1814

  К другу стихотворцу 

   Арист! и ты в толпе служителей Парнаса! 
 Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса; 
 За лаврами спешишь опасною стезей 
 И с строгой критикой вступаешь смело в бой! 

   Арист, поверь ты мне, оставь перо, чернилы, 
 Забудь ручьи, леса, унылые могилы, 
 В холодных песенках любовью не пылай; 
 Чтоб не слететь с горы, скорее вниз ступай! 
 Довольно без тебя поэтов есть и будет; 
 Их напечатают - и целый свет забудет. 
 Быть может, и теперь, от шума удаляясь 
 И с глупой музою навек соединяясь, 
 Под сенью мирною Минервиной эгиды* 
 Сокрыт другой отец второй "Телемахиды", 
 Страшися участи бессмысленных певцов, 
 Нас убивающих громадою стихов! 
 Потомков поздных дань поэтам справедлива; 
 На Пинде лавры есть, но есть там и крапива. 
 Страшись бесславия! - Что, если Аполлон, 
 Услышав, что и ты полез на Геликон, 
 С презреньем покачав кудрявой головою, 
 Твой гений наградит - спасительной лозою? 
 Но что? ты хмуришься и отвечать готов; 
 "Пожалуй, - скажешь мне, - не трать излишних слов; 
 Когда на что решусь, уж я не отступаю, 
 И знай, мой жребий пал, я лиру избираю. 
 Пусть судит обо мне как хочет целый свет, 
 Сердись, кричи, бранись, - а я таки поэт".

^* (То есть в школе. (Прим. А. С. Пушкина))

   Арист, не тот поэт, кто рифмы плесть умеет 
 И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет. 
 Хорошие стихи не так легко писать, 
 Как Витгенштеину французов побеждать. 
 Меж тем как Дмитриев, Державин, Ломоносов, 
 Певцы бессмертные, и честь и слава россов, 
 Питают здравый ум и вместе учат нас, 
 Сколь много гибнет книг, на свет едва родясь! 
 Творенья громкие Рифматова, Графова 
 С тяжелым Бибрусом гниют у Глазунова; 
 Никто не вспомнит их, не станет вздор читать, 
 И Фебова на них проклятия печать. 

   Положим, что, на Пинд взобравшися счастливо, 
 Поэтом можешь ты назваться справедливо: 
 Все с удовольствием тогда тебя прочтут. 
 Но мнишь ли, что к тебе рекой уже текут 
 За то, что ты поэт, несметные богатства, 
 Что ты уже берешь на откуп государства, 
 В железных сундуках червонцы хоронишь 
 И, лежа на боку, покойно ешь и спишь? 
 Не так, любезный друг, писатели богаты; 
 Судьбой им не даны ни мраморны палаты, 
 Ни чистым золотом набиты сундуки: 
 Лачужка под землей, высоки чердаки - 
 Вот пышны их дворцы, великолепны залы. 
 Поэтов - хвалят все, питают - лишь журналы; 
 Катится мимо их Фортуны колесо; 
 Родился наг и наг ступает в гроб Руссо; 
 Камоэнс с нищими постелю разделяет; 
 Костров на чердаке безвестно умирает, 
 Руками чуждыми могиле предан он: 
 Их жизнь - ряд горестей, гремяща слава - сон. 

   Ты, кажется, теперь задумался немного. 
 "Да что же, - говоришь, - судя о всех так строго, 
 Перебирая все, как новый Ювенал, 
 Ты о поэзии со мною толковал; 
 А сам, поссорившись с парнасскими сестрами, 
 Мне проповедовать пришел сюда стихами? 
 Что сделалось с тобой? В уме ли ты, иль нет?" 
 Арист, без дальных слов, вот мой тебе ответ: 

   В деревне, помнится, с мирянами простыми, 
 Священник пожилой и с кудрями седыми, 
 В миру с соседями, в чести, довольстве жил 
 И первым мудрецом у всех издавна слыл. 
 Однажды, осушив бутылки и стаканы, 
 Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный; 
 Попалися ему навстречу мужики. 
 "Послушай, батюшка, - сказали простяки, - 
 Настави грешных нас - ты пить ведь запрещаешь, 
 Быть трезвым всякому всегда повелеваешь, 
 И верим мы тебе; да что ж сегодня сам..." 
 "Послушайте, - сказал священник мужикам, - 
 Как в церкви вас учу, так вы и поступайте, 
 Живите хорошо, а мне - не подражайте". 

   И мне то самое пришлося отвечать; 
 Я не хочу себя нимало оправдать: 
 Счастлив, кто, ко стихам не чувствуя охоты, 
 Проводит тихий век без горя, без заботы, 
 Своими одами журналы не тягчит 
 И над экспромтами недели не сидит! 
 Не любит он гулять по высотам Парнаса, 
 Не ищет чистых муз, ни пылкого Пегаса; 
 Его с пером в руке Рамаков не страшит; 
 Спокоен, весел он. Арист, он - не пиит. 

   Но полно рассуждать - боюсь тебе наскучить 
 И сатирическим пером тебя замучить. 
 Теперь, любезный друг, я дал тебе совет, 
 Оставишь ли свирель, умолкнешь или нет?.. 
 Подумай обо всем и выбери любое: 
 Быть славным - хорошо, спокойным - лучше вдвое.

Кольна (подражание Оссиану)

(Фингал послал Тоскара воздвигнуть на берегах источника Кроны памятник победы, одержанной им некогда на сем месте. Между тем как он занимался сим трудом, Карул, соседственный государь, пригласил его к пиршеству; Тоскар влюбился в дочь его Кольну; нечаянный случай открыл взаимные их чувства и осчастливил Тоскара.)

   Источник быстрый Каломоны, 
 Бегущий к дальним берегам, 
 Я зрю, твои взмущенны волны 
 Потоком мутным по скалам 
 При блеске звезд ночных сверкают 
 Сквозь дремлющий, пустынный лес, 
 Шумят и корни орошают 
 Сплетенных в темный кров древес. 
 Твой мшистый брег любила Кольна, 
 Когда по небу тень лилась; 
 Ты зрел, когда, в любви невольна, 
 Здесь другу Кольна отдалась. 

   В чертогах Сельмы царь могущих 
 Тоскару юному вещал: 
 "Гряди во мрак лесов дремучих, 
 Где Крона катит черный вал, 
 Шумящей прохлажден осиной. 
 Там ряд является могил; 
 Там с верной, храброю дружиной 
 Полки врагов я расточил, 
 И много, много сильных пало; 
 Их гробы черный вран стрежет. 
 Гряди - и там, где их не стало, 
 Воздвигни памятник побед!" 
 Он рек, и в путь безвестный, дальный 
 Пустился с бардами Тоскар, 
 Идет во мгле ночи печальной, 
 В вечерний хлад, в полдневный жар. 
 Денница красная выводит 
 Златое утро в небеса, 
 И вот уже Тоскар подходит 
 К местам, где в темные леса 
 Бежит седой источник Кроны 
 И кроется в долины сонны. 
 Воспели барды гимн святой; 
 Тоскар обломок гор кремнистых 
 Усильно мощною рукой 
 Влечет из бездны волн сребристых 
 И с шумом на высокий брег 
 В густой и дикий злак поверг; 
 На нем повесил черны латы, 
 Покрытый кровью предков меч, 
 И круглый щит, и шлем пернатый 
 И обратил он к камню речь: 

   "Вещай, сын шумного потока, 
 О храбрых поздним временам! 
 Да в страшный час, как ночь глубока 
 В туманах ляжет по лесам, 
 Пришлец, дорогой утомленный, 
 Возлегши под надежный кров, 
 Воспомнит веки отдаленны 
 В мечтанье сладком легких снов! 
 С рассветом алыя денницы, 
 Лучами солнца пробужден, 
 Он узрит мрачные гробницы... 
 И, грозным видом поражен, 
 Вопросит сын иноплеменный: 
 "Кто памятник воздвиг надменный?" 
 И старец, летами согбен, 
 Речет: "Тоскар наш незабвенный, 
 Герой умчавшихся времен!"" 

