10. Отцу и сестрам. 17-31 октября <1827 г.>

(Письмо в самодельной маленькой книжечке, карандашом, во многих местах стершимся. По официальным документам, Пущин был отправлен из Шлиссельбурга 10 октября, письмо уточняет дату выезда-12 октября (см. ниже). )

Здравствуйте, милые мои, я опять, благодаря бога, нашел возможность писать к вам. Может быть, утешат вас минуты, которые с добрым моим товарищем путешествия <...> с тем, который должен будет вам доставить эту тетрадку^*. О чем? И как спросить?

^* (Этот путевой дневник Пущин передал сопровождавшему его, Поджио и Муханова фельдъегерю Желдыбину для доставки отцу. Желдыбин обронил мешок с вещами и письмами на тракте, из чего возникло дело "О государственных преступниках. Об отправленной и удержанной переписке их" (ПГАОР, ф. 109, 1 эксп., III отд., 1826, № 61, ч. 15). См. об этом деле и о судьбе Желдыбина: ПавлюченкоЭ. В добровольном изгнании. М., 1976. С. 81-82. В деле, однако, хранится только копия письма, подлинник - в ИРЛИ. Был ли он доставлен родным Пущина или извлечен кем-то из дела, неизвестно.)

С каким восхищением я пустился в дорогу, которая, удаляя от вас, сближает. Мои товарищи Поджио и Муханов. Мы выехали 12 октября, и этот день для меня была еще другая радость - я узнал от фельдъегеря, что Михайло произведен в офицеры.

Я не буду делать никаких вопросов, ибо надеюсь на милость божию, что вы все живы и здоровы,- страшно после столь долгой разлуки спросить. Я молился о вас, и это меня утешало.

Начнем с последнего нашего свидания, которое вечно будет в памяти моей. Вы увидите из нескольких слов, сколько можно быть счастливым и в самом горе. Ах, сколько я вам благодарен, что Annette, что все малютки со мной^*. Они меня тешили в моей золотой тюрьме, ибо новый комендант^** на чудо отделал наши казематы. Однако я благодарю бога, что из них выбрался, хотя с цепями должен парадировать по всей России.

^* (Речь идет о портретах сестры Пущина Анны Ивановны и двух его племянниц (Набоковых), присланных в Шлиссельбург.)

^** (Новый комендант Шлиссельбургской крепости - генерал-майор И. П. Фридберг, прежний - генерал-майор Г. В. Плуталов.)

Будущее не в нашей воле, и я надеюсь, что как бы ни было со мной - будет лучше крепости, и, верно, вы довольны этой перемене, которую я ждал по вашим посылкам, но признаюсь, что они так долго не исполнялись, что я уже начинал думать, что сапоги и перчатки присланы для утешения моего или по ошибочным уведомлениям, а не для настоящего употребления.

Продолжение впредь, теперь мешают. Я все возможные случаи буду искать, чтобы марать сию тетрадку до Тобольска. Извините, что так дурно пишу,- я восхищаюсь, что и этим способом могу что-нибудь вам сказать в ожидании казенной переписки, которую, верно, нам позволят иногда; по возможности будем между строками писать лимонным соком...

Adieu. Молю бога о вас.

22-е <октября 1827 г.>.

Мы едем довольно спокойно - фельдъегерь добрый человек^*. Дорогой я видел в Ладоге Кошкуля на секунду,- он мне дал денег и ни слова не сказал,- видно, боялся, ибо убежал, поцеловавши меня, а я остался с вопросом об вас. Признаюсь, меня это удивило и немного пугает. Твердое упование на бога подкрепляет и утешает. С нетерпением жду известия об вас - Annette, надеюсь, что ты будешь аккуратна по-прежнему, однако будь осторожна с лимоном, ибо Муханов мне сегодня сказал, что уже эта хитрость открыта, и я боюсь, чтобы она нам не повредила. Пиши смело о делах семейных и об друзьях.

^* (По воспоминаниям других декабристов, также ехавших с фельдъегерем Желдыбиным, он был груб и не желал контактов с "государственными преступниками" (см., например: Муравьев А. М. Записки. Пг., 1922. С. 26-28). Отношение Желдыбина к Пущину и его спутникам, за которое он поплатился годичным арестом,- свидетельство лишь исключительного умения Пущина располагать к себе людей.)

