Особняк на Дворцовой набережной

17 сентября 1829 года графиня Фикельмон записала в дневнике: "С 12 мы поселились в доме Салтыкова - он красив, обширен, приятен для житья. У меня прелестный малиновый кабинет (un cabinet amarante)¹, такой удобный, что из него не хотелось бы уходить. Мои комнаты выходят на юг, там цветы - наконец все, что я люблю. Я начала с того, что три дня проболела, но это все ничего, у меня хорошее предчувствие, и я думаю, что полюблю свое новое жилище.

¹ (В других записях графиня именует эту комнату "красной гостиной" (salon rouge). В переводе я всюду привожу это последнее название.)

Бывший особняк Салтыковых, в котором помещалось с 1829 года австрийское посольство. Снимок 1964 года

Ничего столь не забавно, как устроиться на широкую ногу и с блеском, когда знаешь, что состояния нет и, если судьба лишит вас места, то жить придется более чем скромно. Это совсем как в театре! На сцене вы в королевском одеянии - потушите кинкеты, уйдите за кулисы и вы, надев старый домашний халат, тихо поужинаете при cвете сальных свечей! Но от этого мне постоянно хочется смеяться, и ничто меня так не забавляет, как мысль о том, что я играю на сцене собственной жизни. Но, как я однажды сказала маме, - вот разница между мнимым и подлинным счастьем,- женщина, счастливая лишь положением, которое муж дает ей в свете, думала бы с содроганием о том, что подобная пьеса может кончиться. Для меня, счастливой Фикельмоном, а не всеми преимуществами, которые мне дает его положение в свете, - для меня это вполне безразлично, я над этим смеюсь и, если бы завтра весь блеск исчез, я не стала бы ни менее веселой, ни менее довольной. Только бы быть с ним и с Елизалекс , и я, уезжая, буду смеяться с тем же легким сердцем!".

Остальную часть 112-й страницы первого тома дневника, на которой заканчивается эта запись, графиня Долли оставила незаполненной. Должно быть, смотрела на нее, как на своего рода введение к предстоящему повествованию о своей жизни в особняке Салтыковых.

Этот дом, где Дарья Федоровна Фикельмон в течение девяти лет то весело, то грустно играла сложную пьесу своей жизни, где часто бывал Пушкин, куда он привел своего Германна, - этот дом существует и сейчас.

В рабочие дни подойти к дому № 4 по Дворцовой набережной со стороны Суворовской площади не так-то просто. Быстрой и почти непрерывной вереницей идут мимо его бокового фасада бесконечные машины, спешащие с Марсова поля на Кировский мост. По утрам, когда светофоры на время останавливают автомобильный поток, к бывшему особняку австрийского посольства устремляются торопливые стайки юношей и девушек. Они входят - о некоторых хочется сказать - влетают - в главный подъезд на набережной Невы. Со времен Пушкина здесь почти ничто не изменилось. По-прежнему на фронтоне лазурно-зеленого особняка виднеется белый герб Салтыковых, увенчанный княжеской короной. Под ним, на уровне третьего этажа, находится открытый балкон с гранитными балясинами и фигурной чугунной решеткой. Над самым входом смотрит на прохожих степенная львиная голова с кольцом в пасти.

Но архитектуру особняка рассматривают лишь немногие посторонние посетители. Торопящимся юношам и девушкам некогда, Они спешат в свои аудитории и кабинеты. С середины 1946 года все здание занимает Ленинградский государственный библиотечный институт имени Н. К. Крупской, который в настоящее время носит название Института культуры.

Сейчас в его основном, вечернем и заочном отделениях состоит около 6000 студентов.

Пожелаем им, будущим специалистам библиотечного дела и других отраслей культуры, успехов в учении и труде!

Займемся вкратце прошлым их "красивого, обширного, приятного для житья" здания, часть которого неразрывно связана с именем Пушкина¹.

¹ (Исторические сведения о доме Салтыковых заимствованы из работы С. А. Рейсера: Дворцовая набережная, 4. "Труды Ленинградского библиотечного института имени Н. К. Крупской", 1958, т. IV, стр. 33 - 47.)

На месте будущего дома Салтыковых Петр I 26 августа 1724 года по случаю Полтавской победы "изволил веселиться в галерее большой, что в еловой перспективе"¹. Во времена императрицы Анны Иоанновны будущее Марсово поле представляло собою болотистый остров, поросший кустарником. Императрица не раз там охотилась. Нева протекала тогда по той стороне домов нынешней улицы Халтурина (бывшей Миллионной), где Эрмитаж, и подступала к самому месту, где много лет спустя был построен особняк Салтыковых. Впоследствии "В результате сложных и долгих, по условиям техники того времени, усилий была создана свайная набережная - примерно от Фонтанки до нынешней Адмиралтейской набережной - вынесенная в русло многоводной реки; тем самым, береговая линия была искусственно отодвинута.

¹ ("Старые годы", 1915, № 10, стр. 58.)

Благоустройство этого района началось в конце первой половины XVIII века".¹ В 1764 - 1767 годах, уже при Екатерине II, "в гранит оделася Нева". Позже, в 1784 году, берег реки от Лебяжьего канала, прорытого еще при Петре I, до служебного корпуса Мраморного дворца² был разбит на три участка, предназначенных для застройки. Средний из них, где находится нынешний Институт культуры, приобрел в 1787 году санктпетербургский купец Ф. И. Гротен, построивший здесь обширный дом, проект которого создал знаменитый архитектор Джакомо Кваренги.

