Михайловское
Основной, важнейшей частью Пушкинского заповедника является сельцо Михайловское.
Даже географически оно занимает центральное положение среди заповедных земель. Километрах в двух-трех западнее его лежит Тригорское, километрах в четырех-пяти восточнее - Петровское и примерно на таком же расстоянии южнее - Святогорский монастырь.
Скат Михайловского холма. Со ската высокого холма, на котором расположено сельцо Михайловское, открывается великолепный вид на широкую зеленую долину. Два спокойных озера стелются среди поросших стройным сосняком берегов. Быстрая голубая Сороть живописно извивается между холмами. Пока можно разглядеть, тянутся заливные луга и нивы. Далеко за озером Кучане - очертания парка Петровского. На гребнях холмов и в ложбинах между ними приютились деревни. "Ширь, простор - вот первое, что произносишь перед этой картиной, но в этой шири есть какая-то нежность, есть какая-то почти грустная простота. О, нет - не убогая простота, а, напротив, уверенная в себе, простая в своей непосредственной красоте... Да, этот кусок земли достоин быть колыбелью поэта и, пожалуй, именно русского поэта".*
* (А. В. Луначарский.- "Красная газета", 1926, №№ 207-209.)
Пушкин горячо полюбил этот "кусок земли" уже в свой первый приезд сюда летом 1817 года.
Только что сдав последний лицейский экзамен, молодой поэт вместе со всей семьей приехал в Михайловское.
3 июля он подал прошение в коллегию иностранных дел, куда был зачислен на службу, об отпуске по 15 сентября в Псковскую губернию "для приведения в порядок домашних дел", 8-го получил на основании этого прошения из коллегии паспорт, а 9-го был уже в дороге.
Ехали из Петербурга трое суток, обычным путем - через Гатчино, Лугу, Боровичи, Порхов, Бежаницы, Новоржев (был и другой путь - на Псков, Остров, Врев, но им пользовались реже).
В дороге, очевидно, были сочинены стихи:
Есть в России город Луга Петербургского округа; Хуже не было б сего Городишки на примете, Если б не было на свете Новоржева моего.
В Михайловское приехали 11 июля.
"Вышед из Лицея, я почти тотчас уехал в Псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и проч... .",- писал позднее Пушкин в своих "Записках", над которыми работал в Михайловском в 1824-1825 годах.
Он много бродит по лесам и полям, которые, по свидетельству И. И. Пущина, "любил с детства", навещает двоюродного деда в Петровском и особенно охотно и часто бывает у соседей Осиповых-Вульф в Тригорском.
Поэт провел в Михайловском полтора месяца, до 20-х чисел августа. Прощальные стихи его наполнены самыми светлыми воспоминаниями о пребывании в псковской деревне, теплым чувством, искренней симпатией к ней:
Простите, верные дубравы! Прости, беспечный мир полей, И легкокрылые забавы Столь быстро улетевших дней!...
Двумя годами позже, летом 1819 года, Пушкин снова приезжает в Михайловское.
От суеты столицы праздной, От хладных прелестей Невы, От вредной сплетницы молвы, От скуки, столь разнообразной, Меня зовут холмы, луга, Тенисты клены огорода, Пустынной речки берега И деревенская свобода.
На этот раз поэт пробыл в деревне месяц, с середины июля до середины августа. Прошение об отпуске в "здешнюю губернию" на двадцать восемь дней "по собственным делам" было подано им 9 июля 1819 года. Паспорт помечен 10 июля.
Времяпровождение поэта в деревне то же, что и в 1817 году.
Но теперь уже Пушкин - автор оды "Вольность", послания "К Чаадаеву" и первых песен поэмы "Руслан и Людмила" (над пятой песней он работал в деревне), теперь он - друг Н. И. Тургенева и П. Я. Чаадаева, активный участник литературно-политической борьбы, и естественно, что он находит в Михайловском богатый материал для своей вольнолюбивой поэзии, в первую очередь, для стихотворения "Деревня".
Листок с записью А. С. Пушкина о посещении Михайловского в 1817 году
Радостно приветствуя в этом стихотворении любимые места, он настойчиво подчеркивает их творческое для себя значение:
Приветствую тебя, пустынный уголок, Приют спокойствия, трудов и вдохновенья...
Широкая панорама русской природы, разнообразной и вольной, нарисованная поэтом в первой части стихотворения "Деревня", была ему подсказана теми "подвижными картинами", которые открывались его взору с вершины Михайловского холма, которые и сейчас во всей своей чарующей прелести проходят перед нами. Пушкин запечатлел их поэтично и правдиво.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крылаты...
Здесь, в Михайловском, среди гармоничного мира лесов и полей, с особой силой почувствовал поэт, как разителен контраст между прекрасной русской природой и жизнью народной. Красота и прелесть природы не заслонили от зоркого глаза поэта царившие в деревне нищету, бесправие, крепостнический гнет. Напротив, сделали их вопиющими, потрясающе яркими и породили гневный протест против несправедливого общественного устройства, против порабощения и угнетения человека, страстный призыв к изменению жизни народа на началах свободы и справедливости.
Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея.
Опора милая стареющих отцов,
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собой умножить
Дворовые толпы измученных рабов.
................................
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?
В духе самых передовых идей эпохи ставил Пушкин уже тогда важнейший социальный вопрос своего времени - вопрос о крепостном праве. Живые конкретные наблюдения над бытом соседних с Михайловским имений, связанные с ними мысли и чувства в значительной мере определили изображение жизни народа в стихотворении "Деревня", придали особую социальную остроту наполняющему его гневному протесту против крепостничества. Если в оде "Вольность", написанной в 1817 году, Пушкин "во след Радищеву" восславил свободу, то в стихотворении "Деревня", написанном в 1819 году, он "во след Радищеву" осудил крепостное рабство и призывал к уничтожению его.
Крепостническая действительность окружала Пушкина и в Михайловском.
Имение было скромное, небогатое. Вместе с деревнями за ним числились по ревизской сказке 1816 года - 1863 десятины. земли, 164 человека барщинных крестьян и 23 человека "дворни при барском доме". Сами владельцы - родители Пушкина, как говорилось выше, бывали в деревне лишь наездами, полагаясь во всем на приказчика, который беззастенчиво обманывал беспечных господ и грабил крестьян. Имение не давало почти никакого дохода, было заложено и быстро разорялось.
А. С. Пушкин. Гравюра Е. Гейтмана
Усадьба. Усадьба Михайловского была небольшая, очень простая по планировке. На краю холма, у самого ската, стоял господский дом. По обе стороны дома расположены были службы: по одну сторону флигель, где, по преданию, жила Арина Родионовна,- домик няни, по другую - кухня, людские избы, сараи, амбары и проч. Перед домом - небольшой круглый зеленый газон, обсаженный невысокими кустами сирени и жасмина. Огибая его, шли дорожки к крыльцу дома. Сквер был окружен деревянным забором с калитками. За ним, справа от дома,- спуск к Сороти, начинающийся сразу за домиком няни, слева - службы, а за ними фруктовый сад, прямо напротив - парк. Такой изобразил Михайловскую усадьбу на своем известном рисунке 1837 года псковский землемер И. Иванов.* За истекшее столетие, усадьба несколько изменилась. Кусты, окаймлявшие зеленый газон перед домом, заменены двадцатью шестью невысокими стрижеными липами. В центре газона сыном поэта Григорием Александровичем посажен вяз; сейчас это могучий великан, широко раскинувший мощные ветви. Из служб, стоявших слева от дома, вдоль фруктового сада, восстановлен ныне, как указывалось выше, лишь один флигелек - кухня, составляющий пару домику няни, такой же небольшой, квадратный, приземистый, с высокой тесовой кровлей. Остальных служб нет. У входа в парк стоит флигель, построенный в 1911 году. Но планировка, общий вид усадьбы остались прежними. Как и прежде, в дни, когда здесь бывал Пушкин, она очень скромна, уютна и красива, полна зелени и цветов, особенно много сирени, жасмина, шиповника. Такою видел ее поэт в 1817 и в 1819 годах, уже в свои первые приезды в Михайловское.
* (См.: "Галерея видов города Пскова и его окрестностей, снятых с натуры", ч. II, 1838, Псков.)
Пушкин любил эту скромную усадьбу. Только здесь он чувствовал себя по-настоящему дома. В стихотворении "Домовому", написанном в Михайловском в 1819 году, рисуя Михайловскую усадьбу, все дорогие и милые места, поэт просит домового любить и беречь их.
Поместья мирного незримый покровитель,
Тебя молю, мой добрый домовой,
Храни селенье, лес и дикий садик мой
И скромную семьи моей обитель!
Да не вредят полям опасный хлад дождей
И ветра позднего осенние набеги;
Да в пору благотворны снеги
Покроют влажный тук полей!
Останься, тайный страж, в наследственной сени,
Постигни робостью полунощного вора
И от недружеского взора
Счастливый домик охрани!...
Такою же, как и в дни юности, нашел поэт Михайловскую усадьбу в 1824 году.
9 августа 1824 года Пушкин снова приехал в Михайловское, на этот раз в качестве ссыльного.
А я от милых южных дам, От жирных устриц черноморских, От оперы, от темных лож И, слава богу, от вельмож Уехал в тень лесов Тригорских, В далекий северный уезд; И был печален мой приезд.
Еще в мае 1820 года поэт был выслан из Петербурга по распоряжению царя за вольнолюбивые стихи и политические эпиграммы, широко распространявшиеся в списках и служившие целям революционной пропаганды. Больше четырех лет провел он на юге России - в Кишеневе и Одессе. Годы ссылки были годами особенно тесного сближения поэта с членами тайных революционных обществ - будущими декабристами. Передовые политические и литературные взгляды Пушкина развивались и крепли. Они нашли свое выражение в многочисленных художественных произведениях, прочно утвердивших за молодым поэтом первое место в русской литературе.
Сельцо Михайловское. Литография П. Александрова по рисунку И. Иванова. 1838 г.
Положение "ссылочного невольника" тяготило Пушкина, особенно когда он попал в Одессу под начальство новороссийского генерал-губернатора графа Воронцова. "Вандал, придворный хам и мелкий эгоист", по краткой, но достаточно выразительной характеристике поэта, Воронцов не желал видеть в Пушкине ничего, кроме рядового чиновника, требовал беспрекословного подчинения и почитания; раздражало его и особое внимание, которым пользовался поэт со стороны его жены, графини Е. К. Воронцовой. Притеснения, недоброжелательное и высокомерное отношение Воронцова вызывали негодование Пушкина. Он отвечал эпиграммами и смело отстаивал свою независимость и честь русского поэта.
Желая избавиться от беспокойного чиновника, Воронцов слал в Петербург один за другим доносы, в которых доказывал необходимость убрать Пушкина из шумной Одессы и перевести в какую-нибудь глушь, где бы тот не мог быть опасен.
24 марта 1824 года Воронцов писал министру иностранных дел К. В. Нессельроде: "...я прошу ваше сиятельство довести об этом деле до сведения государя и испросить его решения по оному. Ежели Пушкин будет жить в другой губернии, он найдет более поощрителей к занятиям и избежит здешнего опасного общества..."* "...Повторяю мою просьбу,- настаивал он несколькими неделями позже,- избавьте меня от Пушкина; это, может быть, превосходный малый и хороший поэт, но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишиневе". Кроме того, московская полиция перехватила письмо Пушкина к П. А. Вяземскому, в котором поэт сообщал, что берет "уроки чистого афеизма" (атеизма): "Здесь англичанин,** глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать, qu'il ne peut exister d'etre intelligent Greateur et regulateur,*** мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но к несчастию более всего правдоподобная". Этого было достаточно для "высочайшего повеления": "находящегося в ведомстве Государственной коллегии иностранных дел коллежского секретаря Пушкина уволить вовсе со службы" и "выслать в имение его родных, в Псковскую губернию, подчинив его там надзору местных властей".
* (Письма Воронцова и Нессельроде (подлинники по-французски) и другие документы, относящиеся к ссылке Пушкина в Михайловское, опубликованы в журнале "Полярная звезда" А. Герцена и Н. Огарева, кн. 6, Лондон, 1861; в книге П. В. Анненкова "А. С. Пушкин в александровскую эпоху", СПб., 1874; в газете "Ведомости одесского градоначальства", 9 мая 1899 г., стр. 2-3 (Дело о высылке из Одессы в Псковскую губ. коллежского секретаря Пушкина. Из архива бывшего Новороссийского генерал-губернатора); в Отчете Публичной библиотеки за 1900 и 1901 годы, СПб., 1905 (Дело архива рижского военного генерал-губернатора и Дело архива канцелярии министерства внутренних дел о Пушкине); в сб. "О. С. Пушкiн", Киiв, 1938.)
** (Англичанин, о котором идет речь,- В. Гутчинсон, домашний врач Воронцовых.)
*** (Что не может быть существа разумного, творца и правителя (франц.).)
Место новой ссылки поэта было выбрано с таким расчетом, чтобы упрятать его в деревенскую глушь, лишить возможности общения с друзьями и единомышленниками, заставить замолчать его "неподкупный голос".
Подписка Пушкина о выезде из Одессы в Псков 29 июля 1824 г.
"Высочайшее повеление" последовало 8 июля. 11 июля Нессельроде писал Воронцову: "Я подавал на рассмотрение императора письма, которые ваше сиятельство прислали мне, по поводу коллеж, секретаря Пушкина. Его величество вполне согласился с вашим предложением об удалении его из Одессы, после рассмотрения тех основательных доводов, на которых вы основываете ваши предположения, и подкрепленные, в это время, другими сведениями, полученными его величеством об этом молодом человеке. Все доказывает, к несчастию, что он слишком проникся вредными началами, так пагубно выразившимися при первом вступлении его на общественное поприще. Вы убедитесь в этом из приложенного при сем письма. Его величество поручил мне переслать его вам...* Вследствие этого его величество, в видах законного наказания, приказал мне исключить его из списков чиновников министерства иностранных дел за дурное поведение; впрочем, его величество не соглашается оставить его совершенно без надзора, на том основании, что, пользуясь своим независимым положением, он будет, без сомнения, все более и более распространять те вредные идеи, которых он держится, и вынудит начальство употребить против него самые строгие меры. Чтобы отдалить, по возможности, такие последствия, император думает, что в этом случае нельзя ограничиться только его отставкою, но находит необходимым удалить его в имение родителей, в Псковскую губернию, под надзор местного начальства. Ваше сиятельство не замедлит сообщить г. Пушкину это решение, которое он должен выполнить в точности, и отправить его без отлагательства в Псков, снабдив прогонными деньгами".
* (Имеется в виду письмо Пушкина к Вяземскому об "афеизме".)
А на следующий же день, 12 июля, Нессельроде направил копию этого отношения на имя Воронцова прибалтийскому генерал-губернатору маркизу Ф. О. Паулуччи с извещением, что Пушкина "его величество положил сослать в Псковскую губернию, вверяя его вашим, господин маркиз, неусыпным заботам и надзору местных властей". Паулуччи, со своей стороны, немедленно по получении извещения Нессельроде, 15 июля, послал (с приложением копии его) предписание псковскому гражданскому губернатору барону Адеркасу "снестись с предводителем дворянства о избрании им одного из благонадежных дворян для наблюдения за поступками и поведением Пушкина". Последний обязывался дать подписку о том, что он будет вести себя благонравно, а "наблюдающий дворянин" - доносить Паулуччи через Адеркаса о "предосудительных поступках" Пушкина.
24 июля Воронцов приказывал одесскому градоначальнику: объявить Пушкину "высочайшее повеление" об исключении его из списков чиновников коллегии иностранных дел и высылке на жительство в Псковскую губернию; отослать его в Псков немедленно, снабдив прогонами; если Пушкин даст подписку, что поедет прямо к месту своего назначения, не останавливаясь нигде на пути, то позволить ему ехать одному, в противном случае отправить его с надежным чиновником; о времени отправления его предупредить псковского губернатора.
29 июля одесский градоначальник уже доносил Воронцову: "Вследствие повеления вашего сиятельства о коллежском секретаре Пушкине имею честь донести: высочайшая государя императора воля о нем мною лично ему объявлена. Он дал поднесенную при сем подписку и завтрашний день отправляется отсюда в город Псков по данному от меня маршруту через Николаев, Елизаветград, Кременчуг, Чернигов и Витебск. На прогоны к месту назначения, по числу верст 1621, на три лошади выдано ему денег 389 р. 4 коп.".
Подписка, "поднесенная" Пушкину одесским градоначальником, была следующего содержания: "Нижеподписавшийся сим обязывается по данному от г. одесского градоначальника маршруту без замедления отправиться из Одессы к месту назначения в губернский город Псков, не останавливаясь нигде на пути по своему произволу, а по прибытии в Псков явиться лично к г. гражданскому губернатору. Одесса, июля 29 дня 1824".
Маршрут был составлен так, чтобы он "до Киева не касался" и поэт не мог бы встретиться со своими друзьями - южными декабристами.
Маршрут поездки Пушкина из Одессы в Михайловское
Выехав 31 июля 1824 года из Одессы, Пушкин 9 августа был уже в Михайловском. Он не заехал даже в Псков к губернатору, что было нарушением предписания.
Вспоминая много лет спустя этот свой приезд и сопоставляя его с предшествующими, Пушкин писал в стихотворении "Вновь я посетил..." ( чернов.)
В разны годы
Под вашу сень, Михайловские рощи,
Являлся я; когда вы в первый раз
Увидели меня, тогда я был
Веселым юношей, беспечно, жадно
Я приступал лишь только к жизни; годы
Промчалися, и вы во мне прияли
Усталого пришельца; я еще
Был молод, но уже судьба и страсти
Меня борьбой неравной истомили.
................................
Утрачена в бесплодных испытаньях
Была моя неопытная младость,
И бурные кипели в сердце чувства
И ненависть и грезы мести бледной.
H. О. Пушкина, мать поэта. Миниатюра К. де Местра
Эти чувства поэта легко понять, если помнить, что из двадцати пяти лет жизни четыре года он уже провел в ссылке и впереди была новая ссылка, еще более тяжелая, на неопределенный срок, в полном одиночестве, вдали от друзей, политической и литературной жизни. Как ни любил Пушкин Михайловское, такая перспектива, естественно, вызывала в нем горечь и негодование. Друзья поэта боялись за него. "Кто творец этого бесчеловечного убийства,- писал 13 августа 1824 года П. А. Вяземский,- или не убийство - заточить пылкого, кипучего юношу в деревне русской? . . Должно точно быть богатырем духовным, чтобы устоять против этой пытки. Страшусь за Пушкина".
О. С. Пушкина, сестра поэта. Рисунок неизвестного художника
В Михайловском Пушкин застал всю семью: отца, мать, сестру и брата. Однако близость родных не смягчила горьких чувств поэта. Напротив, "пребывание среди семьи,- писал Пушкин,- только усугубило мои огорчения, и без того достаточно существенные". С братом и сестрой Пушкин был дружен, но его отношения с отцом всегда были натянутыми. Сейчас это еще усиливалось тем обстоятельством, что поэт был ссыльным, преследуемым правительством. Сергей Львович боялся, как бы близость сына не навлекла подозрений на него самого и как бы обвиненный в атеизме поэт не "испортил" брата и сестру.