Об Муханове уведоми как-нибудь сестру его: она живет в Москве на Пречистенке и замужем за Шаховским, зовут ее Лизавета Александровна. Скажи ей, что брат ее перевезен был из Выборга для присоединения к нам двум - и, слава богу, мы все здоровы.

Первые трое суток мы ехали на телеге, что было довольно беспокойно; теперь сели на сани, и я очень счастлив. Не знаю, как будет далее, а говорят - худа дорога, сделалось очень тепло. Заметь, в какое время нас отправили, но слава богу, что разделались с Шлиссельбургом, где истинная тюрьма. Впрочем, благодаря вашим попечениям и Плуталову я имел бездну пред другими выгод; собственным опытом убедился, что в человеческой душе на всякие случаи есть силы, которые только надо уметь сыскать.

Во-первых, спасибо Eudoxie за "Martyrs"^***, я ими питался первое время, и Annette за все книги, которые другим также пригодились, хотя Фридберг купил мне "Genie de Christianisme"^*******, но более ничего не мог выпросить. Я уверен, что вы его с разных сторон атаковали, но он на этот счет слишком аккуратен. Тюрьму он поправил и много делал нам добра вообще. Спасибо Плуталову - посылки ваши меня много утешали, и я мог иногда с другими делиться. Верно, Варенька Рябинина делала кисет! Кто положил группу? - Малютки очень похожи - особенно Катя имеет необыкновенное выражение участия. Я знаю только, что Catherine родила благополучно дочь^*****, но где она - мне неизвестно. Когда-то бог даст мне узнать это все. Опять скажу, что удивляюсь Кошкулю, что он мне ничего не сказал.

^* ("Мучеников" (фр.).)

^** ("Речь идет о книге Шатобриана "Les martyrs ou le triomphe de la religion chretienne". Paris, 1809.)

^*** ("Дух христианства" (фр.).)

^**** (Имеется в виду другая книга Шатобриана: "Genie du Christianisme ou Beautes de la religion chretienne".)

^***** (В семейном летописце Пущина отмечено рождение сына Е. И. Набоковой Ивана 18 августа 1826 г. и дочери Анны 8 декабря 1828 г. Вероятно, родившаяся в 1827 г. дочь вскоре умерла (см.: Памяти декабристов. Т. III. С. 85-86).)

Поцелуйте у батюшки и матушки ручки и скажи ему, что я получил от Кошкуля 300 рублей,- для сведения.

Вы не можете себе представить, с каким затруднением я наполняю эти страницы в виду спящего фельдъегеря в каком-нибудь чулане. Он мне обещает через несколько времени побывать у батюшки, прошу, чтобы это осталось тайною, он видел Михайла два раза, расспросите его об нем. Не знаю, где вообразить себе Николая, умел ли он что-нибудь сделать. Я не делаю вопросов, ибо на это нет ни места, ни времени. Из Шлиссельбурга не было возможности никак следить, ибо солдаты в ужасной строгости и почти не сходят с острова.

Я слышал, что Вольховский воюет с персами; не знаю, правда ли это^*; мне приятно было узнать, что наш compagnon de malheur^** оставлен дышать свободнее в других крепостях^***.

^* (Переведенный в 1826 г. на Кавказ, Вольховский участвовал в русско-персидской войне 1826-1828 гг. )

^** (товарищ по несчастью (фр.).)

^*** (Имеется в виду В. К. Кюхельбекер, находившийся одновременно с Пущиным в Шлиссельбурге. 12 октября 1827 г. он вместо отправки в Сибирь был переведен в арестантские роты при Динабургской крепости.)

Мне дано на дорогу сверх порционов 50 рублей, а остальные, с лишком тысячу, генерал обещал переслать по почте к иркутскому губернатору^*. Прошу вас ничего мне не присылать, ибо у нас всего множество; я не хочу, чтобы вы обо мне много хлопотали. Пишите только чаще, этого я жду как нельзя более. Теперь до свиданья. Из Макарьева на Унже я послал поклон к фон Менгденам и Колошиным чрез смотрителя. Спасибо, что вздумалось мне положить в чемодан пестрый кушак; я думаю, что ты, Алексей (это память Колошиной). Еще удастся, может, помарать эти листки. Прощайте, стучат - надо прятать.

