Пушкинские места Кишинева

Дом И. Н. Инзова в Кишиневе. Н. Голынский. Литография. 1840 г.

Кишинев времен Пушкина был совсем небольшой город в долине речки Бык. Вот что писал о нем в своих воспоминаниях В. П. Горчаков: "Город разделяется на две главные части, известные под именами Старого и Нового базара... Старый город расположен на самом прибрежье речки Быка; по расположению и постройке более походит на малороссийское селение, нежели на город... Новый же город, занимая плоскую возвышенность, расположен правильно...", а прапорщик Ф. Н. Лугинин добавляет: "Город велик, но выстроен нехорошо. Улицы тесны, переулков тьма, домов каменных очень мало, деревянных также, все мазанки по причине недостатка леса".

Ставший после вхождения Бессарабии в состав России крупным административным центром, город быстро рос. Население его превышало 10 тысяч и поражало своей необычайной пестротой. Пушкинские слова, сказанные, правда, по другому поводу, хорошо характеризуют эту особенность города:

 Какая смесь одежд и лиц, 
 Племен, наречий, состояний...

Много было русских, главным образом, военных.

Хотя местная знать и представители русской администрации после 1813 года начали возводить для себя новые дома на европейский манер, облик города определяли не они. Кишинев продолжал оставаться полутурецким, полурусским городом. Таким он запомнился Ф. Ф. Вигелю: "Когда мы приехали в 1823 году, семь или восемь каменных домов торчали посреди сотни лачужек".

Пушкин приехал в Кишинев 21 сентября 1820 года вместе со своим дядькой Никитой Козловым и, как свидетельствуют В. П. Горчаков и И. П. Липранди, "остановился в заезжем доме "у Ивана Николаева Наумова".

В этом доме Пушкин прожил немногим больше месяца, но этого месяца Наумову хватило с лихвой, чтобы потом, несколько десятилетий кряду, по воспоминаниям И. Н. Халиппы, потчевать чиновников областного управления рассказами о жизни Пушкина в его доме.

В доме Наумова поэт продолжал работать над поэмой "Кавказский пленник", начатой еще в августе 1820 года в Крыму. Здесь написаны также стихотворения "Дочери Карагеоргия", "Черная шаль" (молдавская песня), в которых отразились уже местные, молдавские, впечатления (Карагеоргий -герой сербского восстания 1806 года, его вдова с дочерью иногда приезжала в Кишинев по делам). Дом сохранился (Антоновская улица, 19). В нем размещается Дом-музей Пушкина, открывшийся в 1948 году.

В октябре 1820 года поэт переехал в занимаемый генералом И. Н. Инзовым дом Донича, где поселился в нижнем этаже в двух небольших комнатах с тремя окнами, выходящими в сад.

Двухэтажный дом на Инзовой горе (ныне Пушкина горка) в пору приезда Пушкина в Кишинев был самым высоким домом города и считался образцом молдавского зодчества тех лет (здание не сохранилось).

Холм, на котором он стоял, тогда еще не был застроен. В редкие зимы, когда в Кишиневе выпадал глубокий снег, из резиденции наместника непросто было выбраться в город, скажем, на бал к молдавскому боярину Варфоломею. Именно эта ситуация шутливо запечатлена в пушкинских строках: "Зима мне рыхлою стеною к воротам заградила путь..."

К дому Инзова примыкал фруктовый сад, в котором росли даже апельсиновые и лимонные деревья, На склонах холма были виноградники. В саду разгуливали павлины, в клетках пели канарейки и другие птицы.

По словам современников, обстановка комнаты поэта была скромной. Стол стоял у окна, сбоку диван, несколько стульев. На столе бумаги, книги, журналы.

Другую комнату занимал неизменно сопровождавший Пушкина его дядька Никита Козлов, послуживший прообразом Савельича из "Капитанской дочки".

Два землетрясения в 1821 году нанесли дому Инзова существенные повреждения. В последующие годы и - десятилетия дом постепенно приходил в упадок, превращался в развалины, которые в конце концов сровняли с землей.

С владельцем дома - генерал- лейтенантом Иваном Никитичем Инзовым, храбрым боевым генералом, Пушкина связывали отношения сердечной привязанности, доброты и понимания. Наместник Бессарабии стал заботливым и попечительным другом молодого поэта, помогал ему в сложных ситуациях, входил в его нужды, заботы, по-отечески опекал и журил в случае необходимости. Об этом человеке, оставившем добрую память по себе у многих людей и у Пушкина, стоит рассказать подробнее.

К моменту знакомства с поэтом ему было 52 года. Он участвовал в войнах с Турцией, в легендарном переходе через Альпы в 1799 году под предводительством А. В. Суворова, в первых военных столкновениях с Наполеоном под командованием М. И. Кутузова, в сражениях Отечественной войны 1812 года вплоть до Лейпцигской битвы, Инзов воспитывался и рос в пензенском имении князей Трубецких, которое в то время было очагом просветительства. Его близким другом был И. П. Пнин - поэт, просветитель, последователь А. Н. Радищева.

Инзов был добрым человеком, но в его отношении к Пушкину огромное значение имели не только доброе сердце, но и ясный просвещенный ум, прозорливость, его принципы, сформировавшиеся под влиянием передовых людей того времени. Он сумел увидеть в Пушкине опального поэта, будущую "славу России, а не мелкого чиновника - коллежского секретаря, и между ними сложились добрые отношения.

Все конфликтные ситуации, возникавшие на месте, все циркуляры относительно обращения с поэтом, спущенные сверху, генерал Инзов неизменно истолковывал и обращал в пользу поэта. Причем делал это без малейшего подчеркивания своего попечительства, с такой благородной сдержанностью, словно и любое другое официальное лицо, окажись оно на его месте, не могло бы принять другого решения, когда дело касалось Пушкина.

Пока Пушкин путешествовал с Раевскими, Инзов в его отсутствие продолжал заботиться о нем. Получив от почт-директора Булгакова тысячу рублей, предназначенных Пушкину, Инзов в июне 1820 года пишет из Екатеринослава:

"Доставленные от Вас тысячу рублей для г. Пушкина я получил, которые к нему отправлю на Кавказские воды. Расстроенное его здоровье в столь молодые лета и неприятное положение, в коем он по молодости находится, требовали, с одной стороны, помощи, а с другой - безвредной рассеянности, а потому отпустил я его с генералом Раевским, который в проезд свой туда через Екатеринослав охотно взял его с собою. При оказии, прошу сказать об оном графу Ивану Антоновичу Каподистрии. Я надеюсь, что за сие меня не побранит и не назовет баловством: он малой право доброй, жаль только, что скоро кончил курс науки: одна ученая скорлупа останется навсегда скорлупою..."

Спустя много лет литературоведы найдут в бумагах В. А. Жуковского расписку, подписанную отцом поэта, из которой явствует, что это первый литературный гонорар Александра Сергеевича.

Через два месяца после приезда Пушкина в Кишинев Инзов отпустил его в Каменку к Давыдовым. В те дни туда съезжались друзья, в Каменке кипели споры о судьбах родины, о тайном обществе. Пушкин основательно задержался там. А. Л. Давыдов написал Инзову письмо, что Пушкин по случаю простуды не мог приехать вовремя, а по выздоровлении приедет немедленно.

Инзов писал в ответном письме: "До сего времени я был в опасении о г. Пушкине, боясь, чтобы он, невзирая на жестокость бывших морозов с ветром и метелью, не отправился в путь и где-нибудь при неудобствах степных дорог не получил нещастия. Но, получив почтеннейшее письмо ваше, я спокоен и надеюсь, что ваше превосходительство не позволит ему предпринять путь, поколе не получит укрепления в силах".