Л. С. Пушкин, брат поэта. Рисунок А. Орловского
Натянутые отношения перешли в открытую вражду, когда Сергей Львович согласился взять на себя официальный надзор за сыном, его поведением и перепиской.
В соответствии с предписанием Паулуччи Адеркас поручил опочецкому уездному предводителю дворянства А. Н. Пещурову найти благонадежного дворянина для наблюдений за Пушкиным. Пещуров предложил выполнение этих обязанностей соседу поэта по имению И. М. Рокотову, но тот решительно отказался. Предлагали и еще кое-кому, но также согласия не получили. Тогда Пещуров обратился к Сергею Львовичу, и тот согласился. 4 октября Адеркас сообщил об этом Паулуччи и вскоре получил ответ генерал-губернатора: "Если отец высланного на жительство во вверенную вам губернию ко родственникам коллежского секретаря Пушкина, господин статский советник Пушкин согласился дать подписку в том, что он будет иметь неослабный надзор за поступками и поведением своего сына, то в сем случае может сей последний оставаться под присмотром отца своего и без избрания особого ко таковому надзору дворянина, тем более, что родительская власть неограниченнее посторонней, и что отец Пушкина по удостоверению вашего превосходительства есть из числа добронравнейших и честнейших людей". Недостойное поведение отца, взявшего на себя обязанность шпионить за сыном, возмутило поэта, привело к резким столкновениям.
С. Л. Пушкин, отец поэта. Рисунок К. Гампельна. 1824 г.
Доведенный до отчаяния Пушкин обращается к В. А. Жуковскому, прося о помощи: "Милый, прибегаю к тебе. Посуди о моем положении. Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше, но скоро все переменилось: отец, испуганный моей ссылкой, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь; Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче - быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать. Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся. Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к отцу, прошу его позволения объясниться откровенно... Отец осердился. Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monstre, ce fils denature...* (Жуковский, думай о моем положении и суди). Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю все, что имел на сердце целых три месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить... Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников сибирских и лишения чести? спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем...
* (С этим чудовищем, с этим выродком-сыном (франц.).)
P. S. Надобно тебе знать, что я уже писал бумагу губернатору, в которой прошу его о крепости, умалчивая о причинах. П. А. Осипова, у которой пишу тебе эти строки, уговорила меня сделать тебе и эту доверенность. Признаюсь, мне немного на себя досадно, да, душа моя,- голова кругом идет".
В "бумаге" - письме псковскому губернатору Б. А. Адеркасу Пушкин писал: "Милостивый государь Борис Антонович, государь император высочайше соизволил меня послать в поместье моих родителей, думая тем облегчить их горесть и участь сына. Неважные обвинения правительства сильно подействовали на сердце моего отца и раздражили мнительность, простительную старости и нежной любви его к прочим детям. Решился для его спокойствия и своего собственного просить его императорское величество, да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей. Ожидаю сей последней милости от ходатайства вашего превосходительства".
Однако письмо это к Адеркасу не попало. Пушкин отправил его в Псков с нарочным, но тот не застал губернатора в городе и вернулся в Михайловское. Благодаря стараниям П. А. Осиповой, сообщившей обо всем Жуковскому, и вмешательству последнего дело не получило дальнейшего хода.
В первые месяцы ссылки Пушкин старался реже бывать в Михайловском. Большую часть времени проводил он в соседнем Тригорском или "верхом в полях". "Я в Михайловском редко" - писал он брату (около 10 ноября 1824 года). Работать почти не мог. "Скука - холодная муза, и поэма моя не двигается вперед",- замечает он в письме к В. Ф. Вяземской, имея в виду "Евгения Онегина" (конец октября 1824 года).
В течение ноября семья Пушкиных (сперва брат и сестра, а затем отец и мать) уехала в Петербург. Сергей Львович сообщил Пещурову, что "не может воспользоваться доверием, делаемым ему генерал-губернатором", ибо, имея главное поместье в Нижегородской губернии, а всегдашнее пребывание в С.-Петербурге, он по делам своим может потерпеть совершенное расстройство, оставаясь неотлучно при одном сыне, тем более, что непредвиденные обстоятельства вынуждают его быть вскоре в Москве.
Поэт остался один и вздохнул свободнее. "Буря, кажется, успокоилась, осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда и подать вам голос, милый Дмитрий Максимович,- пишет он 9 декабря своему одесскому знакомому Д. М. Шварцу (Чернов.) - Вот уже 4 месяца, как нахожусь я в глухой деревне - скучно, да нечего делать... Уединение мое совершенно - праздность торжественна. Соседей около меня мало, я знаком только с одним семейством, и то вижу его довольно редко - целый день верхом - вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны... она единственная моя подруга - и с нею только мне не скучно".
Письмо это чрезвычайно ярко рисует настроения и образ жизни ссыльного поэта.
Теперь он прочно обосновался в своем Михайловском доме.
Дом-музей поэта. Дом, расположенный в центре Михайловской усадьбы, как мы знаем, первоначально был построен предками поэта, Ганнибалами, еще в последней трети XVIII века (точная дата постройки не установлена). Был он невелик, прост, но прочен и удобен. В своем первоначальном виде дом простоял около ста лет. Только в 1829 году он подвергся некоторому обновлению, о чем свидетельствуют письма С. Л. и Н. О. Пушкиных к дочери Ольге Сергеевне.*
* (Письма С. Л. и Н. О. Пушкиных к их дочери О. С. Павлищевой за 1828- 1835 годы, хранящиеся в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР, переведены с французского, прокомментированы и подготовлены к печати Л. Л. Слонимской.)
Летом 1837 года его зарисовал с натуры И. С. Иванов. Рисунок Иванова, литографированный П. Александровым и вошедший в "Галерею видов города Пскова и его окрестностей" - документ исключительной ценности, единственное достоверное изображение дома, как и всего сельца Михайловского, пушкинского времени. Дом вырисован Ивановым особенно тщательно. Можно ясно представить себе небольшой его размер и незамысловатую архитектуру, сосчитать количество окон по южному фасаду и определить их величину. Видны даже кусты сирени возле крыльца и по углам дома.
В пояснительном тексте к листу Сельцо Михайловское "Галереи" Иванова, составленном, повидимому, псковским учителем Студитским (автором аналогичной публикации "Сельцо Михайловское и Святогорский монастырь" в "Иллюстрации", 1848, т. VI, № 9), имеется такое описание наружного вида дома: "Здесь представлен господский дом помещиков Пушкиных... Этот дом должен быть... драгоценным для русских: ...в нем несколько времени постоянно жил Пушкин, и после из Петербурга почти каждую осень приезжал сюда. Много произведений его здесь обдумано, а еще больше писано... Деревянный и уже обветшалый одноэтажный дом Пушкина занимает середину между службами, идущими с обеих его сторон.
Пушкин выбрал для себя комнату, с правой стороны последнюю, в три окна. Перед домом с этой стороны есть небольшой сквер. Дорога к нему хорошо отделана, так, что за версту начинается чистый парк, украшенный по местам цветниками. Противоположная сторона дома обращена к реке Сороти, извивающейся по приятному лугу".
Почти одновременно с зарисовками Иванова, в мае 1838 года, по поручению Опеки, опочецким земским исправником Васюковым была составлена "Опись... имению, оставшемуся после смерти опочецкой помещицы 5 класса Надежды Осиповны Пушкиной". В описи содержатся подробные фактические данные о доме в Михайловском. Там говорится: "Дом деревянного строения на каменном фундаменте, крыт и обшит тесом, длиною 8, а шириною 6 сажен, к нему подъездов с крыльцами 2. Балкон 1. В нем печей голландских кирпичных белых с железными дверцами и чугунными вьюшками 6. Дверей столярной работы распашных на медных петлях с таковыми же внутренними замками 4. Одиноких столярной работы на железных крюках и петлях с таковыми скопками 16. Окон с рамами и стеклами на крюках, петлях железных с таковыми же крючками и задвижками 14".* Опись - единственное документальное свидетельство о доме.
* (Архив опеки Пушкина, М., 1939 (Летописи Гос. Литературного музея, кн. 5), стр. 271.)
Запечатлен дом Пушкиных, его внешний и внутренний облик, и в воспоминаниях современников.
И. И. Пущин пишет о деревенском жилище друга: "Комната Александра была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, услышав колокольчик. В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, диван, шкаф с книгами и проч., и проч.... Вход к нему прямо из коридора; против его двери - дверь в комнату няни, где стояло множество пяльцев... Дверь во внутренние комнаты была заперта, дом не топлен".*
* (И. И. Пущин, Записки о Пушкине, ГИХЛ, М. 1937, стр. 82.)
М. И. Осипова, неоднократно бывавшая в Михайловском в 1820-1830-х годах, рассказывала: "Вся обстановка комнаток Михайловского домика была очень скромна: в правой, в три окна комнате, где был рабочий кабинет Александра Сергеевича, стояла самая простая, деревянная, сломанная кровать. Вместо одной ножки под нее подставлено было полено; некрашеный стол, два стула и полки с книгами довершали убранство этой комнаты".*
* (М. И. Семевский, Прогулка в Тригорское.- "С.-Петербургские ведомости", 1866, № 139 и след. Перепечатано в кн.: А. Н. Вульф, Дневники, "Федерация", М., 1929. По последнему изданию и приведена цитата, стр. 74. М. И. Семевский - известный историк, издатель журнала "Русская старина".)
А. Н. Вульф замечает в дневнике 16 сентября 1827 года: "Вчера обедал я у Пушкина в селе его матери, недавно бывшем еще месте его ссылки... По шаткому крыльцу взошел я в ветхую хижину первенствующего поэта русского".*
* (А. Н. Вульф, Дневники, "Федерация", М., 1929, стр. 135.)
В стихотворении Н. М. Языкова "На смерть няни А. С. Пушкина" читаем:
Там, где на дол с горы отлогой Разнообразно сходит бор В виду реки и двух озер И нив с извилистой дорогой, Где, древним садом окружен, Господский дом уединенный Дряхлеет, памятник почтенный Елисаветинских времен,- Нас, полных юности и вольных. Там было трое... ........................ Вон там - обоями худыми Где-где прикрытая стена, Пол нечиненный, два окна И дверь стеклянная меж ними...*
* (Стихотворения Н. М. Языкова цитируются по изданию: Н. М. Языков, Собрание стихотворений, "Советский писатель" ("Библиотека поэта") 1948.)
Неоднократно упоминает свой Михайловский дом Пушкин в стихах и письмах: "скромная обитель", "ветхая лачужка", "моя изба", "опальный домик" и т. п.
Типичные черты Михайловского "господского дома", как и всей усадьбы, мы узнаем в романе "Евгений Онегин", в картинах деревенской жизни
Онегина.
Господский дом уединенный, Горой от ветров огражденный, Стоял над речкою... Почтенный замок был построен, Как замки строиться должны: Отменно прочен и спокоен Во вкусе умной старины. Везде высокие покои, В гостиной штофные обои, Царей портреты на стенах, И печи в пестрых изразцах. Все это ныне обветшало...
Разумеется, не об отождествлении михайловской обители поэта с деревенским жилищем Онегина может идти речь, а лишь об использовании Пушкиным в его романе типичных черт окружавшей его самого обстановки, что, несомненно, имело место и на что сам он неоднократно указывал.
После смерти Пушкина, когда Михайловское сначала находилось в общем владении наследников поэта, его брата и сестры, а затем было приобретено Опекой и в течение почти тридцати лет в доме постоянно никто не жил, он не оберегался, был предоставлен естественному разрушению, обстановка расхищалась.
Д. Мацкевич писал в 1848 году: "Наружность деревянного, уже обветшалого одноэтажного дома Пушкина очень проста. От дома тянутся по обе стороны службы. Перед домом, со стороны парка, есть небольшой сквер..." *
* (Д. Мацкевич, Путевые заметки.- "Северная пчела", 1848, № 247. Д. И. Мацкевич - цензор С.-Петербургского цензурного комитета и путешественник. "Путевые заметки" - наиболее известное его сочинение.)
Посетивший Михайловское в июле 1856 года академик М. П. Розберг рассказывал: "Господский дом в Михайловском, где написан "Борис Годунов", где сложилась большая часть неподражаемых глав "Онегина", где родились очаровательные звуки, нашедшие отголоски во всех концах обширного нашего отечества, представляет вид печальной развалины; он деревянный, крыша и отчасти потолки обвалились, крыльцо распалось, стекла насквозь пробиты; дождь льется в комнаты и ветер в них завывает; все кругом заглохло, одичало; двор и сад забиты крапивой, древняя еловая аллея, примыкающая к воротам, заросла... унылая грусть стесняет сердце при виде этих опустелых мест..." *
* (М. П. Розберг, Могила Пушкина в 1856 году.- "Исторический вестник", 1899, май, стр. 754.)
К. А. Тимофеев, посетив Михайловское в 1859 году, нашел лишь "развалины дома": "Длинная аллея старых елей тянется от полуразрушенной беседки до домика Пушкина... Мы вошли в прихожую, отворяем дверь в зал... Нет, лучше бы туда и не заглядывать! К чему в нашем суровом, всеразрушающем климате романтические желания - побывать в той самой комнате, отдохнуть на том самом кресле, где сиживал Пушкин, где шла оживленная беседа его с друзьями, где он слушивал сказки своей няни... И вот через 22 года после смерти поэта крыша провалилась, балки перегнили, потолок обрушился, под стропилами, на перекрестке двух жердей, в углу сидит сова, эмблема мудрости, единственная поэтическая принадлежность, которую мы нашли в жилище поэта".*
* (К. А. Тимофеев, Могила Пушкина и село Михайловское.- Журнал Министерства народного просвещения, ч. 103, VIII, отд. II, 1859, стр. 139-151. Перепечатано: "Русская старина", т. XCVIII, май, 1899. По этому изданию и приведена цитата, стр. 270-271. К. А. Тимофеев - педагог и историк литературы, ученик и сотрудник проф. А. В. Никитенко. В виде письма к нему, как редактору журнала Министерства народного просвещения, и написана цитируемая статья.)
А еще через семь лет М. И. Семевский записал рассказы М. И. Осиповой и других современников поэта: "Домик в Михайловском известен многим; с него были деланы рисунки... В домике этом жил и умер в 1806 году дед Пушкина Осип Абрамович Ганнибал. Вся мебель, какая и была в этом домике при Пушкине, вся была ганнибаловская, Пушкин себе нового ничего не заводил... Самый домик и тогда уже, в 1824-1826 годах, был довольно стар:
Наша ветхая лачужка И печальна, и темна...
совершенно справедливо говорил Пушкин в одном своем стихотворении. Мебели, как я сказала, было немного и вся-то старенькая; после смерти Пушкина, когда перестала сюда ездить и жена его, Михайловская мебель разошлась по разным рукам... Сквер перед домом во время Пушкина тщательно поддерживался, точно так же не совершенно был запущен и тенистый, небольшой сад; в нем были цветники... Все это поддерживалось потому, что не только Александр Сергеевич, но и его родители с остальными членами семьи почти каждое лето сюда приезжали - Пушкин, когда женился, также приезжал сюда и, наконец, по его кончине, вдова Пушкина также приезжала сюда гостить раза четыре с детьми. Но когда Наталья Николаевна <Пушкина> вышла вторично замуж - дом, сад и вообще село было заброшено и в течение восемнадцати лет все это глохло, гнило, рушилось. Время от времени заглядывали в Михайловское почитатели Пушкина, осматривали полуразвалившийся домик и слушали басни старосты, который не только не служил при Александре Сергеевиче, но даже не видел его... Наконец, в последние годы исчез и дом поэта: его продали за бесценок на своз, а вместо него выстроен новый, крайне безвкусный домишко - совершенно по иному плану, нежели как был расположен прежний домик... Этот новый дом,- заключила М. И.,- я и видеть-то не хочу... так мне досадно, что не сбережен домик... великого поэта".*
* (М. И. Семевский, Прогулка в Тригорское, стр. 72-75.)
Старый дом был продан на своз в середине 1860-х годов Г. А. Пушкиным, сыном поэта, и на его месте построен новый, о котором с возмущением и говорит М. И. Осипова.
Затем дом дважды горел и отстраивался вновь - в 1911 году (архитектор академик А. В. Щуко) и в 1936 году (архитектор профессор К. К. Романов).
Дом-музей, построенный к пушкинским юбилейным дням 1937 года и содержавший ценные произведения живописи, графики, скульптуры, много мемориальных вещей и документов, был разграблен и сожжен фашистами в июле 1944 года перед их бегством из Михайловского.
Восстанавливая Пушкинский заповедник "как один из крупнейших культурно-исторических и научных памятников" нашей страны, советские люди с особой тщательностью возродили Дом-музей в Михайловском.
Отстроенный в 1949 году, дом этот максимально близок к своему первоначальному историческому виду: стоит на старом фундаменте из местного валунного камня, в точности передает общий облик пушкинского дома, сохраняет его архитектуру, планировку, размеры (длина южного фасада 24 метра, северного-17,8 метра, ширина-12,5 метра, высота от земли до верха крыши - 10 м). При проектировании (архитекторы Н. В. Яковлев и Л. И. Рожнов) были учтены все названные изобразительные, документальные и литературные источники: изображения дома, от литографии по рисунку И. Иванова до позднейших фотографий, описания, воспоминания современников, замечания самого поэта. Южный фасад, выходящий на усадьбу, полностью соответствует литографии 1838 года; северный фасад с балконом, выходящий к реке, не может быть так же точно документально обоснован, но он вполне соответствует описаниям современников и решению его в проекте академика Щуко, располагавшего изображениями пушкинского дома, до нас не дошедшими. Одноэтажный, рубленый, обшитый тесом, с высокой тесовой двускатной кровлей, продолговатыми окнами, открытым крылечком, выходящим на усадьбу, и небольшим балконом с колоннами, выходящим к Сороти, дом является неотъемлемой частью архитектурного комплекса Михайловской усадьбы.
Внутренний план дома в основе своей соответствует плану подлинного дома Пушкина. Фундамент, несомненно старый, позволил точно определить расположение капитальных стен. Невозможно восстановить только перегородки, повидимому, существовавшие при Пушкине. Наличием этих перегородок можно объяснить и большое количество дверей, указанных в описи Опеки 1838 года (количество комнат, к сожалению, в описи не указано), и расхождения в воспоминаниях современников о кабинете Пушкина: то комната в три окна, то в два, то даже в одно. Поэт, надо полагать, занимал правую сторону дома по южному фасаду, по существу, это была одна комната, но разделенная перегородкой, к ней же примыкала маленькая комнатка у восточного бокового крыльца.
Сейчас, при отсутствии перегородок, в доме пять больших комнат в два окна, две маленькие в одно окно и передняя (коридор).
С южного фасада первая комната от главного крыльца - передняя (коридор). Вправо от нее - кабинет Пушкина, влево - комната няни. Это самые большие и светлые комнаты в доме. К каждой из них примыкает маленькая комнатка с выходом на боковое крыльцо. Комнаты, расположенные по северному фасаду,- видимо, личная комната родителей, зальце с выходом на балкон, гостиная. Столовая, когда поэт не жил в Михайловском, надо полагать, была там, где потом разместился его кабинет: эта комната - самая близкая к кухне, имеет свой ход и служебное помещение; при Пушкине же и столовая, и спальня, и кабинет его - все помещалось в одной комнате. Стены в большинстве комнат покрыты штофными обоями образца 1810-х годов. Полы дубовые, паркетные. Печи голландские - изразцовые пестрые и штукатуренные белые; в кабинете - камин изразцовый белый.