^* (По-видимому, деньги, переданные Пущину родными во время свидания в Пелле (см. ниже), отослать которые в Сибирь обещал генерал Фридберг.)

25 <октября 1827 г.>.

Завтра две недели, что мы путешествуем. Я имел дорогой две прелестные минуты, о коих я должен с вами побеседовать и коими я насладился со всею полнотою моего сердца. В Ярославле Якушкина с матерью имела свидание с мужем, который едет перед нами. Мы приезжаем туда вечером пить чай, вдруг являются к нам <нрзб>. люди и спрашивают, не имеем ли мы в чем-нибудь надобности,- мы набрали табаку и прочих вещей для дороги. Это был человек Уваровой, сестры Лунина, которая ждала своего брата Лунина. Она пришла в дом и вызвала фельдъегеря; от него узнала, что здесь Муханов, которого она знает, и какими-то судьбами его пустили к ней. Вслед за сим приходят те две и вызывают меня, но как наш командир перепугался и я не хотел, чтоб из этого вышла им какая-нибудь неприятность, то и не пошел в коридор; начал между тем ходить вдоль комнаты, и добрая Якушкина в дверь меня подозвала и начала говорить, спрося, не имею ли я в чем-нибудь надобности и не хочу ли вам писать. Меня это так восхитило, что я бросился целовать руки у этой милой женщины. Мать ее благословила меня образом и обещала непременно скоро с вами повидаться в Петербурге.

Сегодня мы нагнали Якушкина, и он просил, чтоб вы им при случае сказали по получении сего письма, что он здоров, с помощью божьей спокоен. Вообрази, что они, несмотря на все неприятные встречи, живут в Ярославле и снабжают всем, что нужно. Я истинно ее руку расцеловал в эту дверь... Я видел в ней сестру, и это впечатление надолго оставило во мне сладостное воспоминание,- благодарите их.

Второе - в Вятке я узнал, что тут некоторое время жил Горсткин под надзором губернатора, и у него была вся семья, и вот уже несколько времени, что он отправился в деревню.

Еще тут же я узнал, что некто Медокс, который 18-ти лет посажен был в Шлиссельбургскую крепость и сидел там 14 лет, теперь в Вятке живет на свободе. Я с ним познакомился в крепости, и там слух носился, что он перемещен был в другую крепость. Это меня мучило^*.

^* (Роман Медокс за авантюру, предпринятую им в 1812 г. (выдавая себя за адъютанта министра полиции, под предлогом сбора средств для формирования народного ополчения на Кавказе, он незаконно присвоил большие суммы казенных денег), просидел 14 лет в Шлиссельбурге. Привезенные в июле 1826 г. в Шлиссельбург декабристы Юшневский, Пестов, Дивов, Пущин, Николай и Михаил Бестужевы были помещены в одно отделение с ним. Медоксу удалось расположить декабристов к себе и войти к ним в доверие. Весной 1827 г. Медокс был отправлен в Сибирь, где действовал как агент-осведомитель III Отделения. В 1833 г. направил в Петербург донос о готовящемся будто бы в Сибири новом заговоре декабристов (см.: Штрайх С. Я. Провокация среди декабристов. М., 1925; его же: Роман Медокс. Похождения русского авантюриста XIX в. М., 1930).)

Скоро кончится мое маранье - подвигаемся к Тобольску. Ах! ужели не позволят мне к вам писать... Пусть меня всего лишают, я все перенесу, но за что же вас наказывать. Истинно вам говорю, что для меня и, верно, для нас всех тяжеле преступления огорчение родных. Я чувствую надобность страдать и благодарю бога, что он необыкновенным образом меня укрепляет. Без ропота малейшего все переношу и будущим не пугаюсь, но за что же вы должны <нрзб.> под этим тяжелым лишением. Вот один ропот, который я непрестанно делаю, и молю бога, чтоб он вас наделил спокойствием, которое одно может победить все волнения жизни.

