Мицкевич Адам

Мицкевич Адам

"В жизни поэта день на день, минута на минуту не приходятся. Одни мелкие умы... прикрепляясь к какой-нибудь частности, подводят ее под общий знаменатель"^*. Очень простая мысль эта очевидностью и простотою своею вроде бы делает излишним формальное цитирование. Вроде бы - да, но не делает вовсе. Высказывание принадлежит Петру Андреевичу Вяземскому. Поэту, литератору, критику. Близкому другу Пушкина. Да и сказано это о нем, о Пушкине. И хоть не важно для нас в данном случае, по какому поводу, но важно, что сказано. И важно вот почему.

^* (Вяземский П. А. Полн. собр. соч. СПб., 1882, т. 7, с. 321.)

Мицкевич Адам (рисунок Пушкина А.С.)

Май - июнь 1828 года. Для отечественной нашей литературы время это отмечено рождением поэтических произведений, появлением строк, ставших выражением высочайших художественных достижений русской словесности, воплотивших в себе и ее высокие искания и глубокую психологичность, ее совесть, ее нравственность, ее поразительную пластичность, - строк, с особою очевидностью выявивших многосторонность личности и натуры их автора, многогранность его гения, исключительного не только по масштабам художественного дарования.

Мицкевич Адам (рисунок Пушкина А.С.)

 Когда для смертного умолкнет шумный день
 И на немые стогны града
 Полупрозрачная наляжет ночи тень 
 И сон, дневных трудов награда, 
 В то время для меня влачатся в тишине
 Часы томительного бденья: 
 В бездействии ночном живей горят во мне
 Змеи сердечной угрызенья; 
 Мечты кипят; в уме, подавленном тоской, 
 Теснится тяжких дум избыток; 
 Воспоминание безмолвно предо мной
 Свой длинный развивает свиток; 
 И с отвращением читая жизнь мою, 
 Я трепещу и проклинаю, 
 И горько жалуюсь, и горько слезы лью, 
 Но строк печальных не смываю.

Это стихотворение написано Пушкиным 19 мая 1828 года. В черновике оно имеет продолжение:

 Я вижу в праздности, в неистовых пирах, 
 В безумстве гибельной свободы, 
 В неволе, бедности, изгнании, в степях
 Мои утраченные годы. 
 ...................................
 Я слышу вкруг меня жужжанье клеветы, 
 Решенья глупости лукавой, 
 И шепот зависти, и легкой суеты
 Укор веселый и кровавый...

Однако "в жизни поэта день на день, минута на минуту не приходятся" - и рядом с драматическим, напряженным до предела "Воспоминанием" на том же листе тетради появляются нежные, легкие строки обращенного к А. А. Олениной стихотворения "Ты и вы":

 Пустое вы сердечным ты Она обмолвясь заменила, 
 И все счастливые мечты
 В душе влюбленной возбудила. 
 Пред ней задумчиво стою; 
 Свести очей с нее нет силы; 
 И говорю ей: как вы милы! 
 И мыслю: как тебя люблю!

"Ты и вы" написано 23 мая, а 26 мая, день своего рождения, поэт отметил стихотворением, быть может, самым сумеречным из всех когда-либо им написанных:

 Дар напрасный, дар случайный, 
 Жизнь, зачем ты мне дана? 
 Иль зачем судьбою тайной
 Ты на казнь осуждена? 

 Кто меня враждебной властью
 Из ничтожества воззвал, 
 Душу мне наполнил страстью, 
 Ум сомненьем взволновал?.. 

 Цели нет передо мною: 
 Сердце пусто, празден ум, 
 И томит меня тоскою
 Однозвучный жизни шум.

"Как можно описывать внешнюю жизнь человека... когда... самое важное - это его духовная жизнь, - сказал Лев Толстой. - Описание внешней жизни так не соответствует тому громадному значению, какое имеет в жизни внутренняя работа". Вот почему, должно быть, вовсе для нас не удивительно, что за две страницы до этих исполненных безграничного отчаяния пушкинских строк, в той же его рабочей тетради, 9 мая, на бумагу легло обращенное также к Олениной и также проникнутое большой нежностью стихотворение, известное по начальной его строке - "Увы! Язык любви болтливой...".