   Небес сокрылся вечный житель, 
 Заря потухла в небесах; 
 Луна в воздушную обитель 
 Спешит на темных облаках; 
 Уж ночь на холме - берег Кроны 
 С окрестной рощею заснул: 
 Владыка сильный Каломоны, 
 Иноплеменных друг, Карул 
 Призвал Морвенского героя 
 В жилище Кольны молодой 
 Вкусить приятности покоя 
 И пить из чаши круговой. 
 . . . . . . . . . . . . . .
 . . . . . . . . . . . . . . 
 Близ пепелища все воссели; 
 Веселья барды песнь воспели; 
 И в пене кубок золотой 
 Кругом несется чередой. - 
 Печален лишь пришелец Лоры, 
 Главу ко груди преклонил; 
 Задумчиво он страстны взоры 
 На нежну Кольну устремил - 
 И тяжко грудь его вздыхает, 
 В очах веселья блеск потух, 
 То огнь по членам пробегает, 
 То негою томится дух; 
 Тоскует, втайне ощущая 
 Волненье сильное в крови, 
 На юны прелести взирая, 
 Он полну чашу пьет любви. 

   Но вот уж дуб престал дымиться, 
 И тень мрачнее становится, 
 Чернеет тусклый небосклон, 
 И царствует в чертогах сон.
 . . . . . . . . . . . . . . .
 . . . . . . . . . . . . . . .  
 Редеет ночь - заря багряна 
 Лучами солнца возжена; 
 Пред ней златится твердь румяна: 
 Тоскар покинул ложе сна; 
 Быстротекущей Каломоны 
 Идет по влажным берегам, 
 Спешит узреть долины Кроны 
 И внемлет плещущим волнам. 
 И вдруг из сени темной рощи, 
 Как в час весенней полунощи 
 Из облак месяц золотой, 
 Выходит ратник молодой. - 
 Меч острый на бедре сияет, 
 Копье десницу воружает; 
 Надвинут на чело шелом, 
 И гибкий стан покрыт щитом; 
 Зарею латы серебрятся 
 Сквозь утренний в долине пар. 

   "О юный ратник! - рек Тоскар, 
 С каким врагом тебе сражаться? 
 Ужель и в сей стране война 
 Багрит ручьев струисты волны? 
 Но все спокойно - тишина 
 Окрест жилища нежной Кольны". 
 "Спокойны дебри Каломоны, 
 Цветет отчизны край златой; 
 Но Кольна там не обитает, 
 И ныне по стезе глухой 
 Пустыню с милым протекает, 
 Пленившим сердце красотой". 
 "Что рек ты мне, младой воитель? 
 Куда сокрылся похититель? 
 Подай мне щит твой!" И Тоскар 
 Приемлет щит, пылая мщеньем. 
 Но вдруг исчез геройства жар; 
 Что зрит он с сладким восхищеньем? 
 Не в силах в страсти воздохнуть, 
 Пылая вдруг восторгом новым... 
 Лилейна обнажилась грудь, 
 Под грозным дышуща покровом... 
 "Ты ль это?.." - возопил герой 
 И трепетно рукой дрожащей 
 С главы снимает шлем блестящий - 
 И Кольну видит пред собой.

  Эвлега 

   Вдали ты зришь утес уединенный; 
 Пещеры в нем изрылась глубина; 
 Темнеет вход, кустами окруженный, 
 Вблизи шумит и пенится волна. 
 Вечор, когда туманилась луна, 
 Здесь милого Эвлега призывала; 
 Здесь тихий глас горам передавала 
 Во тьме ночной печальна и одна: 

   "Приди, Одульф, уж роща побледнела. 
 На дикий мох Одульфа ждать я села, 
 Пылает грудь, за вздохом вздох летит... 
 О! сладко жить, мой друг, душа с душою. 
 Приди, Одульф, забудусь я с тобою, 
 И поцелуй любовью возгорит. 

   Беги, Осгар, твои мне страшны взоры, 
 Твой грозен вид, и хладны разговоры. 
 Оставь меня, не мною торжествуй! 
 Уже другой в ночи со мною дремлет, 
 Уж на заре другой меня объемлет, 
 И сладостен его мне поцелуй. 

   Что ж медлит он свершить мои надежды? 
 Для милого я сбросила одежды! 
 Завистливый покров у ног лежит. 
 Но чу!.. идут - так! это друг мой нежный. 
 Уж начались восторги страсти нежной, 
 И поцелуй любовью возгорит". 

   Идет Одульф; во взорах - упоенье, 
 В груди - любовь, и прочь бежит печаль; 
 Но близ его во тьме сверкнула сталь, 
 И вздрогнул он - родилось подозренье: 
 "Кто ты? - спросил, - почто ты здесь? Вещай, 
 Ответствуй мне, о сын угрюмой ночи!" 

   "Бессильный враг! Осгара убегай! 
 В пустынной тьме что ищут робки очи? 
 Страшись меня, я страстью воспален: 
 В пещере здесь Эвлега ждет Осгара!" 
 Булатный меч в минуту обнажен, 
 Огонь летит струями от удара... 

   Услышала Эвлега стук мечей 
 И бросила со страхом хлад пещерный. 
 "Приди узреть предмет любви твоей! - 
 Вскричал Одульф подруге нежной, верной. - 
 Изменница! ты здесь его зовешь? 
 Во тьме ночной вас услаждает нега, 
 Но дерзкого в Валгалле ты найдешь!" 

   Он поднял меч... и с трепетом Эвлега 
 Падет на дерн, как клок летучий снега, 
 Метелицей отторженный со скал! 
 Друг на друга соперники стремятся, 
 Кровавый ток по камням побежал, 
 В кустарники с отчаяньем катятся. 
 Последний глас Эвлегу призывал, 
 И смерти хлад их ярость оковал.

  Осгар 

 По камням гробовым, в туманах полуночи, 
 Ступая трепетно усталою ногой, 
 По Лоре путник шел, напрасно томны очи 
 Ночлега мирного искали в тьме густой. 
 Пещеры нет пред ним, на береге угрюмом 
 Не видит хижины, наследья рыбаря; 
 Вдали дремучий бор качают ветры с шумом, 
 Луна за тучами, и в море спит заря. 

 Идет, и на скале, обросшей влажным мохом, 
 Зрит барда старого - веселье прошлых лет: 
 Склонясь седым челом над воющим потоком, 
 В безмолвии времен он созерцал полет. 
 Зубчатый меч висел на ветви мрачной ивы. 
 Задумчивый певец взор тихий обратил 
 На сына чуждых стран, и путник боязливый 
 Содрогся в ужасе и мимо поспешил. 

 "Стой, путник! стой! - вещал певец веков минувших, - 
 Здесь пали храбрые, почти их бранный прах! 
 Почти геройства чад, могилы сном уснувших!" 
 Пришлец главой поник - и, мнилось, на холмах 
 Восставший ряд теней главы окровавлены 
 С улыбкой гордою на странника склонял. 
 "Чей гроб я вижу там?" - вещал иноплеменный 
 И барду посохом на берег указал. 

