169. Е. А. Энгельгардту. <Ялуторовск>, 12 августа 1853-26 марта 1854 г.

12 августа <1>853.

Довольно читать и перечитывать ваше in folio, начатое 10-го апреля и конченное 5-го мая. Пора наконец откликнуться вам, почтенный мой друг и директор. Как раз случилось сегодня явиться к вам невидимкой в числе посетителей разного рода, которые, верно, беспрестанно заставляют вас благодарить за поздравления новорожденному. Я от души вас обнимаю и поздравляю, что вы успели разрешить самую трудную задачу, сохранили свежесть ума и сердца. Передо мной ваша рукопись - я с трудом верю, что моему доброму другу Егору Антоновичу 78-мь лет. Поцеловал ваш дагерротип, самого вас достать не могу! Итак, знайте, что и я по-своему отпраздновал вашу годовщину. Директор, пожмите крепко руку, обнимите все ваше новое поколение и зрелое, и юное. Все эти добрые существа сегодня с вами. Тут же, без сомнения, кой-кто и из нашей лицейской древности. Вас вижу веселым и бодрым виновником торжества. Когда-нибудь вы мне скажете, как у вас прошел этот день. Положим, что все дни равны, но если бы не было 12 августа 1775-го года, то не начался бы подвиг, который вы так сильно совершаете, несмотря на разные толчки в продолжение этой хронологии^*. Примите мои искренние желания не на один этот день, а на все будущее - считать их не наше дело, лишь бы они наполнялись, как у вас, всегда чем-нибудь дельным. Помогай вам бог!

^* (Пущин имеет в виду, в частности, обстоятельства, при которых Энгельгардт был отстранен от директорства в Лицее. В 1822 г. Лицей был передан в ведомство военно-учебных заведений, что было частью общего поворота к реакции в области просвещения. Энгельгардту были предъявлены обвинения в финансовых упущениях. Расследование шло семь лет, в течение этого времени был наложен запрет на его имение. В 1829 г. сенатским указом Энгельгардт был оправдан.)

Последняя ваша грамотка у меня два месяца уже гостит. Она пришла 7-го июня, а 9-го мы надели ваше чугунное кольцо, которое у меня на руке уже 36-ть лет. В этот памятный всем нам день передо мной стояла "Лицейская заря" с вашим портретом^*. Старый Jeannot рассказывал про старину тем, кто не скучал слушать эти часто повторяемые рассказы. Одним словом, летопись былого свежа в памяти; там у вас за разными посторонними впечатлениями она скорей изглаживается, нежели здесь. Мне грустно было читать, что не многие поспевают к вам. Тут одно утешение, что те, которые находят возможность уделить вам минуту, делают это с тем чувством, которое одно вам нужно. <...>

^* (Сборник с таким названием и портретом Энгельгардта не фигурирует в посвященной истории Лицея литературе и не выявлен в архивах. Возможно, речь идет о не учтенном до сих пор издании лицеистов, присланном Энгельгардтом Пущину в Сибирь.)

Сегодня надобно перестать болтать: приехали Муравьев и Вольф, мои товарищи тобольские. Прощайте покамест, добрый друг. Опять присяду к этому листу. Аннушка знает, что к вам пишу,- по формату бумаги и по необыкновенному почерку. Не знаю даже, разберете ли вы меня. Как-то этот раз много крючков выходит...

Пробел с лишком шестимесячный, как вы видите, добрый друг. Как это понять? Сегодня 26-ое марта 1854 г., и из архива вынимается эта древняя история. Впрочем, мы тоже древность, и чувства наши не на листах современных основаны. Следователь<но>, без объяснений продолжаю по случаю представившейся возможности перебросить вам грамоту. Возвращается в ваши края сын нашего товарища Якушкина. Вы, может быть, его увидите, если ему служебные обстоятельства позволят вас найти. Он был в Лицее в одно время с моими племянниками Набоковыми, но прежде окончания курса перешел в университет. Малый славный! <...>

Между тем, пока я так упорно молчал с вами, дошло до меня ваше письмо, начатое 19-го октября и конченное 10-го ноября. От души вам спасибо за воспоминание годовщины старых чугунников. Теперь не то там, как слышно,- и это я повторяю не по привычке старости. Вашему Jeannot

 Большой Jeannot 
 Мильон bons mots
 Без умыслу проворит

(Из лицейской песни),

которому и теперь случается сострить и моргнуть, доживается до 56-ти лет. Это не шутка! Спросите сестру Вариньку об ялуторовском допотопном старике, хотя она его застала не совсем в нормальном положении. Это время как-то нездоровилось, хотя и не рапортовался больным. К тому же наш Якушкин был опасно тогда болен, и это сильно отразилось на всех нас. <...>

Мне бы хотелось, чтоб вы прислали ваш адрес. Тогда независимо от проезжих я мог бы с вами разменяться письмом. Штемпелевые для нас устроены^*. Из других городов имею возможность к вам их направлять. Не люблю, чтоб мои пиесы ходили в III отделение, хотя в них нет ничего преступного. Просто меня оскорбляет наблюдение за перепиской, которая между близкими требует неприкосновенности.

^* (В 1848 г. для пересылки почты были введены специальные штемпельные конверты. Декабристы с помощью своих сибирских друзей могли отправлять письма в этих конвертах из других городов, что позволяло избегать бдительного надзора III Отделения.)

Все ваше общество домашнее с немногими однокашниками дружески приветствую. Сейчас ко мне будет отъезжающий Евгений Якушкин со всеми нашими. Хозяину надобно похлопотать. <...> Прощайте, добрый и почтенный друг. Узнавайте меня при всей моей бестолковости. Бывало, вы говорили про меня: пожалуйста, не думай, а то, верно, скажешь вздор! Так и до сих пор бывает. Горбатого могила исправит. Во мне первое впечатление всегда лучшее, вы разгадали меня заранее.

Аннушка моя вас целует. Я пишу под звуками лицейского фортепиано. Она с Верхом, ее учителем, разучивает новые гаммы.

Продолжение впредь. Не взыщите. Стараюсь ставить большие буквы, а все как-то выходит ни то ни се. Почерк как походка, трудно его изменить. Так неизменны и чувства, с которыми я всегда ваш

Старый Jeannot. 7-мь часов вечера.

Всем нашим ветеранам мой зауральский, верный, искренний привет. Он же - таковой же. Вспомните гувернера Мейера.