Обстановка дома Пушкиных, сохранявшаяся еще с ганнибаловских времен, весьма скромная, но своеобразная, как свидетельствуют современники, не может быть восстановлена - она почти полностью утрачена вскоре же после смерти поэта. Комнаты Дома-музея обставлены сейчас предметами мебели пушкинской эпохи и лишь частично копиями вещей Пушкиных и мемориальными вещами из Тригорского.
Музейная экспозиция посвящена жизни и творчеству Пушкина в Михайловском. В экспозиции представлены портреты, картины, рисунки (в оригиналах и копиях), скульптура, гравюры, литографии (в оригиналах), автографы, автоиллюстрации, документы (в репродукциях). Все они рассказывают о Пушкине - патриоте, неразрывно связанном с родиной, с освободительным движением своего народа, Пушкине - родоначальнике новой русской литературы и основоположнике современного русского литературного языка, нашем великом национальном народном поэте, подробно освещают всю историю общения Пушкина с псковской деревней, начиная с первого приезда в 1817 году и до последнего - в 1835 году. Изобразительные материалы сопровождаются текстами.
Михайловское Дом-музей поэта. Фотография. 1954 г.
В первой комнате (передней или, как ее раньше называли, коридоре) представлены материалы, рассказывающие об истории сельца Михайловского и самого дома с ганнибаловских времен до наших дней. Копии специального геометрического плана 1786 года, жалованной грамоты Елизаветы и других документов знакомят с ранней историей Михайловского. Ряд фотографий говорит о его судьбе в период после смерти поэта до Великой Октябрьской социалистической революции. Несколько картин и фотографий показывают разрушения фашистскими варварами драгоценных пушкинских мест и их освобождение частями Советской Армии. В специальной витрине экспонируются возвращенные в 1945 году из Германии исковерканные интервентами музейные ценности (портреты, простреленные фашистами, части часов, подсвечников и других вещей из Михайловского и Тригорского). Работы советских художников воспроизводят сегодняшний день Михайловского, передают любовное отношение к нему советского народа.
Вторая комната (комната няни) открывается темой "Пушкин в Михайловском в 1817 и 1819 годах". Здесь мы видим единственно достоверное изображение молодого Пушкина, каким впервые посетил он псковскую деревню,- гравюру Е. Гейтмана, фотографии Тригорской и Петровской усадеб прошлого века, которые посещал поэт, картины и документы крепостного бесправия, свидетелем которых он был, копии списков антикрепостнического стихотворения "Деревня", созданного им в Михайловском, а также листка из "Записок" - "Вышед из Лицея, я почти тотчас уехал в Псковскую деревню моей матери... - и других автографов. Затем мы знакомимся с историей ссылки Пушкина в Михайловское из Одессы в 1824 году (копии документов), начальным периодом его деревенской жизни (портреты отца, матери, сестры и брата, письма), организацией тайного надзора за ссыльным поэтом (портреты Нессельроде, Паулуччи, Пещурова, копии документов). Здесь же представлена (в копии) картина неизвестного художника первой половины прошлого века - "Пушкин в Михайловском парке". Центральные темы экспозиции этой комнаты - "Пушкин и няня", "Пушкин и крестьяне в Михайловском". Особое внимание обращает на себя барельеф, приписываемый Л. Серякову,- наиболее достоверное из дошедших до нас изображений "доброй подружки" поэта (барельеф этот принадлежал М. Горькому и подарен им Пушкинскому дому Академии наук с надписью: "Арина Родионовна, няня Пушкина. Приписывается Л. Серякову. Резано в Пскове в 1840 г."). Пушкин с Ариной Родионовной изображен на картине Н. Шестопалова, на рисунках и гравюрах Н. Ульянова, А. Парамонова, на репродукции с картины Ю. Непринцева, в скульптурах Н. Дыдыкина и Я. Троупянского. На акварели Н. Шестопалова, рисунках и гравюрах других художников поэт показан среди крестьян, на ярмарках в Святогорском монастыре, слушающим и записывающим произведения народной поэзии. О глубоком интересе Пушкина в эти годы к поэзии своего народа и о том значении, которое имело знакомство с нею для его собственного творческого развития, говорят многочисленные материалы, представленные в экспозиции: копии записей Пушкиным народных сказок и песен, автографов созданных на их основе произведений (пролог к "Руслану и Людмиле", "Жених" и другие), и иллюстрации к этим произведениям. Среди обстановки комнаты няни находится кресло, принадлежавшее П. А. Ганнибалу.
Третья комната (комната родителей) посвящена характеристике жизни и, главным образом, творчества Пушкина в Михайловском 1824-1826 годов. Здесь мы находим портрет Пушкина работы В. Тропинина (копия), картины "Пушкин на прогулке" В. Серова (копия), "Пушкин в Михайловском" Б. Щербакова. Широко представлен круг чтения поэта (изданные в конце XVIII - начале XIX века сочинения Ломоносова, Державина, Крылова, Карамзина, Козлова, Гнедича, Шекспира, Байрона, Вальтера Скотта, журнал "Московский телеграф", альманахи "Полярная звезда" и "Северные цветы", список комедии Грибоедова "Горе от ума" 1825 года); переписка (копии писем Рылееву, Бестужеву, Жуковскому, Плетневу, Вяземскому, Л. Пушкину, портреты некоторых корреспондентов). Представлены материалы, характеризующие дружеское общение Пушкина с соседями по имению - Осиповыми-Вульф (акварельные и силуэтные портреты Ал. Н., Е. Н., А. И. Вульф, А. П. Керн, план и макет дома в Тригорском, старинные фотографии внутреннего вида некоторых комнат, мемориальные вещи из Тригорского - бронзовые и мраморные часы, медный самоварчик, картинка фламандской школы, бювары, подушечки, чернильница). Особо выделено все, относящееся к встречам поэта с друзьями - И. И. Пущиным, А. А. Дельвигом, А. М. Горчаковым, Н. М. Языковым (портреты их, картины работы Н. Ге, Н. Шестопалова, Г. Веселова и других). Здесь же показана работа поэта над поэмой "Цыганы" (иллюстрации К. Клементьевой, копии автографов, автоиллюстраций); над народной исторической драмой "Борис Годунов" (иллюстрации Н. Мясоедова, художников-палешан, портреты Годунова и Самозванца, виды городища Воронина и Святогорского монастыря, копии рукописей, первое издание 1831 года); над лирическими произведениями ("Я помню чудное мгновенье...", "19 октября", "Пророк" и другими - копии автографов). Среди обстановки этой комнаты - ряд мемориальных предметов: стол из Тригорского, кресло А. Н. Вульфа и т. д.
Дом-музей, уголок комнаты няни. Фотография. 1955 г.
Четвертая комната (зал), небольшая, уютная, очень светлая, с балконом, выходящим на Сороть, паркетным полом, обтянутыми золотистым шелком стенами и пестрой изразцовой печью, носит мемориальный характер. Экспозиции здесь нет. Обставлена в основном мебелью, точно воспроизводящей ту, которая была в Михайловском; столик красного дерева, часы из Тригорского; горка со старой посудой. В ней же находятся ящичек с биллиардными шарами и кий, принадлежавшие Пушкину, которыми поэт играл в долгие зимние вечера; это наиболее ценная из всех мемориальных вещей, хранящихся в музее. На стенах портреты предков - А. П. и И. А. Ганнибалов, Ю. П. Пушкина.
В пятой комнате (гостиной) продолжается и завершается экспозиция третьей комнаты. Здесь особенно подробно показана работа Пушкина над романом "Евгений Онегин" (иллюстрации П. Соколова, К. Рудакова, Н. Кузьмина, картина Ю. Клевера, копия с картины И. Репина, прижизненные издания, многочисленные автографы и автоиллюстрации в копиях), а также над реалистической поэмой "Граф Нулин" (иллюстрации К. Клементьевой, автографы и автоиллюстрации в копиях). Весьма большое внимание уделено теме "Пушкин и декабристы". Представлена копия с картины И. Кольмана "14 декабря 1825 г. на Сенатской площади", портреты руководителей тайных обществ - друзей Пушкина, рисунки поэта на полях "Евгения Онегина". На рисунке художника П. Павликова изображена сцена в Тригорском, когда поэт узнает о восстании 14 декабря. С декабристской темой неразрывно связаны и материалы о крестьянских волнениях 1826 года в Псковской губернии (карта распространения крестьянских волнений и другие). Знакомство поэта с этими событиями отразилось на его работе над "Песнями о Стеньке Разине" (они представлены в экспозиции копиями с автографов и портретом Степана Разина). Дальше экспозиция рассказывает о внезапном вызове Пушкина в Москву и его отъезде из Михайловского в ночь на 4 сентября 1826 года (литография А. Орловского "Фельдъегерь" и ряд документов в копиях). В особые темы выделены - приезд Пушкина в Михайловское в 1826 году, его работа над "Запиской о народном воспитании"; приезд в 1827 году, работа над романом "Арап Петра Великого" (иллюстрации Л. Фейберга и другое) и встреча на обратном пути с В. К. Кюхельбекером на станции Залазы (картина Н. И. Шестопалова); приезд в 1835 году, работа над стихотворением "Вновь я посетил..." (картина неизвестного художника первой половины прошлого века - "Пушкин на лесистом холме", автографы-копии, автолитографии А. Каплуна и других). В экспозицию этой комнаты входит также копия с портрета Пушкина работы О. Кипренского (1827), скульптура И. Теребенева (1837).
Дом-музей, уголок зала. Фотография. 1955 г.
Заключительный раздел экспозиции говорит о бессмертии Пушкина, о любви советского народа к своему великому поэту, о широчайшем распространении его произведений на языках всех народов Советского Союза. Среди выставленных здесь этюдов, гравюр, фотографий особое внимание привлекают изображения восстановленных памятников Пушкинского заповедника: Дома-музея, домика няни и других, картины многотысячных митингов трудящихся у могилы поэта, на берегах Сороти, под сенью Михайловских рощ, народного празднования 150-летия со дня рождения великого поэта. В нескольких витринах выставлены издания сочинений Пушкина на русском языке и языках народов СССР. Они лучше всего свидетельствуют о глубокой справедливости слов из передовой статьи "Правды", начертанных золотыми буквами на алом бархате и венчающих экспозицию Дома-музея: "Великая пролетарская революция впервые по-настоящему создает Пушкину подлинно народную славу национального русского поэта - славу великого поэта народов Советской страны".
Особое внимание посетителей привлекает, естественно, кабинет поэта.
Кабинет воспроизведен с максимально возможной исторической точностью, на основании цитированных выше документов, воспоминаний современников (Пущина, Языкова, Осиповых и других) и, частично, известной картины Н. Н. Ге (1875). Это небольшая комната в два окна, с довольно высоким потолком и дубовым паркетным полом, наполовину закрытым пестрым ковром. На стенах зеленоватые гладкие штофные обои. В углу белый изразцовый камин. Старинный диван, туалетный столик красного дерева с овальным зеркалом, несколько резных стульев, простой крашеный письменный стол с множеством бумаг и книг на нем, большое мягкое кресло с высокой спинкой и подножной скамеечкой, полка с книгами, книжный шкаф - вот почти и вся мебель. Мебель эта - либо копии вещей, составлявших обстановку старого Михайловского дома (стол, кресло), либо вещи эпохи; от обстановки пушкинского времени до нас дошла только книжная полка красного дерева (найдена в б. имении Г. А. Пушкина под Вильнюсом). У дивана в углу янтарные трубки с длинными чубуками и тяжелая железная трость, та самая девятифунтовая трость, с которой поэт, по словам современников, любил гулять. На камине старинные подсвечники, черная чугунная фигурка Наполеона, совсем такая, какая описана Пушкиным в "Евгении Онегине". На книжной полке бронзовые часы из Тригорского, на письменном столе фарфоровая чернильница оттуда же. На стене против письменного стола гравированный портрет Байрона в старом коричневом паспарту; в 1828 году он был подарен Пушкиным Ан. Н. Вульф, о чем говорит надпись на обороте, сделанная рукою П. А. Осиповой. На другой стене портрет Жуковского с надписью: "Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму Руслан и Людмила. 1820 марта 26".
Эта небольшая, очень скромно обставленная комната старого ганнибаловского дома и была жилищем поэта в годы Михайловской ссылки.
После отъезда родителей Пушкин хоть и вздохнул с облегчением, но положение "ссылочного невольника" попрежнему угнетало его. Он был под строжайшим надзором - политическим и духовным. Политический надзор осуществлял опочецкий предводитель дворянства Пещуров; духовный - настоятель соседнего Святогорского монастыря отец Иона. Особые "Дела" о Пушкине вели в Пскове - Адеркас, в Риге - Паулуччи, в Петербурге - Дибич и фон Фок. Пушкин не имел права без особого разрешения выезжать из Михайловского ни в Псков, ни в Опочку. Даже переписка с опальным поэтом была небезопасна. За П. А. Плетневым, с которым Пушкин деятельно переписывался по литературным вопросам, было установлено секретное наблюдение. Сохранилось специальное дело "о связях учителя Плетнева с литератором Пушкиным", где среди обширной переписки имеется секретное письмо начальника главного штаба И. И. Дибича петербургскому генерал-губернатору П. В. Голенищеву-Кутузову, содержащее повеление царя "усугубить всевозможное старание узнать достоверно, по каким точно связям знаком Плетнев с Пушкиным и берет на себя ходатайство по сочинениям его" и "иметь за ним ближайший надзор".*
* (Подлинник хранится в Рукописном отделении Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР в Ленинграде.)
Дом-музей, уголок кабинета. Фотография. 1954 г.
В "Воображаемом разговоре с Александром I", написанном в начальный период ссылки, Пушкин с горькой иронией рисует отношение "просвещенного монарха" Александра I к себе - творцу "Вольности", "Руслана и Людмилы", "Кавказского пленника", "Бахчисарайского фонтана", "Евгения Онегина", говорит о гонениях и преследованиях, которым уже успел подвергнуться. "Разговор" заканчивается воображаемыми словами царя: "Но тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего, я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал поэму Ермак или Кочум, разными размерами с рифмами". "Разговор" этот в действительности не происходил, царь не ссылал Пушкина в Сибирь, но, отправив его в Михайловское, сделал все, чтобы поэт постоянно чувствовал над собой тягостную и унизительную "высочайшую" опеку.
Жизнь ссыльного поэта была уединенной, скромной, наполненной творческим трудом. Такой рисует ее сам Пушкин в письмах Д. М. Шварцу, брату и другим. Такой предстает она перед нами в воспоминаниях современников. По словам крестьянина Ивана Павлова, поэт "жил один, с господами не вязался, на охоту с ними не ходил, с соседями не бражничал, крестьян любил".* Псаломщик церкви в Воронине А. Д. Скоропост рассказывал: "А. С. Пушкин, за время этих двух лет, дома в селе вел жизнь однообразную: все, бывало, пишет что-нибудь или читает разные книги. К нему изредка приезжали его знакомые, а иногда приходили монахи из монастыря Святогорского, а если он когда выходил гулять, то всегда один".** Таково же свидетельство крестьянина Святогорской слободы Ивана Столарева: "Пушкин ни у кого не бывает, кроме родственницы своей, г-жи Осиповой... ни с кем не знается и ведет жизнь весьма уединенную. Слышно о нем только от людей его, которые не могут нахвалиться своим барином".***
* (Е. Шведер, Пушкинские ветераны.- "Исторический вестник", 1908, № 10, стр. 137.)
** (А. С. Пушкин в селе Михайловском. Рассказы простолюдинов-современников.- "Русский архив", 1892, № 1, стр. 96.)
*** (Б. Л. Модзалевский, Пушкин под тайным надзором, изд. 3-е.- "Атеней", Л., 1925, стр. 28.)
Замечательно содержащееся почти во всех воспоминаниях противопоставление холодно-пренебрежительного отношения поэта к соседям-помещикам и его дружественного, сердечного расположения к крестьянам: "...с господами не вязался... крестьян любил".
За два года Пушкин посетил лишь очень немногих из соседей: И. М. Рокотова в Стехнове, И. Н. Бухарова в Михалеве, А. Н. Пещурова в Лямонове, П. С. Пущина в Жадрицах, И. А. Яхонтова в Комно (не говорим здесь о П. А. и И. А. Ганнибалах, которых поэт, несомненно, не раз навещал в их имениях Петровском и Воскресенском). К другим же вовсе не ездил и какого-либо сближения с ними избегал. Часто бывал только в селе Тригорском у Осиповых-Вульф.
Немногочисленны и кратковременны были выезды Пушкина в Псков, Опочку, Новоржев.*
* (В Пскове Пушкин бывал осенью 1824 года, осенью 1825 года и несколько раз в 1826 году (в феврале, мае, июне, июле). О своей поездке в Псков осенью 1825 года Пушкин писал Жуковскому: "На днях, увидя в окошко осень, сел я в тележку и прискакал во Псков. Губернатор принял меня очень мило, я поговорил с ним о своей жиле <о болезни - аневризме>, посоветовался с очень добрым лекарем и приехал обратно в свое Михайловское" (письмо от 6 октября 1825 года).)
Зато поэт охотно посещал окрестные деревни, ходил на ярмарки в Святые Горы, где мог общаться с крестьянами, слушать народные песни и предания.
Сосед-помещик П. С. Пущин рассказывал, что "Пушкин дружески обходился с крестьянами и брал за руку знакомых, здороваясь с ними".* А крестьянин Иван Павлов, вспоминая об отношении поэта к народу, говорил: "И со всеми, бывало, ласково, по-хорошему обходился. Ребятишки в летнюю пору насбирают ягод, понесут ему продавать, а он деньги заплатит и ягоды им же отдаст - "кушайте, мол, ребятки, сами; деньги все равно уплачены".
* (Б. Л. Модзалевский, Пушкин под тайным надзором, стр. 25-26.)
Когда в начале 1825 года выяснилась необходимость удалить из Михайловского уличенную в злоупотреблениях домоправительницу Розу Григорьевну, Пушкин для расследования дела "нарядил комитет, составленный из Василья, Архипа и старосты" - местных крестьян.
Известно серьезное увлечение поэта в эти годы крепостной девушкой, дочерью Михайловского старосты, Ольгой Калашниковой.
Дружеские отношения с крестьянами при полном равнодушии к местной аристократии и начальству возмущали соседей-помещиков, служили основой многочисленных сплетен и подозрений; с другой стороны, они породили целые легенды в крестьянской среде.
Автопортрет А. С. Пушкина на полях черновой рукописи главы V 'Евгения Онегина'. 1826 г.
Пушкин никогда не чувствовал себя в Михайловском помещиком, совершенно не занимался хозяйством, он всегда оставался поэтом, "гонимым самовластьем", который в деревне видел "приют трудов и вдохновенья".