Несколько месяцев спустя Иван Никитич исхлопочет казенное жалованье для Пушкина. В письме графу Каподистрии он не только с самой выгодной стороны характеризует Пушкина, но и настоятельно просит о назначении жалованья, которое поэт получал в Петербурге (из-за скупости отца поэт сильно нуждался в Кишиневе, и просьба Инзова помогла ему выйти из затруднительного положения):

"Милостивый государь, граф Иван Антонович!

На почтеннейший отзыв вашего сиятельства от (14-го) 26 апреля, я приемлю честь уведомить вас, милостивый государь, что присланный ко мне из С.-Петербурга коллежский секретарь Пушкин, живя в одном со мной доме, ведет себя хорошо, и при настоящих смутных обстоятельствах не оказывает ни какого участия в сих делах. Я занял его переводом на российский язык составленных по-французски молдавских законов, и тем, равно другими упражнениями по службе, отнимаю способы к праздности...

В. Ф. Раевский. Рисунок А. С. Пушкина

В бытность его в столице, он пользовался от казны 700 рублями в год; но теперь, не получая сего содержания, и не имея пособий от родителя, при всем возможном от меня вспомоществовании терпит, однако ж, иногда некоторый недостаток в приличном одеянии. По сему уважению я долгом считаю покорнейше просить распоряжения вашего, милостивый государь, к назначению ему отпуска здесь того жалованья, какое он получал в С.-Петербурге".

И. П. Липранди. Акварель Г. Геца. 1820 г.

Ф. Ф. Вигель в пространных своих "Записках" не смог не засвидетельствовать: "С первой минуты прибывшего совсем без денег молодого человека Инзов поместил у себя жительством, поил, кормил его, оказывал ласки, и так осталось до самой минуты последней их разлуки. Никто так глубоко не умел чувствовать оказываемые ему одолжения, как Пушкин, хотя между прочими пороками, коим не был он причастен, накидывал он на себя и неблагодарность. Его веселый, острый ум ожил, осветил пустынное уединение старца. С попечителем своим, более чем с начальником, сделался он смел и шутлив, никогда не дерзок; а тот готов был все ему простить... Иногда же, когда дитя его распроказничается, то более для предупреждения неприятных последствий, чем для наказания, сажал он его под арест, то есть несколько дней не выпускал его из комнаты, надобно было послушать, с каким нежным участием и Пушкин отзывался о нем".

Ф. Ф. Вигелъ. Литография с акв. К. С. Осокина. 1836 г.

Жизнь поэта в Кишиневе была достаточно бурной - он отдал дань всем увлечениям молодости, пылкий его характер и впечатлительная живая натура требовали многих и разнообразных впечатлений, В доме Инзова поэт встречался с самыми разными жителями города и приезжающими, участвовал в спорах и беседах, много читал. Но главное - здесь он отдавался творчеству и проводил долгие уединенные часы над рукописями. И все, начиная с хозяина, умели беречь - покой работающего Пушкина, Писатель Александр Фомич Вельтман, близко знавший Пушкина в ту пору, вспоминает: "Утро посвящал он вдохновенной прогулке за город, с карандашом и листом бумаги; по возвращении лист весь был исписан стихами, но из этого разбросанного жемчуга он выбирал только крупный, не более десяти жемчужин; из них-то составлялись роскошные нити событий в поэмах "Кавказский пленник", "Братья-разбойники", начало "Евгения Онегина" и мелкие произведения...

А. Ф. Вельтман. Гравюра с акв. Бодри. 1839 г.

С наступлением страды знойного, южного дня Пушкин уединялся в прохладной атмосфере покинутых развалин (имеется в виду дом Инзова после землетрясения), и если не сортировал утренние наброски, то зарывался в свои старые рукописи или в чтение какой-нибудь хорошей книги, взятой у Липранди".

В. П. Горчаков. Рисунок Н. И. Тихобразова. 1845 г.

Зимой Пушкин приказывал хорошенько натопить печь и, шлепая турецкими туфлями, начинал ходить по комнате. Нередко он так увлекался работой, что забывал выйти к завтраку или обеду. Когда кто-нибудь из слуг пытался его оторвать от бумаг, вернуть к обыденности, Пушкин очень сердился и настоятельно просил генерала никогда не беспокоить его во время занятий, даже если бы ему, Пушкину, угрожала голодная смерть.

С одним из служителей Инзова, с бадей Тоадером, (т.е. дядя Тоадер), у Пушкина сложились добрые отношения. Есть сведения, что Пушкин учился у него молдавскому языку. Некоторые фразы и слова, которые ему трудно давались, Пушкин, случалось, записывал прямо на стенах, чтобы всегда были на виду.

Неподалеку от домов Наумова, Инзова, Алексеева, расположенных близко друг к другу, находилась Благовещенская (позднее название - Рождественская) церковь, в которой Пушкин бывал. Здание ее сохранилось до нашего времени (улица Кошевого, 10).

Круг знакомств поэта в Кишиневе был очень широк и насчитывал более 200 лиц. Значительная их часть - офицеры русской армии и русские чиновники, которые, как и Пушкин, считали себя временными жителями этих мест. Среди этих людей были у поэта добрые знакомые, близкие друзья и приятели, единомышленники, собратья по перу. О них мы расскажем дальше.

Интересно отметить, что поэт быстро вошел в кишиневское общество - очень пестрое, но чрезвычайно гостеприимное. Стал своим человеком во многих домах, в казино, посещал балы и праздники (и пожалуй, никто из русских не умел так веселиться на них, как Пушкин, сохранились воспоминания о том, что поэт с удовольствием присоединялся к молдавским хороводам).

Молдавское население уважало Пушкина не только за то, что он "человек Инзова", "чиновник наместника".

Пылкий нрав поэта зачастую приводил его и к столкновениям с окружающими, иногда они кончались дуэлями. Но эти столкновения и дуэли были не просто лихие молодеческие выходки (как иногда казалось), а чаще всего проявление независимости характера, стремление заставить относиться к себе с должным уважением. Храбрость Пушкина во время поединков и его всегдашняя готовность защитить свою честь принесли ему широкую популярность иного рода, нежели поэзия.

Мало кто из местных жителей мел правильно выговорить его фамилию, и поэта прозвали "куконаш Пушка" - панич Пушка. Пушка по-молдавски означает ружье. С таким надлежит обращаться бережно, держать ухо востро: меток, разит без промаха. В том же районе города сохранился до наших дней дом, в котором размещалась в 1821 году масонская ложа "Овидий" - дом Михалаки Кацики (улица Кошевого, 1). 4 мая 1821 года Пушкин сделал запись в своем дневнике о вступлении в ложу: "4 мая был я принят в масоны". Позднее, в январе 1826 года, писал о ней В. А. Жуковскому: "Я был масон в Кишиневской ложе, т.е. в той, за которую уничтожены в России все ложи".

Организованная П. С. Пущиным, она объединяла русских офицеров, в том числе членов Южного общества - декабристов В. Ф. Раевского, возможно, К. А. Охотникова, М. Ф. Орлова, местных жителей - молдаван и греков, среди которых наверняка были члены гетеристской организации, иностранцев, живших в Кишиневе и в округе. Собрания ложи носили политический характер, и царское правительство проявило к ней особый интерес и было обеспокоено ее деятельностью. Через несколько месяцев одной из первых в России ложа была закрыта.