Для меня эти два года истинно были полезны - я научился терпению, которого у меня недоставало, научился между тем зрело рассуждать.

Я не говорю вам в подробности обо всех ваших милых посылках, ибо нет возможности, но что меня более всего восхитило - это то, что там было распятие и "Торжество евангелия", о коих я именно хотел просить.

Устал, милые мои, извините - мы опять едем на телегах, ибо снег стаял. Остановились на два часа отдохнуть, и я пользуюсь первым сном фельдъегеря, хочется и самому немного прилечь, бока разломило. Бог с вами! До завтра.

26 октября <1827 г.>.

Сегодня я пробежал вчерашнее писание и восхитился бестолковицею; видно, что это было писано полусонным человеком, который совершенно полагался на ваше снисхождение. Скоро, любезные мои, я должен буду кончить эту работу; надеюсь, однако, докончить все листики.

Последнее наше свидание в Пелле было так скоро и бестолково, что я не успел выйти из ужасной борьбы, которая во мне происходила от радости вас видеть не в крепости и горести расстаться, может быть, навек^*. Я думаю, вы заметили, что я был очень смешон, хотя и жалок. Хорошо, впрочем, что так удалось свидеться. Якушкин мне говорил, что он видел в Ярославле семью свою в продолжение 17 часов, и также все-таки не успел половины сказать и спросить.

^* (О времени свидания в Пелле документальных свидетельств не сохранилось. Скорее всего, оно состоялось при переезде из Петропавловской крепости в Шлиссельбург.)

Ну! любезные мои, пора нам начинать опять прощаться, хотя горько, но надо благодарить бога, что и так удалось покалякать. Не знаю только, разберете ли вы это маранье.

Поздравляю Ивана Александровича генерал-лейтенантом^*. Как мне жаль, что я его не видал. Это был бы задаток на будущее.

^* (Имеется в виду генерал-лейтенант И. А. Набоков - муж сестры Пущина Екатерины.)

Ma chere Catherine, бодрись, прости мне те печали, которые я причиняю вам. Если вы меня любите, вспоминайте обо мне без слез, но думая о тех приятных минутах, которые мы переживали. Что касается меня, то я надеюсь с помощью божьей перенести все, что меня ожидает. Только о вас я беспокоюсь, потому что вы страдаете из-за меня.

Однако я убежден, что тот, кто меня поддерживает, не оставит и тебя, которая во всех отношениях заслуживает всяких благ. Спасибо, дорогая Катерина, за заботы о моем белье. Аннетта уже говорила мне об этом. Поцелуй милых деточек, подари им от меня "Genie de Christianisme" - pour la jeunesse^*. Эта книга им будет полезна, особенно чрез несколько времени. Как я вам благодарен, что у меня две малютки. Катя с таким участием на меня смотрит, что много со слезами некоторого восхищения на нее глядел. Сама собиралась быть в крепости, как-то ей понравится туда, куда мы едем.

^* ("Дух христианства" - для юношества (фр.).)

Annette! Кто меня поддерживает? Я в Шлиссельбурге сам не свой был, когда получал письмо твое не в субботу, а в воскресенье,- теперь вот с лишком год ни строки, и я, благодаря бога, спокоен, слезно молюсь за вас. Это наше свидание. У Плуталова после смерти нашли вашу записку, но я ее не видал, не знаю, получили ли вы ту, которую он взял от меня и обещал вам показать.

Пожалуйста, Алексей^*, сохраняй свое мужество - авось когда-нибудь еще здесь увидимся.

^* (Алексей Егоров - слуга И. И. Пущина, неизменный его спутник "от лицейского порога до ворот крепости".)

Пишите ко мне и иногда присылайте книг, если можно, в Нерчинск, на имя коменданта Лепарского. Что-нибудь исторического или религиозно-философского.

Eudoxie, ты добра и, я уверен, готова на всякое пожертвование для <меня>, но прошу тебя не ехать ко мне^*, ибо мы будем все вместе, и вряд ли позволят сестре следовать за братом, ибо, говорят, Чернышевой это отказано^**. Разлука сердец не разлучит.

