Музей литературных героев А. С. Пушкина и дорожного быта России

(Экспозиция музея может поведать не только о Пушкине. Она словно иллюстрирует и произведения многих русских писателей. Известно, что в литературе той поры были обычны и естественны изображения постоялых дворов, придорожных трактиров и почтовых станций.

Писатели и драматурги прошлого часто избирали большую дорогу и почтовую станцию местом действия. Дорожный быт эпохи давал возможность для неожиданных встреч главных героев и различных персонажей, направлявших развитие сюжета. Дорога как место различных происшествий (не говоря о жанре путешествий, где она является самой темой повествования) - распространенный прием в русской и западноевропейской литературе начиная с XVIII века.

'Похождение о носе и сильном морозе'. Лубочная картинка. Конец XVIII в.

Почтовую станцию, постоялый двор и большую дорогу мы паходим не только у Карамзина, Пушкина, Гоголя, Лермонтова. Как излюбленное место действия дорогу избирали для своих героев известные писатели XIX века: М. Н. Загоскип, В. И. Карл- гоф, Р. М. Зотов, Н. П. Греков и другие. Сами названия произведений говорят об этом, например, водевиль Р. М. Зотова "Приключение на станции, или Который-то час", комедия М. Н. Загоскина "Роман на большой дороге", роман А. Степанова "Постоялый двор", водевиль Н. П. Грекова "Еще роман на большой дороге". )

Посетитель, переступивший порог Музея "Дом станционного смотрителя", попадает в обстановку типичной почтовой станции пушкинского времени. В сенях, освещенных тусклым фонарем, его встречают "Высочайше утвержденные дорожные правила": "Желающий ехать на почтовых лошадях должен испросить на месте своего пребывания подорожную; без подорожной же никто не может получить почтовых лошадей".

Планировка интерьеров музея, воссозданная по архивным документам и повести А. С. Пушкина "Станционный смотритель", типична: "Парадный крылец и сени. Направо комната для проезжающих с кафельной печью, при оной другая комната" (речь идет о смотрительской). Из небольших сеней сюда можно было войти, чтобы предъявить подорожную. Смотритель записывал этот документ, имя и чин проезжающего в специальную "шнуровую книгу" (в ней велась регистрация всех проехавших, и можно было узнать, кто бывал здесь и когда). Согласно подорожной смотритель отпускал полагающееся количество лошадей. Если же свободных лошадей не было, предлагал отдохнуть на станции. Для этого в станционном доме имелось специальное помещение - чистая половина для господ проезжающих. В доме же слева от сеней находилось помещение для ямщиков - ямщицкая половина.

В экспозиции учтены и все детали пушкинской повести. Вырин - смотритель станции, бедный чиновник, вдовец. Человек, не имеющий своего угла, он живет на самой станции, терпя постоянное беспокойство от проезжих. Вместе с ним в каморке за перегородкой ютится и его единственная дочь Дуня (ее комнатка - это та самая смотрительская, вход в которую из сеней сейчас закрыт). Путешественник попадает прямо в чистую половину. Она теперь одновременно и смотрительская.

Здесь прибрано, уютно. На окнах - "горшки с бальзамином", цветы будто выращены героиней повести; все словно говорит о присутствии хозяйки, дочери смотрителя Дуни, которая была, по словам отца, "такая разумная, такая проворная... ею дом держался...".

Обычно же на станциях редко можно было встретить чистоту и порядок. Вспомним, что, когда Дуня покинула отца, картина изменилась. "Ветхость и небрежение" поселились на станции, и "на окнах уже не было цветов". Пушкин говорит о таких же неуютных станциях в "Евгении Онегине". Современники его также оставили нам ряд описаний.

Например, в "Путевых записках" Г. В. Геракова находим такие строки: "Пили кофей у смотрителей почт. Иные живут чисто... а иные войти нельзя". Гераков описывает ночлег на одной из почтовых станций: "Представьте небольшую комнату с русской печью и перегородкой, где я на сено лег... окно дурно бумагой оклеяно, без стекла, справа конюшня, слева полдюжины спящих ямщиков... в ногах пьяный смотритель. Мой человек сколько ни курил порошком, не мог выкурить зловония"^*.

