие соседние города.

^* (Порт беспошлинной торговли.)

Феодосия. Башня св. Климента

И. М. Муравьев-Апостол в своем "Путешествии в Тавриду" отмечает черты нового, появившегося в 1810-е годы: "...опрятные прямые улицы, обширные чистые площади... набережная, усаженная молодыми деревьями и устроенная для прогулок", для приезжающих имелись "трактиры" (то есть гостиницы), "Карантин" - лучший на Черном море (это тоже очень важное нововведение, всем еще была памятна эпидемия чумы в 1812 году, унесшая тысячи жизней), кроме того, в городе был "Музеум".

Музеум - хранилище древних памятников Тавриды - был детищем Броневского. Он открыт в 1811 году, и создатель не мог не показать его генералу Раевскому и его спутникам. Музей размещался в здании бывшей мечети и хранил остатки феодосийских древностей. Путешественники, отзывавшиеся о нем без большого интереса, вряд ли правы, скорее всего они не умели еще относиться как к сокровищам к старинным монетам, обломкам плит с надписями, черепкам и глиняным горшкам, пролежавшим в земле тысячелетия. Дело Броневского оценили потомки. Созданный им музей существует и сейчас. В 1871 году благодаря заботам художника И. К. Айвазовского он переехал в специально построенное для него здание. Сейчас это городской краеведческий музей.

Памятники, которые Пушкин мог видеть в городе, приоткрывали полную драматизма историю Феодосии. В Карантинной слободке сохранилось старое, античных времен, кладбище, на котором иногда находили предметы, принадлежавшие еще жителям греческих колоний.

Древние христианские храмы с остатками реликвий времен утверждения христианства, построенные в средние века, сохранились на территории нового Карантина, под стенами Генуэзской крепости. Их четыре - три армянские и один греческий. Все они очень малы, архитектура их проста и сурова и напоминает подобные строения в Армении, где часты землетрясения.

Церковь Сергия, построенная в XI веке, находится в сквере на Морской улице, в ее ограде похоронен И. К. Айвазовский. Она отличается от других храмов большими размерами, имеет большие с окна, широкие двери, по фасаду разбросаны резные мраморные камни, придающие ей живописность и оживляющие кладку. Ныне в ней находится собрание памятников древней архитектуры.

Планерское (Коктебель). Вид на вулкан Карадаг

Генуэзская крепость с мощными стенами и башнями, надежно прикрывавшая город от набегов из степей, - свидетельство его нового расцвета в XIII веке. Тогда силами и стараниями генуэзцев возродилась из пепла греческой Феодосии могучая Кафа. И за ее стенами появились дворцы, храмы, порт, водопровод, фонтаны.

А мусульманские мечети, зачастую переделанные из церквей и храмов, бани - это уже свидетели турецкого владычества. Турки не разрушили город, они назвали прежнюю Кафу Кучук-Стамбул (Малый Стамбул) и превратили в свою малую столицу. Христианские храмы были переделаны в мечети. Одну из них, огромную, с десятью куполами, крытыми свинцом, с мраморным полом и колоннами, Пушкин видел, она была разобрана лишь в 1834 году. До того же года поражали воображение путешественников турецкие огромные бани с семнадцатью куполами. Одна из турецких мечетей, построенная в 1623 году, сохранилась в городе до сих пор.

Золотые ворота Карадага

Рисунок среди черновиков романа "Евгений Онегин" позволяет предположить, что Пушкин совершил в эти дни дальнюю прогулку -на застывший вулкан Карадаг. Рисунок так называемых Золотых ворот Карадага, появившийся в черновиках первой главы романа "Евгений Онегин" в 1823 году, свидетельствует о том, что поэт видел эту скалу. И не с моря, как считали многие исследователи, а с суши. А "бесовские" рисунки вокруг скалы в виде ворот показывают, что она связалась в сознании поэта с "бесовской" темой.

Но почему такая странная ассоциация? Дело в том, что это название скалы случайное, позднейшее, связанное с развитием курорта, а ее исконное название, живущее в легендах этих мест с глубокой древности, - "Чертовы ворота" (или Шайтан-Капу по-татарски) -основано на поверье о том, что среди скал и ущелий Карадага находится вход в ад.

Легенда, конечно же, была известна Броневскому. И как только он сообщил гостям о такой достопримечательности феодосийской округи, как Карадаг, Пушкин не усидел на месте - восемнадцать верст не могли стать ему препятствием, он помчался увидеть "адское место" и "вход в преисподнюю".

Вот почему, возможно, Гераков и не застал поэта, когда заходил к Броневскому днем 17 августа.

Карадаг (Черная гора) - место во многих отношениях замечательное. Это единственный в Крыму настоящий вулкан, на котором видны следы лавовых потоков, остатки вулканического пепла, жилы глубинных горных пород, обнажившиеся в результате извержения. Склоны горы образуют у моря отвесные обрывы, ущелья, глубокие колодцы. Здесь нет растительности, только отдельные деревца как-то уцепились корнями за голые, выжженные солнцем откосы.

Карадагские ворота темной тенью выделяются на светлой глади моря, а чтобы попасть к ним, надо пройти Чертов камень, Чертов палец, скалу Шайтан. Легенда четко запечатлелась в местных преданиях.

Рисунки Пушкина (Золотые ворота и др.) в черновиках романа 'Евгений Онегин

Рисунки Пушкина (Золотые ворота и др.) в черновиках романа 'Евгений Онегин

Кроме того, Карадаг как бы разделяет Крым надвое. Он центр, по одну сторону его простираются степные пространства Киммерии с дикой растительностью, пустые, выжженные солнцем, по другую - голубые дали Крымских гор, скалистые берега моря, зеленые долины - самая живописная часть Тавриды.

Но если о поездке на Карадаг сохранилось одно, хотя бы и косвенное, свидетельство - рисунок скалы, то ни о каких других путешествиях поэта свидетельств нет, хотя вполне досягаемым был и Старый Крым - бывший древний Солхат, превращенный в первую столицу Крымского ханства, а неподалеку от него - огромный курган, насыпанный над могилой хана Мамая, убитого генуэзцами... Но не будем гадать.

Пушкин, надо думать, был благодарен своему феодосийскому хозяину за то, что тот помог ему увидеть и понять Крым во всем его противоречии и привлекательности. И упоминание в письме о "стороне важной" есть свидетельство этого понимания.

Из Феодосии Раевские и Пушкин отправились морем, есть письмо Пушкина к Дельвигу: "...из Феодосии до самого Гурзуфа ехал я морем". А время отъезда устанавливается приблизительно.

Скорее всего военный бриг "Мингрелия", на борту которого состоялось это путешествие, отплыл из Феодосии утром 18 августа, потому что только 17 августа губернатор Тавриды Баранов отправил предписание феодосийскому

исправнику "оказывать всякое содействие" генералу Раевскому в его путешествии. В ответ исправник доносил губернатору 20 августа, что "Его Высокопревосходительство изволил отправиться из Феодосии на брандвахте морем до Севастополя".

Гурзуф

Морское путешествие, длившееся почти сутки, закончилось на рассвете 19 или 20 августа. В письме брату поэт рассказал о том, как оно протекало: "Отсюда [из Феодосии] морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды в Юрзуф, где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле написал я элегию, которую тебе присылаю ... Корабль плыл перед горами, покрытыми тополями, виноградом, лаврами и кипарисами; везде мелькали татарские селения..."

Две детали останавливают внимание в этом описании: поэт видел берега, мимо которых проплывал, возможно, путешествие не было только ночным, как привыкли считать многие исследователи, и первое его стихотворение, вдохновленное морем и Тавридой, сложилось на корабле. Это знаменитая элегия "Погасло дневное светило", в рефрене которой запечатлелось волнение от первого в жизни плавания по морю:

   Погасло дневное светило; 
 На море синее вечерний пал туман. 
   Шуми, шуми, послушное ветрило, 
 Волнуйся подо мной, угрюмый океан. 
   Я вижу берег отдаленный, 
 Земли полуденной волшебные края; 
 С волненьем и тоской туда 
                     стремлюся я...

Впечатления от Гурзуфа, увиденного на рассвете, и через четыре года сохранили свою яркость, даже воспоминания о нем были радостны: "Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ими; справа огромный Аю-Даг... и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный ..."

И позже, почти через десять лет, работая над "Странствиями Онегина", поэт не сможет удержать душевных волнений при воспоминании о Тавриде и Гурзуфе:

 Прекрасны вы, брега Тавриды, 
 Когда вас видишь с корабля 
 При свете утренней Киприды, 
 Как вас впервой увидел я; 
 Вы мне предстали в блеске 
                    брачном: 
 На небе синем и прозрачном 
 Сияли груды ваших гор, 
 Долин, деревьев, сел узор 
 Разостлан был передо мною. 
 А там, меж хижинок татар... 
 Какой во мне проснулся жар! 
 Какой волшебною тоскою 
 Стеснялась пламенная грудь! 
 Но, муза! Прошлое забудь.

Почти три недели прожил поэт в Гурзуфе. И всегда считал их "счастливейшими минутами" своей жизни.

В прекрасной Гурзуфской долине, с запада ограниченной отрогами Яйлы, спускающимися к морю, а с востока Аю-Дагом - горой, уходящей в море, среди яркой зелени стоял на береговом склоне причудливый замок - первое европейское строение на всем Южном побережье со времен завоевания Крыма. Это дом Дюка Ришелье (расположен на территории санатория имени Пушкина), где жил поэт вместе со всеми Раевскими, где встретили его радушно и ласково С. А. Раевская и старшие ее дочери - Екатерина и Елена.