Окруженный двойным надзором, оторванный от друзей, общественно-литературной борьбы, проведший в ссылке уже несколько лет и лишенный всякой надежды на скорое освобождение, Пушкин жестоко скучал. Об этом говорят его письма. "Бешенство скуки снедает мое нелепое существование..." (В. Ф. Вяземской, конец октября 1824 года). "Михайловское душно для меня" (Жуковскому, апрель 1825 года). "Отче! не брани меня и не сердись, когда я бешусь; подумай о моем положении; вовсе не завидное, что ни толкуют. Хоть кого с ума сведет" (ему же, октябрь 1825 года). "У нас осень, дождик шумит, ветер шумит, лес шумит - шумно, а скучно" (Плетневу, июль 1825 года). "Мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство" (П. А. Вяземскому, 27 мая 1826 года). С большой силой выразил поэт эти свои переживания в стихотворном послании к Языкову 1824 года:
Но злобно мной играет счастье: Давно без крова я ношусь, Куда подует самовластье; Уснув, не знаю, где проснусь. Всегда гоним, теперь в изгнанье Влачу закованные дни...
Пушкина тянуло туда, где кипела политическая и литературная жизнь, где его друзья и единомышленники вели решительную борьбу за коренные изменения русской жизни, русского искусства. С положением невольника, обреченного "в изгнанье" влачить "закованные дни", он не мог примириться и не примирился. Чем дальше, тем больше росло негодование и сильнее "бурные кипели в сердце чувства". "Шесть Пушкиных подписали избирательную грамоту! да двое руку приложили за неумением писать!* А я, грамотный потомок их, что я? где я? . ."- пишет Пушкин Дельвигу в июне 1825 года, и почти через год Плетневу: "Не будет вам Бориса, прежде чем не выпишите меня в Петербург - что это в самом деле? стыдное дело... Мне не до Онегина. Чорт возьми Онегина! я сам себя хочу издать или выдать в свет. Батюшки, помогите!"
* (Имеется в виду грамота об избрании на царство Михаила Романова.)
Чтобы освободиться из ссылки, Пушкин вскоре же по приезде в Михайловское пытался организовать побег с помощью брата и А. Н. Вульфа.
Когда Лев Сергеевич осенью 1824 года уезжал из Михайловского, Пушкин дал ему поручение подготовить в Петербурге все необходимое для своего тайного отъезда во Францию или Италию.
Мой брат, в опасный день разлуки Все думы сердца о тебе, С тобой соединим же руки И покоримся мы судьбе. Благослови побег поэта...
П. А. Осипова, которая была посвящена в замыслы поэта, 22 ноября писала В. А. Жуковскому: "Если Александр должен будет оставаться здесь долго, то прощай для нас, русских, его талант, его поэтический гений и обвинить его не можно будет. Наш Псков хуже Сибири, а здесь пылкой голове не усидеть. Он теперь так занят своим положением, что без дальнего размышления из огня вскочит в пламя,- а там поздно будет размышлять о следствиях.- Все здесь сказанное - не простая догадка, но прошу вас, чтобы и Лев Сергеевич не знал того, что я вам сие пишу. Если вы думаете, что воздух и солнце Франции или близлежащих к ней через Альпы земель полезен для русских орлов, и оный не будет вреден нашему, то пускай останется то, что теперь написала, вечною тайною. Когда же вы другого мнения, то подумайте, как предупредить отлет".* Смысл содержащейся в этом письме аллегории вполне ясен. Жуковский, Плетнев и некоторые другие друзья поэта не сочувствовали его замыслам, и побег не состоялся.
* ("Русский архив", 1872, № 12, стр. 2360-2361.)
Однако не прошло и полгода, как Пушкин задумал новый план бегства через Дерпт. На этот раз ему должен был помочь А. Н. Вульф, студент Дерптского университета.
Давно б на Дерптскую дорогу Я вышел утренней порой И к благосклонному порогу Понес тяжелый посох мой...
Об этих планах Пушкина и их результатах рассказывает первый биограф поэта П. В. Анненков: "...Оба заговорщика наши остановились на мысли заинтересовать в деле освобождения Пушкина почтенного и известного дерптского профессора хирургии, И. Ф. Мойера, мужа тогда уже умершей, обожаемой племянницы Жуковского, Марии Андреевны Протасовой. Мойер... пользовался неограниченным доверием В. А. Жуковского и имел влияние на самого начальника края, маркиза Паулуччи... Дело состояло в том, чтоб согласить Мойера взять на себя ходатайство перед правительством о присылке к нему Пушкина в Дерпт, как интересного и опасного больного, а впоследствии, может быть, предпринять и защиту его, если Пушкину удастся пробраться из Дерпта за границу, под тем же предлогом безнадежного состояния своего здоровья. Конечно, дело было не легкое, потому что в основании его лежал все-таки подлог... Но друзья наши не остановились перед этим затруднением. Они положили учредить между собой символическую переписку, основанием которой должна была служить тема о судьбе коляски, будто бы взятой Вульфом для переезда. Положено было так: в случае согласия Мойера замолвить слово перед маркизом Паулуччи о Пушкине, студент Вульф должен был уведомить Михайловского изгнанника по почте о своем намерении выслать безотлагательно коляску обратно в Псков. Наоборот, если бы Вульф заявил решимость удержать ее в Дерпте, это означало бы, что успех порученного ему дела оказывается сомнительным. История с коляской кончилась, однако же, довольно комически..." На Мойера стал действовать, по просьбе Пушкина, Жуковский, но, не будучи в курсе дела и заботясь только о здоровье поэта, он просил Мойера поехать в Михайловское, осмотреть больного и, если нужно, сделать операцию. Мойер согласился. "Родные сделали уже распоряжение, прямо из Петербурга, о высылке настоящей, не символической коляски из Пскова в Дерпт, за Мойером. Когда Пушкин услыхал об этом обороте дела, он ужаснулся...".* В письме к Мойеру 29 июля 1825 года он умоляет его "ради бога не приезжать". В августе пишет Вульфу с отчаянием: "Друзья мои и родители вечно со мною проказят. Теперь послали мою коляску к Мойеру с тем, чтоб он в ней ко мне приехал и опять уехал и опять прислал назад эту бедную коляску. Вразумите его. Дайте ему от меня честное слово, что я не хочу этой операции, хотя бы и очень рад был с ним познакомиться. А об коляске сделайте милость, напишите мне два слова, что она? где она? etc". Мойер в Михайловское не приехал, и больше поэт к этим планам освобождения не возвращался.
* (П. В. Анненков, А. С. Пушкин в александровскую эпоху, СПб.. 1874, стр. 287-289.)
Известны намерения Пушкина покинуть деревню под чужим именем - слуги А. Н. Вульфа (Вульф в это время собирался путешествовать за границу) или просто Михайловского крестьянина. Но эти планы также остались неосуществленными, как и предыдущие.
Ничего не вышло и из попытки добиться у царя разрешения легальным путем уехать для лечения в Петербург, Москву или за границу. Пушкин еще весною 1825 года обращался к Александру I с просьбой о разрешении "поехать куда-нибудь в Европу" лечить аневризм. К царю обратилась и Надежда Осиповна с прошением "не отнимать у матери предмета ее нежной любви" и разрешить сделать операцию в каком-нибудь городе. В результате 26 июня 1825 года было получено известие из главного штаба о том, что государь милостиво дозволил Пушкину приехать в Псков и иметь там пребывание до излечения болезни - с тем, впрочем, чтобы губернатор имел наблюдение как за поведением, так и за разговорами Пушкина.
Об этой "милости" поэт с злой иронией писал Жуковскому в начале июля: "Неожиданная милость его величества тронула меня несказанно, тем более, что здешний губернатор предлагал уже мне иметь жительство во Пскове, но я строго придерживался повеления высшего начальства. Я справлялся о псковских операторах; мне указали там на некоторого Всеволожского, очень искусного по ветеринарной части и известного в ученом свете по своей книге об лечении лошадей. Несмотря на все это, я решился остаться в Михайловском, тем не менее чувствуя отеческую снисходительность его величества. Боюсь, чтоб медленность мою пользоваться монаршей милостию не почли за небрежение или возмутительное упрямство. Но можно ли в человеческом сердце предполагать такую адскую неблагодарность. Дело в том, что, 10 лет не думав о своем аневризме, не вижу причины вдруг о нем расхлопотаться. Я все жду от человеколюбивого сердца императора, авось-либо позволит он мне со временем искать стороны мне по сердцу и лекаря по доверчивости собственного рассудка, а не по приказанию высшего начальства".
Еще более решительно и откровенно писал Пушкин 13-15 сентября Вяземскому: "Очень естественно, что милость царская огорчила меня, ибо новой милости не смею надеяться,- а Псков для меня хуже деревни, где по крайней мере я не под присмотром полиции. Вам легко на досуге укорять меня в неблагодарности, а были бы вы (чего боже упаси) на моем месте, так, может быть, пуще моего взбеленились. Друзья обо мне хлопочут, а мне хуже да хуже. Сгоряча их проклинаю, одумаюсь, благодарю за намерение, как езуит, но все же мне не легче. Аневризмом своим дорожил я пять лет, как последним предлогом к избавлению, ultima ratio libertatus* - и вдруг последняя моя надежда разрушена проклятым дозволением ехать лечиться в ссылку! Душа моя, поневоле голова кругом пойдет. Они заботятся о жизни моей; благодарю - но чорт ли в эдакой жизни. Гораздо уж лучше от нелечения умереть в Михайловском. По крайней мере могила моя будет живым упреком, и ты бы мог написать на ней приятную и полезную эпитафию. Нет, дружба входит в заговор с тиранством, сама берется оправдать его, отвратить негодование; выписывают мне Мойера, который, конечно, может совершить операцию и в сибирском руднике; лишают меня права жаловаться (не в стихах, а в прозе, дьявольская разница!), а там не велят и беситься. Как не так! . . Ах, мой милый, вот тебе каламбур на мой аневризм: друзья хлопочут о моей жиле, а я об жилье". Каково?"
* (Последним доводом за освобождение (лат.).)
Попытки добиться официальным путем освобождения из ссылки Пушкин не оставляет и в дальнейшем. Он снова обращается с прошениями к Александру I, затем и к Николаю I. Не перестает просить друзей хлопотать за него. "Милый,- пишет он П. А. Плетневу 4-6 декабря 1825 года,- дело не до стихов - слушай в оба уха: если я друзей моих не слишком отучил от ходатайства, вероятно они вспомнят обо мне. Если брать, так брать - не то, что и совести марать - ради бога, не просить у царя позволения мне жить в Опочке или в Риге; чорт ли в них? а просить или о въезде в столицы, или о чужих краях".
В это же время в стихотворении "19 октября" поэт восклицал;
Пора и мне. .. пируйте, о друзья! Предчувствую отрадное свиданье; Запомните ж поэта предсказанье: Промчится год, и с вами снова я, Исполнится завет моих мечтаний; Промчится год, и я явлюся к вам! О, сколько слез и сколько восклицаний, И сколько чаш, подъятых к небесам!
Однако официальные ходатайства, как и планы побегов, не привели к реальным результатам, и Михайловская ссылка поэта затянулась на два года.
Тяжелые переживания одиночества и изгнания подчас рождали хандру, мешали творить. "О моем житье-бытье ничего тебе не скажу - скучно, вот и все",- писал Пушкин Вяземскому осенью 1824 года и в апреле 1825 года ему же: "У меня хандра, и нет ни единой мысли в голове моей..."
Но в то же время Пушкин не может не признаться, что находится "в наилучших условиях", чтобы закончить свой "роман в стихах". "Уединение совершенное" не порывает связи поэта с духовной жизнью столиц, не заглушает в нем ни на мгновение творческих интересов.
В Михайловском поэт очень много читает: русские и иностранные книги, журналы, альманахи. "Книг, ради бога, книг!" - просит Пушкин брата и шлет ему заказы с длинным перечнем названий. В этом перечне на первом месте стоят "Полярная звезда" Рылеева и Бестужева, "Северные цветы" Дельвига, "Московский телеграф" Полевого, сочинения Рылеева, Баратынского, Крылова, Державина, Шекспира, жизнеописания Ст. Разина и Ем. Пугачева. Подобные просьбы постоянно звучат в его письмах. Из книг, прочитанных здесь Пушкиным, составилась целая библиотека, которую потом вывозили в двадцати четырех ящиках на двенадцати подводах. Пушкин шутил, что в Михайловском он перечитал двенадцать телег книг.
"В уединеньи величавом", среди родной природы, родного народа, в общении с любимыми книгами стремительно развивался творческой гений Пушкина и достиг своего полного расцвета.
"Приют свободного поэта, непокоренного судьбой",- говорил, обращаясь к Михайловскому, Н. М. Языков.
В стихотворении "Вновь я посетил..." (чернов.) позже Пушкин подчеркивал, что именно творчество было той живительной силой, которая помогла ему вынести все тяготы ссылки, и не только не пасть духом, но закалиться, сохранить бодрость и веру в будущее.
Поэзия как ангел-утешитель Спасла меня, и я воскрес душой.
И. И. Пущину поэт признавался, что "тут, хотя невольно, но все-таки отдыхает oт прежнего шума и волнения; с музой живет в ладу и трудится охотно и усердно".
"Чувствую,- писал Пушкин Н. Н. Раевскому в июле 1825 года,- что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить". И он творил, творил с необычайным подъемом и воодушевлением.
Постоянно поэт посвящал творчеству утро, а иногда просиживал за работой напролет весь день. Бывало, что принимался писать и проснувшись среди ночи.* Эти "часы трудов свободно-вдохновенных" вспоминал он в стихотворении "Вновь я посетил..." как лучшие в жизни.
* (Кучер Пушкина Петр Парфенов рассказывал: "Коли дома, так все он тут, бывало, книги читал, и по ночам читал: спит, спит, да и вскочит, сядет писать; огонь у него тут беспереводно горел" ("Пушкин в воспоминаниях современников", стр. 320).)
В Михайловском в 1824-1826 годах написаны центральные главы романа "Евгений Онегин" (III-VI), драма "Борис Годунов", поэмы "Цыганы", "Граф Нулин" и несколько десятков лирических стихотворений, таких, как "19 октября", "Сожженное письмо", "Вакхическая песня", "Я помню чудное мгновенье..." (А. П. Керн), "Зимний вечер", "Жених", "Андрей Шенье", "Подражания Корану", "Разговор книгопродавца с поэтом", "Песни о Стеньке Разине", "Пророк",- всего более ста художественных произведений. К этому же времени относятся замыслы и черновые наброски ряда произведений, окончательно написанных позднее, в 30-е годы: сказок, драмы "Русалка", "маленьких трагедий" ("Моцарт и Сальери", "Скупой рыцарь"), романа "Арап Петра Великого" и многих других. В Михайловском возникла у Пушкина мысль об издании журнала, осуществленная им в 1836 году. Здесь начал он свои "Записки", почти полностью уничтоженные после 14 декабря 1825 года. Здесь окончательно определился его взгляд на общественное назначение поэта как человека, живущего не в отвлеченном мире фантазии, а реальными интересами жизни, как духовного вождя своего народа, носителя передовых идей эпохи, призванного "глаголом жечь сердца людей".
Именно в Михайловском за два года ссылки Пушкин стал тем непревзойденным "поэтом действительной жизни", который, по характеристике М. Горького, "будучи переполнен впечатлениями бытия, стремился отразить их в стихе и прозе с наибольшей правдивостью, с наибольшим реализмом - чего и достигал с гениальным уменьем".* В этом процессе формирования реалистического стиля поэзии Пушкина, сделавшего его родоначальником новой русской литературы, как уже говорилось, немаловажную роль играли конкретные жизненные наблюдения и впечатления Михайловского.
* (М. Горький, О Пушкине, изд. Академии наук СССР, М.- Л., 1937, стр. 41.)
В значительной степени именно под влиянием жизненных наблюдений и впечатлений псковской деревни сложились центральные главы романа "Евгений Онегин", определился их подлинно реалистический характер, создались поражающие глубиной и тонкостью социального анализа правдивые картины русской жизни. Роман Пушкина корнями своими уходит глубоко в реальную жизнь, прежде всего в жизнь деревни, которую повседневно наблюдал Пушкин в Михайловском и Тригорском. "Как истинный художник,- писал Белинский,- Пушкин не нуждался в выборе поэтических предметов для своих произведений, но для него все предметы были равно исполнены поэзии. Его "Онегин", например, есть поэма современной действительной жизни не только со всею ее поэзиею, но и со всею ее прозою, несмотря на то, что она писана стихами. Тут и благодатная весна, и жаркое лето, и гнилая дождливая осень, и морозная зима; тут и столица, и деревня, и жизнь столичных денди, и жизнь мирных помещиков, ведущих между собою незанимательный разговор
О сенокосе, о вине, О псарне, о своей родне.
...В своей поэме он умел коснуться так многого, намекнуть о столь многом, что принадлежит исключительно к миру русской природы, к миру русского общества! "Онегина" можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением".*
* (В. Г. Белинский, Сочинения Александра Пушкина, стр. 396 и 565-566.)
Наблюдения и впечатления Михайловского, Тригорского и близлежащих имений послужили основой для создания образов Лариных, дяди Онегина, крепостной няни Филипьевны и других обитателей дворянских усадеб со всеми типичными чертами их характеров и нравов (на это указывал сам поэт, называя Арину Родионовну "оригиналом няни Татьяны"). Они же дали поэту "краски и материалы" для характеристики деревенской жизни Онегина, для убедительного раскрытия этого столь типичного образа русского молодого дворянина 20-х годов.
Деревенская жизнь Онегина во многом напоминает жизнь самого Пушкина в Михайловском:
А что ж Онегин? Кстати, братья! Терпенья вашего прошу: Его вседневные занятья Я вам подробно опишу. Онегин жил анахоретом; В седьмом часу вставал он летом И отправлялся налегке К бегущей под горой реке; Певцу Гюльнары подражая, Сей Геллеспонт переплывал, Потом свой кофе выпивал, Плохой журнал перебирая. И одевался...* Прогулки, чтенье, сон глубокой, Лесная тень, журчанье струй, Порой белянки черноокой Младой и свежий поцелуй, Узде послушный конь ретивый, Обед довольно прихотливый, Бутылка светлого вина, Уединенье, тишина: Вот жизнь Онегина святая...
* (В рукописи имеется конец строфы XXXVII и строфа XXXVIII главы IV:
И одевался - только вряд Вы носите ль такой наряд. Была весьма огорчена Псковская дама Дурина, Носил он русскую рубашку, Платок шелковый кушаком, Армяк татарский нараспашку И шляпу с кровлею, как дом Подвижный.- Сим убором чудным, Безнравственным и безрассудным, А с ней Мизинчиков - Евгений Быть может толки презирал, А вероятно их не знал, Но все ж своих обыкновений Не изменил в угоду им, За что был ближним нестерпим.
"Псковская дама Дурина" была действительно соседкой Пушкина по Михайловскому; Мизинчиков - псковский помещик Пальчиков.)
Нам известны уединенный характер деревенской жизни поэта, его любовь к природе, к книгам; из воспоминаний современников мы знаем и о его привычке начинать день летом с купанья в Сороти, а зимою с принятия ледяной ванны, и о частых прогулках пешком и верхом.
'Евгений Онегин'. Глава IV. Автограф
Разумеется, отождествлять Пушкина с Онегиным никак нельзя. Поэт и борец, неутомимый труженик на благо народа, Пушкин не "отшельник праздный", разочарованный, опустошенный. Недаром сам он решительно подчеркивал: "Всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной". Но автобиографические черты в изображении деревенской жизни Онегина несомненны. "В 4-й песне Онегина я изобразил свою жизнь",- писал поэт Вяземскому 27 мая 1826 года. А в цитированном выше письме Шварцу в декабре 1824 года, где Пушкин, говоря о своей жизни, писал: "Соседей около меня мало, я знаком только с одним семейством, и то вижу его довольно редко - целый день верхом...",- имеются зачеркнутые слова: "совершенный Онегин".