 Увы! Язык любви болтливой, 
 Язык неполный и простой, 
 Своею прозой нерадивой
 Тебе докучен, ангел мой. 
 ........................
 Тебя страшит любви признанье,
 Письмо любви ты разорвешь, 
 Но стихотворное посланье
 С улыбкой нежною прочтешь.
 Благословен же будь отныне
 Судьбою вверенный мне дар...

Так было в мае. Но так же и в июне.

Мицкевич Адам. Карандаш. Рисунок И. Шмеллера. 1829 г.

 К тебе сбирался я давно
 В немецкий град, тобой воспетый, 
 С тобой попить, как пьют поэты, 
 Тобой воспетое вино...
(К Языкову) 

И вскоре - "Предчувствие":

 Снова тучи надо мною
 Собралися в тишине; 
 Рок завистливый бедою
 Угрожает снова мне...

Поистине "в жизни поэта день на день, минута на минуту не приходятся". И все же... И все же для Пушкина это были "дни" и "минуты" крайне тревожные, беспокойные, напряженные и - вдохновенные. Осененные благодатью "божественного глагола". Томительное ожидание, предчувствие новых бед, новых гонений и утеснений со стороны двора (в это время как раз заканчивалось расследование по делу о распространении запрещенного цензурой отрывка из "Андрея Шенье" и завязывалось дело новое - о "Гавриилиаде") сменялись часами любовных томлений и надежд, часами дружеского творческого общения с жившими в ту пору в Петербурге поэтами Адамом Мицкевичем и Грибоедовым, жизнь и судьбы которых так во многом были схожи с судьбою и жизнью его собственной.

"Одни мелкие умы... прикрепляясь к какой-нибудь частности, подводят ее под общий знаменатель"...

Мадригал и медитация, высокая гражданственность и интимная лирика - все это вместе составляло неделимую на "частности" творческую жизнь поэта летом 1828 года, года, быть может, одного из самых трагичных, тревожных и плодотворных во всей его жизни. Еще в апреле была им задумана и начата "Полтава", а незадолго до того все в той же тетради, где записаны "Воспоминание", "Предчувствие", "Полтава", в той же тетради писались и строфы VII главы "Онегина". И еще в мае поэт "публично" читал своего "Бориса Годунова". И тут же в столице, в это же самое время, в высоких придворных и великосветских сферах выносились ему "решенья глупости лукавой". Решенья, со стороны правительственных кругов приведшие к учреждению за поэтом тайного политического надзора.

Вид петербургских островов и Невы с одним из первых русских пароходов. Художник Т. А. Васильев (?). 1820 г.

Сомнения и муки неразделенной любви к избалованной поклонением Анне Олениной, политические расследования и утеснения, светские рауты, а над всем этим - тесное дружество с братьями по духу и призванию - Адамом Мицкевичем и Грибоедовым, - не потускневшая еще к этому времени дружба с Вяземским. Поэты встречаются часто, порою и ежедневно. Импровизируют, беседуют о событиях литературных и политических, постоянно бывают в доме Олениных, где сосредоточивалась в это время литературно-художественная жизнь светского Петербурга.

16 мая в доме графа Лаваля (отца Е. И. Трубецкой, жены декабриста С. П. Трубецкого, последовавшей за мужем в Сибирь) Пушкин читает перед Мицкевичем, Грибоедовым, Вяземским "Бориса Годунова". "Вчера Пушкин читал свою трагедию у Лаваль, - пишет Вяземский жене Вере Федоровне 17 мая из Петербурга, - в слушателях были две княгини Michel (П. А. и М. А. Голицыны. - Л. К.), Одоевская-Ланская (О. С. Одоевская, жена писателя и музыкального деятеля В. Ф. Одоевского. - Л. К.), Грибоедов, Мицкевич, юноши (Андрей и Александр Карамзины, сыновья историографа. - Л. К.)... Кажется, все были довольны... В трагедии есть красоты первостепенные. Я несколько раз слушал ее со вниманием, и всегда с новым, то есть свежим, удовольствием"^*.