Об этом удивительном доме упоминают почти все путешественники прошлого века, побывавшие в Крыму. Ришелье построил его, когда был губернатором Тавриды, но никогда там не жил и великодушно приказал держать его открытым для всех проезжающих.

Дом Д. Ришелье в Гурзуфе в начале 1820-х гг.

Один из них - И. М. Муравьев-Апостол - оставил подробное описание дома: "Огромное здание состоит из крылец, переходов с навесом вокруг дома, а внутри из одной галереи, занимающей все строение, исключая четырех небольших комнат, по две на каждом конце, в которых столько окон и дверей, что нет места, где кровать поставить. В этом и состоит все помещение, кроме большого кабинета над галереей, под чердаком, в который надобно с трудом пролезть по узкой лестнице".

Дом Ришелье сохранился до нашего времени. Теперь, правда, в нем не узнать "замка в каком-то необыкновенном вкусе". "Воздушный дворец" несколько раз перестраивался. М. С. Воронцов, ставший его владельцем с 1822 года, приказал отрыть подвальный этаж и сделать его жилым, изменить планировку второго, убрать бельведер и возвысить фронтон. При следующем владельце - Фундуклее, превратившем Гурзуф в образцовое имение, уничтожена была мансарда под крышей, застеклена галерея второго этажа. Перестраивался дом и в более позднее время.

А. С. Пушкин. Рисунок В. М. Ванъковича. 1827 г.

Сейчас этот единственный на берегу Крыма памятник пребывания Пушкина мало доступен для обозрения: он находится в глубине территории санатория, в нем работал долго лечебно-физкультурный кабинет. А до войны здесь был музей, очень популярный и посещаемый... На доме есть мемориальная доска.

Как расположились в доме с пятью всего комнатами все Раевские и Пушкин, вообразить трудно. Некоторые исследователи считают, что молодые люди - Пушкин и Николай Раевский - занимали кабинет под крышей. Но воспоминания Е. Н. Раевской, записанные Я. К. Гротом, опровергают это мнение. Она рассказывала о том, как Пушкин и Николай Раевский читали по-английски Байрона, и каждый раз, когда не знали какого-то слова, "посылали наверх к Катерине Николаевне за справкой".

Так что, может быть, в мансарде, в большом кабинете под крышей, жили все барышни Раевские и с ними гувернантка, а Пушкин и Николай Раевский - в одной из маленьких комнат единственного тогда жилого этажа.

О занятиях поэта в Гурзуфе мы знаем очень мало. По отрывочным воспоминаниям Раевских можно представить литературные разговоры, чтение - поэт перечитывал Вольтера, "добытого в какой-то старинной библиотеке", читал с Раевским-младшим Байрона и Андрея Шенье, продолжал заниматься английским языком.

"Отрывок из письма Д." содержит очень внешнее описание этой- жизни: "В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностью неаполитанского lazzarone. Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря - и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот все, что пребывание в Юрзуфе оставило у меня в памяти". На старинных изображениях Гурзуфа видно, что возле дома Ришелье росло несколько кипарисов, все тогда достаточно молодые и невысокие. Сегодня это огромные деревья, каждому около двухсот лет, но которое из них "пушкинский кипарис" - установить вряд ли возможно. А так называемый "пушкинский платан" посажен в конце 1830-х годов и с именем поэта связан лишь легендарно.

Это описание в "Отрывке" не похоже ни на радостный пассаж о Гурзуфе в письме брату, ни тем более на признания, вырывавшиеся у поэта в стихах "крымского цикла". Пушкинские произведения начала 1820-х годов рисуют сложный образ молодого "изгнанника", покинувшего "туманные" берега Петербурга после горьких и тяжелых разочарований, обманутого в самых лучших ожиданиях и надеждах, которого излечила от душевного недуга Таврида.

Гурзуф. Вид с моря на скалу Горзувита

Гурзуф стал для поэта тем местом, где природа и любовь врачевали его душу. Во многих стихотворных отрывках, посвященных Крыму, они объединились для него - "прелестный край" и любовь - в яркое и радостное ощущение полноты бытия:

 Кто видел край, где роскошью 
                            природы 
 Оживлены дубравы и луга, 
 Где весело шумят и блещут воды 
 И мирные ласкают берега, 
 Где на холмы под лавровые своды 
 Не смеют лечь угрюмые снега? 
 Скажите мне: кто видел край 
                         прелестный, 
 Где я любил, изгнанник неизвестный?

Вид на мыс Плака с Аю-Дага. Литография Ф. Гросса. 1830-е гг.

Дни, проведенные здесь, ознаменованы душевным успокоением; тоска, обида, внутреннее беспокойство, владевшие Пушкиным с самого Петербурга, сменились равновесием и воодушевлением. Проснулось желание творить, и на страницах рукописей появилась новая помета - "Юрзуф" - как знак творческого обновления и возрождения.

Через год в прозаической программе поэмы "Таврида" поэт отразит тот целительный переворот, что совершился в нем в Гурзуфе: "Страсти мои утихают, тишина царит в душе моей, ненависть, раскаяние, все исчезает, - любовь, одушевление..."

Немногие сохранившиеся ее строки рисуют картину душевного состояния поэта:

 Ты вновь со мною, наслажденье; 
 В душе утихло мрачных дум 
 Однообразное волненье! 
 Воскресли чувства, ясен ум. 
 Какой-то негой неизвестной, 
 Какой-то грустью полон я; 
 Одушевленные поля, 
 Холмы Тавриды, край прелестный, - 
 Я снова посещаю вас... 
 Пью томно воздух сладострастья, 
 Как будто слышу близкий глас 
 Давно затерянного счастья.

Поэма была почти целиком уничтожена автором, а то, что сохранилось в черновиках, стало известно лишь много лет спустя после его гибели - так не хотел он обнаружить тайну своей любви.

Кучук-Ламбат. Литография Ф. Гросса. 1830-е гг.

Биограф Пушкина П. И. Бартенев писал об этой важнейшей тайне жизни поэта: "К воспоминаниям о жизни в Гурзуфе несомненно относится тот женский образ, который беспрестанно являлся в стихах Пушкина, чуть только он вспомнит о Тавриде... В этом нельзя не убедиться, внимательно следя за стихами того времени. Но то была святыня души его, которую он строго чтил и берег от чужих взоров, и которая послужила внутреннею основою всех тогдашних созданий его гения. Мы не можем определенно указать на предмет его любви: ясно, однако, что встретил он его в Крыму и что любил без взаимности". Эти слова исследователя мы приводим затем, чтобы еще раз напомнить об эмоциональном настрое поэта, о внутреннем его самочувствии, пронизавшем все стихи и поэмы "крымского цикла", но и заставившем его умолчать обо всех почти событиях своего пребывания в Гурзуфе.

Дымка таинственности окутывает и круг общения поэта в эти недели. Твердо, по документам, мы знаем только о Раевских. Поэт отдал дань благодарности и любви всему этому замечательному семейству. В письме брату читаем: "Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посреди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нем героя, славу русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душой; снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Свидетель Екатерининского века, памятник 12-го года; человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества... Все его дочери - прелесть, старшая - женщина необыкновенная... друг мой, любимая моя надежда увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского".

А были ли еще какие-нибудь знакомые у поэта в Гурзуфе? Предположительно можно назвать еще два семейства, связанных с Раевскими родством и живших неподалеку от Гурзуфа.

Первое - семья Андрея Михайловича Бороздина, бывшего таврического губернатора. Его жена, Софья Львовна (урожденная Давыдова), была единоутробной сестрой генерала Раевского. Дача Бороздиных находилась в Кучук-Ламбате (ныне территория санатория "Утес"), примерно в пятнадцати верстах от Гурзуфа к востоку от Аю-Дага. Дом Бороздиных не сохранился.

Правда, Гераков, оказавшийся в это время в Симферополе, записал 27 августа, что встретил А. М. Бороздина в доме у губернатора, а через день был у него в имении в гостях, где видел и дочь его Марию. Но из других воспоминаний мы знаем, что Бороздин довольно часто переезжал из имения Саблы на дачу в Кучук-Ламбате (об этом, например, писал И. М. Муравьев-Апостол), так что в первые дни пребывания Раевских в Гурзуфе он мог и навестить их в доме Ришелье, и принять у себя. К тому же Гераков ни словом не обмолвился о жене Бороздина и другой его дочери - Екатерине. Они, возможно, никуда из Кучук-Ламбата и не уезжали, были там все время, и Раевские могли встречаться с ними.

Дом Бороздиных на побережье описал бывший там в 1815 году В. Б. Броневский: "Наружность дома проста, внутреннее расположение удобно и покойно. Я много видел подобных домов в Италии... у фасада, обращенного к морю, пристроена круглая стеклянная галерея, покрытая куполом; тут мы пили чай и наслаждались... вид с балкона противоположной стороны на горы - очарователен..." На берегу устроена была пристань с лодками. Вокруг разбит прекрасный парк, любоваться которым можно и сегодня.

Дача стояла на западной покатой стороне древнего мыса Плака, почти на берегу моря. И. М. Муравьев-Апостол, посетивший это место через несколько недель после Пушкина, оставил его описание: "Его [А. М.Бороздина] дом здесь, не совсем еще устроенный, стоит на прекраснейшем месте, над круглою, небольшою бухтою, которая как будто нарочно тут выкопана, чтобы дать жилищу сему картинный вид". Кучук-Ламбат называли самым живописным местом среди лежащих к востоку от Никиты.