¹ (С. А. Рейсер, стр. 33.)

² (В настоящее время Северо-западный заочный политехнический институт.)

По каким-то причинам заказчик своим огромным особняком, законченным в 1790 году, не воспользовался. В том же году он продал его некоему гражданину Т. Т. Сиверсу. Последний три года спустя перепродал особняк княгине Екатерине Петровне Барятинской. Однако и на этот раз создание Кваренги недолго оставалось в руках нового владельца. В 1796 году в Санктпетербургских ведомостях появилось объявление о сдаче особняка в аренду, а через два дня его купила императрица.

Екатерина II подарила дом генерал-фельдмаршалу светлейшему князю Николаю Ивановичу Салтыкову. С тех пор и до Великой Октябрьской социалистической революции особняком на Дворцовой набережной владели его потомки. Владеть - владели, но предпочитали сдавать обширное здание иностранным посольствам. В 1829 году, как мы знаем, его хозяином стал граф Фикельмон. Резиденцией австрийского, потом австро-венгерского посольства дом Салтыковых оставался до 1855 года. Затем некоторое время часть дома занимал датский посланник (арендовать все здание маленькой Дании, видимо, было не по средствам), а после 1863 года особняк арендовало посольство Великобритании. 7 января 1918 года посол сэр Джордж Бьюкенен последний раз спустился по парадной лестнице и через Финляндию уехал в Соединенное Королевство.

Многих людей и много событий видел дом-дворец¹, построенный любимым зодчим Екатерины II...

¹ (Многих людей и много событий видел дом-дворец...- С разрешения С. А. Рейсера привожу сделанную им любопытную запись:

Во всяком случае искусствовед А. А. Войтов услышал в доме Салтыковых звуки "Слазься сим, Екатерина..." в тот год, когда в Петрограде уже пели Интернационал.)

В течение ряда лет, почти до конца XIX столетия, здание подвергалось внутри многочисленным переделкам. Постепенно изменялся и его внешний вид: "...к настоящему времени фасады со стороны Суворовской площади и Марсова поля очень существенно изменились, неизменным остался только фасад со стороны Невы. В остальном Кваренги не узнал бы своего творения".¹

¹ (С. А. Рейсер, стр. 37.)

Для нас существенно, по возможности, выяснить, какой же вид имел особняк в те годы, когда там бывал Пушкин (1829 - 1837).

Как и сейчас, здание представляло собою замкнутый вытянутый прямоугольник¹. По набережной и наполовину по Суворовской площади оно имело четыре этажа, все крыло, параллельное соседнему дворцу Ольденбургских, было двухэтажным. Со стороны Марсова поля во времена Пушкина особняк имел не четыре, как сейчас, а три этажа. Тесный в настоящее время двор был гораздо просторнее, так как пересекающей его сейчас галереи с проездом посередине не существовало.

¹ (Первоначально особняк, построенный Кваренги, имел лишь три фасада, между которыми находился обширный "почетный двор" (cour d'honneur). С четвертой стороны его ограничивала глухая стена соседнего роскошного дома Бецкого (впоследствии дворца Ольденбургских).)

В дни праздников кареты въезжали в ворота и, обогнув двор, останавливались у подъезда. Стояли они, как предполагает С. А. Рейсер, на Марсовом поле, так как на относительно узкой набережной места было недостаточно. К входу со стороны Невы, можно думать, в торжественных случаях подъезжали лишь наиболее важные гости, в том числе, конечно, особы императорской фамилии. В "почетном дворе" их каретам пришлось бы ждать очереди. В обычные приемные дни все посетители, Пушкин в том числе, вероятно, пользовались главным входом с набережной или же поднимались в квартиру посла по лестнице с Марсова поля.

Длинный фасад со стороны Суворовской площади первоначально был почти глухой стеной; окна соответствующих комнат выходили во двор. Уже при Фикельмонах, в 1832 году, был пробит ряд окон на площадь. В то время на нее выходило три двери. Средняя из них, обслуживавшая и внутренние части здания, сохранилась до наших дней, и ею пользовались во время Великой Отечественной войны. Сейчас эта дверь, находящаяся на линии четырнадцатого окна, как раз напротив памятника Суворову, закрыта. Когда-то она служила выходом в сад, существовавший на месте нынешней Суворовской площади. При Пушкине площадь уже имела современный вид. Сад уничтожили в 1818 году, и памятник Суворову, находившийся в глубине Марсова поля, был перенесен на то место, где он стоит и в настоящее время.

Наконец в 1825 году снесли ограду, тянувшуюся от угла особняка Салтыковых до служебного корпуса Мраморного дворца. Таким образом открылся проезд через площадь.

Просим читателя не забывать о существовании во времена Пушкина в боковом фасаде особняка Салтыковых, на линии современного четырнадцатого окна, двери, выходящей на Суворовскую площадь. К этой двери нам придется еще вернуться.

Мне давно - с тех пор, как я впервые познакомился с записью беседы П. И. Бартенева с П. В. Нащокиным, состоявшейся 10 октября 1851 года, - хотелось побывать в особняке на Дворцовой набережной.