 Колчан и шлем стальной, к утесу пригвожденный, 
 Бросали тусклый луч, луною озлатясь. 
 "Увы! здесь пал Осгар! - рек старец вдохновенный. - 
 О! рано юноше настал последний час! 
 Но он искал его: я зрел, как в ратном строе 
 Он первыя стрелы с весельем ожидал 
 И рвался из рядов, и пал в кипящем бое: 
 Покойся, юноша! ты в брани славной пал. 

 Во цвете нежных лет любил Осгар Мальвину, 
 Не раз он в радости с подругою встречал 
 Вечерний свет луны, скользящий на долину, 
 И тень, упадшую с приморских грозных скал. 
 Казалось, их сердца друг к другу пламенели; 
 Одной, одной Осгар Мальвиною дышал; 
 Но быстро дни любви и счастья пролетели, 
 И вечер горести для юноши настал. 

 Однажды, в темну ночь зимы порой унылой, 
 Осгар стучится в дверь красавицы младой 
 И шепчет: "Юный друг! не медли, здесь твой милый!" 
 Но тихо в хижине. Вновь робкою рукой 
 Стучит и слушает: лишь ветры с свистом веют. 
 "Ужели спишь теперь, Мальвина? - мгла вокруг, 
 Валится снег, власы в тумане леденеют. 
 Услышь, услышь меня, Мальвина, милый друг!" 

 Он в третий раз стучит, со скрыпом дверь шатнулась. 
 Он входит с трепетом. Несчастный! что ж узрел? 
 Темнеет взор его, Мальвина содрогнулась, 
 Он зрит - в объятиях изменницы Звигнел! 
 И ярость дикая во взорах закипела; 
 Немеет и дрожит любовник молодой. 
 Он грозный меч извлек, и нет уже Звигнела, 
 И бледный дух его сокрылся в тьме ночной! 

 Мальвина обняла несчастного колена, 
 Но взоры отвратив: "Живи! - вещал Осгар, - 
 Живи, уж я не твой, презренна мной измена, 
 Забуду, потушу к неверной страсти жар". 
 И тихо за порог выходит он в молчанье, 
 Окован мрачною, безмолвною тоской - 
 Исчезло сладкое навек очарованье! 
 Он в мире одинок, уж нет души родной. 

 Я видел юношу: поникнув головою, 
 Мальвины имя он в отчаянье шептал; 
 Как сумрак, дремлющий над бездною морскою, 
 На сердце горестном унынья мрак лежал. 
 На друга детских лет взглянул он торопливо; 
 Уже недвижный взор друзей не узнавал; 
 От пиршеств удален, в пустыне молчаливой 
 Он одиночеством печаль свою питал. 

 И длинный год провел Осгар среди мучений. 
 Вдруг грянул трубный глас! Оденов сын, Фингал, 
 Вел грозных на мечи, в кровавый пыл сражений. 
 Осгар послышал весть и бранью воспылал. 
 Здесь меч его сверкнул, и смерть пред ним бежала; 
 Покрытый ранами, здесь пал на груду тел. 
 Он пал - еще рука меча кругом искала, 
 И крепкий сон веков на сильного слетел. 

 Побегли вспять враги - и тихий мир герою! 
 И тихо все вокруг могильного холма! 
 Лишь в осень хладную, безмесячной порою, 
 Когда вершины гор тягчит сырая тьма, 
 В багровом облаке, одеянна туманом, 
 Над камнем гробовым уныла тень сидит, 
 И стрелы дребезжат, стучит броня с колчаном, 
 И клен, зашевелись, таинственно шумит".

  Рассудок и любовь 

 Младой Дафнис, гоняясь за Доридой, 
 "Постой, - кричал, - прелестная! постой, 
 Скажи: "Люблю" - и бегать за тобой 
 Не стану я - клянуся в том Кипридой!" 
 "Молчи, молчи!" - Рассудок говорил, 
 А плут Эрот: "Скажи: ты сердцу мил!" 

 "Ты сердцу мил!" - пастушка повторила, 
 И их сердца огнем любви зажглись, 
 И пал к ногам красавицы Дафнис, 
 И страстный взор Дорида потупила. 
 "Беги, беги!" - Рассудок ей твердил, 
 А плут Эрот: "Останься!" - говорил. 

 Осталася - и трепетной рукою 
 Взял руку ей счастливый пастушок. 
 "Взгляни, - сказал, - с подругой голубок 
 Там обнялись под тенью лип густою!" 
 "Беги, беги!" - Рассудок повторил, 
 "Учись от них!" - Эрот ей говорил. 

 И нежная улыбка пробежала 
 Красавицы на пламенных устах, 
 И вот она с томлением в глазах 
 К любезному в объятия упала... 
 "Будь счастлива!" - Эрот ей прошептал, 
 Рассудок что ж? Рассудок уж молчал.

А. С. Пушкин. Автопортрет. 1820

  К сестре 

   Ты хочешь, друг бесценный, 
 Чтоб я, поэт младой, 
 Беседовал с тобой 
 И с лирою забвенной, 
 Мечтами окриленный, 
 Оставил монастырь 
 И край уединенный, 
 Где непрерывный мир 
 Во мраке опустился 
 И в пустыни глухой 
 Безмолвно воцарился 
 С угрюмой тишиной. 
 . . . . . . . . . .
 И быстрою стрелой 
 На невский брег примчуся, 
 С подругой обнимуся 
 Весны моей златой, 
 И, как певец Людмилы, 
 Мечты невольник милый, 
 Взошед под отчий кров, 
 Несу тебе не злато 
 (Чернец я небогатый), 
 В подарок пук стихов. 

   Тайком взошед в диванну, 
 Хоть помощью пера, 
 О, как тебя застану, 
 Любезная сестра? 
 Чем сердце занимаешь 
 Вечернею порой? 
 Жан-Жака ли читаешь, 
 Жанлиса ль пред тобой? 
 Иль с резвым Гамильтоном 
 Смеешься всей душой? 
 Иль с Греем и Томсопом 
 Ты пренеслась мечтой 
 В поля, где от дубравы 
 В дол веет ветерок, 
 И шепчет лес кудрявый, 
 И мчится величавый 
 С вершины гор поток? 
 Иль моську престарелу, 
 В подушках поседелу, 
 Окутав в длинну шаль 
 И с нежностью лелея, 
 Ты к ней зовешь Морфея? 
 Иль смотришь в темпу даль 
 Задумчивой Светланой 
 Над шумною Невой? 
 Иль звучным фортепьяно 
 Под беглою рукой 
 Моцарта оживляешь? 
 Иль тоны повторяешь 
 Пиччини и Рамо? 

   Но вот уж я с тобою, 
 И в радости немой 
 Твой друг расцвел душою, 
 Как ясный вешний день. 
 Забыты дни разлуки, 
 Дни горести и скуки, 
 Исчезла грусти тень. 

   Но это лишь мечтанье! 
 Увы, в монастыре, 
 При бледном свеч сиянье, 
 Один пишу к сестре. 
 Все тихо в мрачной келье: 
 Защелка на дверях, 
 Молчанье, враг веселий, 
 И скука на часах! 
 Стул ветхий, необитый, 
 И шаткая постель, 
 Сосуд, водой налитый, 
 Соломенна свирель - 
 Вот все, что пред собою 
 Я вижу, пробужден. 
 Фантазия, тобою 
 Одной я награжден, 
 Тобою пренесенный 
 К волшебной Иппокрене, 
 И в келье я блажен. 

