168. Ф. Ф. Матюшкину. <Ялуторовск>, 2 июля 1853 г.
Любезный друг Матюшкин, ты уже должен знать из письма моего к Николаю от 12 июня, что с признательностью сердечною прочтен твой листок от 8 мая. Посылка получена в совершенной исправности. Старый Лицей над фортепианами красуется, а твой портрет с Энгельгардтом и Вольховским на другой стенке, близ письменного моего стола. Ноты твои Аннушка скоро будет разыгрывать, а тетрадка из лицейского архива переписана. Подлинник нашей древности возвращаю*. От души тебе спасибо за все, добрый друг!
* (Тетрадка из лицейского архива - вероятно, рукописный сборник "Стихотворения воспитанников Лицея, выпуска 1811 - 1817. Часть II. В Царском Селе", принадлежавший Ф. Ф. Матюшкину (так называемая "Тетрадь Ф. Ф. Матюшкина") и хранящийся теперь в ИРЛИ (ф. 244, оп. 8, № 1).)
Обними всех наших, караулящих Петербург, как я тебя обнимаю,- мильон раз. Желаю тебе всего хорошего и отрадного!
Странно, что наш сибирский Н<иколай> Н<иколаевич> тебя не видал. Он сам мне сказал, что непременно будет у вице-директора. При этом случае я пустил такую дробь, что он еще больше пожелал с тобой познакомиться. Видно, путевые впечатления не всегда доживают до приезда в столицу - или он намерен прежде выкупаться за границей, а потом уже показать себя тебе. В этом человеке много хорошего, но есть и свои слабости: одна из них, по-моему, какая-то безотчетная доверенность к Мандарину. Ты, верно, угадаешь, кого я так назвал, когда он еще был не женат. Я никак не думал, чтоб этот гусь вступил в нашу семью сибирскую*. Я в бытность мою в 849-м году в Иркутске говорил Нелинькиной маменьке все, что мог, но, видно, проповедовал пустыне. Теперь остается только желать, чтоб не сбылось для этой бедной, милой женщины все, что я предсказывал от этого союза, хотя уже и теперь ее существование не совсем отрадно.
* (Мандарином Пущин назвал Д. В. Молчанова, мужа Е. С. Волконской. В связи с делом купца Занадворова, которое он расследовал, Молчанов был обвинен во взяточничестве, долго находился под следствием и только в 1857 г. был оправдан. За эти годы он был разбит параличом, заболел психически и вскоре умер.)
Вероятно, не удивило тебя письмо Балакшина от 26 июня. Ты все это передал Николаю, который привык к проявлениям Маремьяны-старицы. Записку о Тизенгаузене можешь бросить, не делая никаких справок. Это тогдашние бредни нашего doyen d'age*, от которых я не мог отделаться. Сын его сказал мне теперь, что означенный Тизенгаузен давно имеет другое место. Это дело можно почислить решенным**.
* (старейшины (фр.).)
** (Маремьяна-старица - прозвище Пущина, данное за его постоянные заботы и хлопоты об окружающих. О какой записке, касающейся одного из родственников декабриста Тизенгаузена, идет речь, установить не удалось.)
Не знаю, так ли будет с манифестом о вступлении наших войск в Молдавию и Валахию. Вчера прочел его в газетах - и ровно тут ничего не понимаю. Громкое посольство Меншикова кончилось шуткой, которую ты, верно, слышал: она и до меня дошла. Я посмеялся, но смеха с делом не надобно смешивать в иных случаях. Тебе, верно, теперь больше хлопот. Иностранные флоты что-то копошатся близ Дарданелл. Объясни мне все это. Кажется, не нужно бы драться. Если хотят разделить Турцию, то это можно дипломатически сделать без всякой церемонии; если же в самом деле хлопоты о ключике, то не стоит так далеко из православия заходить и брать на плечи европейскую войну*.
* (Пущин пишет о событиях, знаменовавших собой начало Крымской войны 1853-1856 гг. Предлогом к войне явилось обострение спора между католическим и православным духовенством из-за обладания "святыми местами" в Палестине ("хлопоты о ключике"). В феврале 1853 г. чрезвычайным послом в Константинополь был назначен А. С. Меншиков, ультимативно потребовавший, чтобы все православные подданные Турецкой империи были поставлены под особое покровительство русского царя. В мае 1853 г. ультиматум был отвергнут, а в Дарданеллы с согласия турецкого правительства вошла англо-французская эскадра. В ответ на это 21 июня русские войска вступили в Дунайские княжества (Молдавию и Валахию), находившиеся под номинальным суверенитетом турецкого султана.)
Вы у источника живете, а мы здесь бродим в совершенной темноте. Знаем только, что вся Европа в натянутом положении, которое должно чем-нибудь разразиться. Рано или поздно должны столкнуться два начала.