Мое желание впервые осуществилось в 1965 году. Из далекой Алма-Аты я прилетел в Ленинград. 15 июля, перечитав еще раз "Пиковую даму", по улице Халтурина дошел до Института культуры имени Н. К. Крупской. Отворив тяжелую дверь, вошел в нарядный вестибюль с дорическими колоннами. Осматривать его не стал. Хотелось поскорее проделать путь Германна.

Близился вечер и, благодаря каникулярному времени, людей в здании было очень немного. Мыслям о прошлом старинного дома не мешала обычная дневная суматоха учебного заведения.

Я стал подниматься по парадной лестнице особняка. Вы помните - Германн взбежал по ней... Я не попытался подражать молодому инженеру. На Тяньшаньские перевалы, собирая высокогорные растения, я понемногу взбираюсь, но бегать по лестницам возраст уже не позволяет. Шел медленно. Хотелось к тому же полюбоваться необыкновенно красивой лестницей. Она совсем не грандиозна; широк только нижний марш, который начинается из вестибюля. Затем, начиная с площадки перед зеркалом, лестница раздваивается. Боковые изогнутые марши ведут на третий этаж.

Перед началом первой мировой войны орган великосветских эстетов "Столица и Усадьба", именовавшийся в подзаголовке "Журналом красивой жизни", опубликовал несколько снимков интерьеров английского посольства¹. Фотографию лестницы мне показали в альбоме одной ныне умершей русской пражанки².

¹ ("Столица и Усадьба", 1914, № 2, стр. 20.)

² (Впоследствии я получил эту фотографию в свое распоряжение.)

Парадная лестница бывшего особняка Салтыковых, ныне Института культуры им. Н. К. Крупской

Теперь я вижу творение Кваренги воочию. Все по-прежнему, только нет в нише копии античной статуи. На уровне двух с половиной этажей старинное зеркало в широкой белой раме, в котором отражались входившие гости.

И сразу приходит мысль о том, что когда-то зеркало отразило и фигуру взбегавшего по главному маршу Германца. Он спешил в спальню старой графини, надеясь выведать тайну трех карт. Но по этим же маршам с фигурными перилами из кованого железа, вдоль ныне светло-зеленых стен с белыми коринфскими полуколоннами много раз поднимался в покои австрийского посольства и сам поэт. Может быть, иногда и взбегал, подобно своему незадачливому герою. Но перед зеркалом на площадке, особенно в дни балов и парадных приемов, Пушкин, наверное, останавливался. Поправлял волосы, смотрел, не сбился ли на сторону бант шейного платка. А с тех пор как женился, он чинно шел в таких случаях под руку с Натальей Николаевной. Зеркало отражало невысокую фигуру поэта и его жену, которая многим, в том числе и многоопытной хозяйке дома казалась поэтичнее, чем была на самом деле.

Оба марша выводят в обширный передний зал, кажется, не перестроенный. Теперь его бы называли холлом. Передо мной ряд запертых дверей. Куда же идти дальше?.. Мысленно опять возвращаюсь к Германну. Путь его в "Пиковой даме", как известно, Пушкин описал подробно. Портфель мне пришлось сдать в швейцарской, но изящно переплетенный коричневый с черным том я не забыл из него вынуть. На нужном месте закладка. Еще раз просматриваю третью главу.

Лизавета Ивановна, назначая Германну свидание в доме графини, писала: "Из передней ступайте налево, идите все прямо до графининой спальни. В спальне за ширмами увидите две маленькие двери: справа в кабинет, куда графиня никогда не входит; слева в коридор, и тут же узенькая витая лестница: она ведет в мою комнату (...)".

"Германн взбежал по лестнице, отворил двери в переднюю и увидел слугу, спящего под лампою, в старинных, запачканных креслах. Легким и твердым шагом Германн прошел мимо его. Зала и гостиная были темны. Лампа слабо освещала их из передней. Германн вошел в спальню".

"Германн пошел за ширмы. За ними стояла маленькая железная кровать; справа находилась дверь, ведущая в кабинет; слева, другая - в коридор. Германн ее отворил, увидел узкую витую лестницу, которая вела в комнату бедной воспитанницы... Но он воротился и вошел в темный кабинет".

В нем он и ожидал приезда графини, "прислонясь к холодной печке".

Итак, нужно идти налево. Прохожу мимо ряда сейчас закрытых высоких дверей. Над ними современные номера помещений¹ - иначе не разобраться в огромном здании. В прошлом здесь, видимо, были парадные комнаты Фикельмонов. О том, что их квартира находилась на третьем этаже особняка мне еще в вестибюле сказал кто-то из сотрудников Института. Речь, правда, шла об аппартаментах Быокенена, но, вероятно, англичане держались установившейся посольской традиции.

¹ (Аудитории и кабинеты Института культуры имеют трехзначные номера, причем первая цифра обозначает этаж. Всего в особняке около ста помещений очень различной величины.)

Из передней большой залы снова сворачиваю налево в узкий, очень узкий коридор. Иду, как Германн, - все прямо. Здесь двери низкие, должно быть, и комнаты небольшие. Где-то тут была и спальня графини Долли, но как ее найти?.. Коридор пуст. Двое молодых людей, вероятно, студентов, которые попались мне навстречу, знают, в какие аудитории и кабинеты ведут некоторые из нумерованных дверей, но спрашивать их о том, что там было во времена Пушкина, я не пытаюсь. Приходится повернуть обратно. Надо будет поискать другие пути...