Известное стихотворение Пушкина "Генералу Пущину" наполнено масонскими реалиями, а его несколько иронический тон свидетельствует, видимо, о скептическом отношении поэта к нравственно-просветительской программе "братства каменщиков":

 О скоро, скоро смолкнет брань 
 Средь рабского народа, 
 Ты молоток возьмешь во длань 
 И воззовешь: Свобода! 
 Хвалю тебя, о верный брат! 
 О каменщик почтенный! 
 О Кишинев, о темный град! 
 Ликуй, им просвещенный!

Позднее Пушкин мог общаться с отставным генералом Пущиным в Псковской губернии, где поэт находился в ссылке, а Пущин жил в деревне Жадрица Порховского уезда.

Неподалеку от дома Кацики, на Ботезатовской улице, находился дом бессарабского гражданского губернатора Константина Антоновича Катакази (улица Грибоедова, 2). С К. А. Катакази и его сестрой Тарсис, некрасивой, но умной и образованной женщиной (ее называли "Кишиневская Жанлис"), поэт встречался часто.

Правда, И. П.Липранди в воспоминаниях говорит о том, что у Катакази в доме "никогда не было приема", самого губернатора Пушкин, несомненно, встречал у Инзова, у Орлова, иногда в клубе. "Сестра его, Тарсиса, посещала одна Крупянского". Там и в других домах Пушкин и беседовал с нею.

Знакомых у Пушкина среди местных жителей было много, но сведения наши довольно ограниченны, да и очень мало сохранилось в современном Кишиневе памятников пушкинского времени. В. П. Горчаков, А. Ф. Вельтман и И. П. Липранди рассказывают в своих воспоминаниях о посещениях поэтом молдавских бояр Е. К. Варфоломея, Г. Рознована, Т. Балша, З. Ралли, П. Д. Маврогени, братьев М. Е. и Т. Е. Крупенских.

На углу улицы Бендерской и проспекта Ленина на месте большого нового дома (67) жил вице-губернатор, статский советник Матвей Егорович Крупенский. " Поэт был частым гостем этого дома, воспоминания В.П.Горчакова свидетельствуют о достаточно близких и дружелюбных отношениях Пушкина с Крупенским и его женой, Екатериной Христофоровной: "Пушкин бывало нарисует Крупенскую, - похожа, расчертит ей вокруг волоса - выйдет сам он; потом на эту же самую голову накинет карандашом чепчик - опять Крупенская".

Дом Михаила Кацики в Кишиневе. Здесь проходили заседания масонской ложи 'Овидий'

Один из самых популярных домов среди мужской молодежи города был дом богача Е. К. Варфоломея (улица Фрунзе, 92). Двухэтажное здание это, реставрированное и сильно перестроенное, отмечено мемориальной доской. Почти ежедневно устраивались здесь балы и вечера, а украшением их была дочь Варфоломея - Пульхерица. "Пушкин, - вспоминал Вельтман, - часто бывал у Варфоломея. Добрая, таинственная девушка ему нравилась, нравилось и гостеприимство хозяев. Пушкин посвятил несколько стихов Пульхерице, .которые я, однако же, не припомню". А ее отца Вельтман изобразил в повестях "Два майора" и "Странник", где Варфоломей представляет чванливое молдавское боярство:

 Он важен, важен, очень важен. 
 Усы в три дюйма, и седа 
 Его в два локтя борода, 
 Янтарь в аршин, чубук в пять сажен, 
 Он важен, важен, очень важен.

Сохранился, хотя и в перестроенном виде, двухэтажный дом (улица Фрунзе, 104), принадлежавший титулярному советнику Тудору Егоровичу Крупенскому. В этом гостеприимном, открытом доме был театр, в котором заезжие актеры давали представления. В. П. Горчаков вспоминает, как познакомился здесь с Пушкиным после "первого акта какой-то драмы, весьма дурно игранной": "В числе многих особенно обратил мое внимание вошедший молодой человек небольшого роста, но довольно плечистый и сильный, с быстрым и наблюдательным взором, необыкновенно живой в своих приемах, часто смеющийся в избытке непринужденной веселости и вдруг неожиданно переходящий к думе, возбуждающей участие. Очерки лица его были неправильны и некрасивы, но выражение думы до того было увлекательно, что невольно хотелось бы спросить: что с тобою? Какая грусть мрачит твою душу? - Одежду незнакомца составлял черный фрак, застегнутый на все пуговицы, и такого же цвета шаровары. "Кто бы это?" - подумал я, и тут же узнал... что это Пушкин, знаменитый уже певец "Руслана и Людмилы".

Позади дома Крупенского (улица Стефана Великого, на месте дома 67) находилась кондитерская Марко Манчини, куда Пушкин любил заглядывать.

Напротив дома Варфоломея (улица Фрунзе, примерно на месте большого двора между домами 113 и 115) был дом коллежского асессора Земфираки Ралли. По воспоминаниям Липранди, Пушкин до вольно часто посещал его семейство, в котором было четыре сына и две дочери. Старшая, Екатерина Захаровна, была замужем за А. Н. Стамо (его полукарикатурный портрет можно видеть на рукописи поэмы "Цыганы" рядом с рисунком цыганских шатров и телег). Другая дочь Ралли - восемнадцати летняя Мария (или Мариола) - была частой партнершей Пушкина на танцевальных вечерах.

Богатый помещик Ралли владел молдавскими и цыганскими селами, в их числе ему принадлежали Варзарешты, Юрчены и Долна в нынешнем Ниспоренском районе (около 50 километров от Кишинева).

В селе Долна, теперь оно называется Пушкино, поэт гостил больше трех недель в июле-августе 1821 года. Здесь открыт Дом-музей Пушкина. Восстановлен старый господский дом двухэтажный, с верандой и резными деревянными перилами. В саду установлен памятник поэту, созданный скульптором О. Комовым. Люди, приезжающие сюда, узнают романтическую легенду о цыганке Земфире, за которой Пушкин ушел в табор и странствовал с ним некоторое время. Родник близ деревни называется родником Земфиры.

Впечатления от жизни в цыганском таборе пригодились поэту в работе над поэмой "Цыганы", а о днях, проведенных среди цыган, он писал в эпилоге поэмы:

 Встречал я посреди степей 
 Над рубежами древних станов 
 Телеги мирные цыганов, 
 Смиренной вольности детей. 
 За их ленивыми толпами 
 В пустынях часто я бродил. 
 Простую пищу их делил 
 И засыпал пред их огнями.

И. П. Липранди в своих воспоминаниях самыми гостеприимными домами Кишинева называет два вполне "европейских" дома - князей Кантакузиных. Дом Георгия находился на Гостиной улице (улица 25-го Октября, на месте - дома 139), а Александра - на Мещанской (улица Мичурина, на месте дома 57), оба здания не сохранились.

Пушкин бывал в обоих домах, но и у Георгия Кантакузина чаще, я Князь Георгий был женат на Елене Михайловне Горчаковой, сестре лицейского товарища поэта (он посвятил ей еще в лицейские времена стихотворение "Красавице, которая нюхала табак"). Так что - не только радушие хозяев привлекало сюда поэта, но и дорогие воспоминания.

Попав к Кантакузиным, Пушкин - близко соприкоснулся с участниками будущего восстания за свободу Греции. В этом доме бывали братья Ипсиланти.

Старший из них, Александр Ипсиланти, генерал-майор русской службы, сын бывшего молдавского и валашского господаря, герой войн с Наполеоном, возглавил в апреле 1820 года кишиневское отделение тайного греческого революционного общества "Филики Этерия" ("Общество друзей"). С этого времени Кишинев стал одним из главных центров подготовки восстания гетеристов. Отсюда Ипсиланти направлял деятельность Гетерии (или Этерии), здесь наметил и подготовил основные мероприятия, необходимые для выступления его отряда в 1821 году через Прут в Яссы с целью поднять балканские народы на восстание против чужеземного ига. Здесь были сформированы гетеристский уланский полк и вооруженные греческие отряды, в которые с энтузиазмом вступали и жители Молдавии - братья Кантакузины, В. Негру, А. Накко и другие.