^* ("Курили порошком" (пахучими смолами и другими благовониями), то есть освежали воздух (в то время форточек не было). Делали это при помощи специального прибора - курильницы. )

П. А. Вяземский в "Записных книжках" (1829), вспоминая ночлег на почтовой станции по дороге в Пензу, писал: "Кучера и люди перемерзли... проведши около пятнадцати часов в избе холодной... Здешний житель, пускаясь и на малую дорогу, берет с собой не только провиант, но и дрова на всякий случай..." Отправляясь в путь, люди кроме еды брали с собой свечи, чтобы посветить на станции.

Чистая половина Вырской почтовой станции (она же и смотрительская) - большая продолговатая горница в четыре окна, имеющая два входа: один - из сеней и второй - из комнаты Дуни. Большая часть помещения предназначена для ожидания лошадей "господами проезжающими". В красном углу - образ Николая Чудотворца - покровителя плавающих и путешествующих - и святых Фрола и Лавра - покровителей лошадей.

Войдя в горницу, путешественник мог сразу обратиться к смотрителю станции. Стол смотрителя помещается справа у окна. На нем книга для записи подорожных, гусиное перо, старинные чернильница с песочницей (письмо, чтобы чернила высохли, посыпали песком) и шкатулка для хранения прогонных денег. Рядом - такой же старинный, окованный железом сундук для денег и документов. Над столом портрет царствующего императора и "Высочайше утвержденные правила, для всеобщего сведения касающиеся". Главное из них - "Какому чину и по скольку выдавать лошадей". Здесь же "Иоставления, изданные для проезжающих на почтах, станционных чиновников и почтарей".

В одном из пунктов говорится, что "путешествующим запрещено чинить станционному смотрителю притеснения и оскорбления, или почтарям побои". Если же проезжающий недоволен чем-либо, сказано в другом пункте, он "в обидах, учиненных на станциях, если желает, приносил бы жалобу... в шнуровую книгу, для сего на каждой станции имеющуюся".

Далее один из пунктов гласит: "Станционные смотрители, которые не имеют классных чинов, но находясь при своих местах, в ограждение от обид пользуются по высочайшей воле 14-м классом".

"В ограждение от обид" смотрители носили форменную одежду - зеленый сюртук и треугольную шляпу (ее мы можем видеть на столе смотрителя). Но если не было лошадей, то их не спасал от гнева раздраженного проезжего чин коллежского регистратора - 14-й класс, самый маленький чин в России.

'Вырин у подъезда Минского'. 'Иллюстрации М. В. Добужинского к повести 'Станционный смотритель'. 1905 г.

Вспомним, как в повести Пушкина ротмистр Минский при известии, что "лошади все в разгоне", "возвысил было голос и нагайку" и к отцу поспешила на помощь Дуня, "привыкшая к таковым сценам".

Обстановка чистой половины рассчитана на долгое "сидение", часто и ночлег на станции в ожидании лошадей.

В горнице стоят залавок - широкая лавка со спинкой, подобие дивана - типичная мебель почтовых станций, обитые кожей банкетки и потертый мягкий диван первой трети XIX века. Когда постояльцы останавливались на ночлег, в горницу им еще приносили сено.