Дача А. М. Бороздина в Кучук-Ламбате Картина Ж. К. Мивиля. 1818 г.

Есть воспоминания К. К. Данзаса, позволяющие предположить, что поэт довольно коротко был знаком с обитателями дома и бывал там. А одна из дочерей Бороздина могла послужить поводом к созданию стихотворения "Нереида".

 Среди зеленых волн, лобзающих 
                           Тавриду, 
 На утренней заре я видел Нереиду. 
 Сокрытый меж дерев, едва я смел 
                           дохнуть: 
 Над ясной влагою - полубогиня 
                              грудь 
 Младую, белую, как лебедь, 
                          воздымала 
 И пену из власов струею 
                          выжимала.

Другое гурзуфское знакомство - это брат крестницы генерала Раевского, ехавшей с ними до Крыма, Александр Иванович Крым-Гирей, живший в своем имении Суук-Су в полутора километрах от дома Ришелье (здание не сохранилось). Скорее всего и Анна Ивановна, приехав в Гурзуф, поселилась у брата. Это был человек очень примечательный: крымский татарин, выросший и воспитанный в Англии, он был и миссионером, и просветителем среди местных жителей. Хорошо знал Крым, впоследствии многое сделал для того, чтобы начались раскопки древнего города Неаполя-Скифского возле Симферополя. И вполне можно предположить, что между столь близкими соседями, почти родственниками, существовали достаточно оживленные отношения.

Упоминаемые Пушкиным в "Бахчисарайском фонтане" кавалькады всадников - это, несомненно, воспоминания биографические. Обитатели дома Ришелье не один раз отправлялись осматривать живописные окрестности Гурзуфа, а их ближайшие соседи (из Суук-Су) могли быть лучшими и осведомленными проводниками.

Что же касается самого Гурзуфа, то лучшим для нас путеводителем по нему станут стихи Пушкина.

Давно замечено, что гурзуфский пейзаж господствует в "крымских" его стихотворениях. Живые черты полюбившейся поэту местности угадываются всеми, кто с нею знаком. И можно, следуя за текстами этих стихотворений, обозначить известные сегодня пушкинские места Гурзуфа.

Исследователи много спорили, где находится речка Салгир, не раз упоминаемая Пушкиным:

 О, скоро вас увижу вновь, 
 Брега веселые Салгира! 
 Приду на склон приморских гор 
 Воспоминаний тайных полный, 
 И вновь таврические волны 
 Обрадуют мой жадный взор.

Эта речка находилась в двух верстах от Гурзуфа, между имением Суук-Су и Аю-Дагом, она обозначена на старинных картах и планах, а название на местном наречии означало просто - "Речка"... Либо поэт называет так речку Аунду или Сюнарпутан, протекающую через Гурзуф.

 Много раз поэт вспоминает древние развалины: 
 Когда луна сияет над заливом, 
 Пойду бродить на берегу морском 
 И созерцать в забвеньи горделивом 
 Развалины, поникшие челом... 
 И волны бьют вкруг валов обгорелых, 
 Вкруг ветхих стен и башен опустелых.

В стихах речь идет о развалинах старинной генуэзской крепости Горзувита (на территории пионерлагеря "Артек"), возвышающейся над селением на высокой скале. В то время еще существовали башни, одна из них - восточная - сохранялась полностью, западная представляла собой руины. Две башни соединялись высокой полуразрушенной стеной, так что можно было представить себе и размеры, и общий план сооружения. Эти гурзуфские развалины вызвали у поэта и рифмы, и воспоминания, но об этом он не захотел поведать своим корреспондентам.

Крепость построена в VI веке нашей эры по приказу императора Юстиниана, позднее она служила и генуэзцам, и туркам, которые укрепляли рушившиеся стены новой кладкой. Остатки крепости хорошо видны отовсюду, так как скала господствует над местностью.

Впрочем, генуэзская крепость -не единственные развалины в округе, которые мог видеть Пушкин.

Выше Гурзуфа, примерно в пяти верстах, находилось селение Кизил-Таш (ныне Краснокаменка). Название произошло от громадного камня известняково-мраморных пород рыже-красного цвета. На вершине его сохранялись остатки древнего укрепления.

На литографии К. Рабуса с видом Гурзуфа какие-то развалины стен и башен просматриваются на западном склоне Аю-Дага. Возможно, это развалины генуэзской крепости, описанной Кеппеном в его "Крымском сборнике" и носившей имя "Биюк-Кастель"; довольно долго, почти до конца прошлого века, они еще были заметны.

Поэт бывал на горе Аю-Даг (в то 47 время она называлась Святой горой - так переводится ее древнее название "Айя"), овеянной столькими легендами и преданиями.

 В горах дорогою прибрежной 
 Привычный конь его бежит, 
 И зеленеющая влага 
 Пред ним и блещет и шумит 
 Вокруг утесов Аю-Дага.

На северной ее оконечности до сих пор сохраняются остатки "таврской" стены, сложенной из огромных камней без скрепляющего состава, что свидетельствует о ее древности. А в те времена еще можно было видеть развалины древней церкви на голове "медведя" (название Медведь-гора - Аю-Даг - образовалось из прежнего "Айя"). А на вершине - остатки обширного древнего укрепления, принадлежавшего некогда цветущему торговому городу Парфениону.

Пушкин вряд ли пропустил такое достопримечательное место, как Партенит (ныне Фрунзенское) - селение на месте древнего города у восточного склона Аю-Дага. Его считали когда-то столицей амазонок, с горой и городом древние связывали легенду о храме Девы - богини, хранительнице Тавриды. О более близком, греческом прошлом этого места напоминали развалины византийской базилики, заросшие травой. В Партените рос огромный тысячелетний орех, считавшийся священным деревом, под ним стремились побывать все приезжающие на Южный берег Крыма.

Гурзуф. Оливковая роща

На загадочном портрете работы польского художника В. М. Ваньковича поэт изображен сидящим под каким-то огромным деревом у фонтана. Может быть, Ванькович не только Мицкевича, но и Пушкина изобразил в Крыму, ведь портреты обоих поэтов воспринимались современниками как "парные"? Одного в романтических скалах Аю-Дага, другого - под легендарным ореховым деревом, росшим в Партените?

Оливковая роща на берегу моря, у песчаного пляжа, осталась для поэта местом очень памятным, в стихах она упоминается часто:

 Там на брегу, где дремлет лес 
                        священный, 
 Твое я имя повторял: 
 Там часто я бродил уединенный 
 И вдаль глядел... и милой встречи 
                             ждал.

Остатки этой рощи - десятка два оливковых деревьев - находятся на территории санатория имени А. С. Пушкина, почти на самой гурзуфской набережной.

Другой мотив крымских стихотворений - пещеры, "приюты скал":

 Отдайте мне мои дубравы,
 Мои холмы, приюты скал,
 Где я, не понимая славы,
 Одной поэзией дышал. 

 Счастливый край, где блещут воды, 
 Лаская пышные брега, 
 И светлой роскошью природы 
 Озарены холма, луга, 
 Где скал нахмуренные своды...

В сегодняшнем Гурзуфе пещер нет, неизвестно, были ли прежде. Но два места округи привлекают внимание в этой связи. Первое - так называемая "Скала Пушкина" с гротами, вымытыми морской водой. Попасть в них можно только на лодке со стороны моря, так было уже в конце прошлого века. Но, может быть, в пушкинские времена под своды этой скалы вела тропа и с суши?

В 1880-е годы очередной владелец имения Суук-Су, на земле которого находилась скала, построил на ней башню-руину "под древнюю", остатки ее можно видеть и сегодня.

Другое место меньше отвечает понятию "пещера", но находится "под сводами скал" - это остатки подземного хода, высеченного в скале Горзувита на территории древней крепости. Он служил, видимо, для отступления. По нему можно было покинуть крепость и, пройдя насквозь всю скалу, через отверстие в южной ее отвесной стене выйти к морю.

Предметом пушкинских воспоминаний стали и гурзуфские фонтаны:

 Сей белокаменный фонтан 
 Стихов узором испещренный 
 [железный ковшик] [цепью 
                прикрепленный] 
 [Кто б ни был ты - пастух 
 Рыбак иль странник утомленный 
 Приди и пей].

В Гурзуфе было два фонтана. Один - в центре деревни, другой - выше по дороге, над деревней. На первом была мраморная доска с надписью. В 1837 году фонтан переделали, доску сменили, но надпись, по свидетельству старожилов, повторяла в общих чертах прежнюю. Она начиналась словами: "Путник, остановись и пей из этого фонтана..." Ей соответствуют и слова пушкинского стихотворного наброска. Эти гурзуфские фонтаны были разрушены крымским землетрясением 1927 года и уже не восстанавливались в прежнем своем виде.

Черты гурзуфского пейзажа, запечатлевшиеся в стихах Пушкина, можно было бы перечислять дальше. К сожалению, изменились сами места, где поэт жил и был недолго счастлив, и многого уже мы не сможем увидеть: ни старого кладбища у крепостных развалин, ни темного можжевелового леса по дороге на Ай-Даниль, ни густых дубрав у подножия холмов, ни старых журчащих фонтанов.

Для поэта Гурзуф навсегда остался местом необычайно притягательным, он мечтал вновь когда-нибудь войти в этот блистающий солнечный мир, помнил его и ждал с ним встречи:

 Близ ветхих стен один над падшей 
                             урной 
 Увижу ль я сквозь темные леса 
 И своды скал, и моря блеск 
                          лазурный, 
 И ясные как радость небеса.