Молдавский пейзаж

Село Пушкино. Родник Земфиры

Село Пушкино. Музей А. С. Пушкина

Общественность Кишинева помогла гетеристам организовать сбор денежных средств, создавались тайные склады оружия и боеприпасов, действовала лаборатория по производству пороха, распространялись воззвания.

25 марта 1821 года по призыву греческой организации "Филики Этерия" на территории Греции вспыхнуло пламя восстания против 400-летнего владычества Оттоманской империи. Народ Эллады в его борьбе был поддержан передовыми людьми всех европейских стран - сражаться за свободу Греции отправлялись юноши многих национальностей, пример Байрона вдохновлял и привлекал к ней симпатии романтической молодежи. Подобно героям Фермопил и Марафона, в памяти людей остались имена отважных повстанцев той войны...

Кишинев же, по отзыву Меттерниха, был "колыбелью греческой революции". Здесь уточнялись планы, отсюда для войск Александра Ипсиланти, сражавшихся в дунайских княжествах, доставлялось через Прут оружие.

Из кишиневского общества выбыли многие его члены - все Ипсиланти ушли за Прут, с ними отправились братья Кантакузины (а их семьи выехали: семья Александра - в Хотин, Елена Михайловна Кантакузина - в деревню Атаки, на севере Молдавии, там она прожила почти сорок лет и похоронена возле атакской церкви), ушли в повстанческие отряды многие молодые греки. А среди оставшихся не прекращались толки об Этерии, с сочувствием и надеждой жители города следили за ходом восстания.

Пушкин был чрезвычайно воодушевлен восстанием греков, восхищался А. Ипсиланти, верил в победу восставших и рвался в их ряды, он писал Дельвигу 23 марта 1821 года: "Недавно приехал в Кишинев и скоро оставлю благословенную Бессарабию: есть страны благословеннее. Праздный мир не лучшее состояние жизни".

Летом 1821 года в Москве даже распространились слухи о бегстве Пушкина в армию восставших греков.

М. Ф. Орлов еще до событий 1821 года заявил о своей готовности сражаться за освобождение Греции. 27 июня 1820 года Михаил Федорович Орлов писал А. Н. Раевскому: "Янинский Али-паша на восьмидесятом году своей жизни, говорят, принял веру христианскую и грозит туркам освобождением Греции. Ежели б 16-ю дивизию пустили на освобождение, это было бы не худо. У меня 16 тысяч под ружьем. 36 орудий и 6 казачьих полков. С этим можно пошутить. Полки славные, все сибирские кремни. Турецкий булат о них притупился".

Ипсиланти вел переговоры с Орловым о совместном выступлении. Участники греческого заговора надеялись на военную поддержку России в своем выступлении. Военные, как видим, были готовы принять участие в восстании, но правительство на это не решилось.

И тщетно адъютант командира дивизии Орлова, майор В. Ф. Раевский, к тому времени арестованный и томившийся в Тираспольской крепости, взывал из своей темницы о помощи восставшим грекам:

 Там для вас, друзья, 
 Горит денница на востоке...

Пушкин 2 апреля 1821 года записал в дневнике: "Вечер провел у H.G. - прелестная гречанка. Говорили об А. Ипсиланти; между пятью греками я один говорил как грек: все отчаивались в успехе предприятия этерии. Я твердо уверен, что Греция восторжествует, а 25 000000 турков оставят цветущую страну Эллады законным наследникам Гомера и Фемистокла".

В эти дни слово "свобода" особенно отчетливо звучало для Пушкина в греческом произношении:

 Эллеферия, пред тобой 
 Затмились прелести другие, 
 Горю тобой, я вечно твой. 
 Я твой навек, Эллеферия! 
 
 Ее пугает света шум, 
 Придворный блеск ей неприятен; 
 Люблю в ней пылкий, правый ум. 
 сердцу глас ее понятен. 

 На юге, в мирной темноте 
 Живи со мной, Эллеферия, 
 Твоей... красоте 
 Вредна холодная Россия.

Инзову было сделано серьезное замечание за то, что "в Кишиневе утвердился подвиг князя Ипсиланти, столь противный всем видам государя императора".

Ипсиланти вспомнился Пушкину много лет спустя, когда умер французский поэт и драматург Антуан Венсан Арно, некогда приближенный к Наполеону, потому изгнанный бурбонами из Франции, потом все-таки принятый в академию и удостоенный "бессмертия".

Его стихотворение "Листок" оказалось созвучно чувствам политического изгнанника, преследуемого деспотической властью:

 Оторвавшись от своего стебля, 
 Бедный сухой листок, 
 Куда несешься ты? - Не знаю...

Пушкин пишет: "Участь этого маленького стихотворения замечательна. Костюшко перед своей смертью повторил его на берегу Женевского озера; Александр Ипсиланти перевел его на греческий язык..."

Возможно, набрасывая эти строки, вспомнил поэт, как встречался в Кишиневе с Александром Ипсиланти у Орлова, Кантакузиных, Катакази, а то и в доме самого "безрукого князя Морей".

Этот человек волновал его воображение. На рукописи "Братьев-разбойников" поэт нарисовал своего кишиневского знакомца. А сколько раз упоминается имя Ипсиланти у Пушкина! В стихотворениях "Меж тем как генерал Орлов", "К Овидию", в поэме "Езерский", десятой главе "Онегина", "Выстреле", "Кирджали"...

Хотя после того памятного 25 марта понадобились еще годы до освобождения Эллады, именно этот день - начала восстания гетеристов - навсегда остался национальным праздником греческого народа - Днем независимости...

Судьба греческого восстания складывалась трагически. Для Пушкина его неудача была связана с большим политическим разочарованием. Но она же пробудила в нем исторический взгляд, дала толчок развитию глубокого исторического чувства, которое так отличало поэта среди современников. Интересом к восстанию была пронизана вся жизнь на протяжении многих месяцев.

Молва о героизме одних участников греческого восстания, о несостоятельности других волновала поэта. Он много размышлял над судьбой А. Ипсиланти, его сподвижников, и к концу 1821-началу 1822 года задумал писать поэму о гетеристах, героями которой должны были стать А. Ипсиланти и Иордаки Олимбиоти. Замысел этот остался неосуществленным, но проблема героической личности продолжала быть для Пушкина важной и привлекла внимание его к поселенцам "сербской колонии" в Кишиневе.

...Сербский переулок... Это сохранившееся до наших дней название напоминает о сербской колонии, образовавшейся в Кишиневе после вхождения Бессарабии в состав России (1812). Сербские поселенцы занимались в основном торговлей, ремеслом. В Кишиневе нашли убежище такие видные деятели сербского национально-освободительного и антифеодального движения, как Карагеоргий и его сподвижники Ненадович, братья Македонские и другие.

Ко времени приезда Пушкина в Кишинев семья Карагеоргия жила на севере Бессарабии, в городе Хотине. Вдова его неоднократно приезжала к Инзову по делам вместе с дочерью. Пушкин мог их видеть в доме наместника.

К дочери Карагеоргия обращено первое стихотворение, написанное Пушкиным в Кишиневе, - "Дочери Карагеоргия":

 Гроза луны, свободы воин, 
 Покрытый кровию святой, 
 Чудесный твой отец, преступник 
                            и герой, 
 И ужаса людей, и славы был достоин. 
 Тебя, младенца, он ласкал 
 На пламенной груди рукой 
                      окровавленной; 
 Твоей игрушкой был кинжал, 
 Братоубийством изощренный...