Почти посредине комнаты груда дорожных вещей, которые брал с собой путешественник, отправляясь в дальний путь. Часть багажа на время ожидания лошадей вносилась на станцию. Прежде всего здесь мы видим дорожную шкатулку для денег, выполненную из красного дерева в первой трети XIX века. Вновь прибывший проезжий входил в станционный дом с такой шкатулкой. Для уплаты за лошадей нужны были не просто любые деньги. По правилам требовалось, чтобы платились "прогонные деньги ассигнациями и медною монетою", они-то и припасались в шкатулке. Вслед за хозяином слуга вносил сундук. Многие дорожные вещи были красивы и изящны. В экспозиции - дорожный сундук 1820-х годов светлого кипарисового дерева с двумя ручками, легкий и удобный в дороге. Рядом - большой кожаный чемодан того же времени, имеющий длинные ремни, которыми его привязывали к коляске. Такой дорожный чемодан хотел иметь Пушкин, судя по письму его к брату в апреле 1825 года. Необходимыми в пути считались погребец (специальный сундучок для снеди и приборов) и дорожный несессер - изящный ящичек красного или кипарисового дерева с крышкой. Он внутри имел множество отделений с набором самых различных предметов. Здесь были дорожный стакан из толстого стекла, флакон с нюхательной солью (если путешественник в пути почувствует себя дурно), предметы для бритья, дорожное зеркальце, вставляемое во внутреннюю часть крышки, и прочее. Могло быть тут и все необходимое для письма. Но существовали в то время и специальные дорожные шкатулки для письменных принадлежностей. Бытовали даже шкатулки наподобие маленьких бюро. Их можно было привинчивать внутри кареты и во время пути писать. Такое дорожное бюро имеет крохотную столешницу, оклеенную суконцем, как у настоящего письменного стола, набор очинённых гусиных перьев, миниатюрную чернильницу и песочницу.

Дорожные вещи были разнообразны. Мы видим непромокаемый саквояж, поместительный, внутри имеющий несколько отделений. Он специально предназначался для перевозки рукописей, документов, ценных бумаг. Путешественники возили с собой даже специальные футляры с портретами близких людей.

Прогонные деньги взимались дополнительно и за багаж. За лишнюю лошадь, если она не полагалась по подорожной, платили вдвойне.

На каждой станции вывешивались "Расписания, в какое время, по скольку почтовых лошадей и в какие экипажи запрягать для проезжающих". В зависимости от времени года, экипажа (кибитка, бричка, коляска, карета) и багажа количество впрягаемых лошадей (отсюда и взимаемых прогонов) было разное.

В четырехместные кареты с одним чемоданом и сундуком или двумя сундуками без чемодана полагалось впрягать в летнее и зимнее время по шести лошадей, а в осеннюю и весеннюю распутицу - по восьми. "Если же будет и наверху сундук, - сказано в "расписаниях",- и на задней оси сверх сундука чемодан, то припрягать еще по одной лошади".

Путешественники, ожидая лошадей, располагались на станции у голландской печи, за большим столом. Не случайны здесь тульский самовар и чайная посуда первой трети XIX века - смотрители держали для проезжих чай, кофе, сахар, молоко, сливки, баранки и другие продукты.

Один из пунктов дорожных правил гласил: "Не записав подорожной и не расплатись за все забранное у смотрителя, проезжающий не может съехать с почтового двора".

Постой обходился проезжим недешево. Гераков в "Путевых записках" вспоминал: "Обедали и ужинали. Все свое, но за сено, ночлег, хлеб и сливки заплатили очень дорого".

По другим воспоминаниям, "за обед на станции заплатили пять рублей, за ужин - два с полтиной".

В случае ночлега спать можно было на широких лавках и просто на полу, на сене. В этой же горнице спал и сам смотритель. Мы видим здесь его кровать с пестрой занавескою, прибранную по старине - с подзором, домотканым покрывалом и горой подушек.

По тем же дорожным правилам, если путник заболел в дороге, смотритель обязан был приютить его, предоставить даже свою постель. Мы помним, как в повести смотритель Вырин уступил свою кровать "молодому обманщику" Минскому - мнимому больному.

Более всего в ту пору люди боялись заболеть и умереть на почтовой станции, в дороге.

В стихотворении "Дорожные жалобы", полном грустных размышлений, Пушкин писал:

 Не в наследственной берлоге,
 Не средь отческих могил,
 На большой мне, знать, дороге
 Умереть господь судил...

В основной текст не вошли строки:

 Или ночью в грязной луже,
 Иль на станции пустой,
 Что еще гораздо хуже -
 У смотрителя, больной.