^* (Литературное наследство. Т. 58. М., 1952, с. 79.)

В другом письме Вяземский сообщает жене, как 20 мая ездил с Мицкевичем на дачу к Олениным в Приютино, под Петербургом: "Ездил я с Мицкевичем вечером к Олениным в деревню, в Приютино, верст за 17. Там <нашли> мы и Пушкина..."^*

^* (Литературное наследство. Т. 58. М., 1952, с. 78.)

В этот день А. А. Оленина, обращаясь к Пушкину, оговорилась: она сказала ему "ты" вместо "вы" - и он, возвратившись, пометил в своей рабочей тетради на листе, где 19 мая закончил вчерне "Воспоминание", дату этой оговорки: "20 мая 1828 При<ютино>", записав тут же посвященное этому "событию" прелестное стихотворение "Ты и вы", под которым поставил дату - 23 мая. А 25 мая часть той же дружеской компании вместе с Олениными - отцом, дочерью и сыном Алексеем (известным в тесном кругу под прозванием Junior) - отправляется на пароходе в Кронштадт. Свидетельства об этой поездке, как мы помним, есть и в письме к жене от 26 мая 1828 года все того же П. А. Вяземского, и в позднейшем письме к Вяземскому Анны Алексеевны Олениной (в ту пору уже Андро), в котором она вспоминает: "Помните ли вы то счастливое время... где Пушкин, Грибоедов и вы сопутствовали нам на невском пароходе в Кронштадте"^*.

^* (Литературное наследство. Т. 47-48. М., 1946, с. 237.)

Можно привести и еще немало разного рода упоминаний и свидетельств, почерпнутых из эпистолярного и мемуарного наследия эпохи, о тесном общении и дружбе поэтов в эти летние месяцы 1828 года (например, письмо Вяземского к Н. А. Муханову от 15 мая 1828 года: "...В пятницу едем в Кронштадт с Мицкевичем, Пушкиным... и проч..."^*). Но несравненно более интересными и всякий раз радостно неожиданными оказываются свидетельства самого Пушкина, пришедшие к нам, как и многое другое из современного нашего знания о нем, со страниц его рукописей.

^* (Русский архив. М., 1905, № 2, с. 330.)

Пушкинские черновики лета 1828 года - поистине неисчерпаемый источник информации не только о "внешней жизни" поэта, но и о его "жизни духовной". Над черновыми строками "Предчувствия" обнаруживаются "вдруг" сделанные пушкинскою рукою два замечательных портрета Грибоедова. Дружба Пушкина с Мицкевичем, Грибоедовым, Вяземским этих дней петербургского лета не вычленялась из "самого важного" в нем - его "внутренней работы". Есть известная неслучайность в тех последовательных узнаваниях в нерасшифрованных до времени пушкинских рисунках портретов лиц, неотрывных от его глубоко напряженной интимной и творческой жизни - от раздумий его, поэтических замыслов, споров, привязанностей, смятений. В узнаваниях, которые меньше всего представляют собой заключительный акт детективного поиска, а больше - являются следствием представления, так сказать, умозрительного, психологически и логически обоснованного, следствием убеждения, что этих портретов не может не быть, не быть именно там, где они быть "должны".

Мицкевич Адам. Литография с оригинала В. Ваньковича 1828 г.

Так, очень трудно было поверить, что нету здесь где-то в черновиках лета 1828 года портрета Мицкевича, от которого в это время Пушкин, по словам П. А. Вяземского, "был в восторге".