Еще раньше Пушкин рассказывал в письме В. Ф. Вяземской: "Что касается соседей, то мне лишь по началу пришлось потрудиться, чтобы отвадить их от себя; больше они мне не докучают - я слыву среди них Онегиным,- и вот, я - пророк в своем отечестве". А в строфе V главы II романа мы читаем:
Сначала все к нему езжали; Но так как с заднего крыльца Обыкновенно подавали Ему донского жеребца, Лишь только вдоль большой дороги Заслышит их домашни дроги,- Поступком оскорбясь таким, Все дружбу прекратили с ним...
Не случайные, частные черты своей деревенской жизни вносит Пушкин в роман, а лишь то, что было в ней типичного, общего для изображаемых им явлений русской жизни. Черновики "Онегина" убедительно показывают, как, с одной стороны, Пушкин часто обращается к отдельным конкретным фактам своей деревенской жизни, неоднократно упоминая Псковскую губернию - "теплицу юных дней" своих и конкретных ее обитателей, а с другой - как он эти факты обобщает, отбирая общее и типичное и отбрасывая все частное и случайное. Это относится и к характерам людей, и к быту, и к пейзажу.
Широко отразились настроения и переживания ссыльного поэта в лирических отступлениях романа, которыми столь богаты именно центральные главы. Как не узнать, например, настроений и переживаний Пушкина первой зимы ссылки в написанной тогда же строфе XLIII, главы IV.
В глуши что делать в эту пору? Гулять? Деревня той порой Невольно докучает взору Однообразной наготой.* Скакать верхом в степи суровой? Но конь, притуплённой подковой Неверный зацепляя лед, Того и жди, что упадет. Сиди под кровлею пустынной, Читай: вот Прадт, вот W. Scott. Не хочешь? - поверяй расход, Сердись иль пей, и вечер длинный Кой-как пройдет, а завтра то ж, И славно зиму проведешь.
* (В рукописи имеется вариант:
В глуши что делать в это время? Гулять? - Но голы все места, Как лысое Сатурна темя Иль крепостная нищета.
)
Картины русской природы, которые сейчас раскрываются перед нами, а когда-то раскрывались перед поэтом со ската Михайловского холма, с балкона его дома, нашли свое воплощение в многочисленных реалистических онегинских пейзажах, простых и прекрасных, как сама русская природа. Вот, например, начало второй главы романа:
Деревня, где скучал Евгений, Была прелестный уголок; Там друг невинных наслаждений Благословить бы небо мог. Господский дом уединенный, Горой от ветров огражденный,* Стоял над речкою. Вдали Пред ним пестрели и цвели Луга и нивы золотые, Мелькали села; здесь и там Стада бродили по лугам, И сени расширял густые Огромный, запущенный сад, Приют задумчивых дриад.
* (В рукописи:
Стоял на холме - осененный,
или
Двумя садами огражденный.
)
Или строфа XV главы VII:
Был вечер. Небо меркло. Воды Струились тихо. Жук жужжал. Уж расходились хороводы; Уж за рекой, дымясь, пылал Огонь рыбачий. В поле чистом, Луны при свете серебристом, В свои мечты погружена Татьяна долго шла одна. Шла, шла. И вдруг перед собою С холма господский видит дом, Селенье, рощу под холмом И сад над светлою рекою. Она глядит - и сердце в ней Забилось чаще и сильней.
Можно напомнить и другие с детства знакомые и дорогие каждому советскому человеку реалистические описания родной природы во все времена года, содержащиеся в главах IV-VII "Онегина": "Уж небо осенью дышало...", "В тот год осенняя погода...", "Гонимы вешними лучами..." и другие.
Уж небо осенью дышало, Уж реже солнышко блистало, Короче становился день, Лесов таинственная сень С печальным шумом обнажалась, Ложился на поля туман, Гусей крикливых караван Тянулся к югу: приближалась Довольно скучная пора; Стоял ноябрь уж у двора. Встает заря во мгле холодной; На нивах шум работ умолк; С своей волчихою голодной Выходит на дорогу волк; Его почуя, конь дорожный Храпит - и путник осторожный Несется в гору во весь дух; На утренней заре пастух Не гонит уж коров из хлева, И в час полуденный в кружок Их не зовет его рожок; В избушке распевая, дева Прядет, и, зимних друг ночей, Трещит лучинка перед ней. .. И вот уже трещат морозы И серебрятся средь полей... (Читатель ждет уж рифмы розы; На, вот возьми ее скорей!) Опрятней модного паркета Блистает речка, льдом одета. Мальчишек радостный народ Коньками звучно режет лед; На красных лапках гусь тяжелый, Задумав плыть по лону вод, Ступает бережно на лед, Скользит и падает; веселый Мелькает, вьется первый снег, Звездами падая на брег.
Следует отметить, что картины природы в "Онегине" почти всегда связаны с жизнью народа, крепостного крестьянства, о котором поэт говорит с симпатией и уважением.
Псковская деревня дала Пушкину материал и для первой его реалистической поэмы "Граф Нулин", написанной в Михайловском в конце 1825 года. Пушкин говорил, что сюжет этой поэмы основан на истинном происшествии, "которое случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде". Подчеркнуто реалистически показал Пушкин в "Графе Нулине" моральный облик известной части провинциального дворянского общества, быт и нравы дворянской усадьбы, прозаические картины "низкой" природы. С беспощадной иронией нарисовал он образы тупого и грубого "барина", проводящего время "в отъезжем поле"; его скучающей супруги Натальи Павловны, воспитанной "в благородном пансионе у эмигрантки Фальбала" и потому не занимающейся хозяйством, а ищущей развлечений в сентиментальных романах, в обществе соседа Лидина - "помещика 23-х лет"; графа Нулина - пустого светского франта, бесцельно странствующего по чужим краям, космополита, оторвавшегося от родной страны, чуждого ей.
Письмо А. С. Пушкина к Ф. Рылееву. 25 января 1825 г. Автограф
В. Г. Белинский, характеризуя поэму Пушкина, особо подчеркивал "знание действительности". Он писал: "В этой повести все так и дышит русскою природою, серенькими красками русского деревенского быта. Только один Пушкин умел так легко и так ярко набрасывать картины столь глубоко верные действительности... Нельзя не подивиться легкости, с какою поэт схватывает в "Графе Нулине" самые характеристические черты русской жизни... Говорить ли, что вся поэма исполнена ума, остроумия, легкости, грации, тонкой иронии, благородного тона, знания действительности, написана стихами в высшей степени превосходными? Пушкин иначе и не умел писать,- а "Граф Нулин" есть одно из удачнейших его произведений".*
* (В. Г. Белинский, Сочинения Александра Пушкина, стр. 491-494.)
В Михайловском за годы ссылки Пушкин написал также ряд критических статей, многие из которых, как, например, "О поэзии классической и романтической", "О народности в литературе" и другие, представляют большой историко-литературный интерес, убедительно показывают глубокую прогрессивность общественно-литературных позиций Пушкина и огромную роль его в борьбе за развитие передовой реалистической и народной русской литературы. Ссыльный поэт стоит в центре современной ему общественно-литературной жизни, оказывает огромное влияние на все ее развитие.
Помимо художественных произведений и статей, Пушкин написал за два года в Михайловском около ста двадцати писем и получил более шестидесяти, что составляет значительную часть всей сохранившейся его переписки. Это и понятно. Переписка была для него в те годы одним из немногих способов общения с близкими ему людьми, связи с внешним миром. Среди адресатов Пушкина - родственники, друзья, виднейшие русские писатели, критики, журналисты. Большое место занимают в переписке имена литераторов-декабристов К. Ф. Рылеева, А. А. Бестужева и других.
В письмах поэт говорит о своей жизни, настроениях, переживаниях, поэтических трудах и замыслах, высказывает мнения по различным вопросам литературы и политики. Здесь много политических намеков и острых эпиграмм ("Враги мои, покамест я ни слова...", "Наш друг вита, Кутейкин в эполетах...", "Как! жив еще курилка журналист...", "Недавно я стихами как-то свиснул...", "Движенья нет, сказал мудрец брадатый..." и другие).
Рисунок А. С. Пушкина к главе I 'Евгения Онегина' в письме брату. Ноябрь 1824 г.
В письме к А. А. Бестужеву Пушкин первый по достоинству оценил гениальную комедию Грибоедова "Горе от ума". "Между мастерскими чертами этой прелестной комедии,- писал Пушкин, - недоверчивость Чацкого в любви Софии к Молчалину прелестна! - и как натурально! Вот на чем должна была вертеться вся комедия, но Грибоедов видно не захотел - его воля.-
О стихах я не говорю: половина - должна войти в пословицу. Покажи это Грибоедову. Может быть, я в ином ошибся. Слушая его комедию, я не критиковал, а наслаждался. Эти замечания пришли мне в голову после, когда уже не мог я справиться. По крайней мере говорю прямо, без обиняков, как истинному таланту".
Тому же Бестужеву Пушкин писал о Крылове, указывая на слабость русской критики, не сумевшей еще раскрыть подлинного значения замечательных русских писателей: "Мы не знаем, что такое Крылов, Крылов, который столь же выше Лафонтена, как Державин выше Ж. Б. Руссо".
Высоко ценил Пушкин поэтическое дарование К. Ф. Рылеева; о его поэме "Войнаровский", которую прислал ему Пущин и которую он читал с карандашом в руках, делая многочисленные пометки на полях, говорил: "Эта поэма нужна была для нашей словесности".
Особо следует отметить то исключительное внимание, которое уделяет Пушкин в переписке вопросам издания своих произведений. Поэт понимает, как велика их роль в развитии отечественной литературы; потому он так настойчив и требователен, когда обращается к своим петербургским издателям, так решителен и беспощаден, когда клеймит своих литературных врагов. Говоря его словами, Пушкин всегда "имел в виду пользу нашей словесности". И действительно, вышедшие в 1824-1826 годах первая глава романа "Евгений Онегин" с "Разговором книгопродавца с поэтом" в виде вступления и "Стихотворения Александра Пушкина", так же как отдельно печатавшиеся в журналах и альманахах отрывки из поэм и стихи, имели огромное литературное и общественно-политическое значение. Многие стихи Пушкина печатались в декабристских изданиях - альманахе "Полярная звезда" и других. В альманахе Рылеева и Бестужева "Звездочка" на 1825 год, напечатанном, но не вышедшем из-за событий 14 декабря, была помещена сцена ночного разговора Татьяны и няни из "Евгения Онегина"; эту сцену издатели альманаха ценили особенно высоко.
Письма Пушкина этой поры поражают богатством содержания, глубиною и остротою мысли, меткостью и выразительностью языка, представляют огромный интерес не только как материал для биографии поэта, характеристики его взглядов, но и как ценнейшие документы идейной жизни эпохи.
Своими письмами, так же как и художественными произведениями и статьями, Пушкин принимает живейшее участие в общественно-литературной борьбе, неизменно выступая единомышленником и соратником декабристов, вместе с ними отстаивая идеалы политической свободы, прогрессивного искусства. Личная и идейная близость Пушкина к декабристам, тяжесть переживаний поэта, вызванных поражением первых русских революционеров, с исключительной силой выступают в его письмах из Михайловского. Но переписка с выдающимися общественными и литературными деятелями не могла полностью заменить живого общения с ними, которого так не хватало Пушкину в Михайловском. Поэтому самыми радостными событиями в его уединенной жизни были встречи с друзьями, приезжавшими навестить ссыльного поэта.
И ныне здесь, в забытой сей глуши, В обители пустынных вьюг и хлада, Мне сладкая готовилась отрада: Троих из вас, друзей моей души, Здесь обнял я...
Эти трое - лицейские товарищи поэта: Пущин, Дельвиг, Горчаков.
И. И. Пущин, видный декабрист, близкий друг Пушкина с лицейской скамьи, первый посетил его в Михайловском 11 января 1825 года.
Пущина предупреждали А. И. Тургенев, В. Л. Пушкин и другие об опасности посещения ссыльного поэта, но это не остановило его. В воспоминаниях своих он рассказывает:
"С той минуты, как я узнал, что Пушкин в изгнании, во мне зародилась мысль непременно навестить его. Собираясь на рождество в Петербург для свидания с родными,* я предположил съездить и в Псков к сестре Набоковой; муж ее командовал тогда дивизией, которая там стояла, а оттуда уже рукой подать в Михайловское. Вследствие этой программы я подал в отпуск ка 28 дней в Петербургскую и Псковскую губернии...
* (Пущин служил в это время в Москве. )
И. И. Пущин. Акварель Д. Соболевского. 1825 г.
Проведя праздник у отца в Петербурге, после крещения я поехал в Псков. Погостил у сестры несколько дней и от нее вечером пустился из Пскова; в Острове, проездом ночью, взял три бутылки клико и к утру следующего дня уже приближался к желаемой цели. Свернули мы, наконец, с дороги в сторону, мчались среди леса по гористому проселку: все мне казалось не довольно скоро. Спускаясь с горы, недалеко уже от усадьбы, которой за частыми соснами нельзя было видеть, сани наши в ухабе так наклонились на бок, что ямщик слетел. Я с Алексеем, неизменным моим спутником от лицейского порога до ворот крепости, кой-как удержался в санях. Схватили вожжи. Кони несут среди сугробов, опасности нет: в сторону не бросятся, всё лес, и снег им по брюхо, править не нужно. Скачем опять в гору извилистою тропой; вдруг крутой поворот, и как-будто неожиданно вломились смаху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора...
Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим. Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке. Было около восьми часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один - почти голый, другой - весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза (она и теперь, через тридцать три года, мешает писать в очках), мы очнулись. Совестно стало перед этою женщиной, впрочем она все поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только, ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая,- чуть не задушил ее в объятиях...
Наконец, помаленьку прибрались; подали нам кофе; мы уселись с трубками. Беседа пошла правильнее; многое надо было хронологически рассказать, о многом расспросить друг друга. Теперь не берусь всего этого передать.
Вообще Пушкин показался мне несколько серьезнее прежнего, сохраняя, однакож, ту же веселость; может быть, самое положение его произвело на меня это впечатление. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему еще не верится, что мы вместе. Прежняя его живость во всем проявлялась, в каждом слове, в каждом воспоминании: им не было конца в неумолкаемой нашей болтовне. Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами; я нашел, что он тогда был очень похож на тот портрет, который потом видел в "Северных цветах" и теперь при издании его сочинений П. В. Анненковым...*
* (Гравюра Н. И. Уткина с портрета работы О. А. Кипренского, 1827.)
Он нетерпеливо выслушал меня и сказал, что несколько примирился в эти четыре месяца с новым своим бытом, вначале очень для него тягостным; что тут, хотя невольно, но все-таки отдыхает от прежнего шума и волнения; с музой живет в ладу и трудится охотно и усердно. Скорбел только, что с ним нет сестры его, но что, с другой стороны, никак не согласится, чтоб она по привязанности к нему проскучала целую зиму в деревне. Хвалил своих соседей в Тригорском, хотел даже везти меня к ним, но я отговорился тем, что приехал на такое короткое время, что не успею и на него самого наглядеться. Среди всего этого много было шуток, анекдотов, хохоту от полноты сердечной. Уцелели бы все эти дорогие подробности, если бы тогда при нас был стенограф.
Пушкин заставил меня рассказать ему про всех наших первокурсных Лицея; потребовал объяснения, каким образом из артиллериста я преобразился в судьи. Это было ему по сердцу, он гордился мною и за меня!..
А. С. Пушкин. Гравюра Н. Уткина с портрета работы. О. Кипренского. 1827 г.
Незаметно коснулись опять подозрений на счет общества. Когда я ему сказал, что не я один поступил в это новое служение отечеству, он вскочил со стула и вскрикнул: "Верно, все это в связи с майором Раевским, которого пятый год держат в Тираспольской крепости и ничего не могут выпытать". Потом, успокоившись, продолжал: "Впрочем, я не заставляю тебя, любезный Пущин, говорить. Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь. Верно, я этого доверия не стою,- по многим моим глупостям". Молча я крепко расцеловал его; мы обнялись и пошли ходить: обоим нужно было вздохнуть...
Настало время обеда. Алексей хлопнул пробкой, начались тосты за Русь, за Лицей, за отсутствующих друзей и за нее. Незаметно полетела в потолок и другая пробка; попотчевали искрометным няню, а всех других хозяйскою наливкой. Все домашнее население несколько развеселилось; кругом нас стало пошумнее, праздновали наше свидание.
Я привез Пушкину в подарок "Горе от ума"; он был очень доволен этою тогда рукописною комедией, до того ему вовсе почти незнакомою.
После обеда, за чашкой кофею, он начал читать ее вслух; но опять жаль, что не припомню теперь метких его замечаний, которые, впрочем, потом частию явились в печати... Я с необыкновенным удовольствием слушал его выразительное и исполненное жизни чтение, довольный тем, что мне удалось доставить ему такое высокое наслаждение.
Потом он мне прочел кое-что свое, большею частью в отрывках, которые впоследствии вошли в состав замечательных его пиес; продиктовал начало из поэмы "Цыганы" для "Полярной звезды" и просил, обнявши крепко Рылеева, благодарить его за патриотические "Думы".*
* (Пущин, между прочим, привез Пушкину письмо Рылеева.)
Время не стояло. К несчастью, вдруг запахло угаром. У меня собачье чутье, и голова моя не выносит угара. Тотчас же я отправился узнавать, откуда эта беда, неожиданная в такую пору дня. Вышло, что няня, воображая, что я останусь погостить, велела в других комнатах затопить печи, которые с самого начала зимы не топились. Когда закрыли трубы,- хоть беги из дому! Я тотчас распорядился за беззаботного сына в отцовском доме: велел открыть трубы, запер на замок дверь в натопленные комнаты, притворил и нашу дверь, а форточку открыл. Все это неприятно на меня подействовало, не только в физическом, но и в нравственном отношении. "Как,- подумал я,- хоть в этом не успокоить его, как не устроить так, чтоб ему, бедному поэту, было где подвигаться в зимнее ненастье!" В зале был биллиард; это могло бы служить для него развлечением. В порыве досады я даже упрекнул няню, зачем она не велит отапливать всего дома. Видно, однако, мое ворчанье имело некоторое действие, потому что после моего посещения перестали экономить дровами. Г-н Анненков в биографии Пушкина говорит, что он иногда один играл в два шара на биллиарде. Ведь не летом же он этим забавлялся, находя приволье на божьем воздухе, среди полей и лесов, которые любил с детства. Я не мог познакомиться с местностью Михайловского, так живо им воспетой: она тогда была закутана снегом.