Стены почтовых станций украшали народные лубочные картинки, изображающие аллегорические сцены, события истории, героев сказок и притчей. Лубок - труд безымянных мастеров - был самым демократическим и массовым видом искусства. Картинки напоминали героев и декорации народного театра. Когда читались надписи под ними, картинки словно оживали. В народе их называли "потешными".

О лубочных картинках как украшении почтовых станций и придорожных трактиров писал Н. М. Карамзин в "Письмах русского путешественника".

У Пушкина в начатой повести "Записки молодого человека" герой, узнав от смотрителя, что лошадей нет, "занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную обитель". "Картины", которые "не имеют рам и прибиты к стене гвоздиками,- говорится в "Записках",- изображают погребение кота, спор красного носа с сильным морозом и тому подобное". (Здесь имеются в виду популярные лубочные картинки XVIII века - "Погребение кота, или Небылица в лицах" и "Похождение о носе и сильном морозе".)

Но наибольший интерес героя вызывают четыре лубка - "История блудного сына". Рассказ об этих картинках Пушкин из "Записок молодого человека" перенес потом в повесть "Станционный смотритель".

В музее кроме перечисленных выше есть еще один лубок на текст "Романса", написанного в 1814 году 15-летним А. С. Пушкиным. Это стихотворение стало в конце 1820-х годов популярной народной песней:

 Под вечер осенью ненастной,
 В далеких дева шла местах
 И тайный плод любви несчастной
 Держала в трепетных руках.

Эта народная картинка с назидательным сюжетом как нельзя к месту: ведь героиню увозит гусар. Перед нами будто один из вариантов судьбы Дуни.

П. А. Вяземский, припоминая позднее типичные черты пушкинской эпохи, называл кроме блестящих балов, нежных стихов и дуэлей "похищения кисейных барышень".

Красавиц без приданого, девиц из бедных семей, часто похищали, а затем покидали именно гусары. Такая же судьба могла ожидать и Дуню. Понятными были переживания ее отца. "Всяко случается, - говорит он, - не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу, вместе с голью кабацкою..."

Но, описав типичный случай похищения, Пушкин наделил Дуню нетипичной судьбой (по первоначальному замыслу в нее влюбляется писарь, но затем сюжет получает иное развитие).

Из чистой половины входим в небольшую комнатку Дуни. Все здесь говорит о героине повести. Мы видим старинный комод, скромное зеркальце, небольшую шкатулку, пяльцы, вязанье. Есть также и рукодельный столик с начатой работой... Вспоминаются слова Самсона Вырина, сказанные о дочери: "Ах, Дуня, Дуня! Что за девка-то была! Бывало, кто ни проедет, всякий похвалит, никто не осудит. Барыни дарили та платочком, та сережками. Господа проезжие нарочно останавливались, будто бы пообедать, аль отужинать, а в самом деле только чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало, барин какой бы сердитый ни был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает... курьеры, фельдъегеря с нею по получасу заговаривались..."

В музее литературных героев Пушкина - "Доме станционного смотрителя" - словно оживают все образы повести - голубоглазая красавица Дуня, "молодой, стройный гусар с черными усиками" - Минский и Самсон Вырин - главный герой повествования. С рассуждения о нем начинается повесть:

"Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей)...

Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут - а виноват смотритель.

'Дуня на могиле отца'. 'Иллюстрации М. В. Добужинского к повести 'Станционный смотритель'. 1905 г.

Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошеного гостя; но если не случится лошадей?.. боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову!

В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Через пять минут - колокольчик!..- и фельдъегерь бросает ему на стол свою подорожную!.. Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием".

До Пушкина станционных смотрителей наделяли лишь чертами отрицательными. Такое изображение дано П. А. Вяземским в стихотворении 1825 года "Станция":

 Досадно слушать "sta viator*"
 Иль, изъясияяся простей:
 "Извольте ждать, нет лошадей",-
 Когда губернский регистратор,
 Почтовой станции диктатор
 (Ему типун бы на язык!)
 Сей речью ставит вас в тупик.
 От этого-то русским трактом 
 Езда не слишком веселит;
 Как едешь, действие кипит,
 Приедешь - стынет за антрактом...