Я ничего по-настоящему не видел, но все же кое-какое представление об особняке Салтыковых создалось сразу. Здание огромное, но холодного дворцового великолепия в нем нет и следа. Очень уютное строение и, вероятно, права графиня Долли - жить в нем было приятно.

На следующее утро я беру с собой паспорт и несколько экземпляров книжки "Если заговорят портреты". Прошу доложить о себе ректору Института. Предъявив документ, рассказываю о цели посещения. Прием любезный и, что важнее, внимательный. Ректор дал мне для ознакомления экземпляр четвертого тома "Трудов Ленинградского библиотечного института имени Н. К. Крупской" за 1958 год со статьей профессора Соломона Абрамовича Рейсера, которую я уже не раз цитировал. Издание это малотиражное (1000 экз.) и вне Ленинграда и Москвы его мало где можно найти.

Начинаем с парадных комнат, выходящих в переднюю залу - холл. Вхожу в помещение № 303 - великолепный белый зал с замысловатыми лепными украшениями на стенах и прекрасными хрустальными люстрами, изготовленными в советское время по типу старинных. Он сохранился в том же виде, как был в английском посольстве,- Джорж Бьюкенен в свое время, очевидно, разрешил его сфотографировать, и снимок помещен в номере "Столицы и Усадьбы", о котором я уже упоминал. Однако Пушкин видел "Танцевальное зало" особняка не таким. Оно было, к сожалению, перестроено архитектором Г. И. Боссе, вероятно, в 1844 году. В разное время были перестроены и многие другие помещения особняка.

Вспомнив замок Бродяны, в котором, как и во всей одноименной деревне, и в 1938 году все еще не было электричества, я старался представить себе, как выглядел зал № 303 во время вечерних приемов при Пушкине. Не очень яркие, но живые огоньки сотен восковых свечей, наверное, создавали тогда - как и стеариновые свечи в скромном замке Александры Николаевны сто лет спустя - тот веселый уют, который исчез при неподвижном электрическом свете.

Хотя и перестроенное, но все же то самое "танцевальное зало", в котором много раз бывал Пушкин... Вряд ли он участвовал в танцах - считал себя слишком немолодым. Стоял в стороне, чтобы на него поменьше обращали внимания многочисленные гости посла. Наблюдал.

Царь и приятельница графини Долли, молодая еще царица Александра Федоровна, танцевали в австрийском посольском особняке не часто, но охотно. Супруги Фикельмон умели и на официальных приемах создавать атмосферу изящной непринужденности.

Однако появление на балу в иностранном посольстве императора всероссийского и его супруги все же сопровождалось, можно думать, принятым в Петербурге церемониалом. Хозяин и хозяйка, вероятно, встречали царскую чету на средней площадке лестницы. При входе монарха в зал дамы и барышни делали глубокий реверанс. Мужчины низко кланялись. И, быть может, именно здесь Пушкин, еще не бывший тогда камер-юнкером, наблюдал сцену, описанную им в одной из опущенных строф восьмой главы "Евгения Онегина".

 И в зале яркой и богатой,
 Когда в умолкший, тесный круг,
 Подобна лилии крылатой, Колеблясь,
 входит Лалла-Рук,
 И над поникшею толпою
 Сияет царственной главою,
 И тихо вьется и скользит
 Зdезда - харита меж харит,
 И взор смешенных поколений
 Стремится, ревностью горя,
 То на нее то на царя...1 

¹ (То на нее, то на царя... - Пушкин, несомненно, не любивший Николая I, относился с симпатией к императрице. В своем дневнике за 1834 год он записывает по случаю официального представления Александре Федоровне 8 апреля: "Я ужасно люблю царицу, несмотря на то, что ей уже 35 лет и даже 36".

В свою очередь императрица, если верить запискам ее дочери Ольги Николаевны, заплакала, узнав о смерти поэта.²)

² (Сон юности. Записки дочери императора Николая I великой княжны Ольги Николаевны, королевы Вюртембергской. Париж, 1963, стр. 65.)

В библиотеке Пушкинского Дома я прочел в письме фрейлины графини Анны Сергеевны Шереметевой упоминание о бале у Фикельмонов 28 февраля 1834 года, на котором на этот раз Пушкин, по-видимому, не присутствовал:¹ "После обеда мне пришлось сойти к императрице, чтобы пойти с ней к графине, у которой она переодевалась (...). Бал был блестящий и оживленный, танцевали в двух комнатах, а после ужина танцевали попурри и галоп почти до пяти часов утра"².

¹ (...на котором на этот раз Пушкин, по-видимому, не присутствовал.- В некоторых работах упоминается о том, что поэт был на этом балу. Авторы, по-видимому, основываются на записи Пушкина в дневнике под 28 февраля 1834 года: "Сегодня бал у австрийского посланника". Однако несколько дней спустя (8 марта) он отмечает: "Жуковский поймал недавно на бале у Фикельмон (куда я не явился, потому что все были в мундирах) цареубийцу Скарятина (...)". Речь здесь идет, по всей видимости, именно об официальном посольском бале 28 февраля.)

² (Архив села Михайловского, т. II, вып. I, СПб., 1902 стр. 33 - 34.)