^* (О намерении сестры Пущина Евдокии ехать за ним в Сибирь было, вероятно, сказано при свидании. В сохранившейся переписке это намерение не отразилось.)

^** (О разрешении следовать за братом, декабристом 3. Г. Чернышевым, в Сибирь просила его сестра Наталья Григорьевна, впоследствии жена Н. Н. Муравьева-Карского (см.: Розен, с. 247).)

Marie, верно, ты делала шнурочек милый для креста?

Никак не умею себе представить, что у вас делается; хотел бы к вам забраться в диванную нечаянно, и сия минута вознаградила бы меня за прошедшее и много укрепила вперед. Истинно говорю вам, вашими молитвами я, грешный, ведь и всегда пользуюсь пред другими разными выгодами. Я немного похудел от долгой жизни без движения - ходил на шести шагах, даже головная и зубная боль, которые меня часто прежде беспокоили, теперь совсем оставили. Я думаю, что это от доверенности, которую я перестал оказывать. Смейся, добрая Annette, и растолкуй всем, если не понимают этого.

Варя и Лиза, конечно, не забывают меня, а при случае что-нибудь скажут мне о себе.

Посылаю я вам доброго моего Привалова или Шувалова, расспросите его об нашем путешествии; он по-своему расскажет вам подробности, которых невозможно описывать.

Егор, я думаю, теперь уже в знать попал, но я уверен, что это не заставит его забыть меня; наша связь выше всех переворотов жизни.

Я надеюсь, что Михайла с вами в переписке. Как я рад, что он опять офицер^*; напишите, чтобы он ко мне послал грамотку, авось дойдет.

^* (М. И. Пущин в октябре 1827 г. не был еще офицером. Участвуя в осаде Аббас-Абада, Сардар-Абада и Эривани, он был произведен в ноябре 1827 г. (т. е. позднее, чем И. И. Пущин уехал в Сибирь) только в унтер-офицеры. В прапорщики произведен в марте 1828 г.)

Николя! Как часто я вспоминаю нашу переписку в Алексеевском равелине - с нетерпением жду продолжения^*. Не знаю, как тебя вообразить теперь: в мундире или во фраке и где? Уверен только, что где бы ты ни был, а будешь то, что от тебя ожидаю; надеюсь также, что когда-нибудь все это узнаю. Бог велик, и с его помощию можно носить в себе те силы, коих прежде и не подозревал. Любезный друг, вот тебе поручение - прошу тебя со свойственною тебе осторожностию приложенную при сем записку вручить своеручно коллежскому асессору Казимиру Казимировичу Рачинскому, который живет у Каменного театра, в доме Гаевского, и служит в иностранной коллегии. Ты с ним познакомься при этом случае. Он может быть вам полезен, ибо он очень знаком с Лавинским. Эта записка от Александра Поджио, который со мной едет.

^* (Переписка Пущина с братом Николаем во время пребывания в Алексеевском равелине не сохранилась. )

Прощайте до Тобольска - мы спешим. В знак, что вы получили эту тетрадку, прошу по получении оной в первом письме ко мне сделать крестик - х. Это будет ответом на это бестолковое, но от души набросанное маранье; я надеюсь, что бог поможет ему дойти до вас. Я вам в заключение скажу все, что слышал о нашей будущности,- adieu.

Тобольск, 31 октября <1827 г.>.

Сегодня в 8 часов утра мы переехали Иртыш и увидели на горе Тобольск. День превосходный, зимний, и мы опять в санях. Ясно утро - ясна душа моя. Остановились прямо У губернатора, который восхитил меня своим ласковым и добрым приемом; говорил с нами очень долго и с чувством. Между прочим, сказал, что Евгений (точно!)^* давно спрашивает обо мне; он обещал сказать ему обо мне сегодня же и сообщить мне от него, что он знает об вас. С нетерпением жду этого, хотя эти известия будут не очень свежи. Я уверен, что это Иван Александрович с ним в переписке и пилит его обо мне. Губернатор велел истопить нам баню, и мы здесь проведем дня два, чтоб немного отдохнуть и собраться с силами на дальнюю дорогу.