^* (Стой, путник!)

Но Пушкин увидел станционного смотрителя, самого маленького чиновника на Руси, иным. Прежде чем занять в повести Пушкина центральное место, этот образ появился в "Записках молодого человека". Вот как говорится о нем в сохранившемся отрывке задуманного произведения: "Приехав на станцию, я отдал кривому смотрителю свою подорожную и потребовал скорее лошадей. Но с неизъяснимым неудовольствием услышал я, что лошадей нет; я заглянул в почтовую книгу: от города* до Петербурга едущий шестого класса чиновник с будущим^* взял двенадцать лошадей, генеральша Б.- восемь, две тройки пошли с почтою, остальные две лошади взял наш брат прапорщик. На станции стояла одна курьерская тройка, и смотритель не мог ее мне дать. Если паче чаяния наскачет курьер или фельдъегерь и не найдет лошадей, то что с ним тогда будет, беда - он может лишиться места, пойти по миру..."

^* ("С будущим" - почтовый термин, обозначавший намерение или согласие путешественника взять в пути еще седока - "будущего".)

В "Доме станционного смотрителя" образы повести словно обретают реальность. Местные легенды утверждают даже, что именно здесь и жил герой повести, что будто бы отсюда проезжий гусар увез его дочь Дуню и что Самсон Вырин и похоронен на местном кладбище.

Но в своем герое Пушкин соединил черты многих смотрителей^*.

^* ( Нужно признать ошибочными сведения о будто бы найденном прототипе Вырина, появившиеся в печати (см.: Вожова Е. В гостях у Самсона Вырина//Советская культура, 1983, 15 янв.). В публикации утверждается, что прототипом Самсона Вырина был Тимофей Садовский, "вдовый станционный смотритель в Вы- ре", имевший дочь и "служивший... 20 лет". Далее говорится, что у Пушкина было давнее знакомство с Садовским, что поэт останавливался у него, как у "приятеля", и в повести описан будто бы действительный случай на станции Выра, поведанный ему Садовским.

Длительного близкого знакомства Пушкина с Садовским быть не могло. Поэт с 1820 до 1827 года через Выру не ездил. Он мог видеть Садовского до написания повести только в 1827 году, когда по дороге из Петербурга в Михайловское проезжал эту станцию. Садовский не был вдов, как пишется о нем. Он имел жену, сына и дочь (в 1827 году его дочери было 10 лет). Вырин не похож па Садовского и в главном: последний - уроженец Варшавы, поляк, до службы на тракте канцелярист Санкт-Петербургского почтамта; Вырин же старый солдат.)

Многое о смотрителях рассказали архивные документы - "Формулярные списки чиновников и служащих почтовых контор". Смотрители были из разных сословий: из купцов, мещан, вольноотпущенных крестьян, иногда из обедневших русских дворян, солдатских детей и приказных, шляхтичей и казаков. Но чаще всего шли в смотрители отставные унтер-офицеры и отслужившие свой срок грамотные солдаты. Таков был Вырин, называвший себя старым солдатом. Пушкин взял для образа случай самый типичный. Поэт говорит о герое: "Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти... его длинный зеленый сюртук с тремя медалями на полинялый лентах".

Медали - боевые награды на зеленом сюртуке (форменной одежде) - дорисовывают портрет смотрителя. Он участник "наполеоновских войн", а возможно, и недавно прогремевшей Отечественной войны 1812-1814 годов. Рассказ начинается с 1816 года - времени, когда недавно "война со славою была кончена" и наступило, по словам Пушкина, "время незабвенное! Время славы и восторга!"

Старый солдат носит постоянно боевые награды, чтобы снискать уважение, защититься от угроз и ругательств, "крика и толчков раздраженного постояльца".