Интерес поэта к трагической личности Карагеоргия оказался настолько устойчивым, что и много лет спустя Пушкин снова обратился к этому "преступнику и герою". Говоря про "Песню о Георгии Черном", входящую в "Песни западных славян", исследователи отмечают, что книжный источник ее не найден (в отличие от всех остальных стихотворений, входящих в этот цикл), и высказывают предположение, что она написана по устным рассказам, которые поэт мог слышать во время своего пребывания в Кишиневе.

...После поражения греческого восстания в дунайских княжествах многие его участники вернулись назад в Бессарабию. Общественность Кишинева и в эту трудную пору продолжала сочувствовать и помогать греческому национально-освободительному движению, собирала пожертвования в пользу беженцев-гетеристов.

Среди тех, кто сочувствовал грекам, был и владелец дома на углу улиц Харлампиевской (ныне Стефана Великого) и Павловской (ныне часть проспекта Молодежи) писатель Константин Стамати.

Когда Пушкин прибыл в Кишинев, Стамати уже был известен здесь как переводчик "Федры" Расина на молдавский язык.

Дом семьи Стамати, простор- 129 ный, вместительный, был обнесен каменной оградой (в настоящее время не сохранился). Вокруг дома был разбит фруктовый сад, сбоку стояли хозяйственные пристройки - конюшня на восемь лошадей, сарай для четырех колясок.

"Однажды, - вспоминает И. П. Липранди, - когда мы проходили мимо дома Стамати, этот сидел на крыльце; поклонившись, мы обменялись несколькими словами, не останавливаясь; но спутник мой пожелал, чтобы я завел его посмотреть Анакреона, поставленного в честь Свиньину. Я остановился и отнесся с какою-то речью к Стамати, он поспешил пригласить нас. Мы сели на крыльце же, прохлаждаясь тотчас поданной дульчецей. Чтобы скорей окончить посещение, я просил Стамати показать Пушкину свой садик с обелиском, что тотчас и было исполнено. Хозяин был в восхищении от посещения его Пушкиным и пригласил нас на другой день обедать..."

Пушкин неоднократно встречался с молдавским писателем, вел с ним беседы, в частности о месте захоронения Овидия, об искусстве перевода, о выразительности языка писателя и его доступности народу. На одном из обедов Стамати читал Пушкину перевод "Федры" Расина.

Перу Константина Стамати принадлежит перевод "Кавказского пленника" на молдавский язык. В поэме Стамати "Герой Чубэр-Водэ" ощутимо влияние поэтики "Руслана и Людмилы".

До сих пор в Молдавии распространена фамилия Беженару. В 1820-е годы слово "беженар" означало "беженец" и применялось преимущественно к тем, кто бежал из турецких территорий под защиту русских, то есть беженцам-грекам.

Беженарами были эмигрировавшие из Константинополя гречанки Калипсо Полихрони и ее мать.

Они поселились в небольшом домике на Могилевской улице, занимали всего две комнаты. Пушкина Калипсо весьма интересовала. Про нее говорили, что она была возлюбленной Байрона, и в своем известном стихотворении, ей посвященном, - "Гречанке" Пушкин отмечает эту романтическую подробность.

Молдавский писатель К. Негруцци описал Калипсо Полихрони в новелле "Калипсо" (она есть в русском переводе). Он же оставил воспоминания о встречах с Пушкиным и беженкой-гречанкой в Кишиневе в 1822 году: "Из всей массы эмигрантов и местных жителей два лица обратили особенное мое внимание и произвели на меня неизгладимое впечатление. Это были: молодой человек среднего роста, в красной феске на голове, и молодая девушка, высокого роста, завернутая в черную шаль. Эту пару можно было встретить в городском саду. Молодой человек в феске был А. Пушкин, этот Байрон России... девушка же в черной шали - куртизанка, эмигрировавшая из Ясс, по имени Калипсо. Ее все называли тогда красавицей гречанкой.

Как они изъяснялись (ведь Калипсо знала только греческий и румынский, Пушкин этими языками не владел), не знаю... Пушкин любил меня и находил удовольствие, исправляя мои ошибки, когда мы с ним говорили по-французски. Порой сидел и слушал... как мы с Калипсо говорили по-гречески; потом начинал читать свои стихи, которые тут же переводил мне".

И. П. Липранди сообщает: "Калипсо Полихрони... бежала из Константинополя вначале в Одессу и около половины 1821 года поселилась в Кишиневе. Она была чрезвычайно маленького роста, с едва заметной грудью; длинное сухое лицо всегда, по обычаю некоторых мест Турции, нарумяненное; огромный нос как бы сверху донизу разделял ее лицо; густые и длинные волосы, с огромными огненными глазами, которым она еще более придавала сладострастия употреблением "сурьме". Мать ее, вдова, была очень бедная женщина... потерявшая все, что имела, во время бегства; она нанимала две маленькие комнаты около Мило. В обществах она мало показывалась, но дома радушно принимала. Пела она на восточный тон, в нос; это очень забавляло Пушкина, в особенности турецкие сладострастные заунывные песни, с аккомпанементом глаз, а иногда жестов ..."

Ф. Ф. Вигель тоже отмечал особое очарование поющей Калипсо: "У нее был голос нежный, увлекательный... когда с гитарой пела она ужасные мрачные турецкие песни".

Умерла Калипсо через несколько лет после отъезда Пушкина из Кишинева.

Сохранившийся до нашего времени дом (улица 25-го Октября, 126) типичной молдавской архитектуры принадлежал Петраки Маврогени, бессарабскому боярину, родственнику господаря Молдавии. Дом, по свидетельству Липранди, "был открыт с утра до вечера: на обед всегда собиралось много", "а к вечеру... начинались танцы".

В этом доме Пушкин, как полагают исследователи, встретился еще с одним беженцем - молдавским господарем Михаилом Суццо, жившим в Кишиневе после побега из Ясс.

Здесь же могла произойти встреча с П.И.Пестелем, приехавшим в Кишинев в апреле 1821 года для расследования дела о выступлении с территории Бессарабии греческих патриотов (гетеристов) против турок. По-видимому, в один из первых дней пребывания Пестеля в городе состоялась эта встреча, о которой сохранилась запись в дневнике Пушкина от 9 апреля: "Утро провел с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова... Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю..."

Общение с Пестелем - одним из самых активных деятелей организации южных декабристов -обращало Пушкина к важнейшим проблемам собственно российской действительности. К тем проблемам, которые он не уставал обсуждать с людьми самого близкого ему круга среди кишиневцев - членов декабристского общества, группировавшихся вокруг М. Ф. Орлова.

Михаил Федорович Орлов командовал стоявшей в Молдавии 16-й пехотной дивизией. Офицеры этой дивизии - П. С. Пущин, В. Ф. Раевский, К. А. Охотников и другие - были членами, быть может, самой действенной в Южном обществе декабристской группы. Первыми они были и разгромлены.

Дом Орлова находился на бывшей Гостиной (улица 25-го Октября, на месте дома 113); здание не сохранилось.

У Орлова Пушкин бывал особенно часто.

Они были знакомы еще по арзамасскому братству... Пушкин Сверчок и Орлов - Рейн обнялись на берегу Быка.