По-видимому, Александра Федоровна, пользуясь темнотой, снова огорчила начальника полиции. Вдвоем с дежурной фрейлиной, не проехала, а прошла - надо думать incognito - по Миллионной до особняка посольства. Вошла в него, конечно, не с набережной, и не из парадного двора, где ее, несомненно, бы узнали, и затем, переодевшись у графини Долли в бальное платье, появилась в белом зале уже в качестве царицы. Николай 1 на бал явился один с графом Бенкендорфом.

Как мы увидим, планировка покоев австрийского посольства и личной квартиры посла была гакова, что при случае, туда мог незаметно проникнуть не только Германн, но и императрица всероссийская...

Побывав в белом зале Института культуры, я заодно с письмом фрейлины Шереметевой перечитал то место, воспоминаний графа Соллогуба, где он рассказывает об объяснении Пушкина с Дантесом на приеме у Фикельмонов 18 ноября 1836 года уже после получения поэтом анонимного пасквиля и вызова им барона Жоржа на поединок: "Вечером я поехал на большой раут к австрийскому посланнику графу Фикельмону. На рауте все дамы были в трауре по случаю смерти Карла X. Одна Катерина Николаевна Гончарова, сестра Натальи Николаевны Пушкиной (которой на рауте не было), отличалась от прочих белым платьем. С нею любезничал Дантес-Геккерен. Пушкин приехал поздно, казался очень встревоженным, запретил Катерине Николаевне говорить с Дантесом и, как узнал я потом, самому Дантесу сказал несколько более чем грубых слов"¹.

¹ (Граф В. А. Соллогуб. Воспоминания. М.-Л., 1931, стр. 363.)

В особняке Института культуры бытует представление о том, что этот разговор произошел именно в белом зале. Мне кажется, однако, маловероятным, чтобы Пушкин выбрал для объяснения с Дантесом такое неподходящее место, как "танцевальное зало".¹ Вероятно, разговор, если он действительно и произошел (мы знаем о нем только со слов Соллогуба), то, во всяком случае, в каком-либо другом, менее людном помещении посольства.

¹ (Тем не менее описание столкновения в воспоминаниях Соллогуба изложено так, что возможность разговора "на публике" нельзя считать исключенным.)

Танцевальный зал особняка Салтыковых. Снимок 1914 года. ('Столица и усадьба', 1914, № 2, стр. 20)

Возвращаюсь к дню 16 июля 1965 года, когда я впервые подробно осматривал особняк Салтыковых.

Мне показывали одно за другим помещения, которые когда-то были парадными комнатами австрийского, а позднее английского посольства.

Как полагает С. А. Рейсер на основании одного старинного документа, их можно довольно уверенно идентифицировать с некоторыми современными аудиториями и кабинетами. Непосредственно к белому залу примыкала большая столовая (302) и "вечернее зало" (301). С другой стороны расположена большая гостиная (304), малая и угловая гостиные (305 и 306). Помещения 301 - 305 выходят окнами на север. Одна сторона угловой гостиной также обращена на север, другая и остальные комнаты (307 - 310), вплоть до внутренней лестницы, ведущей в нижние этажи, имеют окна на Неву. Помещения, по-видимому, сохранили рвои размеры, но аудитории, естественно, отделены друг от друга.

Путями сообщения во всем здании служат сейчас преимущественно очень узкие коридоры. В старое время было иначе. По коридорам ходили главным образом слуги. Хозяева и гости, по крайней мере в парадных покоях, пользовались дверьми, расположенными строго по одной линии к соединявшими комнаты в анфиладные ряды. Одна из таких линий шла от белого зала до угловой гостиной и затем, повернув под прямым углом, продолжалась до спальни графини (308).

Теперь здесь помещается кабинет литературы. Входят в него из коридора через очень низкую дверь. Осматриваю это помещение с особым интересом. Довольно большая, красивая и светлая комната с двумя колоннами, по всему судя, не была перестроена с основания особняка. Такой видел ее и Пушкин. Потолок с нарядной отделкой по карнизу, как мне сказали, вполне в духе построек Кваренги. Два окна выходят на Суворовскую площадь. В левое виден только служебный корпус Мраморного дворца, в правое - то же здание, но справа от него - Нева и часть Петропавловской крепости. Между окнами - большое зеркало в старинной широкой раме. Под ним находился мраморный камин, который перенесен в музей - последнюю квартиру А. С. Пушкина (Набережная Мойки, 12).

Этот кабинет литературы, конечно, совсем не похож на спальню старой графини в том виде, как ее изображают в опере, - огромное помещение, в котором хватает места для целого хора прислужниц, поющих "Благодетельница наша...". Однако в "Пиковой даме" описана обычная спальня старой барыни, а вовсе не зал, вроде опочивальни Людовика XIV в Версальском дворце.

Рядом с теперешним кабинетом литературы находится аудитория № 307, которую С А. Рейсер считает большим посольским кабинетом. Здесь, или в одной из соседних гостиных (305 и 306), Германн и мог ожидать возвращения старой графини с бала. Вероятнее, однако, что он стоял именно в помещении № 307, так как отсюда, чуть приотворив дверь, он мог видеть то, что происходило в спальне. С другой стороны, дверь из нее ведет в маленькую соседнюю комнату, где в наши дни помещается секретарь декана библиотечного факультета. В день моего посещения она была заперта, так же как и следующая комната № 310. Из той и из другой низкие двери выходят в коридор. Пройдя по нему всего 6 - 7 шагов, Германн попал бы на внутреннюю довольно широкую лестницу и по ней мог выйти на площадь. Однако в повести его путь описан иначе: после смерти графини он, повидавшись с Лизой, спустился затем по винтовой лестнице, размышляя о тех, которые, быть может, поднимались по ней в спальню графини много, много лет назад.