Можно заключить из рассказа, и в каком полку служил смотритель. Когда он отправился в Петербург на розыски своей Дуни, увезенной гусаром, он остановился "в Измайловском полку", в доме "отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца".

Пушкин А.С. Портрет работы О. А. Кипренского. 1827. Холст, масло

В литературе того времени почтовые станции изображались в комедиях и водевилях и станционные смотрители представлялись как комические персонажи. В пушкинской же повести разыгрывается не комедия, а трагедия, и чиновник 14-го класса, бывший воин, в ней трагическое лицо.

Интересен выбор имени героя. Поэт наделяет его именем библейского силача Самсона, соединив его с фамилией, словно взятой из русской действительности. Но фамилии Вырин в те времена не встречалось. Пушкин ее изобрел от Выры - названия станции на тракте, которым часто пользовался.

Трагедия разыгрывается на такой же, как Выра, маленькой станции Белорусского почтового тракта (вспомним, что "ротмистр Минский ехал из Смоленска в Петербург"). Станция должна была находиться также недалеко от столицы, так как Вырин, выпросив "отпуск на два месяца... пешком отправился за своей дочерью".

В повести звучит тема социального неравенства, "униженных и оскорбленных". Минскому, полюбившему красавицу Дуню, не нужен ее старик отец. Для него смотритель - нижний чин, чиновник 14-го класса.

Герой оказался не нужен и горячо любимой дочери. Дуня, защитница и опора отца в его трудной жизни на станции, покинула его ради любви к Минскому и надежды на свое счастье.

Вырин переживает неблагодарность дочери, муки отвергнутой родительской любви, свою ненужность ей: "А я-то, старый дурак, не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитятки; уж ей ли не было житье?"

В повести показана не только социальная, но и общечеловеческая трагедия. Большая роль в ее замысле отведена Пушкиным лубочным картинкам "История блудного сына". Они описаны подробно: "В первой почтенный старик в колпаке и шлафорке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему навстречу: блудный сын стоит на коленях; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой... приличные немецкие стихи..."

Почему "немецкие стихи"? Потому, что в повести говорится о немецких лубочных четырехлистовых картинках. Описание их дано в "Записках молодого человека", а затем они перенесены сюда. Автором лубка был венский художник XVIII века Иоган-Венцель Энгельман. Картинки, завезенные неизвестным коммивояжером в Россию в конце XVIII века, получили широкое распространение. Позднее же свои мастера скопировали и создали русский вариант четырехлистовой лубочной сюиты. Но Пушкин видел немецкий оригинал и подробно описал его в повести.

В России же в первой половине XVIII века был широко распространен еще двухлистовой вариант лубка. Тогда же была издана книжка "Комедия притчи о блудном сыне с 37 картинками" (речь идет о гравюрах с голландского оригинала).

Все это говорит о необыкновенной популярности сюжета. Сцены из "Комедии притчи о блудном сыне..." разыгрывались на подмостках народного театра буквально по этим картинкам.

Кроме этой притчи вспоминается в строках повести и другая - о заблудшей овечке ("Авось, - думал смотритель, - приведу я домой заблудшую овечку мою"). Обе притчи созвучны рассказу Самсона Вырина о его дочери, хотя история Дуни внешне будто и не совпадает с "Историей блудного сына"^*.

^* (См.: Берковский Н. Я. Статьи о литературе, с. 328; Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М.: Наука, 1974, с. 160; Гранин Даниил. Отец и дочь: О повести А. С. Пушкина "Станционный смотритель"// Литературная Россия, 1983, 14 янв. )

Художник М. В. Добужинский свои иллюстрации к повести "Станционный смотритель" (1905) развернул наподобие лубочной сюиты "История блудного сына". Рисунки последовательно раскрывают сюжет, начиная с приезда Минского на почтовую станцию. Последняя иллюстрация изображает Дуню на могиле отца. "Она легла здесь и лежала долго",- говорится в повести. Иллюстрации Добужинского считаются одними из лучших.