Поездка по Южному берегу и Западному Крыму

5 сентября Пушкин и оба Раевские покинули Гурзуф и отправились верхом в путешествие по знаменитым местам Южного Крыма в Бахчисарай и Симферополь. С. А. Раевская с дочерьми должна была через несколько дней выехать в Симферополь, но другой дорогой - через Алушту и Ангарский перевал.

В 1824 году в "Отрывке из письма Д." поэт назвал в числе достопримечательностей этого путешествия Чертову лестницу, Георгиевский монастырь, развалины храма Дианы, Бахчисарай и упомянул скалы Кикинеиза, но увидел он конечно же значительно больше. Маршрут этой поездки помогают восстановить книга И. М. Муравьева-Апостола "Путешествие по Тавриде в 1820 году", "Путевые записки ..." Г. В. Геракова и путевые заметки о крымском путешествии А. С. Грибоедова" проехавшего тем же путем пять лет спустя.

В то время еще не существовало дороги вдоль побережья (постройка ее начнется только в 1824 году), а тропы были такие узкие и извилистые, что ездить по ним можно было только верхом. По воспоминаниям И. М. Муравьева-Апостола, лошади временами едва пробирались вдоль берега, а всадники замирали от страха, проезжая "через стремнины, ущелья и пропасти".

От Гурзуфа до Никитского сада путешественники ехали тропой, идущей почти вдоль самого берега моря, иногда над крутыми обрывами и скалами.

Никитский ботанический сад.

Когда Раевские и Пушкин добрались до каменного и лесного хаоса Никитского буруна, они осматривали там вовсе не руины крепости близ урочища Грамата, а создание человеческих рук уже нового времени - Никитский ботанический сад (документов об этом посещении не сохранилось, но ни один путешественник тогда не проезжал мимо этого замечательного сада, он считался важнейшей достопримечательностью "Нового Крыма").

Основателем его был Христиан Стевен - врач по образованию, агроном по занятиям и ботаник по призванию (кстати, он был родным братом лицейского товарища Пушкина Ф.Х.Стевена, так что можно предположить знакомство поэта с ним еще с лицейских времен). По приказу Ришелье начал он в 1812 году работы на Никитском мысу. Целью Стевена было возродить наиболее плодородные культуры прежних веков, чтобы развести в Крыму фруктовые, масличные и другие плантации, создать питомник лучших деревьев, отобрать наиболее подходящие краю виды растений.

В 1820 году Стевен уже демонстрировал приезжающим великолепный сад на месте дикого оврага. В нем было несколько тысяч растений. Сад шел уступами и был увенчан на вершине холма круглым открытым "храмом" (беседкой в античном вкусе), в котором стоял бюст Линнея, подаренный саду графом Н. П. Румянцевым. От беседки шли прекрасно устроенные дорожки с лестницами и площадками для отдыха.

Старые деревья, свидетели времен минувших, которые росли здесь не одну сотню лет, служили как бы вехами сада, организовывали и возглавляли его части. Восточная граница была означена плакучей вавилонской ивой, от нее шла аллея к центру парка с его куртинами, розарием, беседками. Пятисотлетняя маслина возглавляла молодую масличную рощу А еще выше, вокруг "патриарха" - тысячелетнего кевового (фисташкового) дерева, которое местные жители считали таким же старым, как сама земля вокруг, находились маленький домик Стевена, оранжереи, питомники растений, библиотека и еще один "питомник" - училище садоводов, в котором директор сада обучал своему делу молодых людей, присланных со всех концов России.

Никитский бурун. Картина Ж. К. Мивиля. 1818 г.

Здесь Пушкин, еще недавно слушавший в Феодосии проекты С. М. Броневского о разведении в Крыму образцовых садов, мог увидеть воочию, как это осуществлялось в действительности, и услышать, какого упорства и труда стоило это основателю сада.

Верхняя Массандра.

Дальше дорога шла вдали от побережья, по горе. В Верхней Массандре путники могли осмотреть хорошо сохранившуюся церковь с дорическим портиком под тысячелетними дубами. Алтарь ее хранил источник, дававший обильную воду. Среди окрестных жителей она очень почиталась, и раз в год они собирались вокруг церкви на трехдневную ярмарку. До Ялты миновали еще крепость, лежащую в руинах, - Палекастро, у Магарача (ее стены сохранялись до конца XIX века).

Тысячелетнее фисташковое дерево в Никитском ботаническом саду

Ялта. Расположенная в одной из самых живописных долин Крыма, в самом центре южного его побережья, Ялта не могла не привлечь внимания. Стена Яйлы огибает ее полукругом, образуя раму из горных вершин. Деревни Ай-Василь, Дерекой и Аутка, вставшие над ней амфитеатром, своими развалинами придавали ей романтичность. Сосновые леса подступали к самому селению, наполняя воздух смолистым ароматом и тесня старые плодовые насаждения. И среди этого великолепия стояла деревенька. .. из тринадцати домов, в которых жили греки, охранявшие побережье, - кордон, основанный еще князем Г. А. Потемкиным.

"Невозможно верить, чтобы столь небольшая деревня была некогда Ялита, известная в древности обширною торговлей и многолюдством", - писал В.Броневский. История повторялась - известный порт Джалита (или Ялита) и большой византийский город, обнесенный стенами, с крепостью внутри, исчезли почти бесследно. Позже здесь был турецкий гарнизон, охранявший берег, и совсем немного жителей.

Пушкин видел здесь остатки стен и развалины старинной греческой церкви, что стояла на мысе над самым морем. А рядом - обнесенный плетнем ялтинский Карантин для борьбы с чумой.

От Ялты дорога поднималась на Аутку и дальше шла "удобными и веселыми местами" через Гаспру, Кореиз и Мисхор до Алупки.

Возможно, путешественники увидели сверху покрытый густым лесом мыс, обрывающийся к морю отвесными скалами. Это Ай-То-дор, который, по мнению многих историков, и есть знаменитый Криуметопон - центральная точка Крымского побережья, главный его мыс, описанный многими древними историками и географами. В пушкинские времена на Ай-Тодоре можно было увидеть только остатки циклопических таврских укреплений, все остальное скрывалось под землей. Сегодня археологи раскопали остатки римских построек I века нашей эры и крепости Харакс. А в Мисхоре неподалеку от развалин был разбит еще в конце XVIII века парк - один из первых прибрежных парков, какие через несколько лет украсят многочисленные новые усадьбы на всем побережье.

Ялта. Вид города и набережной

Алупка. В начале прошлого века она ничем не походила на нынешний город с великолепным парком и романтическим дворцом графа М. С. Воронцова. Это была деревня в сорок дворов, с мечетью.

На месте нынешних верхних парков громоздились глыбы скал, зияли пропасти, целые горы, оторванные от Яйлы, лежали, разбросанные, у берега. Все говорило о бывших здесь когда-то страшных землетрясениях.

Над Алупкой как огромная крепость, украшенная зубцами, возвышалась гора Ай-Петри с почти незаметной среди этих зубцов крепостью на вершине и остатками церкви. Развалины греческого укрепления или сторожевой башни на берегу моря и небольшая крепость (Алупка-Исар) на холме выше деревни терялись на фоне этой исполинской громады.

Алупка. Парк. Литография П. Гаусси

На нижних террасах берега можно было видеть алупкинские сады, выдающиеся по своему богатству и плодородию. А рядом уже существовал большой парк, разведенный здесь по приказу князя Потемкина. В Алупке остановились на ночлег.

Пушкин вновь увидел здесь кипарисы, этих деревьев тогда было очень мало на крымском берегу. Три первых были высажены в Алупке, и два из них под именем "потемкинских" сохранялись в парке очень долго. При строительстве своего дворца М. С. Воронцов ориентировался на них как на своеобразный центр местности. Их срубили в конце 1940-х годов. А старый фонтан возле бывшей мисхорской дороги можно увидеть и сейчас - на площади, против западного входа в Воронцовский дворец, этот старый фонтан без воды врос в землю. И с трудом можно разобрать на камне полустершиеся письмена, надпись переводится так: "Горе тому, кто погубит эту красоту".

Симеиз. Утром 6 сентября отправились дальше. Берегом по ровной, спокойной тропе ехали до Симеиза, небольшой деревни у подножия горы Кошки, на которой среди густого можжевельника сохранились остатки древнего укрепления VIII-I веков до нашей эры, и сегодня их можно увидеть. У подножия ее - причудливые скалы Панеа, с остатками укрепленного монастыра VIII-XV веков, Крыло Лебедя, Дива.

Гора Ай-Петри над Алупкой

За Симеизом резко сменился характер побережья - путники из благодатной равнины попали в мир хаотического разрушения, образовавшегося в результате геологического переворота.

Среди причудливых нагромождений скал, среди первозданного каменного хаоса внимание путешественников не могли не привлечь следы природной катастрофы, разразившейся в этих местах. В 1786 году в результате сдвигов горных пород образовался огромный провал, в него ушла и была засыпана деревня Кучук-Кой. Страшные глыбы камня обезобразили пространство в версту шириной. И сухие вершины деревьев в том месте, где стояла несчастная деревня, высились над ним. Этот каменный поток можно видеть и сейчас. По мнению академика Палласа, провал образовался в результате действия подземных вод.

В нескольких километрах от поселка Оползневое (бывший Кикинеиз) тропа начинает подниматься, приближаясь к Яйле и переходя в каменную лестницу, высеченную в скалах.