Между тем время шло за полночь. Нам подали закусить: на прощанье хлопнула третья пробка. Мы крепко обнялись в надежде, быть может, скоро свидеться в Москве. Шаткая эта надежда облегчила расставанье после так отрадно промелькнувшего дня. Ямщик уже запряг лошадей, колоколец брякал у крыльца, на часах ударило три. Мы еще чокнулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз вместе пьем, и пьем на вечную разлуку! Молча я набросил на плечи шубу и убежал в сани. Пушкин еще что-то говорил мне вслед; ничего не слыша, я глядел на него: он остановился на крыльце, со свечой в руке. Кони рванули под гору. Послышалось: "Прощай, друг!" Ворота скрыпнули за мною..."*
* (И. И. Пущин, Записки о Пушкине, стр. 78-94.)
Пущин пробыл в Михайловском всего один день. И не только потому, что торопился на службу. Член тайного общества, он боялся скомпрометировать ссыльного друга и вызвать нежелательное внимание местных властей.
А. С. Пушкин и И. И. Пущин в Михайловском. Картина Н. Ге. 1875 г.
Ведь стоило ему пробыть в Михайловском всего несколько часов, и об этом уже стало известно настоятелю Святогорского монастыря Ионе. Пущин рассказывает, как неожиданно их дружеская беседа была прервана появлением этого рыжего монаха, явившегося лично проверить, кто пожаловал к его поднадзорному, и какое неприятное впечатление появление его произвело на Пушкина.
"...Кто-то подъехал к крыльцу. Пушкин выглянул в окно, как будто смутился и торопливо раскрыл лежавшую на столе Четью-Минею. Заметив его смущение и не подозревая причины, я спросил его: что это значит? Не успел он отвечать, как вошел в комнату низенький рыжеватый монах и рекомендовался мне настоятелем соседнего монастыря. Я подошел под благословение. Пушкин - тоже, прося его сесть. Монах начал извинением в том, что, может быть, помешал нам, потом сказал, что, узнавши мою фамилию, ожидал найти знакомого ему П. С. Пущина, уроженца великолуцкого, которого очень давно не видал. Ясно было, что настоятелю донесли о моем приезде и что монах хитрит. Хотя посещение его было вовсе некстати, но я все-таки хотел faire bonne mine a mauvais jeu* и старался уверить его в противном: объяснил ему, что я - Пущин такой-то, лицейский товарищ хозяина, а что генерал Пущин, его знакомый, командует бригадой в Кишиневе, где я в 1820 году с ним встречался. Разговор завязался о том, о сем. Между тем подали чай. Пушкин спросил рому, до которого, видно, монах был охотник. Он выпил два стакана чаю, не забывая о роме, и после этого начал прощаться, извиняясь снова, что прервал нашу товарищескую беседу. Я рад был, что мы избавились от этого гостя, но мне неловко было за Пушкина: он, как школьник, присмирел при появлении настоятеля. Я ему высказал мою досаду, что накликал это посещение. "Перестань, любезный друг! Ведь он и без того бывает у меня, я поручен его наблюдению. Что говорить об этом вздоре!"
* (Делать веселую мину при плохой игре (франц.).)
Краткое свидание Пушкина с Пущиным в Михайловском - важный момент в истории взаимоотношений Пушкина и декабристов. Из рассказов друга поэт узнал много нового о современной политической обстановке, о деятельности молодых людей, поступивших в "новое служение отечеству", и с удивительной проницательностью связал это с деятельностью южных декабристов, в частности В. Ф. Раевского. Такая проницательность, возможность сделать столь быстрое и верное обобщение объясняется длительной идейной близостью поэта с членами тайных обществ, не прерывавшейся и в годы ссылки. Именно в Михайловском 11 января 1825 года, по утверждению М. В. Нечкиной, "Пущин наконец сообщил Пушкину о существовании тайного общества, что прежде от него скрывал".*
* (М. В. Нечкина, Пушкин и декабристы, изд. "Правда", М., 1949, стр. 27.)
После отъезда Пущина друзья поддерживали оживленную переписку. Сохранились письма Пущина к Пушкину в Михайловское от 18 февраля, 12 марта, 2 апреля 1825 года. Письма Пушкина, к сожалению, не сохранились. В "Записках" декабриста Н. И. Лорера имеются сведения о том, что Пущин писал Пушкину незадолго до восстания и именно этим письмом было вызвано намерение Пушкина выехать из Михайловского в столицу накануне 14 декабря.
День 11 января 1825 года был для Пушкина одним из счастливейших дней за все время ссылки. Поэт вспоминал встречу с другом в стихотворении "19 октября" (на лицейскую годовщину 19 октября 1825 года):
...Поэта дом опальный О Пущин мой, ты первый посетил; Ты усладил изгнанья день печальный, Ты в день его Лицея превратил*
* (В первой редакции строфа, содержащая эти стихи, читалась так:
Мы вспомнили, как Вакху в первый раз И все прошло, проказы, заблужденья. .. Безмолвную мы жертву приносили, Ты, освятив тобой избранный сан, Мы вспомнили, как мы впервой любили, Ему в очах общественного мненья Наперсники, товарищи проказ... Завоевал почтение граждан.
)
Долго ждал Пушкин к себе другого своего лицейского товарища и близкого друга - поэта А. А. Дельвига. Настойчиво приглашал его в письмах. "Дельвига с нетерпением ожидаю..." - писал Пушкин брату в конце февраля 1825 года. 14 марта ему же: "Мочи нет, хочется Дельвига...", и 7 апреля: "Дельвига здесь еще нет...". Дельвиг задержался по болезни в Витебске и приехал в середине апреля. Он провел в Михайловском несколько дней.
А. А. Дельвиг. Рисунок В. Лангера. 1829 г.
"Мне кажется,- пишет А. П. Керн, хорошо знавшая друга Пушкина,- Дельвиг был одним из лучших, примечательнейших людей своего времени, и если имел недостатки, то они были недостатками эпохи и общества, в котором он жил".*
* (А. П. Керн, Воспоминания. Дельвиг и Пушкин, изд. "Academia", Л., 1929, стр. 330.)
Пушкин горячо любил и высоко ценил Дельвига, человека и поэта. "Я знал его в Лицее,- писал Пушкин в одном из писем 1831 года, адресованном Плетневу, характеризуя свое отношение к Дельвигу,- был свидетелем первого, незамеченного развития его поэтической души и таланта, которому еще не отдали мы должной справедливости. С ним читал я Державина и Жуковского - с ним толковал обо всем, что душу волнует, что сердце томит". А несколько раньше, характеризуя Дельвига в письме к Вяземскому, поэт восклицал: "...он человек, достойный уважения во всех отношениях..." Понятно, как счастлив был Пушкин встрече с другом, столь близким ему с юных лет.
"Как я был рад баронову приезду",- пишет Пушкин брату Льву Сергеевичу вскоре по приезде Дельвига 22-23 апреля 1825 году. Они читали друг другу свои произведения, беседовали о литературе, эстетике, политике, бывали у Осиповых-Вульф в Тригорском.
Дельвиг одним из первых познакомился с "Борисом Годуновым". Он принял деятельное участие в подготовке к изданию собрания стихотворений Пушкина, над которыми поэт работал в это время. "По свидетельству знавших того и другого, Пушкин советовался в настоящем случае с Дельвигом, дорожа его мнением и вполне доверяя его вкусу. В этих литературных беседах, чтениях и спорах проходило все утро. После нескольких партий на бильярде и позднего обеда друзья отправлялись в соседнее село Тригорское, принадлежащее П. А. Осиповой, и проводили вечер в ее умном и любезном семействе".*
* (В. П. Гаевский, Дельвиг. Статья четвертая.- "Современник", 1854, сентябрь, критика, стр. 2.)
Дельвиг записал в альбом одной из обитательниц Тригорского - Анне Николаевне Вульф посвященное ей стихотворение.
В судьбу я верю с юных лет; Ее внушениям покорный, Не выбрал я стези придворной, Не полюбил я эполет (Наряда юности задорной). Но увлечен был мыслью вздорной, Мне объявившей: ты поэт. Всегда в пути моем тяжелом Судьба мне спутницей была, Она мне душу отвела В приюте дружества веселом, Где вас узнал я, где ясней Моя душа заговорила И блеск гименовых свечей Пророчественно полюбила. Так при уходе зимних дней, Как солнце взглянет взором вешним, Еще до зелени полей Весны певица в крае здешнем Пленяет песнею своей.*
* (А. А. Дельвиг, Полное собрание стихотворений, "Советский писатель" ("Библиотека поэта"), 1934, стр. 124.)
"Наши барышни все в него влюбились - а он равнодушен, как колода, любит лежать на постеле, восхищаясь Чигиринским старостою",- рассказывает Пушкин в письме к брату.
"Смерть Чигиринского старосты" - отрывок из поэмы К. Ф. Рылеева "Наливайко", который Пушкин и Дельвиг вместе читали и обсуждали. Появление в декабристском издании - альманахе "Полярная звезда" в 1825 году этого и еще двух отрывков из "Наливайки" произвело сильнейшее впечатление на передовую часть русского общества и было воспринято как смелая политическая манифестация. Особую популярность приобрели стихи:
Известно мне: погибель ждет Того, кто первый восстает На утеснителей народа,- Судьба меня уж обрекла. Но где, скажи, когда была Без жертв искуплена свобода?
Отдельные замечания, намеки в письмах говорят о том, что в беседах Пушкина и Дельвига затрагивались острые, злободневные политические вопросы. Недаром Пушкин после отъезда друга встревожился, когда одно из его писем не дошло до Михайловского. Поэт опасался, чтобы в своем письме Дельвиг не затронул вновь тех вопросов, которые они обсуждали, чтобы письмо это не попало в руки полиции и не повлекло за собой тяжелых последствий: "...я чрезвычайно за тебя беспокоюсь; не сказал ли ты чего-нибудь лишнего или необдуманного; участие дружбы можно перетолковать в другую сторону - а я боюсь быть причиною неприятностей для лучших из друзей моих".
Приезд Дельвига доставил Пушкину много светлых минут. В стихотворении "19 октября" поэт тепло вспоминает об этом.
Когда постиг меня судьбины гнев, Для всех чужой, как сирота бездомный, Под бурею главой поник я томной И ждал тебя, вещун пермесских дев. И ты пришел, сын лени вдохновенный, О Дельвиг мой: твой голос пробудил Сердечный жар, так долго усыпленный, И бодро я судьбу благословил.
В конце августа того же 1825 года Пушкин встретился с третьим лицейским товарищем - князем А. М. Горчаковым, в имении его дяди Пещурова - Лямонове. Встреча эта не принесла поэту той радости, которую он испытал при встрече с Пущиным и Дельвигом. "Мы встретились и расстались довольно холодно - по крайней мере с моей стороны. Он ужасно высох..." - писал Пушкин П. А. Вяземскому. Сухой карьерист-дипломат и ссыльный поэт имели весьма мало общего. Но "во мраке заточенья" и эта встреча была лучом света. Пушкин читал Горчакову сцены из "Бориса Годунова".
В десятой строфе "19 октября" он вспоминал:
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней, Хвала тебе - фортуны блеск холодный Не изменил души твоей свободной: Все тот же ты для чести и друзей. Нам разный путь судьбой назначен строгой; Ступая в жизнь, мы быстро разошлись: Но невзначай проселочной дорогой Мы встретились и братски обнялись.
О приездах друзей вспоминал Пушкин и тогда, когда писал:
Кто долго жил в глуши печальной, Друзья, тот, верно, знает сам, Как сильно колокольчик дальный Порой волнует сердце нам. Не друг ли едет запоздалый, Товарищ юности удалой?...
Намеревались побывать у Пушкина в деревне летом 1825 года также Рылеев, Бестужев и Кюхельбекер, но осуществлены эти намерения не были.*
* (25 марта 1825 года К. Ф. Рылеев писал Пушкину: "Мы с Бестужевым намереваемся летом проведать тебя: будет ли это кстати?")
Домик няни. Самым близким и преданным другом поэта в годы Михайловской ссылки, делившим с ним все радости и горести деревенской жизни, была его старая няня, простая крестьянка, Арина Родионовна.
Жила Арина Родионовна в Михайловском либо в господском доме, подле Пушкина, заботясь о нем и присматривая за работой крепостных девушек, либо в отдельном маленьком флигеле. Он и сейчас стоит подле Дома-музея, в густых зарослях сирени, под сенью старого клена. Сам народ дал ему название "домик няни".
Домик няни был построен как хозяйственный флигель, очевидно, одновременно с господским домом.
Он изображен на рисунке И. Иванова 1837 года.
В "Описи, учиненной... Опочецким земским исправником Васюковым... Майя 19 дня 1838 года" перечислены четыре флигеля. Домик няни, очевидно, первый: "Деревянного строения, крыт и обшит тесом, в нем комнат 1. Окон с рамами и стеклами 3. Дверей простых на крюках и петлях железных с таковыми же скобками 3. Печь русская с железною заслонкою и чугунною свюшкою. Под одною связью баня с голландской печью и в ней посредственной величины котел". "Баня", надо полагать,- одна из нынешних комнат домика няни.
Об этом флигеле упоминает отец поэта С. Л. Пушкин в письме к дочери Ольге Сергеевне из Михайловского 5 сентября 1828 года, рассказывая, что они с Надеждой Осиповной ждут в Михайловское гостей - соседей и намерены, предоставив им большой дом, перебраться для ночлега "в баню".
Михайловское. Домик няни. Этюд В. Максимова. 1898 г.
О домике няни писал в 1898 году сын поэта Г. А. Пушкин, как о "единственной постройке, сохранившейся со времени отца в Михайловском". Тогда же его зарисовал художник В. Максимов.
Этот исторический домик, где жила "добрая подружка" поэта, где неоднократно бывал у нее Пушкин, берег сам народ.
В 1918 году домик сильно пострадал при пожаре усадьбы. Но бойцы Красной Армии, совместно с окрестными крестьянами, отремонтировали его и установили постоянную охрану. З. X. Гареев в цитированных выше воспоминаниях рассказывает: "Решили мы восстановить домик няни. Но как приступиться? Ведь у нас не было никаких материалов... Как-то в штаб явился человек ученого вида. Он назвал себя пушкинистом Устимовичем и попросил нас оградить Михайловское от разрушения.- Мы делаем, что можем,- говорю я,- готовы даже реставрировать домик няни, да нет у нас для этого материалов. И тогда Устимович положил передо мною на стол фотографии домика, его описания, зарисовки. Сейчас же я вызвал начальника саперной роты Турчанинова и дал приказ: саперной роте выступить в Михайловское и восстановить домик няни. Саперы с помощью Устимовича за неделю домик няни восстановили. Какой это был праздник для всех нас! Политотдел бригады добился специального постановления уездного исполкома об охране домика и назначении в Михайловское сторожа".
Михайловское. Домик няни. Фотография. 1949 г.
С момента образования в 1922 году заповедника домик этот был предметом особого внимания и заботы.
Весною 1944 года фашистские оккупанты перед своим отступлением варварски уничтожили домик няни и на его месте вырыли земляное укрепление.
Но уже в 1947 году, первым из всех памятников Михайловского, домик няни был восстановлен в его прежнем виде.
Основанием для восстановительных работ послужили точные планы, снятые в 1940-1941 годах; сохранившиеся части здания; изображение его на рисунке землемера Иванова 1837 года; многочисленные картины (Максимова, Крыжицкого и других), фотографии и описания.
Михайловское. Домик няни, внутренний вид светлицы. Фотография. 1949 г.
Домик небольшой (длина 9,2 метра, ширина 7 метров, высота 4,6 метра), одноэтажный, рубленый из сосновых бревен, с небольшими квадратными окнами; обшит и крыт тесом, углы обрамлены пилястрами, наружные стены окрашены светлой желтоватой краской, пилястры - коричнево-красной. Архитектура его, особенно высокая кровля с трубой возле самого конька, соответствует архитектуре господского дома. В нем две комнаты - "светлица" и "банька" (по 21 квадратному метру каждая), их разделяет сквозной коридор, на противоположных концах которого двери: одна в сторону реки - черное крыльцо, другая в сторону усадьбы - парадное крыльцо, с деревянным навесом, поддерживаемым двумя резными колонками.
Внутренние стены домика тесаные, некрашеные, потолки дощатые, полы также некрашеные дощатые.
В одной из комнат воспроизведена светелка Арины Родионовны. Из подлинных вещей сохранилась только небольшая шкатулка, дубовая, с отделкой из красного дерева, вывезенная из Михайловского в 1826 году Н. М. Языковым и недавно приобретенная у одного из его потомков - А. Д. Языковой. Комната обставлена вещами, какие могли быть здесь в пушкинские времена. Простой стол, покрытый домотканной скатертью, на нем клубки шерсти, спицы, старинные ножницы; простые, сосновые, работы крепостных мастеров лавки, стулья, столики; на одной из лавок - старинное псковское расписное веретено; темный комод с расставленными на нем ящичками, коробочками; потемневшее от времени небольшое зеркало в оправе из красного дерева; по углам сундуки; на окнах пестрые занавески, горшки с цветами; высокие медные светильники; у большой оштукатуренной печи массивная кочерга и щипцы для углей. В этой обстановке особенно легко представить себе "подругу" поэта Арину Родионовну и воскресить памятные дни 1824-1826 годов.
Во второй комнате ("баньке") размещена небольшая экспозиция, посвященная Арине Родионовне и ее домику: репродукции с картин и рисунков, изображающих Пушкина с няней (художников В. Максимова, Ю. Непринцева, Н. Шестопалова и других), скульптуры на эту же тему (Я. Троупянского и других), фотодокументы об истории домика няни. В особой витрине хранятся детали домика, найденные на территории усадьбы Михайловского сразу после изгнания фашистских захватчиков и послужившие ценным материалом при проведении восстановительных работ.
Арина Родионовна жила в этом домике в летнее время. Вечерами здесь на крылечке рассказывала она Пушкину свои сказки, напевала песни.
Велико значение Арины Родионовны в жизни и творчестве поэта.
Она прожила в семье Пушкиных не один десяток лет, вынянчила всех детей Сергея Львовича и Надежды Осиповны.
Родом Арина Родионовна была из-под Петербурга. Родилась 10 апреля 1758 года в селе Суйда (оно же Воскресенское), Копорского уезда, Петербургской губернии, в вотчине графа Ф. А. Апраксина. Родители ее Родион Яковлев и Лукерья Кирилова были крепостными того же Апраксина. С 1759 года Суйда перешла во владение А. П. Ганнибала, и Арина Родионовна стала его крепостной. Рано оставшись сиротою, она познала все тяготы нужды и крепостной неволи. Двадцати двух лет ее выдали замуж за крестьянина деревни Кобрино Федора Матвеева. У них было несколько человек детей.* После кончины в 1781 году А. П. Ганнибала, при разделе имений между его сыновьями, Арина Родионовна с семьей оказалась крепостной Осипа Абрамовича, деда поэта, к которому отошла деревня Кобрино. Когда Осип Абрамович оставил жену Марию Алексеевну, Кобрино указом Екатерины II было передано на обеспечение их малолетней дочери Надежды Осиповны, проживавшей с матерью, и таким образом Арина Родионовна стала крепостной Марии Алексеевны. С 1792 по 1797 год Арина Родионовна жила в семье брата Марии Алексеевны Михаила Алексеевича.
* (О потомках Арины Родионовны подробно рассказано в кн. А. И. Ульянского "Няня Пушкина" (изд. Академии наук СССР, М.-Л., 1940).)
