Отдавая полную справедливость благонамеренности и беспристрастию вашей Газеты, - признаюсь, не мог я согласиться с мнениями, которые обнаруживает она касательно критики и полемики.
Во-первых, что значат вечные толки о вежливости? Если бы критики наших журналов погрешали единой своею грубостию, то беда была бы еще не большая.
Но не смешно ли им судить о том, что принято или не принято в свете, что могут, чего не могут читать наши дамы, какое выражение принадлежит гостиной (или будуару, как говорят эти господа)? Не забавно ли видеть их опекунами высшего общества, куда, вероятно, им и некогда и вовсе не нужно являться? Не странно ли в ученых изданиях встречать важные рассуждения об отвратительной безнравственности такого-то выражения и ссылки на паркетных дам? Не совестно ли вчуже видеть почтенных профессоров, краснеющих от светской шутки? Почему им знать, что в лучшем обществе жеманство и напыщенность еще нестерпимее, чем простонародность (vulgarite), и что оно-то именно и обличает незнание света? Почему им знать, что откровенные, оригинальные выражения простолюдимов повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха, между тем как чопорные обиняки провинциальной вежливости возбудили бы только общую невольную улыбку? Хорошее общество может существовать и не в высшем кругу, а везде, где есть люди честные, умные и образованные.
Эта охота выдавать себя за членов высшего общества вводила иногда наших журналистов в забавные промахи. Один из них думал, что невозможно говорить при дамах о блохах, и дал за них строгий выговор - кому же - одному из молодых блестящих царедворцев. В одном журнале сильно напали на неблагопристойность поэмы, где сказано, что молодой человек осмелился войти ночью к спящей красавице. И между тем как стыдливый рецензент разбирал ее как самую вольную сказку Бокаччио иль Касти, все петербургские дамы читали ее и знали целые отрывки наизусть. Недавно исторический роман обратил на себя внимание всеобщее и отвлек на несколько дней всех наших дам от fashionable tales* и исторических записок. Что же? Газета дала заметить автору, что в его простонародных сценах находятся слова ужасные: сукин сын. Возможно ли? что скажут дамы, если паче чаяния взор их упадет на это неслыханное выражение? - Что б они сказали Фонвизину, который императрице Екатерине читал своего "Недоросля", где на каждой странице эта невежливая Простакова бранит Еремеевну собачьей дочерью? Что сказали б новейшие блюстители нравственности и о чтении "Душеньки", и об успехе сего прелестного произведения? - Что думают они о шутливых одах Державина, о прелестных сказках Дмитриева? - "Модная жена" не столь же ли безнравственна, как и "Граф Нулин"?
* (модных повестей (англ.).)
Вы поминутно говорите о приличии, но позвольте дать заметить, что и "Литературная газета", стараясь быть равно учтива и важна в отношении ко всем книгам, ею разбираемым, без сомнения погрешила бы противу правил приличия. В обществе вы локтем задели вашего соседа, вы извиняетесь - очень хорошо. Но, гуляя в толпе под качелями, толкнули лавочника, - вы не скажете ему mille pardons*. Вы зовете извозчика - и говорите ему: пошел в Коломну, а не - сделайте одолжение, потрудитесь свезти в Коломну. Разница критиковать "Историю государства Российского" и например ***.
* (тысяча извинений (франц.).)
У нас вошло в обыкновение между писателями, заслужившими доверенность и уважение публики, не возражать на критики. Редко кто-нибудь из них подаст голос, и то не за себя. Обыкновение вредное для литературы. Таковые антикритики имели бы двоякую пользу: исправление ошибочных мнений и распространение здравых понятий касательно искусства. Вы скажете, что по большей части журнальная критика заключается в личностях и брани, что публика довольно равнодушна к успехам словесности.
Возразят, что иногда нападающее лицо само по себе так презрительно, что честному человеку никак нельзя войти в сношение с ним, не марая себя. В таком случае объяснитесь, извинитесь перед публикою. Видок вас обругал. Изъясните, почему вы никаким образом отвечать ему не намерены. В этом отношении мне нравится одна из статей вашего журнала как доброе дело.