Это знаменитая Чертова лестница, или Шайтан-Мердвень, в течение многих веков служившая единственным путем, соединявшим горный и степной Крым с Южным его берегом. Недаром старинные укрепления охраняли ее и внизу, и наверху - остатки крепостей Биюк-Исар, Кучук-Исар и Исар-Кая (VIII-XIV веков) заметны в этих местах до сих пор.

Но сама Мердвень (в переводе - "лестница") гораздо старше всех этих укреплений. Это - один из примечательных памятников древности, созданный природой и "подправленный" руками человека за несколько тысячелетий до новой эры. Лестница пробита в массиве горы и идет почти вертикально снизу вверх между двух отвесных скал. Ступени, иссеченные в камне, довольно широки, но находятся на далеком друг от друга расстоянии, а время и воды за тысячелетия сделали их еще более крутыми. На протяжении почти шестисот метров лестница делает более сорока крутых поворотов и зигзагов. Сооружение ее современно циклопическим постройкам древних и пещерным городам.

Подъем по Чертовой лестнице Пушкин запомнил и описал в "Отрывке...": "По горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно, и казалось каким-то таинственным восточным обрядом". Когда же подъем окончился, путники оказались в Байдарской долине, на крыше гор, называемой Яйла. И уже по ней продолжали свой путь.

Байдарская долина. Ее превозносили все путешественники со времен Потемкина (а особенно те, кто не решались спуститься на побережье по страшной лестнице). Долина вряд ли могла поразить воображение людей, едущих с Южного берега, привыкших к морским просторам и великолепным видам. Но, несомненно, была привлекательна и интересна. Имеющая форму огромного неправильного овала, заставленная со всех сторон горами, она покрыта зелеными садами и густыми лесами, среди которых бегут ее светлые ручьи.

Пушкину она напомнила об оставленной России, когда он увидел здесь березу - дерево далекого севера.

Старая дорога Ялта-Севастополь недалеко от Чертовой лестницы

Сверху, с Яйлы, Раевские и Пушкин могли в последний раз полюбоваться видом Южного берега, который они покидали. Через Ласпинские ворота открывался живописнейший вид на бухту Ласпи. Она - одна из самых красивых на побережье и до сих пор мало обитаема из-за недостатка воды. Огромная бухта окружена пляжем и каменным хаосом, местами покрытым лесом. С востока ее замыкает мыс Ласпи, с запада - скала Айя. (Святая), обрывающаяся к морю крутыми утесами. Ею кончается Южный берег. С нее уже виден туманный скалистый мыс Фиолент, охраняющий маленькую Балаклаву, спрятавшуюся в бухте, а в ясную погоду - и очертания Херсонесского полуострова.

Балаклава. Расположена на берегу прекрасной, почти круглой бухты, узкий вход в которую образован двумя мысами (Страбон назвал эту гавань "узкоустой", за ним это название повторил Муравьев-Апостол в своей книге).

Чертова лестница. Акварель Н. Чернецова. 1830-е гг.

В древности здесь был город Символон. Древние греки, укрепив неприступными стенами утесы, открыли его для всех мореплавателей. В новые времена он был известен как порт Ямболи. Когда же генуэзцы дошли до Балаклавского залива и покорили город, они достроили новые стены и башни в крепости и стали именовать его Чембало. Во времена мусульманского владычества в городе, получившем новое имя - Балаклава, оставалось не более ста пятидесяти домов, а когда в 1783 году в Крым пришли русские, здесь не было ни одного жителя.

При Екатерине II город заселили греками с архипелага, которые образовали балаклавский греческий батальон, несший сторожевую службу по всему берегу до Судака, в 1820 году он состоял из четырехсот сорока человек. Греки образовали здесь свою колонию со своеобразным бытом, развели вокруг города сады.

Георгиевский монастырь. Монастырь, куда приехали наши путники под вечер 6 сентября и где заночевали, был местом чрезвычайно примечательным. Он оставался единственным памятником христианства в этих местах, выстоявшим в противоборстве с гонениями и невзгодами и не оставленным людьми.

Призванный хранить религию отцов-греков и готовить для них новых служителей алтарей, монастырь всегда оставался действующим, хотя и подвергался иногда нападениям мусульман.

Он был высечен в скалах, монахи жили в пещерах вокруг маленькой древней церкви, к нему вела узкая лестница над морской пучиной.

Посещение это осталось в памяти поэта, в "Отрывке..." он писал: "Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление".

И. М. Муравьев-Апостол и Г. В. Гераков сделали описания более подробные, из них следует, что к 1820 году монастырь уже утратил свой средневековый вид и характер, заново отстроился (даже древней церкви не оставили в его стенах, выстроили новую), но по-прежнему воспринимался как живой памятник христианства в Крыму и был очень популярен.

Пушкин со спутниками посетили развалины храма Дианы, ставшие чуть ли не главной достопримечательностью полуострова (традиция прочно связывала это место с именем Ифигении - дочери греческого царя Менелая, спасенной богами от гибели и перенесенной в Крым; по преданию, она стала жрицей храма Дианы). Большинство путешественников, сверяясь с описаниями древних, считало, что храм был неподалеку от Георгиевского монастыря, на мысе Фиолент. Поэт отметил это посещение в "Отрывке...": "Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы. Видно мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических, по крайней мере тут посетили меня рифмы. Я думал стихами. Вот они:

 К чему холодные сомнения? 
 Я верю, здесь был грозный храм. 
 Где крови жаждущим богам 
 Дымились жертвоприношенья..."

Балаклава. Картина Ж. К. Мивиля. 1818 г.

Здесь становится очевидным, что "Отрывок..." есть литературная мистификация крымских воспоминаний. Поэт вставляет в письмо стихи, сочиненные только в 1824 году и вызванные чтением книги Муравьева-Апостола "Путешествие в Тавриду". "Холодные сомнения" - это археологические размышления автора по поводу местонахождения храма. Пушкин, настаивая на "разнице впечатлений" своих и Муравьева, поддразнивает писателя, проехавшего по Крыму со Страбоном и Геродотом в руках и занятого только историческими разысканиями. Собственное, живое и поэтическое, отношение к Тавриде было поэту, видимо, гораздо дороже.

Георгиевский монастырь - Бахчисарай. Направляясь в Севастополь, путешественники все время ехали по территории бывшего Херсонеса, богатейшего в давние времена города.

Так же как и в Керчи, увидеть в этих местах можно было немногое: несколько лестниц, высеченных в камне для схода к пристаням, одну полуразвалившуюся башню, обрушившийся водопровод, очертания некоторых улиц и уцелевшие части стен, которые еще не успели разобрать для строений в городе и по хуторам, погреба с круглыми и овальными отверстиями, высеченные в диком камне, обломки, невыразительные остатки, черепки. Раскопки тогда еще не велись, и каждый проезжающий мог фантазировать в полную меру.

Георгиевский монастырь. Литография начала XIX в.

Севастополь, основанный в 1794 году, задуман был как столица Черноморского флота. Город рос быстро. В нем было уже несколько улиц, деревянная пристань, портовые сооружения, вокруг возникали и строились рабочие слободы. Охраняемый пятью мощными фортами, он по оживлению, многолюдству, яркому своему морскому военному колориту отличался от всех остальных черноморских городов. Грибоедов, назвавший Севастополь красивым городом, отметил в нем большие улицы, несколько, церквей, госпиталь - лучшее строение города над южной бухтой, Графскую пристань, базар, казенный сад, где происходили гулянья.

В Инкермане (ныне Белокаменск) можно было увидеть один из древнейших крымских пещерных городов. В известняковых породах инкерманских гор пещеры стали вырубать еще в глубокой древности, здесь же на вершине горы создавались мощные таврские укрепления. Позднее сюда стали ссылать осужденных римлян, затем первых христиан, и тогда пещеры стали постепенно превращаться в кельи и храмы, а в средние века здесь был христианский монастырь, который просуществовал до XVIII века.

Остатки города-крепости Мангуп-Кале. Литография Ф. Гросса. 1830-е гг.

Муравьев оставил описание инкерманских пещер, причем среди самых замечательных называет высеченную в скале церковь полуовальной формы с легким сводом и алтарем, в котором еще сохранялись остатки образов, писанных на камне.

Дорога от Инкермана на Бахчисарай шла среди невысоких лесистых гор со скалистыми неприступными стенами и ровными, как стол, вершинами. Природа создала их как будто для того, чтобы на них поставили города. И действительно, многие крымские, так называемые пещерные, города стояли на подобных горах - Чуфут-Кале, Эски-Кермен, Мангуп.

Город-крепость Мангуп-Кале, бывшая столица княжества Феодоро, не мог не привлечь внимание наших путешественников.

Стоящий на огромном утесе, как на острове, с трех сторон ограниченный обрывистыми неприступными стенами, а с четвертой - защищаемый скальными выступами и огромной стеной, Мангуп издали производил необычайное впечатление. Англичанин Э. Кларк, видевший его в начале XIX века, писал об ужасающей величественности этой местности, ни с чем в Европе не сравнимой.

Если Раевские и Пушкин решились подняться на плато, они, пройдя овраг Табанадере, миновав перегораживающие его стены и караимское кладбище, оказались на огромной зеленой долине, заваленной грудами белеющих камней, среди которых возвышались еще грандиозные постройки - стены и высокие квадратные башни с амбразурами, дворец в два этажа, сохранявший следы былого великолепия (орнаменты, напоминающие византийские деревянные украшения), в полуразвалинах угадывалось назначение построек - дом, церковь, мечеть.