Кишинев. Памятник М. Ф. Орлову. Скульптор Ю. Л. Канашин

Сохранился черновик шутливого совместного письма Пушкина и Орлова, написанного почти сразу после приезда поэта в Кишинев и адресованного арзамасскому братству:

"...Мы, превосходительный Рейн и жалобный Сверчок, на лужице города Кишинева, именуемой Быком, сидели и плакали, воспоминая тебя, Арзамас, ибо благородные гуси величественно барахтались пред нашими глазами в мутных водах упомянутой речки. Живо представились им ваши отсутствующие превосходительства, и в полноте сердца своего положили они уведомить о себе членов православного братства, украшающих берега Мойки и Фонтанки..."

(Пародийно-библейский слог - не что иное, как парафраза тридцать шестого псалма: "При реках Вавилона - там сидели мы и плакали". Немного позже пародирование религиозного текста приведет к созданию "Гавриилиады".)

Михаил Федорович Орлов (1788-1842) происходил из известного рода Орловых, которые участвовали в заговоре по возведению на престол Екатерины II и пользовались большим влиянием при ее дворе. В молодости участвовал в сражениях с армией Наполеона, знаменит тем, что составлял и подписал акт о капитуляции Парижа 18 марта 1814 года. После Отечественной войны Орлов организовал в Петербурге тайное политическое общество "Союз русских рыцарей", затем вступил в Союз спасения. С 1820 года командовал в Кишиневе 16-й пехотной дивизией.

Кишиневская ячейка декабристов во главе с Орловым вела широкую политическую пропаганду среди солдат дивизии. В ней запрещались телесные наказания, боролись со злоупотреблениями разного рода, обучали солдат в так называемых ланкастерских школах. Дисциплина в дивизии была прекрасная, и она представляла собой достаточно "взрывную" силу. Недаром Пестель хотел начать восстание с освобождения из Тираспольской крепости В. Ф. Раевского и продолжать его силами дивизии Орлова.

8 января 1822 года М. Ф. Орлов подписывает приказ, в котором за "неистовство" по отношению к солдатам предает военному суду трех офицеров Охотского пехотного полка. Девяти офицерам "за самоправные наказания, за битье из собственных рук" делает "строгий выговор". Низшим же чинам объявляет "совершенную" свою "благодарность за прекращение побегов",

За проявления вольнодумства, а также за покровительство другому бунтарю - В. Ф. Раевскому - Орлов в 1823 году был отстранен от командования дивизией.

Вскоре после восстания декабристов Пушкин писал Жуковскому: "В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, генералом Пущиным и Орловым... Я наконец был в связи с большею частью нынешних заговорщиков".

Позже Пушкин в одном из писем к жене назвал Орлова "умным человеком и очень добрым малым",

И хотя обстоятельства сложились так, что М. Ф. Орлов был "прощен" после того, как отсидел несколько месяцев в Петропавловской крепости, был сослан в свое калужское имение под полицейский надзор, власти знали, что представляет собой этот человек. Недаром брат царя, Константин Павлович, читая приговор, заметил, по свидетельству декабриста Розена: "Тут главнейших заговорщиков недостает, следовало бы первого осудить или повесить Михайла Орлова", В доме у Орлова спорили о коренных вопросах современности: о свободе и самовластии, о войне и мире, о планах действий. Ценные штрихи к портрету кишиневского Пушкина находим в письмах Е. Н. Орловой к брату. 21 ноября 1821 года она писала: "Мы очень часто видим Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах. Его теперешний конек - вечный мир аббата Сен-Пьера. Он убежден, что правительства, совершенствуясь, постепенно водворят вечный и всеобщий мир и что тогда не будет проливаться иной крови, как только кровь людей с сильными характерами и страстями, с предприимчивым духом, которых мы теперь - называем великими людьми, а тогда будут считать лишь нарушителями общественного спокойствия. Я хотела бы видеть, как бы ты сцепился с этими спорщиками", Три недели спустя Екатерина Николаевна шлет брату очередное письмо: "Я побуждала Пушкина написать тебе, он обещал мне послать тебе письмо с курьером... У нас беспрестанно идут шумные споры - философские, политические, литературные и др.; мне слышно их из дальней комнаты. Они заняли бы тебя, потому что у нас немало оригиналов" (подлинник на французском языке).

"Запись споров о вечном мире" - так озаглавлена пушкинская запись, относящаяся к 1821 году. Вечный мир... Эта тема очень занимала в Кишиневе и Пушкина, и весь круг его знакомцев.

Под влиянием этих разговоров Пушкин записывал: "Не может быть, чтобы людям со временем не стала ясна нелепая жестокость войны, так же, как им стало ясно рабство, королевская власть и т.п."

Наряду с генералом М. Ф. Орловым важнейшее место в биографии Пушкина кишиневского периода занимает поэт-декабрист Владимир Федосеевич Раевский.

Время близкого общения Пушкина с Раевским немногим превышает полгода (Раевский переехал в Кишинев в августе 1821 года, в середине февраля 1822-го он был отправлен в Тираспольскую крепость, а познакомились они, по-видимому, в марте 1821 года на обеде у Орлова), но и в этот короткий срок их отношения успели сделаться глубокими и достаточно близкими.

Их связывали общие интересы политические - Раевский был одним из активнейших деятелей тайного общества, в Кишиневе он заведовал солдатскими школами взаимного обучения (сам составлял для них программы), вел среди солдат и юнкеров активную пропаганду; его взгляды не могли не разделяться Пушкиным, настроенным в то время очень радикально (вспомним, как П. И. Долгоруков не раз отмечал в своем дневнике, что Пушкин "ругает правительство, помещиков, говорит остро, убедительно...", а секретные агенты доносили в Петербург: "Пушкин ругает публично и даже в кофейных домах не только военное начальство, но и правительство"). Оба сочувствовали восстанию гетеристов, оба с интересом следили за европейскими бурными событиями.

Другой почвой, их объединяющей, была поэзия. По словам Липранди, немногие жители Кишинева могли быть не только ценителями, но и критиками поэзии Пушкина, среди тех, кто мог, несомненно, Раевский. Кроме того, личность этого человека - целеустремленного, образованного, отдающего силы и время одному - борьбе с самодержавием, - не могла не привлекать Пушкина. Владимир Федосеевич писал о себе и своей жизни:

 Не для себя я в этом мире жил, 
 И людям жизнь я щедро раздарил...

В доме штабс-капитанши Другановой, где Раевский жил вместе со своим другом К. А. Охотниковым, Пушкин бывал часто, проводя время, как и все в этом доме, в спорах с хозяином "о чем-нибудь дельном", в шумных и всегда содержательных беседах. Липранди вспоминал, что Пушкин иногда провоцировал Раевского на какой либо разговор о предмете, ему мало известном, внимательно слушал, а потом приходил за книгами по затронутым темам. Остатки этого дома сохранились (улица Фрунзе, близ дома 106).

Сюда Пушкин прибежал, запыхавшись, вечером 5 февраля 1822 года, чтобы предупредить Раевского о готовящемся аресте. Раевский рассказал об этом сам, много лет спустя:

"1822 года, 5 февраля, в 9 часов пополудни кто-то постучался у моих дверей. Арнаут, который стоял в безмолвии передо мною, вышел встретить или узнать, кто пришел. Я курил трубку, лежа на диване. - Здравствуй, душа моя! - сказал Пушкин весьма торопливо и изменившимся голосом. - Здравствуй, что нового?

- Новости есть, но дурные: вот почему я прибежал к тебе.

- Доброго я ничего ожидать не могу после бесчеловечных пыток Сабанеева; но что такое?