Фактическая топография этой части бывшей квартиры Фикельмонов,¹ в общем, очень напоминала соответствующие строки "Пиковой дамы" и переданный Бартеневым рассказ Нащокина (надо заметить, что ни тот ни другой в доме Салтыковых, несомненно, не бывали). Не хватало, однако, одной существенной подробности. Я тщетно спрашивал сотрудников института, нет ли где-нибудь поблизости от кабинета литературы винтовой лестницы. Ответ получал один и тот же: нигде нет.

¹ (Фактическая топография этой части бывшей квартиры Фикельмонов...- Недавно внимание читателей привлекла небольшая статья Юрия Ракова "Дом Пиковой Дамы" ("Юность", 1969, № 2, стр. 92), в которой автор подробно описывает сохранившуюся до наших дней опочивальню княгини Натальи Петровны Голициной в некогда принадлежавшем ей доме-дворце (Ленинград, угол Дзержинского, б. Малой Морской и Гоголя, б. Гороховой, № 10). Пушкин был знаком с этой престарелой статс-дамой (1741 - 1837) и, как известно, она послужила ему прототипом графини в "Пиковой Даме". Ю. Раков считает, что именно ее спальня описана в знаменитой повести. Именно в нее проникает Германн с намерением выведать тайну трех карт.

Для читателей "Пиковой Дамы", кроме немногих близких друзей поэта и Д. Ф. Фикельмон, связь между некоторыми страницами повести и личной жизнью автора, несомненно, осталась тайной.)

В следующий мой приезд в Ленинград нашлось, однако, и это недостающее звено. Я познакомился с профессором С. А. Рейсером, подробно изучившим историю особняка, и он сказал мне, что еще сравнительно недавно лестница существовала. Когда Соломон Абрамович в 1944 году начал работать в институте, старые служащие говорили ему, что винтовую лестницу вниз убрали на их памяти. Профессор провел меня в небольшую комнату № 309, рядом со спальней. Здесь, вероятно, была туалетная или находилась горничная графини. Из этого помещения дверь ведет в кабинет декана - совсем маленькую комнатку № 310, назначение которой в прошлом остается неизвестным. На месте письменного стола ясно видно заделанное отверстие в полу. Подобный же симметричный след снятой лестницы имеется во втором этаже (комната № 219) и в первом. Незначительные размеры заделанных отверстий говорят за то, что лестница, несомненно, была винтовой.

Итак, загадочная лестница существовала. Путь Германна из спальни старой графини, не пожелавшей открыть ему тайны трех карт, выяснен. Становится теперь ясным и очень туманное место рассказа Нащокина, запамятовавшего, как Пушкин поутру вышел из особняка Фикельмоноз. Поэт мог, в сопровождении графини Долли, из помещения № 308 пройти в 309, дальше в 310, а оттуда по винтовой лестнице сойти вниз. Мог также выйти из № 310, сделать несколько шагов по коридору и по внутренней лестнице опять-таки пройти к выходу на площадь через дверь против памятника Суворову,

Путь этот, по существу, прост, но провожатый необходим, так как без него легко по коридорам попасть не туда, куда нужно.

Так а случилось со мной, когда в 1965 году я попытался без посторонней помощи разыскать закрытую теперь дверь на площадь, которой сотрудники института пользовались во время Великой Отечественной войны.

В нижнем этаже находились при Пушкине комнаты прислуги и, видимо, здесь, близ самого выхода, и произошла встреча графини Фикельмон с дворецким, которая едва не вызвала ее обморока.

Для меня, однако, по-прежнему оставалось неясным, где же находились личные комнаты посольши - ее любимая красная гостиная, зеленая гостиная и другие апартаменты, в которых она принимала своих друзей, в том числе и Пушкина. Парадные покои посольства для этих дружеских встреч в узком кругу явно не подходили.

Никаких данных на этот счет известно не было, но в цитированной уже записи Дарьи Федоровны от 14 сентября 1829 года имелось вполне определенное указание: "...мои комнаты выходят на юг".

Южный фасад дома Салтыковых обращен на Марсово поле. До революции теперешний подрастающий парк был огромной площадью, где проходили парады войск Гвардейского корпуса. За ней виднелся мрачный Инженерный замок со своим золоченым шпилем. Сейчас здание полузакрыто старыми деревьями. В пушкинские времена им было всего десятка три лет.

Фасад посольского особняка еще не был испорчен позднейшей надстройкой четвертого этажа.

На Марсово поле выходят восемь окон бывшей квартиры посла, одно из которых заложено; крайние окна справа и слева тройные. Посередине этажа стеклянная дверь ведет на балкон "выдержанный в строгих пропорциях александровского ампира"¹.

¹ (С. А. Рейсер, стр. 38.)

Очень красива его массивная чугунная решетка. Балкон был поставлен, вероятно, в 1819 году, одновременно со всем третьим этажом со стороны Марсова поля.