Можно было ознакомиться и с особой примечательностью этого города - его пещерным повторением. Вся огромная гора была выдолблена внутри: залы, павильоны, даже беседка, висящая над пропастью Ходжа-Салынского ущелья, соединялись подземными переходами с высеченными в камне лестницами, террасами над отвесными стенами. Под землей можно было пройти в любую часть города. В некоторых пещерах оставались еще следы церковной живописи на стенах и надписи, никем тогда не прочитанные.

От города, созданного человеческими руками, путники углубились в Каралезскую долину и в ней, кроме прохлады и живописных видов, нашли еще и "природные изваяния" - выветренные породы скал, образовавшие фигуры самых прихотливых форм.

Во второй половине дня 7 сентября путешественники доехали до Бахчисарая, где должны были остановиться на ночлег.

Бахчисарай и окрестности

Развалины дворца в Мангуп-Кале

Бахчисарай. Бывшая столица Крымского ханства поражала путешественников тем больше, что возникала перед ними как бы случайно: степная длинная дорога круто сворачивает за четверть версты от города, и он возникает вдруг, как бы вырастает на глазах.

Въезжали в него через полуразвалившиеся, мхом обросшие ворота со старыми железными затворами, и сразу же попадали на главную и единственную улицу, протянувшуюся вдоль речки Чурук-Су (гнилая вода) версты на четыре. Город весь спрятан в глубокой и узкой лощине между почти отвесными стенами белых меловых гор, укрытый в зелени садов. И только ряды гигантских тополей соперничали с многочисленными минаретами татарских мечетей.

Некогда здесь существовали города Бадатион и Палакион, и тавро-скифский царь Скирул воевал с Митридатом и скрывался от него в Чуфут-Кале, неприступном городе-крепости.

Когда Бахчисарай стал столицей ханства, точных сведений нет. Это случилось после падения генуэзских факторий в Крыму (в 1475 году) и захвата полуострова турками. Во всяком случае, известно, что хан Менгли-Гирей, ставший первым вассалом Порты, жил в Чуфут-Кале, ожидая, когда построят дворец в новой столице, и умер, не дождавшись.

Бахчисарай - настоящий восточный город, сохранявший свой колорит до середины прошлого столетия. Все его дома - в восточном вкусе, в два этажа, окнами во двор, с балконами, деревянными решетками, зелеными двориками. Вся его жизнь сосредоточивалась на главной (и единственной) улице, обставленной по обе стороны лавками, лавчонками и мастерскими ремесленников. На глазах у толпы в них изготовляли всевозможные изделия из металла, кожи, дерева - сабли, ножи, медную посуду, седла, бурки, обувь, сафьянные изделия, плети, кушаки, войлоки, чубуки и многое-многое другое. Тут жарили кебабы (шашлыки), пекли плацинды и пекыр-бореки (сырные пирожки) для огромной толпы, наполнявшей базар, на который стекались купцы со всего Крыма.

А во времена праздников сюда сходились мусульманские шуристы (поэты), песнопевцы, сказочники, здесь танцевали дервиши и выступали джигиты-силачи.

Когда Пушкин и Раевские въехали в Бахчисарай, как раз начался байрам - осенний мусульманский праздник, сопровождавшийся народными спортивными играми и состязаниями и всеобщим оживлением. Впечатления от увиденного вошли потом в описание байрама в поэме "Кавказский пленник".

Ханский дворец (хан-сарай), который так стремились увидеть все путешественники, тоже находится на главной улице. Его яркие кровли, тонкие башенки, высокие трубы, пестрые решетчатые рамы, лабиринты комнат, тенистые дворики, журчащие фонтаны связываются с представлениями о восточной роскоши и неге.

В "Отрывке из письма к Д." Пушкин описал впечатление, произведенное на него дворцом, и коротко обозначил, что он в нем видел: "В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К** поэтически описывала мне его, называя la fontain des larmes^*. Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан, из заржавой железной трубки по каплям капала вода. Я обошел дворец с большой досадой на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат.

^* ("Фонтан слез".)

Вид Бахчисарая. Картина Ж. К. Мивиля. 1818 г.

N.N. почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище... Что касается до памятника ханской любовнице, о котором говорит М[уравьев], я об нем не вспомнил, когда писал свою поэму ["Бахчисарайский фонтан"], а то бы непременно им воспользовался".

Здание дворца, которое видел Пушкин и знают наши современники, построено около середины XVIII столетия на месте прежнего, сгоревшего во время русско-турецкой войны в 1736 году.

Один из участников похода в Крым в 1736 году оставил описание ханского дворца до разрушения и пожара; дворец был раскрашен под мозаику красной и золотой краской и состоял из огромного числа комнат и залов, уставленных диванами, крытыми коврами, всюду были мраморные бассейны и фонтаны (среди них Аглай-чешме, или Гияш - "плачущий"), среди дворцовых помещений он называет мечети, бани, беседки, купальни, помещения для невольниц (сераль). Тогда были сожжены и разрушены многие строения и вырублены висячие сады в гаремном дворе.

В последние десятилетия существования Крымского ханства оставленный дворец ветшал и разрушался, последний хан, Шагин-Гирей, перенес столицу в Кафу. В 1787 году дворец подновили и отремонтировали, значительно усилив "восточный" колорит. В XIX веке дворец служил резиденцией для знатных путешественников (ведь и Пушкин с Раевскими ночевали в нем), оставаясь музеем и памятником.

Перейдя Чурук-Су по каменному мостику, через большие ярко раскрашенные ворота, путешественники попадали в просторный дворцовый двор. Направо от ворот - дворец, составленный из многочисленных разновысоких строений, что давало возможность иметь окна в трех стенах комнат. Внутренних помещений так много, что без провожатого непременно потеряешься в лабиринте многочисленных переходов.

Тогда, в 1787 году, все комнаты были пестро разукрашены, во многих позолочены потолки, на стенах и ставнях появились картины и даже изображения человеческих лиц, что противоречило мусульманским законам, почти везде были устроены расписные камины -тоже европейское нововведение, не виданное здесь прежде. Комнаты, где останавливались августейшие особы, были убраны по-европейски, в остальных стояли низкие диваны, шитые серебром и золотом, и столики с перламутровыми инкрустациями.

Пушкин посетил и гаремный корпус, примыкавший к, дворцу и состоявший из огромного - более семидесяти - числа комнат, беседок, бассейнов, купален. Он был очень ветхим и простоял недолго. Но и то, что сохранилось до сегодняшнего дня, представляет зрелище замечательное.

По левую сторону от ворот стоит Большая дворцовая мечеть (1740-1743 годы) с двумя минаретами, рядом "Северное" и "Южное" дюрбе (мавзолеи XVI века), дворцовое кладбище, бани "Сары-Гюзель" (1533 года), хозяйственные корпуса и вдалеке за ними - мавзолей возлюбленной хана Дилары-Бикеч, умершей в 1764 году.

С нею было связано множество легенд, живших в Крыму долгое время. В ее память создан в 1764 году мастером Омером знаменитый "Фонтан слез", находящийся сейчас в фонтанном дворике вместе с "Золотым фонтаном" ("Фонтан слез" предназначался для мавзолея Дилары-Бикеч и находился в нем до 1787 года, затем был перенесен во дворец).

Пушкин, отозвавшийся о фонтане в "Отрывке..." скептической фразой, не мог не оценить его живой прелести и глубокого символизма - мастер воплотил в нем идею вечной печали об ушедшей возлюбленной. В 1824 году, уже в Михайловском, поэт возвратился памятью в Крым и именно "Фонтану слез" посвятил стихотворение:

 Фонтан любви, фонтан живой! 
 Принес я в дар тебе две розы. 
 Люблю немолчный говор твой 
 И поэтические слезы. 
 
 Твоя серебряная пыль 
 Меня кропит росою хладной: 
 Ах, лейся, лейся, ключ отрадный! 
 Журчи, журчи свою мне быль...

Исходя из "Отрывка...", многие биографы поэта считают, что он не видел в Бахчисарае больше ничего, и Успенский монастырь, и пещерный город Чуфут-Кале, самый известный из крымских городов этого типа, остались ему неизвестны. Скорее всего в первый его приезд в Бахчисарай - 7 сентября - так оно и было. Но есть обстоятельства, позволяющие предположить, что в последующие дни Пушкин еще раз приезжал в бывшую ханскую столицу (об этом речь впереди), и тогда он мог увидеть эти знаменитые места. Поэтому, нам кажется, стоит сказать о них несколько слов.

Успенский монастырь. В одной из серых скал, среди которых проходит дорога от Бахчисарая к Чуфут-Кале, высечен храм. Он принадлежит к числу сооружений, созданных во времена раннего христианства в Тавриде.

У подножия скалы существовало тавро-скифское поселение, жители которого приняли христианство в Инкермане и создали храм, подобный инкерманским храмам. Позже жителями этой колонии стали греки, она получила имя Мариамполь, существовала до 1779 года, когда все крымские греки были выселены на берега Азовского моря.

Церковь вырублена в отвесе высокой скалы, вмещает более двухсот человек, из нее есть выход на балкон, или террасу, висящую над пропастью. К церкви ведет крутая лестница. Дважды в год сюда собирались христиане со всей округи, даже тогда, когда в 1779 году церковь покинул священник - грек.

После постройки в 1801 году в Бахчисарае городской церкви Успенский храм лишился своих икон, утвари и превратился в кладбищенский.

В 1820 году при церкви оставалась чета стариков-греков, которые ютились в деревянной каморке, прилепившейся к скале высоко над землей.

