208. Н. Д. Фонвизиной. <Ялуторовск>, 30 генваря 1856 г. отправляется

Вот уже две недели, как я сказал тебе, друг мой неуловимый, что посылка в моих руках. <...>

После полуночи остался один,- нет, не один, а с тобой в виде грозного судьи! <...> Я распечатываю, по твоему приказанию, одну только вторую часть "Унженской поэмы". Читаю листок от 22 октября. Перехожу к дневнику <...>, не сходя с места, произнес свой приговор: стать перед тобой на колени^*. <...>

^* (На том же пакете надпись "Сделай милость, не читай письмо прежде и даже не распечатывай, а прочти на другой день после чтения моей Поэмы. <...> Скажи словечко в первом же твоем письме, что исполнил мое желание".)

Ты непостижимое создание. <...> "Не понимаю, почему нельзя быть с признанным братом при всех и нежно наружно? Зачем ставить себя в безвыходное положение - и страдать, когда есть сознание чего-то другого?.."

Заочные наши сношения затруднены. Я с некоторого времени боюсь с тобой говорить на бумаге. Или худо выражаюсь, или ты меня не хочешь понимать, а мне, бестолковому, все кажется ясно, потому что я уверен в тебе больше, нежели в самом себе... Прости мне, если всякое мое слово отражается в тебе болезненно. <...>

Таню <...> я и люблю! Неуловимая моя Таня! <...>

Странное дело! Таня со мной прощается, а я в ее прощай вижу зарю отрадного свидания! И так ясно вижу эту звездочку, что теперь сам прошу приехать прямо в Аннушкину комнату. Мне кажется, что я просто с ума сошел,- меня отталкивают, а я убеждаюсь, что - ближе, нежели когда-нибудь, и все мечтаю!..

Верь мне, твоему заветному спутнику! Убежден, что мы с тобой встретимся, о многом ты от меня услышишь. <...>

Не верю тебе самой, когда ты мне говоришь, что я слишком благоразумен. Я шалун был и останусь. <...> Власть твоя надо мною все может из меня сделать. Пожалуйста, не говори мне об Онегине. Я Иван и ни в какие подражания не вхожу^*. <...>

^* (Отождествляя себя с Татьяной, Фонвизина в своих письмах пыталась называть Пущина Онегиным. Против этого он и возражал.)