Арина Родионовна, няня Пушкина. Барельеф на кости, приписываемый Л. Серякову. 1840-е годы
В 1796 году Надежда Осиповна вышла замуж за Сергея Львовича Пушкина. В 1797 году у них родилась дочь Ольга. "Когда Надежда Осиповна родила Ольгу Сергеевну,- рассказывает двоюродный дядя поэта А. Ю. Пушкин,- то им понадобилась опытная и усердная нянька, почему и взяли Ирину Родионовну к себе". Тридцати девяти лет была взята Арина Родионовна в семью Пушкиных и прожила у них тридцать один год, до конца своей жизни, тесно связав свою судьбу с судьбою семьи поэта, со своими питомцами, которых она трогательно любила. Особенно сильно привязалась она к Александру, и он, по словам А. П. Керн, из близких ему людей сильнее всех любил няню, потом сестру Ольгу. Арину Родионовну ценили и уважали в семье Пушкиных. В 1799 году ей была предложена вольная, но она отказалась. "Родионовна вынянчила все новое поколение этой семьи",- говорит П. В. Анненков.- Она "принадлежала к типичнейшим и благороднейшим лицам русского мира. Соединение добродушия и ворчливости, нежного расположения к молодости с притворной строгостью,- оставили в сердце Пушкина неизгладимое воспоминание. Он любил ее родственною, неизменною любовью и, в годы возмужалости и славы, беседовал с нею по целым часам. Это объясняется еще и другим важным достоинством Арины Родионовны: весь сказочный русский мир был ей известен как нельзя короче, и передавала она его чрезвычайно оригинально. Поговорки, пословицы, присказки не сходили у ней с языка. Большую часть народных былин и песен, которых Пушкин так много знал, слышал он от Арины Родионовны. Можно сказать с уверенностью, что он обязан своей няне первым знакомством с источниками народной поэзии и впечатлениями ее..." *
* (П. В. Анненков, А. С. Пушкин. Материалы для его биографии и оценки произведений, изд. 2-е, СПб., 1873, стр. 3.)
"Говоря о домашних влияниях на Пушкина,- подчеркивал Н. А. Добролюбов,- нельзя умолчать о няне его, Арине Родионовне. Она была для своего питомца представительницей русской народности: она ему передавала волшебные сказания русской старины, знакомила его с русской речью, внушала ему народные чувства и воззрения".*
* (Н. А. Добролюбов, Александр Сергеевич Пушкин, Полное собрание сочинений в шести томах, т. I, ГИХЛ, 1934, стр. 108.)
В детстве поэт учился у няни народному русскому языку. Она приобщила его к русскому фольклору, пробудила неослабевающий интерес к творчеству родного народа, открыла перед ним чудесный мир народной фантазии.
В юношеском стихотворении "Сон", вспоминая свое детство, Пушкин рисует образ заботливой, любящей "мамушки", рассказывающей ему чудесные сказки. В этом образе слились воедино воспоминания о бабушке Марии Алексеевне и о няне Арине.
Ах, умолчу ль о мамушке моей, О прелести таинственных ночей, Когда в чепце, в старинном одеянье Она, духов молитвой уклоня, С усердием перекрестит меня И шопотом рассказывать мне станет О мертвецах, о подвигах Бовы. .. От ужаса не шелохнусь бывало, Едва дыша, прижмусь под одеяло, Не чувствуя ни ног, ни головы. ...Я трепетал - и тихо наконец Томленье сна на очи упадало. Тогда толпой, с лазурной высоты На ложе роз крылатые мечты, Волшебники, волшебницы слетали, Обманами мой сон обворожали. Терялся я в порыве сладких дум; В глуши лесной, средь муромских пустыней Встречал лихих Полканов и Добрыней, И в вымыслах носился юный ум.
Поэт помнил сказки няни, они поразили его творческое воображение, и не случайно его первое большое произведение, открывшее, по характеристике В. Г. Белинского, новую эпоху в истории русской литературы,- поэма-сказка "Руслан и Людмила" - основано на мотивах народного творчества. Над пятой песней этой поэмы, как уже указывалось, Пушкин работал в Михайловском летом 1819 года.
Пушкин и Арина Родионовна в Михайловском. Силуэты Н. Ильина. 1936 г.
Но особенно велико значение Арины Родионовны в жизни и творчестве поэта в годы Михайловской ссылки.
Ей было в то время уже шестьдесят семь-шестьдесят восемь лет. По словам Марии Ивановны Осиповой, "это была старушка чрезвычайно почтенная - лицом полная, вся седая, страстно любившая своего питомца".*
* (М. И. Осипова, Рассказы о Пушкине. "Пушкин в воспоминаниях современников", ГИХЛ, 1950, стр. 318.)
"Александр Сергеевич, любивший ее <Арину Родионовну> с детства, оценил ее вполне в то время, как жил в ссылке, в Михайловском",- вспоминала сестра поэта О. С. Павлищева.*
* (О. С. Павлищева, Воспоминания о детстве А. С. Пушкина. "Пушкин в воспоминаниях современников", ГИХЛ, 1950, стр. 25. Воспоминания О. С. Павлищевой написаны в 1851 году, впервые полностью опубликованы в "Летописях Гос. Литературного музея", вып. 1, М., 1936, стр. 451-457.)
Один в глухой деревне, без друзей, без родственного участия, часто снедаемый "бешенством скуки", не зная, когда же, наконец, придет освобождение, двадцатипятилетний Пушкин нуждался в преданном, самоотверженном друге. И такого друга он нашел в лице Арины Родионовны. Ее любовь и заботы, ее доброе слово скрашивали тягостные дни заточения.
Бывало, Ее простые речи и советы И полные любови укоризны Усталое мне сердце ободряли Отрадой тихой...-
вспоминал позднее Пушкин в стихотворении "Вновь я посетил..." ( чернов.).
"Она единственная моя подруга - и с нею только мне не скучно...",- подчеркивал поэт, характеризуя свою жизнь в Михайловском.
Отношения Пушкина и Арины Родионовны поражают своей удивительной сердечностью. В них нет ничего похожего на отношения барина и крепостной крестьянки, это отношения двух близких и любящих друг друга людей.
"Он все с ней <Ариной Родионовной>, коли дома,- рассказывал кучер Пушкина Петр Парфенов.- Чуть встанет утром, уж и бежит ее глядеть: "здорова ли мама?" - он ее все мама называл. А она ему, бывало, эдак нараспев (она ведь из-за Гатчины была у них взята, с Суйды, там эдак все певком говорят): "Батюшка ты, за что ты меня все мамой зовешь, какая я тебе мать?" - "Разумеется, ты мне мать: не то мать, что родила, а то, что своим молоком вскормила". И уж чуть старуха занеможет там, что ли, он уж все за ней..." *
* (П. Парфенов, Рассказы о Пушкине. "Пушкин в воспоминаниях современников", ГИХЛ, 1950, стр. 320-321. Впервые опубликованы в статье К. Тимофеева, "Могила Пушкина и село Михайловское".- Журнал Министерства народного просвещения, 1859, ч. CIII, отд. II, стр. 139-151.)
Когда поэт узнал, что Арину Родионовну притесняет управительница Роза Григорьевна, он, не задумываясь, удалил последнюю из Михайловского. В письме брату от конца февраля 1825 года он сообщал об этом: "У меня произошла перемена в министерстве: Розу Григорьевну я принужден был выгнать за непристойное поведение и слова, которых не должен я был вынести. А то бы она уморила няню, которая начала от нее худеть".
К Арине Родионовне обращено проникновенное стихотворение "Зимний вечер", рисующее жизнь поэта в Михайловском.
Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя; То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя, То по кровле обветшалой Вдруг соломой зашумит, То, как путник запоздалый, К нам в окошко застучит. Наша ветхая лачужка И печальна, и темна. Что же ты, моя старушка, Приумолкла у окна? Или бури завываньем Ты, мой друг, утомлена, Или дремлешь под жужжаньем Своего веретена? Выпьем, добрая подружка Бедной юности моей, Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей. Спой мне песню, как синица Тихо за морем жила; Спой мне песню, как девица За водой поутру шла. Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя; То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя. Выпьем, добрая подружка Бедной юности моей, Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей.
Арина Родионовна ведала в Михайловском всем хозяйством поэта, была той "благодатной хозяйкой" его дома, о которой так тепло писал поэт Языков, вспоминая свои посещения Михайловского летом 1826 года. Ей посвятил он стихотворное послание, в котором писал:
Ты, благодатная хозяйка сени той, Где Пушкин, не сражен суровою судьбой, Презрев людей, молву, их ласки, их измены, Священнодействовал при алтаре Камены,- Всегда, приветами сердечной доброты, Встречала ты меня, мне здравствовала ты, Когда чрез длинный ряд холмов, под зноем лета, Ходил я навещать изгнанника-поэта... Как сладостно твое святое хлебосольство Нам баловало вкус и жажды своевольство) С каким радушием - красою древних лет - Ты набирала нам затейливый обед! Сама и водку нам, и брашна подавала, И соты, и плоды, и вина уставляла На милой тесноте старинного стола! Ты занимала нас - добра и весела - Про стародавних бар пленительным рассказом: Мы удивлялися почтенным их проказам, Мы верили тебе - и смех не прерывал Твоих бесхитростных суждений и похвал; Свободно говорил язык словоохотный, И легкие часы летели беззаботно!
А. А. Дельвиг напечатал это стихотворение в альманахе "Северные цветы на 1828 год" еще при жизни Арины Родионовны.
Друзья Пушкина понимали, какую важную роль играет Арина Родионовна в жизни поэта и воспринимали ее как особенно близкого Пушкину человека, заслуживающего уважения и симпатии. Мы помним, с какой теплотой писал в своих воспоминаниях И. И. Пущин о "доброй няне" поэта, которую при встрече "чуть не задушил в объятьях". Когда Пушкин по приказу Николая I неожиданно покинул Михайловское и дальнейшая судьба поэта была няне еще неизвестна, А. А. Дельвиг с тревогой писал ему, понимая тягостные переживания Арины Родионовны: "Душа моя, меня пугает положение твоей няни. Как она пережила совсем неожиданную разлуку с тобою?"
Как в детстве, в годы Михайловской ссылки Арина Родионовна рассказывала Пушкину сказки, напевала песни.
"Вечером слушаю сказки - и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!",- писал Пушкин брату в начале ноября 1824 года. "Я один-одинешенек,- сообщает Пушкин через некоторое время Вяземскому,- живу недорослем, валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни".
Но теперь эти сказки и песни слушал уже не ребенок, а зрелый человек, великий поэт, в полной мере понимающий и оценивающий всю красоту и богатство русского мира народной фантазии.
Арина Родионовна не только знала множество сказок, но и рассказывала их с большим мастерством.
Вообще ее речь была меткой и красочной; некоторые из ее выражений поэт любил употреблять. Так, в письме Вяземскому весною 1826 года он писал: "Экой ты неуимчивый, как говорит моя няня". А несколько раньше письмо сестре закончил такой весьма характерной припиской, точно воспроизводящей слова Арины Родионовны: "Няня заочно у вас, Ольга Сергеевна, ручки целует голубушки моей". В письмах поэта 1830-х годов мы также находим меткие нянины словечки и выражения.
Несколько сказок няни, показавшихся Пушкину особенно интересными (о царе Салтане, о попе и его работнике Балде, о мертвой царевне, о Кащее бессмертном и другие), он записал в своей большой черной тетради рядом с песнями "Цыган", сценами "Бориса Годунова", главами "Евгения Онегина".
Народная сказка о мертвой царевне и песня о сыне Степана Разина, записанные Пушкиным со слов Арины Родионовны
Вот одна из таких записей: "Поп поехал искать работника. Навстречу ему Балда. Соглашается Балда идти ему в работники, платы требует только три щелка в лоб попу. Поп радехонек, попадья говорит: "Каков будет щелк". Балда дюж и работящ, но срок уж близок, а поп начинает беспокоиться. Жена советует отослать Балду в лес к медведю, будто бы за коровой. Балда идет и приводит медведя в хлев. Поп посылает Балду с чертей оброк собирать. Балда берет пеньку, смолу да дубину, садится у реки..."
Интерес к сказкам няни связан с общим интересом Пушкина к народному творчеству, народному языку, с пониманием роли изучения фольклора для творчества поэта.
"Изучение старинных песен, сказок и т. п. необходимо для совершенного знания свойств русского языка",- писал Пушкин позже в критических заметках 1830 года.
"Он любил гулять около крестьянских селений и слушать крестьянские рассказы, шутки и песни",- вспоминали современники. "Пушкин,- писал М. Горький,- непосредственно сталкивался с народом, расспрашивал мужиков о жизни... Он собирал песни и в Одессе, и в Кишиневе, и в Псковской губернии".* За два года в Михайловском поэт собрал больше полусотни песен, которые хотел было издать в виде отдельного сборника, но потом передал П. В. Киреевскому, одному из первых собирателей и знатоков русского фольклора, издавшему "Собрание русских песен". В это собрание вошли и песни, записанные Пушкиным. Сохранились также записи пословиц и поговорок, сделанные Пушкиным в 1825 году в Михайловском.
* (М. Горький, О Пушкине, стр. 29, 32.)
Значение этого непосредственного знакомства с фольклором для формирования реалистического народного стиля и языка произведений самого поэта огромно. Сказки же Арины Родионовны, как известно, послужили ему основным материалом для создания, уже позже, его собственных исполненных ума и таланта сказок ("О попе и о работнике его Балде", "О царе Салтане", "О мертвой царевне и о семи богатырях"). Сказочный зачин Арины Родионовны - "у моря лукоморя стоит дуб, а на том дубу золотые цепи, а по тем цепям ходит кот: вверх идет - сказки сказывает, вниз идет - песни поет" - послужил основанием для пролога к "Руслану и Людмиле", напечатанного в 1828 году при втором издании поэмы.
У лукоморья дуб зеленый; Златая цепь на дубе том: И днем и ночью кот ученый Всё ходит по цепи кругом; Идет направо - песнь заводит, Налево - сказку говорит...
Начало пролога к "Руслану и Людмиле" написано Пушкиным на внутренней стороне обложки той черновой тетради, в которой записаны им сказки Арины Родионовны, рядом со сказкой "О царе Салтане".
Некоторые сказочные сюжеты, слышанные Пушкиным в Михайловском и позднее положенные им в основу его собственных произведений, бытуют здесь по сегодняшний день.
В 1927 году член-корреспондент Академии наук СССР В. И. Чернышев записал в деревнях близ Михайловского среди прочих два десятка сказок "О царе Салтане", "О рыбаке и рыбке", "О попе и о работнике его Балде", "О мертвой царевне и о семи богатырях".*
* (Опубликованы в кн.: Сказки и легенды пушкинских мест. Записи на местах, наблюдения и исследования чл.-корр. Академии наук СССР В. И. Чернышева, изд. Академии наук СССР, М.-Л., 1950.)
Им записано также несколько вариантов сказки "О женихе-разбойнике", сюжетно весьма близких к стихотворению Пушкина "Жених", написанному в Михайловском в 1825 году. Вот один из этих вариантов - № 6 (отрывки в пересказе):
"Была очень красивая девушка. К ней приехали сваты от богатого жениха. Она с ними не согласилась ехать. Потом девушка потихоньку пошла узнавать, как этот жених живет. Она взяла с собой постельку с соломкой, когда шла, бросала соломку, чтобы найти дорогу обратно. Она нашла в лесу богатый дом жениха; там никого не было. Девушка вошла в одну комнату - видит богатое убранство, серебро, золото; в другой комнате - дорогая одежда, обувь. Она заглянула в подвал - а там человеческие головы, руки, ноги обрубленные. Она пошла домой,- по соломке нашла след. Жених приехал свататься во второй раз. Девушка стала ему рассказывать, что она узнала о нем, в виде сна. Когда она рассказала, что видела в первой комнате,- жених сказал,- это хороший сон. О второй он сказал то же. Когда она сказала, что видела в подполье,- жених сказал: это неправда! (Сказка длинная, конца рассказчица не помнит)".
Эти записи, как и позднейшие, сделанные в 1936-1948 годах другими собирателями, ярко характеризуют то богатство народной поэзии, то живое и плодотворное фольклорное окружение, среди которого жил Пушкин в псковской деревне.
Со слов Арины Родионовны Пушкин записал также две замечательные народные песни о Степане Разине, на основе которых создал в 1826 году в Михайловском свои "Песни о Стеньке Разине". Среди богатой и разнообразной пушкинской поэзии Михайловского периода эти песни занимают особое место и важны как одно из самых ярких проявлений народности в творчестве Пушкина. "Песни о Стеньке Разине",- как справедливо указывает Д. Д. Благой,- "первые произведения не только в творчестве Пушкина, но и вообще во всей новой русской художественной литературе, в которых народности содержания соответствует абсолютно ей тождественная народная, художественная форма".
Интерес к Разину, которого Пушкин называл "единственным поэтическим лицом русской истории", не случаен. Создавая в Михайловском народную историческую трагедию "Борис Годунов", раздумывая над судьбами родины, над ролью народа в историческом развитии, поэт глубоко интересовался народными движениями, народными героями. Интерес этот еще более обострился, стал особенно животрепещущим в связи с теми политическими событиями, которые имели место в России в конце 1825 и 1826 годах. Поражение восстания декабристов - дворянских революционеров, далеких от народа и действовавших без участия народных масс, отзвуки декабрьского восстания, прокатившиеся по всей стране и способствовавшие усилению крестьянских волнений,- все это вновь обратило творческие помыслы Пушкина к народному движению, к образу одного из его вождей - Степана Разина, способствовало созданию самобытных, оригинальных, подлинно народных песен о нем.
В 1826 году - в год написания этих произведений, по всей России вспыхивали стихийные крестьянские волнения. Особенно велико их число было в трех губерниях, в том числе в Псковской, расположенных в непосредственной близости от столицы империи. Восшествие на престол нового царя Николая I, возбужденные этим наивные надежды на освобождение от крепостного рабства, слухи о восстании в Петербурге, о "воле" способствовали тому, что недовольство угнетенных крестьянских масс приняло активные, решительные формы. Архивные документы донесли до нас сведения о двадцати крестьянских восстаниях, имевших место в Псковской губернии и, в частности, в Новоржевском и Опочецком уездах, в непосредственной близости от села Михайловского. Крестьяне помещиков Опочецкого, Новоржевского и других уездов Псковской губернии бунтовали, подавали жалобы царю на своих бар, отказывались повиноваться помещикам и их управителям, оказывали вооруженное сопротивление присланным чинить суд и расправу чиновникам и войскам.
В Псковском областном архиве сохранился выразительный документ, рисующий настроения крестьян вскоре после восстания 14 декабря в Петербурге. Это всеподданнейшая просьба царю от псковского помещика Ноинского, в которой он объясняет причины, побудившие крестьян подать жалобу на него, и просит принять решительные меры для усмирения бунтующих. "Осмеливаюсь представить истинную причину оной <жалобы> и последствия сего их <крестьян> поступка,- пишет Ноинский царю.- После происшествия, случившегося в половине декабря прошедшего года в здешней столице, неблагонамеренные распустили и между крестьянами разные ложные слухи, которые достигли и моего имения. Несколько крестьян буйного нрава и приобыкшие к своевольству, злобствуя на вотчинное управление, козго надзором они тяготятся, распустили по вотчине разные нелепые и возмутительные толки, а между прочим и то, что стоит только подать вашему величеству жалобу на помещика, и они будут вольными... В результате,- продолжает Ноинский,- уже не только никто почти не повинуется приказаниям конторы, не вносят ни оброка, ни барщины, ни казенные подати, но многие угрожают ужасным буйством, которое, конечно, последует, если не приняты будут скорые и решительные со стороны правительства меры".