Я все надеюсь, что не с гнилого Запада явится заря, а с Востока, то есть от соединения славянских племен. Это будет прочнее всех вспышек и потом реакций, отдаляющих жестоко самое дело. У меня это idee fixe*, и я все подвожу к этому подготовлению: много тут основных начал, несознательно ведущих к желаемым изменениям, без которых нет блага под луной. Вот куда меня забросила мечта, будто бы я с тобой говорю,- ты, может быть, примешь меня за сумасшедшего. Пусть так; только это состояние отрадное - вера в человечество, стремящееся, несмотря на все закоулки, к чему-нибудь высокому, хорошему, благому. Без этой веры темно жить.
* (навязчивая идея (фр.).)
Перейдем к старому Лицею. Нельзя ли тебе у Есакова вдовы отыскать Лицейского моего "Трубадура"*. Я ему отдал при расставании книжонку, исписанную тогда моей рукой. Там должны быть некоторые мелочи, может быть не сохранившиеся в других рукописях. Присланная тобою тетрадка меня навела на эту мысль. Я читал недавно Гаевского статью о Дельвиге - и тут много теплого воспоминания нашей старины. Ты, может быть, не имеешь времени читать русские журналы, большею частию пустые, но "Современник" иногда пробегай. Этот Гаевский должен быть из наших потомков. Тоже рылся в наших архивах. Спасибо ему!
* (Сборник "Дух лицейских трубадуров" хранится в ИРЛИ. См. о нем: Грот К. Я. Пушкинский лицей. С. 140. )
Прочти Григоровича "Рыбаки". Новая школа русского быта. Очень удачно! - Нередко мороз по коже, как при хорошей музыке*.
* (Имеется в виду статья В. П. Гаевского "Дельвиг (Полное собрание сочинений русских авторов. Сочинения Нелединского-Мелецкого и Дельвига. Изд. А. Смирдина)", напечатанная в "Современнике", № 2 и 5 за 1853 г. Роман Д. В. Григоровича "Рыбаки", опубликованный в том же журнале (1853, № 3-6, 9), был встречен передовыми современниками с горячим одобрением. Герцен назвал его началом "новой фазы народной поэзии".)
Спасибо тебе, что иногда забегаешь к моим добрым сестрам в Царском Селе. Мне недавно писала Annette, что ты был у них, порадовал своим появлением Модест, их сосед; может быть, с ним сблизятся семейным образом. Catherine моя - большая нелюдимка, и потеря доброго мужа еще более ее отуманила. Ты, верно, вблизи это видишь лучше, нежели я отсюда. Хочу только, чтоб ты знал, что все они добры, и чересчур добры ко мне, далекому. Во всяком случае, им отрада видеть тебя - в этом ты не должен сомневаться; но я также уверен, что тебе нельзя располагать всегда своим временем,- оно принадлежит службе и занятиям сложным.
Вероятно, тебя видел Иван Федорович Иваницкий, медик, путешествовавший на судах Американской компании. Он тебя знает и обещал мне, при недавнем свидании здесь, передать тебе мой привет. Всеми способами стараюсь тебя отыскивать, только извини, что сам не являюсь. Нет прогонов. Подождем железную дорогу. Когда она дойдет <до> Ялуторовска, то, вероятно, я по ней поеду. Аннушка тебя целует.
Не знаю, успею ли с этим случаем написать и Егору Антоновичу и благодарить его за in folio*, адресованное его благородию Ив. Ив. Пущину. Он не признает приговора Верховного уголовного суда**. На всякий случай обними директора и директоршу, пока я сам ему не откликнусь. У нас депеши не дипломатические - можно иногда и помедлить.
* (форматом в лист (лат.); здесь: письмо, написанное на больших листах.)
** (По приговору Верховного уголовного суда декабристы были лишены чинов и дворянства,- следовательно, и полагавшегося прежде титулования "благородием".)
Жар тропический. Я с ним плохо лажу, оттого, может быть, и не успею исписать столько листков, сколько хотелось бы.
Верный твой И. П.
Многое мне напомнила допотопная тетрадка. Как живо я перенесся в былое - как будто и не прошло стольких лет. Проси Бориса, чтоб он не хворал. А что поделывает Константин? Не тот, который управляет министерством вашим, а который с гордым пламенем во взоре*. Читая твою тетрадь, я вперед говорил на память во многих местах. Жив Чурилка! За все благодарение богу!
* (Морским министерством управлял вел. кн. Константин Николаевич. С гордым пламенем во взоре - Константин Карлович Данзас, лицейский товарищ Пущина, секундант Пушкина в его последней дуэли.)
P. S. С лишком год выписываю от Annette "Памятную книжку Лицея" (1852-1853); верно, там есть выходки на мой и Вильгельма счет, и она церемонится прислать. Пожалуйста, если она не решается прислать ее, пришли ты на имя Балакшина. Мне непременно хочется иметь этот документ*.
* (В "Памятной книжке Лицея" на 1852-1853 гг. в списке лицеистов первого выпуска не были упомянуты Пущин и Кюхельбекер.)