Не всегда, разумеется, наши поиски и надежды увенчиваются успехом. Но Мицкевич "нашелся". Нашелся там, где он "должен" был быть, - в самом близком соседстве с двумя грибоедовскими портретами, в той же самой рабочей тетради, всего двумя лишь листами их далее (ПД 838, л. 14 об.), между черновыми строками "Воспоминания" и строками стихотворения "Ты и вы", - на листе, представляющем собою одно из счастливых исключений в черновиках поэта, где собственноручно проставлены им сразу четыре даты: "18 мая у Княгини Голиц<ыной>"; "19 мая" (дата окончания "Воспоминания"); "20 мая 1828 При<ютино>" (дата пребывания поэта на даче Олениных и оговорки А. А. Олениной) и, наконец, "23 мая" (дата окончания стихотворения "Ты и вы").

Мицкевич Адам. Итальянский карандаш. Рисунок О. Кипренского. 1824-1825

Рисунок Пушкина, находящийся посредине почти что этого листа, представляет собою профильное изображение очень своеобразного, утонченного лица его великого друга, воспроизводящее, как нам кажется, то самое знаменитое состояние вдохновения импровизирующего Мицкевича, которое так великолепно и образно описал впоследствии Вяземский, рассказывая об одной из особенно запомнившихся ему импровизаций: "Поэт (Мицкевич.-Л. К.) на несколько минут, так сказать, уединился во внутреннем святилище своем. Вскоре выступил он с лицом, озаренным пламенем вдохновения: было в нем что-то тревожное и прорицательное... Чуждый ему язык, проза более отрезвляющая, нежели упояющая, мысль и воображение, не могли ни подавить, ни остудить порыва его. Импровизация была блестящая и великолепная... Действие ее еще памятно, но, за неимением положительных следов, впечатления не передаваемы. Жуковский и Пушкин, глубоко потрясенные этим огнедышащим извержением поэзии, были в восторге"^*.

^* (Вяземский П. А. Полн. собр. соч. т. 7, с. 328, 329.)

Петр Андреевич Вяземский сетует на невозможность передать впечатление от блистательно импровизирующего художника "за неимением положительных следов". Но "положительные следы", хоть и не во всей первоначальной полноте своей, все же дошли до нас. Это и его, П. А. Вяземского, в высшей степени искусно переданное воспоминание, и, к великой радости нашей, отыскавшийся здесь наконец незаконченный, не проработанный вовсе, но удивительно непосредственный, легкий и художнически выразительный профильный набросок лица Вдохновенного, уединившегося для сотворения таинства поэзии "во внутреннем святилище своем". Рисунок Пушкина передает и изящную тонкость, и благородство поэтического внешнего облика друга, характерную удлиненность очень подвижного, артистического лица его, и тот оттенок меланхолического, по свидетельству Вяземского, выражения, который странным образом сочетался с "веселым складом" его манеры вести себя в обществе, быть всегда искрометно-живым, остроумно-блестящим и легким.

Мицкевич Адам. Литография с оригинала В. Ваньковича. Около 1830 г.

"Все в Мицкевиче возбуждало и привлекало сочувствие к нему, - пишет Вяземский. - Он был очень умен, благовоспитан, одушевителен в разговорах, обхождения утонченно-вежливого. Держался он просто, то есть благородно и благоразумно... При оттенке меланхолического выражения в лице, он был веселого склада, остроумен, скор на меткие и удачные слова. Говорил он по-французски не только свободно, но изящно и с примесью иноплеменной поэтической оригинальности, которая оживляла и ярко расцвечивала речь его..."^*.

^* (Вяземский П. А. Полн. собр. соч. т. 7, с. 326, 327.)

Разумеется, неоконченный набросок не в состоянии передать всего многообразия впечатлений, производимых на современников обаятельнейшим обликом польского поэта. Но, глядя на тонкий, уверенно и изящно очерченный рисовальщиком Пушкиным профиль его, мы как бы с большею полнотой проникаем в смысл постоянно варьируемого эпитета "вдохновенный", которым так единодушно и щедро награждали своего друга русские поэты - Баратынский, Вяземский, Пушкин.