   Что было бы со мною, 
 Богиня, без тебя? 
 Знакомый с суетою, 
 Приятной для меня, 
 Увлечен в даль судьбою, 
 Я вдруг в глухих стенах, 
 Как Леты на брегах, 
 Явился заключенным, 
 Навеки погребенным, 
 И скрыпнули врата, 
 Сомкнувшися за мною, 
 И мира красота 
 Оделась черной мглою!.. 
 С тех пор гляжу на свет, 
 Как узник из темницы 
 На яркий блеск денницы. 
 Светило ль дня взойдет, 
 Луч кинув позлащенный 
 Сквозь узкое окно, 
 Но сердце помрачено 
 Не радует оно. 
 Иль позднею порою, 
 Как луч на небесах, 
 Покрытых чернотою, 
 Темнеет в облаках,- 
 С унынием встречаю 
 Я сумрачную тень 
 И с вздохом провожаю 
 Скрывающийся день!.. 
 Сквозь слез смотрю в решетки, 
 Перебирая четки. 

   Но время протечет, 
 И с каменных ворот 
 Падут, падут затворы, 
 И в пышный Петроград 
 Через долины, горы 
 Ретивые примчат; 
 Спеша на новоселье, 
 Оставлю темну келью, 
 Поля, сады свои; 
 Под стол клобук с веригой - 
 И прилечу расстригой 
 В объятия твои.

  Красавице, которая нюхала табак 

 Возможно ль? вместо роз, Амуром насажденных, 
      Тюльпанов, гордо наклоненных, 
 Душистых ландышей, ясминов и лилей, 
      Которых ты всегда любила 
      И прежде всякий день носила 
      На мраморной груди твоей, - 
      Возможно ль, милая Климена, 
 Какая странная во вкусе перемена!.. 
 Ты любишь обонять не утренний цветок, 
      А вредную траву зелену, 
         Искусством превращенну 
         В пушистый порошок! 
 Пускай уже седой профессор Геттингена, 
 На старой кафедре согнувшися дугой, 
 Вперив в латинщину глубокий разум свой, 
      Раскашлявшись, табак толченый 
 Пихает в длинный нос иссохшею рукой; 
      Пускай младой драгун усатый 
      Поутру, сидя у окна, 
      С остатком утреннего сна, 
 Из трубки пенковой дым гонит сероватый; 
 Пускай красавица шестидесяти лет, 
 У граций в отпуску и у любви в отставке, 
 Которой держится вся прелесть на подставке, 
 Которой без морщин на теле места нет, 
      Злословит, молится, зевает 
 И с верным табаком печали забывает, - 
 А ты, прелестная!.. но если уж табак 
 Так нравится тебе - о ныл воображенья! - 
      Ах! если, превращенный в прах, 
      И в табакерке, в заточенье, 
 Я в персты нежные твои попасться мог, 
      Тогда б я в сладком восхищенье 
 Рассыпался на грудь под шелковый платок 
 И даже... может быть... Но что! мечта пустая. 
      Не будет этого никак. 
      Судьба завистливая, злая! 
      Ах, отчего я не табак!..

  Эпиграмма 

 Арист нам обещал трагедию такую, 
 Что все от жалости в театре заревут, 
 Что слезы зрителей рекою потекут. 
      Мы ждали драму золотую. 
 И что же? дождались - и, нечего сказать, 
 Достоинству ее нельзя убавить весу, 
 Ну, право, удалось Аристу написать 
         Прежалкую пиесу.

  Казак 

 Раз, полунощной порою, 
 Сквозь туман и мрак, 
 Ехал тихо над рекою 
 Удалой казак. 

 Черна шапка набекрени, 
 Весь жупан в пыли. 
 Пистолеты при колене, 
 Сабля до земли. 

 Верный конь, узды не чуя, 
 Шагом выступал; 
 Гриву долгую волнуя. 
 Углублялся вдаль. 

 Вот пред ним две-три избушки, 
 Выломан забор; 
 Здесь - дорога к деревушке, 
 Там - в дремучий бор. 

 "Не найду в лесу девицы, - 
 Думал хват Денис, - 
 Уж красавицы в светлицы 
 На ночь убрались". 

 Шевельнул донец уздою, 
 Шпорой прикольнул, 
 И помчался конь стрелою, 
 К избам завернул. 

 В облаках луна сребрила 
 Дальни небеса; 
 Под окном сидит уныла 
 Девица-краса. 

 Храбрый видит красну деву; 
 Сердце бьется в нем, 
 Конь тихонько к леву, к леву - 
 Вот уж под окном. 

 "Ночь становится темнее, 
 Скрылася луна. 
 Выдь, коханочка, скорее, 
 Напои коня".

 "Нет! к мужчине молодому 
 Страшно подойти, 
 Страшно выйти мне из дому 
 Коню дать воды". 

 "Ах! небось, девица красна, 
 С милым подружись!" 
 "Ночь красавицам опасна". 
 "Радость! не страшись! 

 Верь, коханочка, пустое; 
 Ложный страх отбрось! 
 Тратишь время золотое; 
 Милая, небось! 

 Сядь на борзого, с тобою 
 В дальний еду край; 
 Будешь счастлива со мною: 
 С другом всюду рай". 

 Что же девица? Склонилась, 
 Победила страх, 
 Робко ехать согласилась. 
 Счастлив стал казак. 

 Поскакали, полетели. 
 Дружку друг любил; 
 Был ей верен две недели, 
 В третью изменил.

А. С. Пушкин. Художник К. Б., гравер Е. Гейтман

  Князю А. М. Горчакову 

   Пускай, не знаясь с Аполлоном, 
 Поэт, придворный философ, 
 Вельможе знатному с поклоном 
 Подносит оду в двести строф; 
 Но я, любезный Горчаков, 
 Не просыпаюсь с петухами, 
 И напыщенными стихами, 
 Набором громозвучных слов, 
 Я петь пустого не умею 
 Высоко, тонко и хитро 
 И в лиру превращать не смею 
 Мое - гусиное перо! 
 Нет, нет, любезный князь, не оду 
 Тебе намерен посвятить; 
 Что прибыли соваться в воду, 
 Сначала не спросившись броду, 
 И вслед Державину парить? 
 Пишу своим я складом ныне 
 Кой-как стихи на именины. 

   Что должен я, скажи, в сей час 
 Желать от чиста сердца другу? 
 Глубоку ль старость, милый князь, 
 Детей, любезную супругу, 
 Или богатства, громких дней, 
 Крестов, алмазных звезд, честей? 
 Не пожелать ли, чтобы славой 
 Ты увлечен был в путь кровавый, 
 Чтоб в лаврах и венцах сиял, 
 Чтоб в битвах гром из рук метал 
 И чтоб победа за тобою, 
 Как древле Невскому герою, 
 Всегда, везде летела вслед? 
 Не сладострастия поэт 
 Такою песенкой поздравит, 
 Он лучше муз навек оставит! 
 Дай бог любви, чтоб ты свой век 
 Питомцем нежным Эпикура 
 Провел меж Вакха и Амура! 
 А там - когда стигийский брег 
 Мелькнет в туманном отдаленье, 
 Дай бог, чтоб в страстном упоенье, 
 Ты с томной сладостью в очах 
 Из рук младого Купидона 
 Вступая в мрачный чолн Харона, 
 Уснул... Ершовой на грудях!

  Опытность 

 Кто с минуту переможет 
 Хладным разумом любовь, 
 Бремя тягостных оков 
 Ей на крылья не возложит. 
 Пусть не смейся, не резвись, 
 С строгой мудростью дружись; 
 Но с рассудком вновь заспоришь, 
 Хоть не рад, но дверь отворишь, 
 Как проказливый Эрот 
 Постучится у ворот. 