Получив в 1967 году от пражского Управления архивов микрофильм с небольшой частью дневника Д. Ф. Фикельмон и прочтя страницу, с которой начинается настоящий очерк, я, в июне следующего года прилетев в Ленинград, попросил разрешения осмотреть южную часть третьего этажа Института культуры.

Теперь здесь, в основном, помещается его библиотека. Книжным богатствам (в настоящее время более трехсот тысяч томов) уже тесно в анфиладе бывших комнат графини Долли. Они носят сейчас номера от 318 до 322.

Помещения, видимо, не перестроены. Хорошо сохранилась нарядная отделка стен и потолков в виде золоченых узоров того же типа, что в некоторых залах Зимнего Дворца. Трудно, однако, сказать, такой ли вид имели эти салоны при Пушкине. Большое угловое помещение № 318 занято одной аудиторией. Что там было в прошлом - неизвестно. Зато абонемент библиотеки (№ 319) - это бывший "salon rouge" графини, который она так любила. Такая же гостиная была здесь у леди Бьюкенен. Вероятно, к тому времени относится старинное большое зеркало, которое только недавно отсюда убрали. Фотография красной гостиной английского посольства имеется в "Столице и Усадьбе". Мы ее не воспроизводим, так как убранство "salon rouge" Д. Ф. Фикельмон было, конечно, совершенно иным. Из большой центральной комнаты № 320, заставленной теперь, как и другие, книжными стеллажами, можно было выходить на балкон. Через небольшое библиотечное помещение 321 мы попадаем в обширный апартамент 322, оттуда ход идет на лестницу, выходившую на Марсово поле рядом с въездом в парадный двор.

Читальный зал библиотеки помещается в громадной бывшей столовой великобританского посольства (№ 323). Для отдела каталогизации использована примыкающая к ней буфетная. Можно, как мне кажется, предположить, что при англичанах в этой части посольской квартиры была произведена перестройка. Нарядная столовая выдержана совсем в ином стиле, чем бывшие комнаты графини. К тому же большая столовая австрийского посольства помешалась, как мы знаем, в другой части здания, а для семейных приемов этот зал чересчур велик.

Пять апартаментов, выходящих на Марсово поле,- светлые и неизменно теплые помещения. И в самые сильные морозы здесь никогда не бывает свежо.

Любимые камелии графини и другие ее цветы, вероятно, чувствовали себя неплохо в этих комнатах даже в пасмурные петербургские зимы. Было там уютно и Дарье Федоровне, которая, как мы знаем, в некоторых отношениях сама походила на оранжерейный цветок.

В плане реальном, графиня, прожив много лет в Италии, по крайней мере в первые годы после приезда в Петербург, с трудом переносила отечественные морозы. Угнегал ее и самый приход северной зимы.

Поселившись в доме Салтыковых, она записывает 1 октября того же 1829 года: "Сегодня выпал первый снег - зима, которая будет продолжаться у нас семь месяцев, заставила слегка сжаться мое сердце: очень сильно должно быть влияние севера на настроение человека, потому что среди такого счастливого существования, как мое, мне все время приходится бороться со своей грустью и меланхолией. Я себя за это упрекаю, но ничего не могу тут поделать - виновата в этом прекрасная Италия, радостная, сверкающая, теплая, превратившая мою первую молодость в картину, полную цветов, уюта и гармонии. Она набросила как бы покрывало на всю мою остальную жизнь, которая пройдет вне ее! Немногие люди поняли бы меня в этом отношении,- но только человек, воспитанный и развившийся на юге, по-настоящему чувствует, что такое жизнь и знает всю ее прелесть".

Слов нет, молодая посольша, как немногие, умела чувствовать и любить жизнь. Только чувствовала ее - повторим еще раз - односторонне. Так было и раньше, в Италии, и в красной гостиной Салтыковского дома, где, вероятно, она и заполняла страницы своего дневника. Из ее окон графиня видела лишь Марсово поле и замок, в котором не так давно задушили Павла I, но из правого окна ее уютной спальни хорошо была видна часть Петропавловской крепости.

Вряд ли Дарья Федоровна когда-нибудь всерьез о ней думала. Она обладала своеобразной способностью почти не замечать мрачных сторон жизни...

Но по бывшим ее личным комнатам трудно ходить без волнения. Вероятно, они не меньше, чем парадные апартаменты посольства, являлись тем, что издавна уже принято называть "салоном графини Фикельмон", где, по словам П. А. Вяземского, "...и дипломаты и Пушкин были дома".

Вот здесь, в бывшей красной гостиной, где сейчас стоят в очереди за книгами студенты и студентки Института культуры, несомненно, много раз сиживал поэт. Здесь беседовали с хозяйкой ее близкие друзья - князь Вяземский, Александр Иванович Тургенев, Жуковский, возможно, и слепец поэт Иван Иванович Козлов. И, может быть, именно дверь этой комнаты имеет в виду графиня Долли в записке, посланной Вяземскому во время великопостного гонения 1832 года: "Но, в качестве доброго соседа, вы всегда можете попробовать постучать в мою дверь,- быть может, она для вас и откроется".