Иконографически же атрибуция публикуемого пушкинского рисунка подтверждается сравнением не только с известными портретами Мицкевича этого периода (например, с портретом работы В. Ваньковича, 1828 г., или рисунком И. Шмеллера, 1829 г.), но и с определенным не так давно В. С. Лаврентьевым пушкинским изображением Мицкевича на черновике посвященного польскому поэту стихотворения Пушкина 1834 года "Он между нами жил..."^*.

^* (См.: Прометей, т. 10. М., 1974, с. 182.)

Интересно воспоминание Александры Осиповны Смирновой-Россет, бывшей в дружеских отношениях не только с Пушкиным, Вяземским и всем почти кругом близких к ним в ту пору людей, но впоследствии очень дружившей и с Гоголем, о чем она довольно подробно сообщает в оставленных ею автобиографических записях. "Гоголь, - читаем мы в ее "Автобиографии", - к нему (Мицкевичу.- Л. К.) поехал в Карлсруэ. Вернувшись, он мне сказал, что Мицкевич постарел, вспоминает свое пребывание в Петербурге с чувством благодарности к Пушкину, Вяземскому и всей литературной братии..."^*

^* (Смирнова-Россет А. О. Автобиография (неизданные материалы). М., 1931, с. 288.)

Дружеские общения, взаимный острый интерес друг к другу, долгие часы, проведенные вместе, отнюдь не исчерпывали взаимоотношений между Пушкиным и Мицкевичем. Широко известны восторженные отзывы Пушкина о поэзии Мицкевича, посвященные им Мицкевичу поэтические строки и стихотворения. Польский поэт, в свою очередь, тоже очень высоко ставил Пушкина. "Он вообще хорошо понял талант Пушкина и верно оценил его, - сказал впоследствии П. А. Вяземский. - В этой (т. е. данной Мицкевичем Пушкину. - Л. К.) характеристике есть мысль, чувство и суд; в ней слышится голос просвещенного критика и великого художника"^*.

^* (Вяземский П. А. Полн. собр. соч. т. 7, с. 317.)

Собрание у В. А. Жуковского. Г. К. Михайлов, А. Н. Мокрицкий и другие художники школы А. Г. Венецианова. 1834-1835

"Пуля, сразившая Пушкина, - писал в 1837 году Мицкевич, - нанесла ужасный удар умственной России. Она имеет ныне отличных писателей... но никто не заменит Пушкина. Только однажды дается стране воспроизвести человека, который в такой высокой степени соединяет в себе столь различные и, по-видимому, друг друга исключающие качества. Пушкин, коего талант поэтический удивлял читателей, увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарен необыкновенною памятью, суждением верным, вкусом утонченным и превосходным"^*.

^* (Вяземский П. А. Полн. собр. соч. т. 7, с. 316.)

Московский въезд. Гравюра Гоберта по рисунку А. М. Горностаева. 1834 г.

Статья Мицкевича о Пушкине процитирована нами в переводе П. А. Вяземского, который исключительно точно заметил, что главная ее привлекательность заключается "в суждении великого поэта о великом поэте"^*. В известном смысле по той же причине мы предпочли современному перевод Вяземского, также несущий в себе печать суждения (пусть и опосредованно в данном случае выраженного) поэта о поэте, хорошо передающий колорит времени и стиля.

^* (Вяземский П. А. Полн. собр. соч. т. 7, с. 317.)

1828 год был годом не только самых тесных дружеских общений между Пушкиным и Мицкевичем, но и годом их общения литературного, когда оба они отдали, так сказать, чисто профессиональную дань уважения друг другу: Пушкин - переведя на русский язык начало поэмы Мицкевича "Конрад Валленрод" ("Сто лет минуло, как тевтон..."), Мицкевич - переведя на польский стихотворение Пушкина "Воспоминание". То самое "Воспоминание", на одном из черновиков которого мы обнаруживаем профиль Мицкевича.