^* (Губернатор в Тобольске в 1827 г.- историк и археограф Д. Н. Бантыш-Каменский, с сочувствием относившийся к декабристам. Евгений - тобольский архиепископ в 1825-1831 гг. Евгений (Казанцев). В 1822-1825 гг. он был псковским архиепископом, что и определило его личные отношения с зятем Пущина И. А. Набоковым, жившим в Пскове.)

Фельдъегерь едет назад с одним жандармом, а другие двое с частным приставом на обывательских лошадях везут нас до Иркутска, где с нас снимут цепи. Мы теперь живем на квартире, и добрый полицмейстер нас угощает, как добрый и попечительный человек. Бог их всех наградит - я только умею быть истинно благодарным и радоваться в душе, что встречаю таких людей. Поблагодарите губернатора чрез архиерея, я у него в несколько минут душу отвел после беспрестанных сцен в дороге с извозчиками, не забывая той, которая была при нашем свидании. Долго буду помнить я эту лестницу!

Теперь надобно вам сообщить то, что я слышал об нашей участи. Может быть, оно не верно, но по крайней мере, как говорят, мы все будем в местечке Читинская (найдите на карте - это между Иркутском и Нерчинском). Будем жить четверо в одной комнате и ходить на какую-то работу, но без принуждения большого. Работе всякой я рад, ибо, говорят, не дадут нам ни бумаги, ни пера. Книги, надеюсь, у нас не возьмут,- это ужасно, если лишить сего утешения. Насчет нашей переписки говорят разно, и потому я не знаю, что думать,- утешаюсь надеждой. Буду всячески стараться и законно и беззаконно к вам писать. Удавалось - авось удастся и оттуда.

Лепарский^* отличный человек, и это заставляет меня думать, что правительство не совсем хочет нас загнать. Я за все благодарю и стараюсь быть всем довольным. Бога ради - будьте спокойны, молитесь обо мне!

^* (Генерал-майор С. Р. Лепарский был назначен 3 августа 1826 г. на должность коменданта при Нерчинских рудниках. Лепарский был лично известен Николаю I, так как до назначения в Сибирь командовал конно-егерским Северским полком, шефом которого был Николай. Декабристы в своих воспоминаниях неизменно отзывались о нем с благодарностью, хотя он был их тюремщиком (исключение составляет Д. И. Завалишин). И. Д. Якушкин вспоминал: "Несмотря на преклонность своих лет и на странность приемов, он был человек очень неглупый, и ум его еще был свеж, а что и того лучше, сердце у него было совершенно на месте" (Якушкин, с. 104-105). См. о Ленарском: Тимощук В. Станислав Романович Лепарский, комендант Нерчинских рудников и Читинского острога. 1759-1837 гг.- Русская старина, 1892, № 7. С. 143-177.)

Я прошу поцеловать ручку у батюшки и матушки. Если провидению не угодно, чтоб мы здесь увиделись, в чем, впрочем, я не отчаиваюсь, то будем надеяться, что бог, по милосердию своему, соединит нас там, где не будет разлуки. Истинно божеская религия та, которая из надежды сделала добродетель. Обнимите всех добрых друзей.

Егор Антонович часто со мной - особенно в наши праздники. Я в их кругу провожу несколько усладительных минут. Если Малиновский в Питере, то скажите ему от меня что-нибудь. Всем, всем дядюшкам и тетушкам поклоны. Может быть, из Иркутска скажу вам несколько слов - adieu, adieu. Наградите щедро моего Привалова, он добр.

Письмо Муханова отошли осторожно по адресу. Почтенного священника благодарите, обнимите. Бог с вами.

Извините, я почти готов не посылать этого маранного письма - не знаю, как вы прочтете, но во уважение каторжного моего состояния прошу без церемонии читать и также не сердиться, если впредь получите что-нибудь подобное. К сожалению, не везде мог я иметь перо, которое теперь попало в руки.

Прошу тебя, милая Annette, уведомить меня, что сделалось с бедной Рылеевой. Назови ее тетушкой Кондратьевой. Я не говорю об Алексее, ибо уверен, что вы все для него сделаете, что можно, и что скоро, получив свободу, будет фельдъегерем и за мной приедет.