 Испытал я сам собою 
 Истину сих правых слов. 
 "Добрый путь! прости, любовь! 
 За богинею слепою, 
 Не за Хлоей, полечу, 
 Счастье, счастье ухвачу!" - 
 Мнил я в гордости безумной. 
 Вдруг услышал хохот шумный, 
 Оглянулся... и Эрот 
 Постучался у ворот. 

 Нет! мне, видно, не придется 
 С богом сим в размолвке жить, 
 И покамест жизни нить 
 Старой Паркой там прядется, 
 Пусть владеет мною он! 
 Веселиться - мой закон. 
 Смерть откроет гроб ужасный, 
 Потемнеют взоры ясны, 
 И не стукнется Эрот 
 У могильных уж ворот!

  Блаженство 

   В роще сумрачной, тенистой, 
 Где, журча в траве душистой, 
 Светлый бродит ручеек, 
 Ночью на простой свирели 
 Пел влюбленный пастушок; 
 Томный гул унылы трели 
 Повторял в глуши долин... 

   Вдруг из глубины пещеры 
 Чтитель Вакха и Венеры, 
 Резвых фавнов господин, 
 Выбежал Эрмиев сын. 
 Розами рога обвиты, 
 Плющ на черных волосах, 
 Козий мех, вином налитый, 
 У Сатира на плечах. 
 Бог лесов, в дугу склонившись 
 Над искривленной клюкой, 
 За кустами притаившись, 
 Слушал песенки ночной, 
 В лад качая головой. 

   "Дни, протекшие в веселье! 
 (Пел в тоске пастух младой) 
 Отчего, явясь мечтой, 
 Бы, как тень, от глаз исчезли 
 И покрылись вечной тьмой? 

   Ах! когда во мраке нощи, 
 При таинственной луне, 
 В темну сень прохладной рощи, 
 Сладко спящей в тишине, 
 Медленно, рука с рукою, 
 С нежной Хлоей приходил, 
 Кто сравниться мог со мною? 
 Хлое был тогда я мил! 

   А теперь мне жизнь - могила, 
 Белый свет душе постыл, 
 Грустен лес, поток уныл... 
 Хлоя - другу изменила!.. 
 Я для милой... уж не мил!.." 

   Звук исчез свирели тихой; 
 Смолк певец - и тишина 
 Воцарилась в роще дикой; 
 Слышно, плещет лишь волна, 
 И колышет повиликой 
 Тихо веющий зефир... 
 Древ оставя сень густую, 
 Вдруг является Сатир. 
 Чашу дружбы круговую 
 Пенистым сребря вином, 
 Рек с осклабленным лицом: 
 "Ты уныл, ты сердцем мрачен; 
 Посмотри ж, как сок прозрачен 
 Блещет, осветясь луной! 
 Выпей чашу - и душой 
 Будешь так же чист и ясен. 
 Верь мне: стон в бедах напрасен. 
 Лучше, лучше веселись, 
 В горе с Бахусом дружись!" 
 И пастух, взяв чашу в руки, 
 Скоро выпил все до дна, 
 О могущество вина! 
 Вдруг сокрылись скорби, муки, 
 Мрак душевный вмиг исчез! 
 Лишь фиал к устам поднес, 
 Все мгновенно пременилось, 
 Вся природа оживилась, 
 Счастлив юноша в мечтах! 
 Выпив чашу золотую, 
 Наливает он другую; 
 Пьет уж третью... но в глазах 
 Вид окрестный потемнился - 
 И несчастный... утомился. 
 Томну голову склоня, 
 "Научи, Сатир, меня, - 
 Говорит пастух со вздохом, - 
 Как могу бороться с роком? 
 Как могу счастливым быть? 
 Я не в силах вечно пить". - 
 "Слушай, юноша любезный, 
 Вот тебе совет полезный: 
 Миг блаженства век лови; 
 Помни дружбы наставленья: 
 Без вина здесь нет веселья, 
 Нет и счастья без любви; 
 Так поди ж теперь с похмелья 
 С Купидоном помирись; 
 Позабудь его обиды 
 И в объятиях Дориды 
 Снова счастьем насладись!"

  Лаиса Венере, посвящая ей свое зеркало 

 Вот зеркало мое - прими его, Киприда! 
 Богиня красоты прекрасна будет ввек, 
 Седого времени не страшна ей обида: 
      Она - не смертный человек; 
      Но я, покорствуя судьбине, 
 Не в силах зреть себя в прозрачности стекла, 
      Ни той, которой я была, 
         Ни той, которой ныне.

  К Наташе 

 Вянет, вянет лето красно; 
 Улетают ясны дни; 
 Стелется туман ненастный 
 Ночи в дремлющей тени; 
 Опустели злачны нивы, 
 Хладен ручеек игривый; 
 Лес кудрявый поседел; 
 Свод небесный побледнел. 

 Свет Наташа! где ты ныне? 
 Что никто тебя не зрит? 
 Иль не хочешь час единый 
 С другом сердца разделить? 
 Ни над озером волнистым, 
 Ни под кровом лип душистым 
 Ранней - позднею порой 
 Не встречаюсь я с тобой. 

 Скоро, скоро холод зимный 
 Рощу, поле посетит; 
 Огонек в лачужке дымной 
 Скоро ярко заблестит; 
 Не увижу я прелестной 
 И, как чижик в клетке тесной, 
 Дома буду горевать 
 И Наташу вспоминать.

  К студентам 

 Друзья! досужный час настал, 
   Все тихо, все в покое; 
 Скорее скатерть и бокал; 
   Сюда, вино златое! 
 Шипи, шампанское, в стекле. 
   Друзья, почто же с Кантом 
 Сенека, Тацит на столе, 
   Фольянт над фолиантом? 
 Под стол ученых дураков - 
   Мы полем овладеем; 
 Под стол холодных мудрецов - 
   Без них мы пить умеем! 
 Ужели трезвого найдем 
   За скатертью студента? 
 На всякий случай, изберем 
   Скорее президента: 
 В награду пьяным он нальет 
   И пунш и грог душистый, 
 А вам, спартанцы, поднесет 
   Воды в стакане чистой. 
 Апостол неги и прохлад, 
   Мой добрый Галич, vale!*
 Ты Эпикура младший брат, 
   Твоя душа в бокале, 
 Главу венками убери, 
   Будь нашим президентом, 
 И станут самые цари 
   Завидовать студентам! 
 Дай руку, Дельвиг, что ты спишь? 
   Проснись, ленивец сонный! 
 Ты не под кафедрой лежишь, 
   Латынью усыпленный. 
 Взгляни: здесь круг твоих друзей, 
   Бутыль вином налита, 
 За здравье музы нашей пей, 
   Парнасский волокита! 
 Остряк любезный, по рукам! 
   Полней бокал - до суха, 
 И вылей сотню эпиграмм 
   На недруга и друга! 
 А ты, красавец молодой, 
   Сиятельный повеса, 
 Ты будешь Вакха жрец лихой, 
   На прочее - завеса. 
 Хоть я студент, хоть я и пьян, 
   Но скромность почитаю - 
 Придвиньте ж пенистый стакан, 
   На брань благословляю! 
 А ты, повеса из повес, 
   На шалости рожденный, 
 Удалый хват, головорез, 
   Приятель задушевный, 
 Бутылки, рюмки разобьем 
   За здравие Платова, 
 В казачью шапку пунш нальем, - 
   И пить давайте снова! 
 Товарищ милый, друг прямой, 
   Тряхнем дружнее руку, 
 Оставим в чаше круговой 
   Педантам сродну скуку: 
 Не в первый раз с тобой мы пьем, 
   Не в первый и бранимся; 
 Но чашу дружества нальем - 
   И снова помиримся. 
 С тобой тасуясь без чинов, 
   Люблю тебя душою - 
 Наполни кружку до краев, - 
   Рассудок, бог с тобою!.. 
 Но что я вижу? всё вдвоем, 
   Двоится штоф с араком; 
 Вся комната пошла кругом, 
   Покрылись очи мраком! 
 Где вы, товарищи? где я? 
   Скажите, Вакха ради. 
 Вы дремлете, мои друзья, 
   Склонившись на тетради. 
 Писатель за свои грехи, 
   Ты с виду всех трезвее; 
 Вильгельм, прочти свои стихи, 
   Чтоб мне заснуть скорее!