Я имел до сих пор в виду те комнаты, в которых принимала своих друзей и знакомых графиня Фикельмон. Нельзя, Однако, забывать, что в особняке австрийского посольства жила и ее мать Елизавета Михайловна Хитрово, переселившаяся туда из дома Межуевой на Моховой улице, по-видимому, весной 1831 года.¹ Вместе с ней жила и старшая дочь, графиня Екатерина, но в мае 1833 года фрейлина Тизенгаузен переселилась в Зимний Дворец. Елизавета Михайловна оставалась в доме Салтыковых до самой смерти (3 мая 1839 года).

¹ (Письмо Пушкина к Хитрово от 8 или 9 февраля 1831 года адресовано "В С-Петербург в доме Австрийского посланника", по 26 марта того же года поэт пишет ей снова в дом Межуевой, а 19 или 20 июня 1831 года опять адресует письмо в австрийское посольство.)

Со слов П. А. Вяземского, мы знаем, что приемы Е. М. Хитрово именовались "утрами", хотя продолжались от часу до четырех полудни.¹

¹("Русский архив", 1877, кн. I, стр. 513.)

Д. Ф. Фикельмон в письмах к Вяземскому неизменно упоминает о своих вечерних приемах. Сам П. А. Вяземский и другие мемуаристы также говорят о вечерах у графини. Таким образом, собрания у матери и дочери происходили в разные часы.

Однако Елизавета Михайловна, несомненно, принимала своих гостей не в апартаментах Фикельмона. Тот же Вяземский упоминает о "двух родственных салонах". Пространственно они были разделены, хотя и находились в одном и том же особняке на Дворцовой набережной.

Вид особняка Салтыковых со стороны Марсова поля в 1804 году. Раскрашенная гравюра Лори. Институт русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.

Пока, к сожалению, нельзя установить местонахождение комнат Елизаветы Михайловны. Они, несомненно, составляли более или менее изолированный комплекс. В недатированных записках графини Долли к Вяземскому много раз повторяется приглашение побывать "у мамы". "Приходите сегодня вечером дать ваш ответ к маме, где я буду в 10 часов". "Пока приходите сегодня вечером к маме - я так люблю слушать, как вы говорите" и т. д.¹

¹ (Все эти записи на французском языке хранятся в ЦГАЛИ, ф. 195, ©п. I, № 2939.)

Квартира Е. М. Хитрово и ее старшей дочери, по-видимому, находилась не в непосредственной близости с апартаментами младшей.

В одной из записок Дарья Федоровна сообщает Вяземскому: "Так как Елизалекс больна гриппом, я не выхожу из дому и покидаю мою девочку только для того, чтобы пойти к маме, которая не хочет больше лежать в постели, Хотя еще очень больна".¹

¹ (Судя но упоминанию в данной записке журнала "Le Monde", выходившего в 1835 - 1837 гг., она относится к этому времени.)

Все эти упоминания не могут, как я думаю, относиться к современным помещениям №№ 311 - 317, прошлое назначение которых не установлено. Комнаты, о которых идет речь, находятся между большой спальней графини и анфиладой ее гостиных. Они расположены вдоль длинного коридора и составляют одно целое с квартирой посла. Вероятно, здесь помещалась дочь Фикельмонов, ее няня, а позднее гувернантка, часть женской прислуги, которую было бы невозможно вызывать с нижнего этажа. Для Елизаветы Михайловны, ее старшей дочери и их штата в этом коридоре прежде всего не было места. o

"У мамы" значило - в ее квартире, где Елизавета Михайловна, кстати сказать, любившая поздно вставать, могла распределять день по своему желанию.

По всей вероятности, квартира Е. М. Хитрово находилась во втором этаже особняка, и гости входили в нее с той же лестницы, которая с Марсова поля вела в квартиру Фикельмонов. Чтобы попасть к матери и сестре, Дарье Федоровне достаточно было из своих гостиных спуститься этажом ниже.

Мы не знаем пока, где была расположена спальня графа Шарля-Луи. Через несколько лет после отъезда из Петербурга в Вене его личные покои - служебный и рабочий кабинеты, спальня и комната камердинера помещались в стороне от комнат графини.¹ Возможно, что так было и в Петербурге. Впоследствии спальня великобританского посла находилась во втором этаже. Быть может, снова приходится повторить, в размещении комнат семья Бьюкенен следовала старинной традиции посольского дома.

¹ (Подробное описание венской квартиры Фикельмонов, более скромной, но весьма обширной (12 комнат), имеется в письме графини к сестре от 22 октября 1844 года (Сони, стр, 78).)

Начиная с 1965 года, я побывал в бывшем доме Салтыковых много раз и почти каждый год - в период экзаменов института культуры. В вестибюле с дорическими колоннами, на лестнице Германна-Пушкина, в узких коридорах, перед дверью кабинета литературы, в великолепном белом зале, в бывшей красной гостиной графини Фикельмон - всюду шли, стояли, сидели, толпились юноши и девушки - одни с тревожными, ждущими лицами, другие с радостно-взволнованными. Грустных я видел мало..,

И каждый раз, когда я, зачастую среди молодого потока, входил в подъезд со степенной львиной головой над дверью, я думал одно и то же: как хорошо, что именно этим юношам и девушкам отведено здание, так прочно связанное с памятью о Пушкине.

"Племя младое, незнакомое", как и их старшие собратья, хочется думать, сумеет быть достойным этой памяти...