- Вот что,- продолжал Пушкин.- Сабанеев сейчас уехал от генерала [Инзова]; дело шло о тебе. Я не охотник подслушивать, но, слыша твое имя, часто повторяемое, признаюсь, согрешил - приложил ухо. Сабанеев утверждал, что тебя надо немедленно арестовать; наш Инзушко, - ты знаешь, как он тебя любит, - отстаивал тебя горячо, Долго еще продолжался разговор, - Я многого недослышал; но из последних слов Сабанеева ясно уразумел, что ему приказано; ничего нельзя открыть, пока ты не арестован.

- Спасибо, - сказал я Пушкину, - я этого почти ожидал..."

- Через неделю В. Ф. Раевский был отправлен в Тираспольскую крепость, где провел несколько лет, а после восстания декабристов - в 30-летнюю ссылку в Сибирь. Больше они с Пушкиным не встретились.

Липранди вспоминает, как привез Пушкину стихотворное послание от узника Раевского и как поразили эти стихи поэта и он повторял:

 Как истукан, немой народ 
 Под игом дремлет в тайном страхе. 
 Пред ним бичей кровавый род 
 И мысль, и взор - казнит на плахе,

а потом, вздохнув, прибавил: "После таких стихов не скоро же увидим этого Спартанца".

Пушкин ответил Раевскому двумя (неоконченными) посланиями: "Не тем горжусь я, мой певец" и "Ты прав, мой друг, напрасно я презрел", кроме того, сохранилось, двустишие: "Недаром ты ко мне воззвал из глубины глухой темницы", которое считается началом неосуществленного третьего послания к Раевскому.

Друг В. Ф. Раевского, адъютант генерала Орлова, капитан, затем майор, Константин Алексеевич Охотников также был один из активнейших членов кишиневской ячейки Южного общества. По словам Липранди, это "в полном смысле слова был человек высшего образования и начитанности", он пользовался глубоким уважением Пушкина, который "не раз обращался к нему с серьезными разговорами, что по большей части случалось у Орлова". Разговоры с Охотниковым, как и споры с Раевским, во многом способствовали развитию у Пушкина интереса к науке.

Охотников уехал из Кишинева в декабре 1821 года в Киев, возможно, по делам общества. После ареста Раевского и отставки Орлова он в Кишинев не вернулся и оставил вскоре военную службу.

Дружеские отношения связывали Пушкина со многими офицерами и гражданскими чиновниками Кишинева. Поэт, по словам Липранди, всем светским удовольствиям и развлечениям предпочитал "беседу с людьми, его понимающими"..

Такие были среди офицеров топографической комиссии, с начальником которой, полковником С. И. Корниловичем, поэт был тоже знаком (его дом находился напротив дома М. Ф. Орлова на улице 25-го Октября, бывшей Гостиной; не сохранился). Наиболее близки Пушкину среди них были В. П. Горчаков и А. Ф. Вельтман, оба они оставили свои воспоминания о встречах и общении с поэтом.

Владимир Петрович Горчаков - один из ближайших друзей поэта в Кишиневе наряду с Н. С. Алексеевым и В. Ф. Раевским. По свидетельству Липранди, Горчаков, как и Алексеев, был неразлучен с ним. Воспитанник Муравьевского училища колонновожатых, добрый и отзывчивый человек, любитель изящных искусств, Горчаков появился в Кишиневе в ноябре 1820 года и почти сразу познакомился с Пушкиным (при посредстве Н. С. Алексеева). Встречались они почти ежедневно, бывали вместе и в молдавских, и в русских домах. Его воспоминания воскрешают многие бытовые черты жизни поэта тех лет.

Пушкин называл Горчакова "душа души моей", очень тепло к нему относился и ценил его вкус, хотя тот и не был литератором. В воспоминаниях Горчаков рассказывает, как на одном из обедов у Орлова в 1821 году спорили в присутствии автора о "Руслане и Людмиле", кто-то сравнивал поэму Пушкина с "Душенькой" Богдановича и уверял, что она ничуть не хуже. По этому поводу Горчаков, взывая к здравому смыслу, заметил: "Пушка сама по себе, а единорог - сам по себе". Реплика вызвала смех и одобрение Пушкина.

Поэт читал Горчакову и Алексееву все им написанное в Кишиневе, многое офицер знал наизусть и был восторженным поклонником пушкинских стихов. Судя по единственному сохранившемуся письму поэта, он ценил критические замечания Горчакова, соглашаясь с высказанной критикой, он писал: "Замечания твои, моя радость очень справедливы и слишком снисходительны".

Возвратясь из ссылки, в 1826 году Пушкин встречался с В. П. Горчаковым, их отношения неизменно оставались теплыми и, дружескими.

Пушкин встречался с другими офицерами съемочной комиссии: В. Н. Лугининым, В. Т. Кеком, братьями Полторацкими. Литературные интересы сблизили его с А. Ф. Вельтманом, которого поэт, по словам Липранди,

"...умел среди всех отличить... он, Вельтман, один из немногих, который мог доставлять пищу уму и любознательности Пушкина... Он безусловно не ахал каждому произнесенному стиху Пушкина, мог и делал свои замечания, входил с ним в разбор и это не нравилось Александру

Узнав, что Вельтман пишет стихи, Пушкин посетил его, слушал молдавскую сказку в стихах "Янко чабан" и"хохотал от души над не которыми местами описаний моего "Янна", - вспоминал Вельтман, - великана и дурня, который, обрадовавшись, так рос, что вскоре не стало места в хате отцу и матери, и младенец, проломив ручонкой стену, вылупился из хаты как из яйца".

Вельтман уехал из Кишинева - прежде Пушкина, встретились они десять лет спустя - в 1831 году - в Москве. Пушкин успел познакомиться с одним из самых известных произведений прозаика - романом "Странник".

Встречался Пушкин в Кишиневе и с лицейским своим другом Константином Карловичем Данзасом - который служил в Бендерах, бывал в Кишиневе, где поэт познакомил его с В. Ф. Раевским, Пришла пора рассказать и еще о двух людях, с которыми раньше всех познакомился поэт в Кишиневе и которые вводили его в общество и на протяжении многих лет были с ним в дружеских отношениях. Это Николай Степанович Алексеев - один из ближайших друзей поэта - и Иван Петрович Липранди.

С Алексеевым, чиновником особых поручений при Инзове, Пушкин познакомился едва ли не в первые дни своего приезда. Горчаков, позднее также познакомившийся с ним, отметил его "добрую и обязательную наружность", "скромность приемов" и "исключительную вежливость, невольно к нему располагающую". Алексеев стал чичероне Пушкина, ввел его во все кишиневские дела, познакомил со всеми интересными людьми. Скоро они сделались неразлучны.

Когда, как уже говорилось, после двух землетрясений - 14 июля и 5 ноября 1821 года - дом наместника пришел в аварийное состояние и Инзов выехал из него, Пушкин оставался в нем еще полгода, после чего перебрался в дом Н. С. Алексеева, находившийся на углу Кателинской улицы и Саловского переулка (ныне переулок Урицкого). Здание не сохранилось. Здесь поэт жил до своего отъезда в Одессу в августе 1823 года.

Николай Степанович Алексеев, родившийся в Москве, как и Пушкин, приехал в Кишинев в 1818 году и хорошо знал город.

Алексеев стал не только незаменим для Пушкина в делах житейских, но и близким, преданным другом, поверенным его творческих дум. Николай Степанович составил рукописный сборник сочинений Пушкина, куда вошли "Гавриилиада", антимонархический "Ноэль" - "Ура! В Россию скачет// Кочующий деспот", которые печатаются по альбому Алексеева: их рукописи до нас не дошли. Полагают, что у Алексеева хранились письма Пушкина к их общему кишиневскому приятелю - И. П. Липранди.