^* (Будь здоров! (лат.))

  К Батюшкову 

   Философ резвый и пиит, 
 Парнасский счастливый ленивец, 
 Харит изнеженный любимец, 
 Наперсник милых аонид, 
 Почто на арфе златострунной 
 Умолкнул, радости певец? 
 Ужель и ты, мечтатель юный, 
 Расстался с Фебом наконец? 

   Уже с венком из роз душистых, 
 Меж кудрей вьющихся, златых, 
 Под тенью тополов ветвистых, 
 В кругу красавиц молодых, 
 Заздравным не стучишь фиалом, 
 Любовь и Вакха не поешь, 
 Довольный счастливым началом, 
 Цветов парнасских вновь не рвешь; 
 Не слышен наш Парни российский!.. 
 Пой, юноша, - певец тиисский 
 В тебя влиял свой нежный дух. 
 С тобою твой прелестный друг, 
 Лилета, красных дней отрада: 
 Певцу любви любовь награда. 
 Настрой же лиру. По струнам 
 Летай игривыми перстами, 
 Как вешний зефир по цветам, 
 И сладострастными стихами, 
 И тихим шепотом любви 
 Лилету в свой шалаш зови. 
 И звезд ночных при бледном свете, 
 Плывущих в дальной вышине, 
 В уединенном кабинете, 
 Волшебной внемля тишине, 
 Слезами счастья грудь прекрасной, 
 Счастливец милый, орошай; 
 Но, упоен любовью страстной, 
 И нежных муз не забывай; 
 Любви нет боле счастья в мире: 
 Люби - и пой ее на лире. 

   Когда ж к тебе в досужный час 
 Друзья, знакомые сберутся, 
 И вины пенные польются, 
 От плена с треском свободясь - 
 Описывай в стихах игривых 
 Веселье, шум гостей болтливых 
 Вокруг накрытого стола, 
 Стакан, кипящий пеной белой, 
 И стук блестящего стекла. 
 И гости дружно стих веселый, 
 Бокал в бокал ударя в лад, 
 Нестройным хором повторят. 

   Поэт! в твоей предметы воле, 
 Во звучны струны смело грянь, 
 С Жуковским пой кроваву брань 
 И грозну смерть на ратном поле. 
 И ты в строях ее встречал, 
 И ты, постигнутый судьбою, 
 Как росс, питомцем славы пал! 
 Ты пал, и хладною косою 
 Едва скошенный, не увял!..*

   Иль, вдохновенный Ювеналом, 
 Вооружись сатиры жалом, 
 Подчас прими ее свисток, 
 Рази, осмеивай порок, 
 Шутя, показывай смешное 
 И, если можно, нас исправь. 
 Но Тредьяковского оставь 
 В столь часто рушимом покое. 
 Увы! довольно без него 
 Найдем бессмысленных поэтов, 
 Довольно в мире есть предметов, 
 Пера достойных твоего! 

   Но что!.. цевницею моею, 
 Безвестный в мире сем поэт, 
 Я песни продолжать не смею. 
 Прости - но помни мой совет: 
 Доколе, музами любимый, 
 Ты пиэрид горишь огнем, 
 Доколь, сражен стрелой незримой, 
 В подземный ты не снидешь дом, 
 Мирские забывай печали, 
 Играй: тебя младой Назон, 
 Эрот и грации венчали, 
 А лиру строил Аполлон.

^* (Кому неизвестны "Воспоминания на 1807 год"? (Прим. А. С. Пушкина))

  Эпиграмма 
 (подражание французскому) 

 Супругою твоей я так пленился, 
 Что если б три в удел достались мне, 
 Подобные во всем твоей жене, 
 То даром двух я б отдал сатане, 
 Чтоб третью лишь принять он согласился.

 К Н. Г. Ломоносову 

 И ты, любезный друг, оставил 
 Надежну пристань тишины, 
 Челнок свой весело направил 
 По влаге бурной глубины; 
 Судьба на руль уже склонилась, 
 Спокойно светят небеса, 
 Ладья крылатая пустилась - 
 Расправит счастье паруса. 
 Дай бог, чтоб грозной непогоды 
 Вблизи ты ужас не видал, 
 Чтоб бурный вихорь не вздувал 
 Пред челноком шумящи воды! 
 Дай бог под вечер к берегам 
 Тебе пристать благополучно 
 И отдохнуть спокойно там 
 С любовью, дружбой неразлучно! 
 Нет! ты не можешь их забыть! 
 Но что! Не скоро, может быть, 
 Увижусь я, мой друг, с тобою 
 Укромной хаты в тишине; 
 За чашей пунша круговою 
 Подчас воспомнишь обо мне; 
 Когда ж пойду на новоселье 
 (Заснуть ведь общий всем удел), 
 Скажи: "Дай бог ему веселье! 
 Он в жизни хоть любить умел".

  На Рыбушкина 

      Бывало, прежних лет герой, 
 Окончив славну брань с противной стороной, 
 Повесит меч войны средь отческая кущи; 
 А трагик наш Бурун, скончав чернильный бой, 
             Повесил уши.

  Романс 

 Под вечер, осенью ненастной, 
 В пустынных дева шла местах 
 И тайный плод любви несчастной 
 Держала в трепетных руках. 
 Все было тихо - лес и горы, 
 Все спало в сумраке ночном; 
 Она внимательные взоры 
 Водила с ужасом кругом. 

 И на невинном сем творенье, 
 Вздохнув, остановила их... 
 "Ты спишь, дитя, мое мученье, 
 Не знаешь горестей моих, 
 Откроешь очи и, тоскуя, 
 Ты к груди не прильнешь моей. 
 Не встретишь завтра поцелуя 
 Несчастной матери твоей. 

 Ее манить напрасно будешь!.. 
 Мне вечный стыд вина моя, - 
 Меня навеки ты забудешь; 
 Но не забуду я тебя! 
 Дадут покров тебе чужие 
 И скажут: "Ты для нас чужой!" 
 Ты спросишь: "Где мои родные?" 
 И не найдешь семьи родной. 

 Несчастный! будешь грустной думой 
 Томиться меж других детей! 
 И до конца с душой угрюмой 
 Взирать на ласки матерей; 
 Повсюду странник одинокий, 
 Всегда судьбу свою кляня, 
 Услышишь ты упрек жестокий... 
 Прости, прости тогда меня... 

 Ты спишь - позволь себя, несчастный, 
 Прижать к груди в последний раз. 
 Проступок мой, твой рок ужасный 
 К страданью осуждает нас. 
 Пока лета не отогнали 
 Невинной радости твоей, 
 Спи, милый! горькие печали 
 Не тронут детства тихих дней!" 

 Но вдруг за рощей осветила 
 Вблизи ей хижину луна... 
 Бледна, трепещуща, уныла, 
 К дверям приближилась она: 
 Склонилась, тихо положила 
 Младенца на порог чужой, 
 Со страхом очи отвратила 
 И скрылась в темноте ночной.