Ханский дворец в Бахчисарае. Литография Ф. Гросса. 1830-е гг.

Чуфут-Кале - "пещерный город". Чуфут-Кале - место столь же замечательное и поражающее воображение, как и Мангуп, но более известное. Этот город возник на гребне высокой, совершенно отвесной скалы, и единственная дорога соединяет древнее обиталище, обнесенное высокими стенами, со всем миром. Под круглой башней устроены большие железные ворота, за ними начинается единственная улица Чуфут-Кале, древняя, как само это место, с пробитыми в камне колеями от колес.

'Фонтан слез' в Бахчисарае

Трудно сказать, кто были основатели крепости. Ею владели и тавры, и скифы, и генуэзцы, и крымские татары. Одна из достопримечательностей города - мавзолей Ненекеджан-ханым, дочери Тохтамыша, умершей в 1437 году. Он находится у ворот Орта-капу, в центре верхней плоскости Кале. Другие памятники свидетельствуют о том, что крымские ханы жили в Чуфут-Кале до обоснования своего в Бахчисарае. Кроме того, здесь сохранились остатки древней базилики, христианского храма, синагоги, многочисленные жилища.

Бахчисарай. Вид дворца

Но Пушкин видел не остатки пещерного города, как в Мангупе, он посетил обитаемое селение. Жители Кале (местное, сокращенное название города), караимы, пришли сюда еще в X веке, как свидетельствуют надписи на могильных плитах в Иосафатовой долине, и жили здесь, сосуществуя со всеми завоевателями и правителями крепости. В XVIII веке Чуфут-Кале был мирным городом караимов, ставших верными подданными России. В 1820 году их было там около шестисот человек.

Успенский скит под Бахчисараем. Литография Ф. Гросса. 1830-е гг.

Муравьев-Апостол назвал Чуфут-Кале "воздушным городом", потому что его дома казались ему орлиными гнездами, прилепленными к обрыву. Если же снизу смотреть на эту мощную крепость с маленькими домиками под облаками, они кажутся забралами древних укреплений. Однако быт обитателей города был в то время совершенно мирным.

Пещерный город-крепость Чуфут-Кале. Картина Ж. К. Мивиля. 1818 г.

За толстыми каменными стенами, тянущимися с двух сторон вдоль улицы, за калитками, куда можно было спокойно войти, все было устроено в восточном вкусе. Со всех сторон закрытые дворы, окруженные строениями, открытая галерейка вдоль жилого дома, вход с крыльца. Комнаты убраны резными яркими украшениями по стенам, деревянные потолки раскрашены, вдоль стен - широкие диваны, пол устлан ярким, пестрым войлоком или ковром. Так выглядело караимское жилище в начале XIX века, наверное, так же и в X, потому-то и спешили путешественники увидеть этих обитателей неприступной когда-то крепости, что чувствовали в них живое дыхание давно прошедших времен.

С пребыванием поэта в Чуфут-Кале, возможно, связана история его знаменитого сердоликового перстня-печатки (не сохранился). Он представлял собой витое золотое кольцо, в которое был вставлен восьмиугольный камень-инталия с надписью на древнееврейском языке довольно грубого начертания, сверху и снизу обрамленной орнаментом. По мнению некоторых специалистов, надпись и стиль начертания букв указывают на крымско-караимское происхождение перстня. Такие перстни были распространены в Крыму, позже в Бахчисарае на базаре их можно было купить еще в 30-е годы нашего столетия.

Возможно, стихотворение "Талисман" связано именно с этим перстнем - талисманом от любовной измены:

 Там, где море вечно плещет 
 На пустынные скалы, 
 Где луна теплее блещет 
 В сладкий час вечерней мглы, 
 Где, в гаремах наслаждаясь, 
 Дни проводит мусульман, 
 Там волшебница, ласкаясь, 
 Мне вручила талисман. 

 И, ласкаясь, говорила: 
 "Сохрани мой талисман: 
 В нем таинственная сила! 
 Он тебе любовью дан. 
 От недуга, от могилы, 
 В бурю, в грозный ураган 
 Головы твоей, мой милый, 
 Не спасет мой талисман. 

 И богатствами Востока 
 Он тебя не одарит, 
 И поклонников пророка 
 Он тебе не покорит; 
 И тебя на лоно друга 
 От печальных чуждых стран 
 В край родной на север с юга 
 Не умчит мой талисман... 

 Но когда коварны очи 
 Очаруют вдруг тебя, 
 Иль уста во мраке ночи 
 Поцалуют не любя - 
 Милый друг! от преступленья, 
 От сердечных новых ран, 
 От измены, от забвенья 
 Сохранит мой талисман!"

Симферополь

8 сентября Пушкин вместе с Раевскими приехал в Симферополь, лишь недавно - в 1802 году - ставший новой столицей края.

Свое новое название город получил после вхождения Крыма в состав России. А до того назывался Ак-Мечеть (белая мечеть) и считался вторым городом после Бахчисарая, потому что был резиденцией Калги-султана, то есть наследника престола, имел двор и дворец по образцу ханского.

На краю города в юго-восточной его части долго сохранялся дворец Калги-султана с прекрасным садом и фонтаном, который снабжал водой почти весь город.

Симферополь делился на старый и новый город. Старую часть составляли жилища греков и армян, татар и цыган. Здесь была крашенная известью огромная мечеть Джума-джами и медресе при ней.

Новый город мало отличался от губернских городов Новороссии. Построенный по плану, он располагался к западу от речки Салгир (нынешний центр) и имел широкие прямые улицы с одноэтажными и двухэтажными домами, большей частью белыми. Здесь находились и дом губернатора, и присутственные места. В 1805 году воздвигнут был Петропавловский собор на месте редута, в свое время построенного Суворовым. На берегу речки Салгир разбит был небольшой, но очень хороший городской сад в английском вкусе.

Дата приезда Пушкина в Симферополь - последняя относительно документированная дата его путешествия. О том, как и где жил поэт в Симферополе, сколько дней там пробыл, выезжал ли куда из города и когда уехал в Кишинев, можно говорить только предположительно.

Единственным источником информации о жизни в Симферополе в сентябре 1820 года остаются до сегодняшнего дня "Путевые записки" Геракова. Из них-то мы и узнаем, что генерал Раевский прибыл 8 сентября и поселился у химика Дессера. Но во всех сентябрьских заметках ни разу не упоминается имя Пушкина, и это обстоятельство требует объяснения.

Гераков в двухтомном своем сочинении называет имя Пушкина дважды - в записи о жизни на кавказских водах от 2 августа. И одна эта заметка способна пролить свет и на характер "писателя" (человека ординарного, любящего проповедовать банальные истины, сентиментального, раздраженного всеми "новыми веяниями", если они исходят не от начальства), и на отношение его к поэту: "Тут увидел - Пушна молодого, который готов с похвальной стороны обратить на себя внимание общее; точно он может, при дарованиях своих; я ему от души желаю всякого блага; он слушал и колкую правду, но смирялся; и эта перемена делает ему честь". И еще раз в тот же день: "...час времени с Мариным и Пушкиным языком постучали и разошлись".

После 2 августа Гераков, не раз встречавший Раевских и Пушкина на кавказских и крымских путях, не обмолвился больше о поэте ни единым словом. Можно предположить, что любитель говорить "колкую правду" однажды выслушал в ответ что-нибудь дерзкое или обидное и исключил обидчика из числа "героев" своих "Записок..." (это похоже на Геракова, он не любит поминать имен не приятных ему лиц). Тон "Записок..." в симферопольской их части резко меняется с я 10 сентября,

С этого" дня автор почти ежедневно упоминает "молодых н людей", видимо мешающих ему жить, тон "Записок..." становится полемичным и раздраженным. "Молодые люди" (в которых с большой долей вероятности можно с предположить Н.Н.Раевского-младшего и Пушкина, как известно, больших шалунов в юные годы), видимо, сильно докучали Геракову, и ему много пришлось терпеть от них, тем более что и поводов для насмешек и иронии он давал предостаточно.

Симферополь. Картина Ж. К. Мивиля. 1818 г.

"Раздраженные" записи встречаем 10, 12, 13, 14, 15 и 17 сентября. По ним восстанавливается цепь событий городской жизни, в которых "неназванный" Пушкин, несомненно, принимал участие.

Получается, что поэт приехал в Симферополь с Раевскими 8 сентября. 9-го - обедал у губернатора вместе со многими приглашенными, в том числе генералами Н. Н. Раевским и графом А. Ф. Ланжероном, А. М. Бороздиным и его дочерью Марией, Гераковым, семейством Офрейн и другими. 10 сентября все общество ездило в Саблы (имение А. М. Бороздина), где был обед, вечер с танцами и гуляньем в парке. А 13 сентября Гераков отказывается ехать вместе со всеми в Бахчисарай, чтобы, как он пишет, "доказать молодым людям, что имею характер, что чувствую себя" (эта заметка дает повод говорить о вторичном посещении Пушкиным Бахчисарая и его окрестностей, теперь уже в составе целой группы жителей Симферополя и гостей губернатора Баранова). Описывая бал у губернатора 15 сентября, автор "Записок..." поминает с явным неодобрением среди танцоров "какого-то в фраке", плясавшего слишком лихо (если это намек на Пушкина, то понятно, почему он один, - молодой Раевский не мог танцевать из-за поврежденной ноги). И, наконец, 17-го - запись о "двух шалунах" петербургских на обеде у губернатора, говоривших "вздор" (надо заметить, что "вздор" для автора "Записок..." -это самые серьезные разговоры на актуальные темы, вольнолюбивые в том числе). После 17 сентября напряжение и раздраженность Геракова в "Записках.." сменяются его прежним сентиментальным довольством.