Дружескими чувствами, добрыми воспоминаниями о жизни в Бессарабии проникнуты два стихотворных послания к Алексееву, а также сохранившиеся письма поэта к Николаю Степановичу. В письме от 1 декабря 1826 года Пушкин писал:

 "Приди, о друг, дай прежних 
                   вдохновений. 
 Минувшею мне жизнию повей!..

Не могу изъяснить тебе моего чувства при получении твоего письма. Твой почерк, опрятный и чопорный, кишиневские звуки... Милый мой, ты возвратил меня Бессарабии! я опять в своих развалинах - в моей темной комнате, перед решетчатым окном или у тебя, мой милый, в светлой, чистой избушке..."

Четыре года спустя - 26 декабря 1830 года Пушкин писал Алексееву так же сердечно и о том же: "Пиши мне, мой милый, о тех местах, где ты скучаешь, но которые сделались уже милы моему воображению, - о берегах Быка, о Кишиневе, о красавицах - вероятно, состарившихся... об Инзове, об Липранди, словом - обо всех близких моему воспоминанию, женщинах и мужчинах, живых и мертвых. Пребывание мое в Бессарабии доселе не оставило никаких следов - ни поэтических, ни прозаических. Дай срок - надеюсь, что когда-нибудь ты увидишь, что ничто мною не забыто".

Уже написаны и "Цыганы", и "Кирджали", и "К Овидию", а Пушкин, словно пока еще ничего не создано им о Бессарабии, говорит - "никаких следов". Дух захватывает от грандиозности его замыслов, если по сравнению с ними то, что уже написано о Бессарабии, не идет в счет!

Знакомство И. П. Липранди с Пушкиным началось на третий день пребывания поэта в Кишиневе. Горчаков заметил, что подполковник Липранди "своей особенностью не мог не привлекать Пушкина". Во второй программе "Записок" Липранди представлен как важное звено биографии поэта.

Романтическая биография Липранди - он был уроженцем Пьемонта, служил в России, был переведен из гвардии в армию (возможно, за дуэль), его военные заслуги он участник русско-шведской (1808-1809 гг.) и наполеоновской кампаний (1812-1814 годов), широкая образованность и глубокий ум все привлекало Пушкина. Поэт отмечал в нем "ученость отличную с отличным достоинством человека", следующим образом рекомендовал его Вяземскому в письме 1822 года: "Он мне добрый приятель и (верная порука за честь и ум) не любим нашим правительством и сам не любит его".

Сегодня, когда мы знаем биографию Липранди до конца его дней, когда известна его деятельность по организации политического сыска, его роль в провале организации петрашевцев, под сомнение могут быть поставлены и слова Пушкина. Но поэт мог судить только о том, что видел и знал, общаясь с этим человеком в 1820-1823 годы, Липранди многое значил для Пушкина в Кишиневе, он послужил прототипом Сильвио в повести "Выстрел"; переписываясь с Алексеевым, поэт и в 1830 году продолжал интересоваться им и просил писать "обо всех, близких моему воспоминанию", в том числе "об Липранди".

Пушкин довольно часто бывал и у почтмейстера, полковника в отставке А. П. Алексеева, дом которого находился при почтовой конторе (ныне улица Фрунзе, 75), с наслаждением слушал его рассказы "как участника в битвах при Бородине и на высотах Монмартра" (свидетельствует В. П. Горчаков). Жена Алексея Петровича Алексеева, урожденная Павлищева, была родной сестрой Н. И. Павлищева, женившегося позже на сестре Пушкина - Ольге Сергеевне.

Пушкин покинул Кишинев в августе 1823 года. "Я оставил мою Молдавию... - писал он брату из Одессы. - Мне стало жаль моих покинутых цепей. Приехал в - Кишинев на несколько дней, провел их неизъяснимо элегически - и, выехав оттуда навсегда, о Кишиневе я вздохнул".

Поэт понимал, что закончились годы, быть может, самые важные, - в его становлении, годы, наполненные трудом, думами и впечатлениями. В Молдавии написано больше ста стихотворений, среди них - "Черная шаль", "К Овидию", "Песнь о вещем Олеге", "Чаадаеву", "Наполеон", "Кинжал", "Узник", поэмы "Кавказский пленник", "Бахчисарайский фонтан" (вчерне), "Гавриилиада", "Братья разбойники". 9 мая 1823 года начата здесь первая глава "Евгения Онегина".

А впечатления и воспоминания о Молдавии и о "прожитом здесь" отразятся в "Цыганах" и "Полтаве", в повестях "Кирджали" и "Выстрел", в "Песнях западных славян" и в поэме "Езерский".-

Память об этом времени будет жива в Пушкине до конца жизни, но, еще живя в Кишиневе, поэт, в стихах обращаясь к потомкам, выразил надежду на то, что имя его не будет забыто в этой стране:

 Но если обо мне потомок поздний мой 
 Узнав, придет искать в стране сей 
                           отдаленной 
 Близ праха славного мой след 
                          уединенный - 
 Брегов забвения оставя хладну сень, 
 К нему слетит моя признательная тень, 
 И будет мило мне его воспоминанье.

...Невозможно в небольшой статье рассказать обо всех людях, с которыми был знаком Пушкин в Кишиневе. Расскажем о месте, которое среди немногих храни память о нем.

Это бывший Александровский сад, основанный в 1818 году. При Пушкине здесь было казино клубный дом, где устраивались городские балы и вечера, где поэт много раз бывал. Здание казино не сохранилось.

Ныне старый сад носит имя Пушкина. В Пушкинском парке Кишинева - 26 мая 1885 году был открыт памятник великому русскому поэту. Кишинев стал первым провинциальным городом, увековечившим память Пушкина. Памятник выполнен знаменитым скульптором А. М. Опекушиным, автором памятника Пушкину в Москве, Это бронзовый бюст в натуральную величину на пьедестале в виде колонны ионического ордера, которая устанавливается на каменном квадрате. Поэт запечатлен с обнаженной головой, в накинутом на плечи плаще.

Памятник Пушкину в Пушкинском парке Кишинева. Скульптор А. М. Опекушин. 1885 г.

Памятник был установлен на аллее по которой поэт часто гулял. В сентябре 1885 года в Одессе на чугунолитейном заводе были заказаны четыре колонны с фонарями для освещения памятника. Фонари несколько другого рисунка, также изготовленные в Одессе, были установлены у входа в парк.

На пьедестале надпись - строки из стихотворения Пушкина "К Овидию":

"Здесь, лирой северной пустыни оглашая, скитался я..."

А рядом - даты первого изгнания поэта: 1820, 1821, 1822, 1823.

В течение многих лет кишиневский памятник Пушкину был обнесен оградой из толстых провисавших цепей, что наводило на грустные размышления: даже признанный и увековеченный, поэт продолжал пребывать в цепях. Как в незримых цепях - при жизни.

Лишь в наши дни монумент перенесли из боковой аллеи в центр парка, освободив от цепей...

К нему ведет аллея классиков молдавской литературы - скульптурный комплекс, состоящий из двенадцати бронзовых бюстов, установленных на постаментах из полированного красного гранита. Здесь можно увидеть памятники Константину Стамати и Константину Негруцци, с которыми Пушкин общался в Кишиневе в годы южной ссылки, Александру Доничу, переведшему на молдавский язык пушкинских "Цыган", Дмитрию Кантемиру и Михаилу Эминеску, высоко ценившему Пушкина.

В бережно реконструированном Пушкинском парке, олицетворяющем неувядаемое родство русской и молдавской культуры, ежегодно проводятся дни поэзии. А в день рождения великого поэта - традиционный Пушкинский праздник.