  Леда 
 (Кантата) 

 Средь темной рощицы, под тенью лип душистых, 
 В высоком тростнике, где частым жемчугом 
      Вздувалась пена вод сребристых, 
      Колеблясь тихим ветерком, 
      Покров красавицы стыдливой, 
 Небрежно кинутый, у берега лежал, 
 И прелести ее поток волной игривой 
          С весельем орошал. 

      Житель рощи торопливый, 
      Будь же скромен, о ручей! 
      Тише, струйки говорливы! 
      Изменить страшитесь ей! 

      Леда робостью трепещет, 
      Тихо дышит снежна грудь, 
      Ни волна вокруг не плещет, 
      Ни зефир не смеет дуть. 

      В роще шорох утихает, 
      Все в прелестной тишине; 
      Нимфа далее ступает, 
      Робкой вверившись волне. 

 Но что-то меж кустов прибрежных восшумело, 
 И чувство робости прекрасной овладело; 
 Невольно вздрогнула, не в силах воздохнуть. 
 И вот пернатых царь из-под склоненной ивы, 
      Расправя крылья горделивы, 
 К красавице плывет - веселья полна грудь; 
 С шумящей пеною отважно волны гонит, 
          Крылами воздух бьет, 
          То в кольцы шею вьет, 
 То гордую главу, смирясь, пред Ледой клонит. 

              Леда смеется. 
              Вдруг раздается 
              Радости клик. 
              Вид сладострастный! 
              К Леде прекрасной 
              Лебедь приник. 
              Слышно стенанье, 
              Снова молчанье. 
              Нимфа лесов 
              С негою сладкой 
              Видит украдкой 
              Тайну богов. 

 Опомнясь наконец, красавица младая 
 Открыла тихий взор, в томленьях воздыхая, 
 И что ж увидела? - На ложе из цветов 
 Она покоится в объятиях Зевеса; 
          Меж ними юная любовь, - 
 И пала таинства прелестного завеса. 

              Сим примером научитесь, 
              Розы, девы красоты; 
              Летним вечером страшитесь 
              В темной рощице воды: 

              В темной рощице таится 
              Часто пламенный Эрот; 
              С хладной струйкою катится, 
              Стрелы прячет в пене вод, 

              Сим примером научитесь, 
              Розы, девы красоты; 
              Летним вечером страшитесь 
              В темной рощице воды.

  Stances 

 Avez-vous vu la tendre rose, 
 L'aimable fille d'un beau jour, 
 Quand au printemps a peine eclose, 
 Elle est l'image de l'amour? 

 Telle a nos yeux, plus belle encore, 
 Parut Eudoxie aujourd'hui; 
 Plus d'un printemps la vit eclore, 
 Charmante et jeune comme lui. 

 Mais, helas! les vents, les tempetes, 
 Ces fougueux enfants de l'hiver, 
 Bientot vont gronder sur nos tetes, 
 Enchainer l'eau, la terre et I`air. 

 Et plus de fleurs, et plus de rose! 
 L'aimable fille des amours 
 Tombe fanee, a peine eclose; 
 Il a fui, le temps des beaux jours! 

 Eudoxie! aimez, le temps presse; 
 Profitez de vos jours heureux! 
 Est-ce dans la froide vieillesse 
 Que de l'amour on sent les feux?*

  * Стансы 

 Видали ль вы нежную розу, 
 Любезную дочь ясного дня, 
 Когда весной, едва расцветши, 
 Она являет образ любви? 

 Такою глазам нашим, еще прекраснее, 
 Ныне явилась Евдокия; 
 Не раз видела весна, как она расцветала, 
 Прелестная и юная, подобная ей самой. 

 Но увы! ветры и бури, 
 Эти лютые дети зимы, 
 Скоро заревут над нашими головами, 
 Окуют воду, землю и воздух. 

 И нет более цветов, и нет более розы! 
 Любезная дочь любви, 
 Завянув, падает, едва расцветшая: 
 Миновала пора ясных дней! 

 Евдокия! Любите! Время не терпит; 
 Пользуйтесь вашими счастливыми днями! 
 В хладной ли старости 
 Дано вам ведать ныл любви? (франц.)

  Mon portrait 

 Vous me demandez mon portrait, 
 Mais peint d'apres nature; 
 Mon cher, il sera bientot fait, 
 Quoique en miniature. 

 Je suis un jeune polisson, 
 Encore dans les classes; 
 Point sot, jele dis sans facon 
 Et sans fades grimaces. 

 Onc il ne fut de babillard, 
 Ni docteur en Sorbonne - 
 Plus ennuyeux et plus braillard, 
 Que moi-meme en personne. 

 Ma taille a celles des plus longs 
 Ne peut etre egalee; 
 J'ai le teint frais, les cheveux blonds 
 Et la tete bouclee. 

 J'aime et le monde et son fracas, 
 Je hais la solitude; 
 J'abhorre et noises, et debats, 
 Et tant soit peu l'etude. 

 Spectacles, bals me plaisent fort, 
 Et d'apres ma pensee, 
 Je dirais ce que j'aime encor... 
 Si n'etais au Lycee. 

 Apres cela, mon cher ami, 
 L'on peut me reconnaitre: 
 Oui! tel que le bon Dieu me fit, 
 Je veux toujours paraitre. 

 Vrai demon pour l'espieglerie, 
 Vrai singe par sa mine, 
 Beaucoup et trop d'etourderie. 
 Ma foi, voila Pouchkine.*

  * Мой портрет 

 Вы просите у меня мой портрет, 
 Но написанный с натуры; 
 Мой милый, он быстро будет готов, 
 Хотя и в миниатюре. 

 Я молодой повеса, 
 Еще на школьной скамье; 
 Не глуп, говорю не стесняясь, 
 И без жеманного кривлянья. 

 Никогда не было болтуна, 
 Ни доктора Сорбонны - 
 Надоедливее и крикливее, 
 Чем собственная моя особа. 

 Мой рост с ростом самых долговязых 
 Не может равняться; 
 У меня свежий цвет лица, русые волосы 
 И кудрявая голова. 

 Я люблю свет и его шум, 
 Уединение я ненавижу; 
 Мне претят ссоры и препирательства, 
 А отчасти и учение. 

 Спектакли, балы мне очень нравятся, 
 И если быть откровенным, 
 Я сказал бы, что я еще люблю... 
 Если бы не был в Лицее. 

 По всему этому, мой милый друг, 
 Меня можно узнать. 
 Да, таким, как бог меня создал, 
 Я и хочу всегда казаться. 

 Сущий бес в проказах, 
 Сущая обезьяна лицом, 
 Много, слишком много ветрености - 
 Да, таков Пушкин (франц.).

  На Пучкову 

          Пучкова, право, не смешна: 
          Пером содействует она 
 Благотворительным газет недельных видам, 
 Хоть в смех читателям, да в пользу инвалидам.

  Гараль и Гальвина 

 Взошла луна над дремлющим заливом, 
 В глухой туман окрестности легли; 
 Полночный ветр качает корабли 
 И в парусе шумит нетерпеливом. 
 Взойдет заря - далек их будет строй. 
 Остри свой меч, воитель молодой! 

 Где ты, Гараль? Печальная Гальвина 
 Ждет милого в пещерной темноте. 
 Спеши, Гараль, к унылой красоте! 
 Заря блеснет - и гордая дружина 
 Умчится вдаль, грозящая войной. 
 Где ты, где ты, воитель молодой? 

 Гальвина с ним. О, сколько слез печали, 
 И сколько слез восторгов и любви! 
 Но край небес бледнеет, и вдали 
 Редеет тень. Уж латы зазвучали; 
 Близка заря; несется шум глухой... 
 Что медлишь ты, воитель молодой? 