Имея в виду общий фон симферопольских событий, заданный "Записками..." Геракова, попробуем все же установить какие-то "пушкинские" вехи пребывания в городе.

Где жил поэт в городе, неизвестно, но предположить можно три адреса. Первые два - дом химика Дессера, где "пристал" генерал Раевский (этот дом не сохранился), и дом доктора Ф. Мюльгаузена за Салгиром (Киевская улица, 24; во дворе). Но оба они сомнительны, потому что хозяева были люди семейные, имели взрослых дочерей, поселить у них молодых людей считалось не совсем приличным.

Самым вероятным представляется третий - дом губернатора А. Н. Баранова. "Губернский дом", стоящий ныне на улице Ленина, бывшей Лазаревской, построен в 1830-е годы, старый дом, где обитал Баранов, не сохранился. Но Гераков, сам живший в нем, называет его "обширным", так что Пушкину и Раевскому-младшему вполне могло найтись там место. А самое главное свидетельство в пользу такого предположения - Баранов был знаком с Пушкиным еще в Петербурге, переписывался с Тургеневыми, и А. И. Тургенев сообщал Вяземскому в Варшаву в конце октября 1820 года, что Пушкин-поэт был у Баранова с Раевским (видимо, младшим) и отправлен им в Бессарабию в лихорадке (биограф Пушкина Б. Л. Недзельский трактует это письмо именно в том плане, что поэт жил в доме у губернатора).

Встреча с Александром Николаевичем Барановым (1793-1821) была, несомненно, радостным событием для Пушкина. Он принадлежал к тому же кругу либеральной петербургской молодежи, что и поэт. Был одним из ближайших друзей Н. И. Тургенева.

С 1819 года Баранов вступил в должность губернатора Тавриды, и его деятельность представляет пример именно "декабристского" служения - он был известен своей справедливостью, следованием законам, заботами о преобразовании края, просвещении местного населения, об улучшении органов правления и искоренении недостатков в них, - все это звенья программы "Союза благоденствия", их пытались проводить в жизнь и Н. Тургенев, и другие декабристы. И Пушкин, живя в доме этого человека, вновь приобщился той атмосфере вольнолюбия и жажды общественных преобразований, в которой прожил три петербургских года. Когда через несколько месяцев дойдет до Пушкина в Кишиневе весть о смерти Баранова, он в записи в дневнике отметит значительность его личности: "Баранов умер, жаль честного гражданина, умного человека".

Симферополь доставил Пушкину неожиданные и интересные знакомства, здесь обосновались люди достойные и значительные: профессор Дессер, химик, друг Лавуазье, а также доктор Мюльгаузен, переселившийся из Петербурга, он лечил бедных, о нем долго и хорошо вспоминали жители города.

Много было приезжих. Поэт познакомился с графом Ланжероном (и это знакомство продолжилось через несколько лет в Одессе), с И. Ф. Голицыным, кузеном Баранова; вновь встретился с А. М. Бороздиным и его дочерью Марией.

Имение Бороздина Саблы (ныне в поселке Каштановка), в пятнадцати километрах от Симферополя, по-видимому, следует назвать в числе мест, которые посетил Пушкин.

Это одна из самых первых русских дворянских усадеб в Крыму. В 1780-е годы ею владел первый губернатор Тавриды В. В. Каховский. В ней все было устроено, как в российских усадьбах: двухэтажный дом на пригорке над рекой, вокруг многочисленные службы, парк, огромный фруктовый сад, фермы. Это была не дача, как в Кучук-Ламбате, а имение, приносившее хозяину огромный доход. И как все путешествующие по Южному берегу попадали в дом Ришелье и на дачу в Кучук-Ламбате, так и приезжающие в Симферополь становились гостями Бороздина в Саблах.

Бывший господский дом, в котором только в 1820 году побывали Пушкин, все Раевские, Н. М. Муравьев, М. С. Лунин, И. М. Муравьев-Апостол, а позднее - А. С. Грибоедов, В. А. Жуковский, А. Н. Муравьев и многие другие, сохранился, сейчас в нем разместилось правление колхоза.

Дом этот уже испытал на себе влияние восточной архитектуры, видимо, сказалась близость Бахчисарая: затененная терраса второго этажа, поддерживающие ее чугунные колонны, витражи - все это элементы крымской архитектуры, которые позже получат широкое распространение.

На территории бывшей бороздинской усадьбы сегодня можно осмотреть часть парка с вековыми деревьями, фонтан, давно не действующий, и остатки какого-то памятника в виде пирамиды.

Дом А. М. Бороздина в имении Саблы (Каштановка)

По предположениям биографов, Пушкин прожил в Симферополе от пяти до десяти дней. Дату его отъезда в Кишинев относят в период с 12 по 17 сентября: возможности определить ее точнее пока нет.

Благодаря "Путевым запискам..." Г. В. Геракова мы имеем представление о некоторых событиях симферопольской жизни, в которых поэт мог участвовать, и о людях, с которыми он там встречался. Но знания наши недостаточны, и потому так мало можно рассказать о ней.

Уезжал из Симферополя Пушкин снова больным. Шесть почтовых станций отделяли губернский город от Перекопа (ныне Красноперекопск), последнего населенного пункта на севере Крыма.

Поэт проехал мимо каменных ворот древнего греческого Тафроса - укрепления у входа на полуостров. Миновал татарскую крепость Ор-Капу, долго охранявшую перешеек. Пересек вал, тянувшийся от пролива Сиваш до Черного моря и преграждавший путь в Крым его былым врагам. И покинул эту землю, навсегда оставшуюся жить в его памяти и стихах.

Сегодняшний Крым отдает дань любви и памяти великому поэту. Его именем названы два населенных пункта - один в Восточном Крыму, другой - на Южном побережье. В шести местах установлены памятники - в Симферополе, Севастополе, Гурзуфе, Алуште, Феодосии и на шоссе Ялта - Севастополь, против поселка Пушкино, бывшего Карасана. Многие улицы, санатории, школы, библиотеки носят его имя.

Пушкинские произведения, навеянные крымскими впечатлениями, воспринимаются как настоящий памятник Тавриде. Она стала для поэта символом молодости, духовного возрождения, полноты бытия, недаром избрал он эпиграфом к поэме "Таврида" слова Гете: "Верни мне мою молодость". Годы спустя, Пушкин продолжал ощущать Крым единственным для себя местом на земле, ни с чем не сравнимым по глубине и яркости всего пережитого там. И мысленно стремился в "златой предел" полуденной земли:

 Так, если удаляться можно 
 Оттоль, где вечный свет горит, 
 Где счастье вечно, непреложно, 
 Мой дух к Юрзуфу прилетит...

Туристу для справок

Туристские учреждения и организации

Крымский областной совет по туризму и экскурсиям.

333017, Симферополь, ул. Шмидта, 9.

Туристская база Восход".

334270, Алушта, ул. Октябрьская, 11.

Туристская база "Чайка".

334270, Алушта, ул. Красноармейская, 11.

Туристская база "Карабах".

334270, Алушта, пос. Малый Маяк.

Туристская база "Мир".

334270, Алушта, ул. Глазскрицкого, 3.

Туристская база "Им. А. В. Мокроусова",

335000, Севастополь, Учкуевка.

Туристская база "Таврия".

333000, Симферополь, ул. Беспалова, 21.

Туристская база "Приморье".

334875, Феодосия, пос. Планерское.

Туристская база "Золотой пляж".

334800, Феодосия, Керченское шоссе, 10.

Туристская база "Маяк".

334800, Феодосия, ул. им. 3-го Кавалерийского корпуса, 6.

Туристская база "Магнолия".

334200, Ялта, ул. Ломоносова, 25.

Автотуристская база "Коралл".

334264, Ялта, пос. Гурзуф.

Туристская гостиница "Крым".

335000, Севастополь, ул. 6-я Бастионная, 46.

Экскурсионные учреждения

Алупкинское бюро путешествий и экскурсий.

334253, Алупка, ул. Западная, 11.

Симферопольское бюро путешествий и экскурсий.

333017, Симферополь, ул. Шмидта, 9.

Севастопольское бюро путешествий и экскурсий.

335000, Севастополь, Исторический бульвар.

Феодосийское бюро путешествий и экскурсий.

334800, Феодосия, ул. К. Либкнехта, 4.

Ялтинское бюро путешествий и экскурсий.

334200, Ялта, ул. Чехова, 2.

Экскурсии бюро путешествий и экскурсий

"Новь седого Партенита", "Утес Карасан", "Край, воспетый кистью и пером", "Гурзуф литературный", "Гурзуф в прошлом и настоящем", "Волшебный край - очей отрада", "Прекрасны вы, брега Тавриды", "Крым литературный", "Чертова лестница - памятник природы и искусства", "Литературный Южный берег Крыма", "Симферополь в прошлом, настоящем и будущем", "Литературная судьба Симферополя", "Страны полуденной волшебный край", "Литературная Феодосия", "Край, воспетый Пушкиным".

Рекомендуемая литература

Выгон М. И. Пушкин в Крыму. Симферополь: Таврия, 1974.

Здесь жил Пушкин. Л.: Лениздат, 1963.

Недзельский Б. Л. Пушкин в Крыму.

Симферополь: Крымиздат, 1929.

Томашевскии Б. В. Пушкин. М.; Л.: АН СССР, 1956.