 Призывному Гальвина клику внемлет, 
 Тоски, надежд и робости полна, 
 Едва дыша, разлуки ждет она; 
 Но юноша на персях девы дремлет. 
 Призывы битв умолкли за горой, - 
 Не слышал их воитель молодой. 

 Уже суда покинуть брег готовы, 
 К ним юноши с веселием бегут; 
 Прощальну длань подругам подают; 
 Златой зари раскинулись покровы; 
 Но, утомлен любовью и тоской, 
 Покоится воитель молодой. 

 Пылает день. Он открывает очи. 
 Гальвина мнит ласкающей рукой 
 Сокрыть от глаз досадный свет дневной. 
 "Прости, пора! сокрылись тени ночи: 
 Спешу к мечам!" - воскликнул - и стрелой 
 Летит на брег воитель молодой. 

 Но тихо все, лишь у пустого брега 
 Подъемлется шумящая волна; 
 Лишь дева там, печальна и бледна, 
 И вдалеке плывут ладьи набега. 
 О, для чего печальной красотой 
 Пленялся ты, воитель молодой? 

 Она в слезах; в немой воитель думе. 
 "О милый друг! о жизнь души моей! 
 Что слава нам? что делать средь мечей? 
 Пускай другой несется в бранном шуме; 
 Но я твоя, ты вечно, вечно мой!.. 
 Забудь войну, воитель молодой!" 

 Гараль молчал. Надменное ветрило 
 Его звало к брегам чужой земли; 
 Но с бурею так быстро корабли 
 Летели вдаль, и дева так уныло 
 Его влекла трепещущей рукой... 
 Все, все забыл воитель молодой! 

 И он у ног своей подруги нежной 
 Сказал: "Пускай гремят набег и брань: 
 Забыла меч ослабленная длань!" 
 Их дни слились в отраде безмятежной; 
 Лишь у брегов, терзаемых волной, 
 Дрожа, краснел воитель молодой. 

 Но быстро дни восторгов пролетели. 
 Бойцы плывут к брегам родной земли; 
 Сыны побед с добычей притекли, 
 И скальды им хваленья песнь воспели. 
 Тогда поник бесславною главой 
 На пиршествах воитель молодой. 

 Могучие наперсники судьбины 
 К ногам невест повергли меч и щит; 
 Кровавый меч героев не лежит 
 У ног одной оставленной Гальвины. 
 Красавица вздохнула, - и другой 
 Ее пленил воитель молодой. 

 С тех пор один бродил Гараль унылый; 
 Умолк его веселый прежде глас, 
 Лишь иногда в безмолвный ночи час, 
 Уединен, шептал он имя милой. 
 Война зажглась, - и встречи роковой 
 Пошел искать воитель молодой.

А. А. Дельвиг. Художник П. Яковлев. Тушь, акварель. 1817-1820

  Исповедь бедного стихотворца 

             Священник 
 Кто ты, мой сын?
 
            Стихотворец 
              Отец, я бедный однодворец, 
 Сперва подьячий был, а ныне стихотворец. 
 Довольно в целый год бумаги исчертил; 
 Пришел покаяться - я много нагрешил. 

             Священник
 Поближе; наперед скажи мне откровенно, 
 Намерен ли себя исправить непременно? 

            Стихотворец 
 Отец, я духом слаб, не смею слова дать. 

             Священник 
 Старался ль ты закон господний соблюдать 
 И, кроме вышнего, не чтить другого бога? 

             Стихотворец 
 Ах, с этой стороны я грешен очень много; 
 Мне богом было - я, любви предметом - я, 
 В я заключалися и братья и друзья, 
 Лишь я был мой и царь и демон обладатель; 
 А что всего тошней, лишь я был мой читатель. 

              Священник 
 Вторую заповедь исполнил ли, мой сын? 

             Стихотворец 
 Кумиров у меня бывало не один: 
 Любил я золото и знатным поклонялся, 
 Во всякой песенке Глафирами пленялся, 
 Которых отроду хотя и не видал, 
 Но тем не менее безбожно обожал. 

              Священник 
 А имя божие? 

             Стихотворец 
 Когда недоставало 
 Иль рифмы, иль, стопы, то, признаюсь, бывало, 
 И имя божие вклею в упрямый стих. 

              Священник 
 А часто ль? 

             Стихотворец 
 Да во всех элегиях моих; 
 Ты можешь, батюшка, прочесть на каждой строчке 
 "Увы!" и "се", и "ах", "мой бог!", тире да точки. 

              Священник 
 Нехорошо, мой сын! А чтишь ли ты родных? 

             Стихотворец 
 Немного; да к тому ж не знаю вовсе их, 
 Зато своих я чад люблю и чту душою, 
 
              Священник 
 Как время проводил? 

             Стихотворец 
 Я летом и зимою 
 Пять дней пишу, пишу, печатаю в шестой, 
 Чтоб с горем пополам насытиться в седьмой. 
 А в церковь некогда: в передней Глазунова 
 Я по три жду часа с лакеями Графова. 

              Священник 
 Убийцей не был ли? 

             Стихотворец 
 Ах, этому греху, 
 Отец, причастен я, покаюсь на духу. 
 Приятель мой Дамон лежал при смерти болен. 
 Я навестил его; он очень был доволен; 
 Желая бедному страдальцу угодить, 
 Я оду стал ему торжественно твердить. 
 И что же? Бедный друг! Он со строфы начальной 
 Поморщился, кряхтел... и умер. 

              Священник 
 Не похвально. 
 Но вот уж грех прямой: да ты ж прелюбодей! 
 Твои стихи... 

            Стихотворец
 Все лгут, а на душе моей, 
 Ей-богу, я греха такого не имею; 
 По моде лишний грех взвалил себе на шею. 
 А правду вымолвить - я сущий Эпиктет, 
 Воды не замутишь, предобренький поэт. 

              Священник 
 Да, лгать нехорошо. Скажи мне, бога ради: 
 Соблюл ли заповедь хоть эту: не укради? 

             Стихотворец 
 Ах, батюшка, грешон! Я краду иногда! 
 (К тому приучены все наши господа), 
 Словцо из Коцебу, стих целый из Вольтера, 
 И даже у своих; не надобно примера. 
 Да как же без того, бедняжкам, нам писать? 
 Как мало своего - придется занимать. 

              Священник 
 Нехорошо, мой сын, на счет чужой лениться, 
 Советую тебе скорее отучиться 
 От этого греха. На друга своего 
 Не доносил ли ты и ложного чего? 

             Стихотворец 
 Лукавый соблазнил. Я малый не богатый - 
 За деньги написал посланье длинновато, 
 В котором Мевия усердно утешал - 
 Он, батюшка, жену недавно потерял. 
 Я публике донес, что бедный горько тужит, 
 А он от радости молебны богу служит. 

              Священник 
 Вперед не затевай, мой сын, таких проказ. 
 Завидовал ли ты? 

             Стихотворец 
 Завидовал не раз, 
 Греха не утаю, - богатому соседу. 
 Хоть не ослу его, но жирному обеду 
 И бронзе, деревням и рыжей четверне, 
 Которых не иметь мне даже и во сне. 
 Завидовал купцу, беспечному монаху, 
 Глупцу, заснувшему без мыслей и без страху, 
 И, словом, всякому, кто только не поэт. 

              Священник 
 Худого за собой не знаешь больше? 

             Стихотворец 
 Нет, Во всем покаялся; греха но вспомню боле, 
 Я вечно трезво жил, постился поневоле, 
 И ближним выгоду не раз я доставлял: 
 Частенько одами несчастных усыплял. 

              Священник 
 Послушай же теперь полезного совета: 
 Будь добрый человек из грешного поэта.