Настроения, подобные тем, на которые жалуется помещик Ноинский, царили во всей губернии. Доведенные до крайности безудержной помещичьей эксплуатацией, крестьяне бунтовали, и хотя местные власти и правительство не замедлили жестоко расправиться с "бунтовщиками",- телесные наказания, тюрьма, каторга, казни,- в течение всего 1826, а кое-где и в начале 1827 года, они не могли усмирить вышедших из повиновения крестьян.. В Опочецком уезде, недалеко от Михайловского, произошло нападение крестьян на управляющего. Здесь же в мае 1826 года в деревне Поляна вспыхнули крестьянские волнения. "Крестьяне мои вышли из послушания, предвещая себе какую-то вольность, не повинуются и не исполняют обязанностей своих,- пишет в жалобе губернатору помещица,- а 5-го числа сего <мая>, когда управитель приказал всей вотчине вывести на работу по две лошади с тягла для вспахивания земли, то некоторые не исполнили сего, при взыскании же с них за свое непослушание, воспользуясь сим случаем, бросились на него крича: убьем и в реку бросим, а так же выборного и писаря при вотчине, имея у себя в руках топоры, а некоторые с дубьем; однако они успели уйти от них, хотя и гнались за ними с ругательствами и грозили их убить".*
* (См. статью Г. Дейча и Г. Фридлендера "Пушкин и крестьянские волнения 1826 г.". ("Литературное наследство", 1952, т. 58, стр. 195-210).)
Эти и подобные эпизоды не могли не быть известны в Тригорском и Михайловском. Поэт был свидетелем народных волнений, и эти непосредственные, свежие наблюдения помогли ему создать исполненные широкого дыхания народной вольницы песни о Степане Разине.
Что не конский топ, не людская молвь, Не труба трубача с поля слышится, А погодушка свищет, гудит, Свищет, гудит, заливается...
В песнях, созданных Пушкиным, Степан Разин, руководитель крестьянского движения XVII века, не разгульный грабитель, каким его пыталась представить официальная историография, не разбойник, которого проклинала церковь, а величавый представитель народа, герой, жаждущий воли для народа, страстно ненавидящий угнетателей - бояр и воевод.
Со слов Арины Родионовны Пушкин записывал:
Как на утренней заре, вдоль по Каме по реке, Вдоль по Каме по реке легка лодочка идет, Во лодочке гребцов ровно двести молодцов. Посреди лодки хозяин Стенька Разин атаман.
Позднее, создавая свои собственные песни в полном соответствии с общим духом фольклорных произведений о Разине, Пушкин творчески использовал песни, которые слышал от Арины Родионовны. В его первой песне мы читаем:
Как по Волге реке, по широкой Выплывала востроносая лодка, Как на лодке гребцы удалые, Казаки, ребята молодые. На корме сидит сам хозяин, Сам хозяин, грозен Стенька Разин...
Знаменательна дальнейшая судьба этих песен. Смелые, проникнутые явным сочувствием к герою народного восстания, выразителю стихийного протеста крестьянских масс, "Песни о Стеньке Разине" пришлись не по вкусу царю Николаю I. Он категорически запретил пропустить их в печать. "Песни о Стеньке Разине",- "разъяснял" Пушкину шеф жандармов Бенкендорф,- при всем поэтическом своем достоинстве, по содержанию своему неприличны к напечатанию. Сверх того, церковь проклинает Разина, равна как и Пугачева". Здесь можно напомнить, что и Пугачев в это время живо интересует Пушкина, который просит брата вместе с историческим известием о Разине прислать ему "Жизнь Емельки Пугачева". Не исключено, что первые замыслы сочинений из истории пугачевского движения относятся также к 1825-1826 годам.
И к сказкам Пушкина, и к "Песням о Стеньке Разине" в полной мере относятся слова М. Горького: "Пушкин был первым русским писателем, который обратил внимание на народное творчество и ввел его в литературу... Он украсил народную песню и сказку блеском своего таланта, но оставил неизменными их смысл и силу".*
* (М. Горький, О Пушкине, стр. 28.)
В своем стихотворном послании к Арине Родионовне поэт Языков говорил о том, с каким интересом внимали они с Пушкиным ее "про стародавних бар пленительным рассказам". Кроме сказок и песен, няня поэта хранила в своей памяти немало рассказов о старине, о Ганнибалах, крепостной которых долгое время была. Она знала "арапа Петра Великого" Абрама Петровича, его сыновей. И из ее рассказов, которые со вниманием слушал поэт, всегда интересовавшийся необычайной судьбой своего прадеда, вставал колоритный образ Абрама Петровича - человека больших страстей, незаурядных качеств. Очевидно не без влияния этих рассказов няни возник замысел описать историю первой неудачной женитьбы "царского арапа". Об этом замысле говорит сохранившийся набросок (относится к концу 1824 года):
Как жениться задумал царский арап, Меж боярынь арап похаживает, На боярышен арап поглядывает. Что выбрал арап себе сударушку, Черный ворон белую лебедушку. А как он арап чернешенек, А она-то душа белешенька.
Не случайно рассказ свой Пушкин хотел облечь в форму народной исторической песни, в духе которой выдержан приведенный отрывок. Поэт не осуществил этого замысла, но три года спустя тут же, в Михайловском, он работал над главами исторического романа "Арап Петра Великого".
Пушкин не только слушал в Михайловском сказки, песни и рассказы няни, но и сам поверял ей свои творческие замыслы, знакомил ее с новыми своими произведениями. Он доверял ее природному чутью, видел, что она, простая неграмотная крестьянка, обладает светлым умом, богатым жизненным опытом, здравым смыслом.
Но я плоды моих мечтаний И гармонических затей Читаю только старой няне, Подруге юности моей...
- говорит поэт в одной из строф главы IV "Евгения Онегина", написанной в Михайловском. Можно предположить, что он читал Арине Родионовне "Зимний вечер", "Жених", "Песни о Стеньке Разине", "19 октября", читал разговор Татьяны с няней из "Евгения Онегина", сцену в корчме у литовской границы из "Бориса Годунова" и другое, что могло быть ей интересно и близко.
Как уже говорилось, сам Пушкин указывал, что Арина Родионовна послужила оригиналом няни Татьяны. Действительно, в образе крепостной няни Филипьевны - "старушки в длинной телогрейке, с платком на голове седой", благородной, ласковой, бескорыстно преданной тем, кого она любит, умудренной богатым жизненным опытом, мы узнаем знакомые черты Арины Родионовны. О ней заставляют вспомнить и слова Филипьевны:
.......Я, бывало, Хранила в памяти немало Старинных былей, небылиц Про злых духов и про девиц...
Няня поэта принадлежала к "благороднейшим лицам русского мира", воплощала в себе прекрасные черты национального русского характера - ум, доброту, прямоту, веселость, чувство собственного достоинства, способность самоотверженно и бескорыстно любить.
И Пушкин воспел ее не только в лирике и "Евгении Онегине". Он творчески воплотил знакомые черты ее в образе мамки царевны Ксении в народной трагедии "Борис Годунов", написанной в Михайловском, в образе мамки княгини в народной драме "Русалка", задуманной в Михайловском, в образе старой няни Владимира Дубровского Орины Бузыревой в романе "Дубровский".
И несомненно, что простые, трогательные письма Арины Родионовны подсказали ему содержание и форму письма Орины Бузыревой Владимиру Дубровскому в Петербург.
6 марта 1827 года Арина Родионовна писала Пушкину (письмо написано в Тригорском под диктовку Арины Родионовны Анной Николаевной Вульф): "Любезный мой друг Александр Сергеевич, я получила ваше письмо и деньги, которые вы мне прислали. За все ваши милости я вам всем сердцем благодарна - вы у меня беспрестанно в сердце и на уме, и только, когда засну, то забуду вас и ваши милости ко мне... Ваше обещание к нам побывать летом меня очень радует. Приезжай, мой ангел, к нам в Михайловское, всех лошадей на дорогу выставлю... Я вас буду ожидать и молить бога, чтобы он дал нам свидеться. .. Прощайте, мой батюшка, Александр Сергеевич. За ваше здоровие я просвиру вынула и молебен отслужила, поживи, дружочек, хорошенько, самому слюбится. Я слава богу здорова, целую ваши ручки и остаюсь вас многолюбящая няня ваша Арина Родионовна".
Пушкин бережно хранил это письмо. Прямым ответом на него звучит одно из самых проникновенных его стихотворений конца 20-х годов:
Подруга дней моих суровых, Голубка дряхлая моя! Одна в глуши лесов сосновых Давно, давно ты ждешь меня. Ты под окном своей светлицы Горюешь, будто на часах, И медлят поминутно спицы В твоих наморщенных руках. Глядишь в забытые вороты На черный отдаленный путь: Тоска, предчувствия, заботы Теснят твою всечасно грудь. То чудится тебе...
31 июля 1828 года Арина Родионовна умерла в Петербурге, в доме старшей своей воспитанницы, Ольги Сергеевны, семидесяти лет от роду.
Ее смерть была большой потерей для Пушкина. До конца жизни не забыл он "добрую подружку" своей юности.
Осенью 1835 года поэт с грустью писал жене из Михайловского о том, что не нашел уже там своей няни. В стихотворении "Вновь я посетил..." он с глубокой печалью вспоминает об Арине Родионовне.
Не буду вечером под шумом бури Внимать ее рассказам, затверженным Сыздетства мной - но всё приятным сердцу, Как песни давние или страницы Любимой старой книги, в коих знаем, Какое слово где стоит.
Могила Арины Родионовны не сохранилась. Мы не знаем даже вполне достоверного ее портрета. Но она не забыта:
Ты не умрешь в воспоминаньях О светлой юности моей И в поучительных преданьях Про жизнь поэтов наших дней...-
писал в стихотворении "На смерть няни А. С. Пушкина" Языков. И действительно, имя крепостной старушки няни живет в веках рядом с именем гениального поэта, как имя его друга, вдохновителя, свидетеля его переживаний, участника его трудов. Дружба их стала символом нерушимой связи великого народного поэта со своим народом.
Березовая аллея. От домика няни и Дома-музея неширокая березовая аллейка ведет к восточной границе усадьбы. Это остаток старой аллеи, спускавшейся от центра усадьбы к дороге в Петровское и служившей нередко подъездной аллеей к дому.
Пруды. Березовая аллея приводит к системе старых прудов. Это одно из красивейших мест Михайловского. Пруды расположены лестницей, один ниже другого, так что вода, поступающая в них из родников, лесных ручьев и задерживаемая небольшими плотинами, медленно стекает из верхнего пруда в нижний, а затем в Сороть. Берега их обсажены серебристыми ивами, наклонившимися к самой воде. Через пруды перекинуты мостики, реставрированные ныне по старым образцам. Пруды эти, вырытые еще в ганнибаловские времена как обязательная принадлежность усадебного парка, идут вдоль всей восточной границы усадьбы и отделяют ее от леса и полей.
'Подруга дней моих суровых...'. Автограф
Сразу за ними, в виде естественной изгороди, стройными рядами поднимаются мощные вековые липы.
"Остров уединения". В центре верхнего круглого полноводного пруда - небольшой искусственный островок - "Остров уединения". Весь островок порос деревьями, среди которых выделяются вековые великаны сосны и ели. В пушкинские времена, возможно, здесь была беседка и из нее открывался вид на всю систему прудов, на Сороть и Кучане.* Этот живописный уголок не мог не привлекать внимания Пушкина. На этом фоне "величавого уединения", тишины и простора особенно выразительно звучат его многочисленные поэтические высказывания о любви к "деревенской тишине", "деревенской свободе".
* (После смерти Пушкина пруд и островок не поддерживались и заглохли. В 1869 году М. И. Семевский писал о них в статье "К биографии Пушкина": "Высохший пруд, с островком посередине, печально подымает с болотистого дна своего кучи лапушника, терновника и громадной крапивы". Капитально реставрированы пруд, островок, плотина и проч. в 1936 году и вторично в 1948 году.)
Как счастлив я, когда могу покинуть Докучный шум столицы и двора И убежать в пустынные дубравы, На берега сих молчаливых вод.
Михайловский парк. Помимо усадьбы с ее живописными уголками, замечательным памятником жизни и творчества Пушкина в Михайловском до сих пор остается парк.
Михайловский парк или сад, как часто называет его Пушкин, постоянно привлекал внимание поэта. "Люблю сей темный сад с его прохладой и цветами",- читаем мы в "Деревне". "Огромный, запущенный сад, приют задумчивых дриад" неоднократно фигурирует, как мы могли видеть, в пейзаже "Онегина". Здесь, в аллеях старого сада, рождались и зрели творческие думы поэта, рисовались ему черты любимых героев и новой его музы.
И вот она в саду моем Явилась барышней уездной...
Михайловский парк, площадью 8,6 гектара, в большей части естественный, состоит из елей и сосен, и лишь очень немного сохранилось в нем лип и берез. Он разбит Ганнибалами одновременно с усадьбой, по принципам придворной усадебно-парковой архитектуры XVIII века, с характерной для нее геометрической строгостью форм. Это прекрасный образец русского садово-паркового искусства той эпохи. Через весь парк проходит центральная еловая аллея. По обе стороны ее были разбиты другие аллеи - липовые, березовые, еловые, сходившиеся радиусами в центре каждой половины парка. Аллеи были украшены цветниками, декоративными холмиками - "парковыми парнасами", диванами, беседками. Некоторые из них сейчас восстановлены. Подсажено по старым местам много молодых деревьев.
Сразу же за парком начинается сосновый бор, Михайловские рощи, через которые песчаная лесная дорога ведет от Михайловского к Пушкинским Горам и Святогорскому монастырю.
Самые старые и красивые, лучше всего сохранившиеся аллеи парка - липовая, идущая возле самой усадьбы, и центральная - еловая.
Липовая аллея. Липовая аллея, насаженная О. А. Ганнибалом в 1780-х годах, особенно хорошо сохранилась. Она очень красива со своими огромными деревьями причудливой формы, то многоствольными, ветвистыми, то прямыми и стройными, высоко вытянувшимися в небо. Сейчас в ней сорок восемь лип, высотою до 30 метров и диаметром стволов от 65 до 80 сантиметров. В обеих концах ее деревья образуют нечто вроде естественных беседок. Сохранилось предание, что Пушкин любил сидеть в одной из них на скамье, прислонясь спиною к дереву, подобрав ноги, и читать. Отсюда шел он на "Остров уединения" и с островка на озеро. Как говорит предание, именно по этой аллее, одной из самых красивых и любимых им, гулял поэт с А. П. Керн, посетившей Михайловское летом 1825 года.
Пушкин в Михайловском парке. Картина неизвестного художника. 1840-е годы
С А. П. Керн Пушкин встречался еще в 1819 году в Петербурге. Затем часто вспоминал ее; осенью 1824 года расспрашивал о ней в письме к А. Г. Родзянко из Михайловского. В июне 1825 года Анна Петровна приехала ненадолго в Тригорское к своей тетке П. А. Осиповой. Пушкин был очарован красотой и умом молодой женщины. Керн, в свою очередь, преклонялась перед Пушкиным-поэтом. В своих воспоминаниях, принадлежащих к числу лучших воспоминаний о Пушкине, она так рассказывает о встрече с поэтом в аллее Михайловского парка летом 1825 года: "Тетушка предложила нам всем после ужина прогулку в Михайловское. Пушкин очень обрадовался этому, и мы поехали. Погода была чудесная, лунная июньская ночь дышала прохладой и ароматом полей. Мы ехали в двух экипажах: тетушка с сыном в одном; сестра, Пушкин и я в другом. Ни прежде, ни после я не видала его так добродушно веселым и любезным...
Приехавши в Михайловское, мы не вошли в дом, а пошли прямо в старый, запущенный сад,
Приют задумчивых дриад,
с длинными аллеями старых деревьев, корни которых, сплетаясь, вились по дорожкам, что заставляло меня спотыкаться, а моего спутника вздрагивать. Тетушка, приехавши туда вслед за нами, сказала: "Mon cher Pouchkine, faites ies honneurs de votre jardin a Madame".* Он быстро подал мне руку и побежал скоро, скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться. Подробностей разговора нашего не помню; он вспоминал нашу первую встречу у Олениных, выражался о ней увлекательно, восторженно... На другой день я должна была уехать утром в Ригу вместе с сестрою Анной Николаевной Вульф. Он пришел утром и на прощанье принес мне экземпляр второй главы "Онегина", в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами:
* (Милый Пушкин, покажите же, как любезный хозяин, ваш сад госпоже (франц.).)
Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты, Звучал мне долго голос нежный, И снились милые черты. Шли годы. Бурь порыв мятежный Рассеял прежние мечты, И я забыл твой голос нежный, Твои небесные черты. В глуши, во мраке заточенья Тянулись тихо дни мои Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви. Душе настало пробужденье; И вот опять явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. И сердце бьется в упоенье, И для него воскресли вновь И божество, и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь".*
* (А. П. Керн, Воспоминания, стр. 254-256.)
Пушкин долго не мог забыть этой встречи. Через несколько дней после отъезда Керн, 21 июля, он писал А. Н. Вульф: "Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь - камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе, подле ветки увядшего гелиотропа..." Еще через три дня, Керн: "Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных. Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши,- это стараться не думать больше о вас". 28 августа, ей же: "...если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности - в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье будут чем вам угодно, и всю неделю - у ваших ног". Дружеские отношения с А. П. Керн Пушкин сохранил до конца своей жизни.
А. П. Керн. Миниатюра на кости. 1820-е годы
Еловая аллея. "Аллея Керн" вплотную подходит к центральной еловой аллее. Сохранилось восемнадцать огромных деревьев, до 30 метров высотой и до 85 сантиметров в диаметре ствола. Это Михайловские "старожилы". Самым старым из них 180-190 лет, но они еще крепки и полны жизни, могучие стволы их поросли мхом, но хвоя их зелена и ветви увешаны свежими шишками. Они шумят на ветру и, верно, некогда таким же был "приветный шорох их вершин", и так же, как нас ныне, "приветным шумом" встречали они поэта. На месте погибших старых деревьев подсажены сейчас тридцать пять молодых елей.
По обеим сторонам аллеи, у самого въезда в усадьбу, симметрично расположены два пруда: один совсем маленький, круглый; другой побольше, продолговатый, с перекинутым через него легким мостиком.
Эта широкая еловая аллея в то же время служила въездной дорогой в усадьбу. По этой аллее сколько раз попадал в Михайловское Пушкин. По ней 11 января 1825 года ехал Пущин. По ней же 4 сентября 1826 года Пушкин, покидая Михайловское после двух лет ссылки, ехал в Москву.
Ссылка окончилась неожиданно.
В конце ноября - начале декабря 1825 года до Михайловского дошла весть о смерти царя Александра I.* Весть эта принесла Пушкину надежду на возможность скорого освобождения. 4 декабря поэт пишет П. А. Катенину: "Может быть, нынешняя перемена сблизит меня с моими друзьями". Друзьям он напоминает, что следовало бы возобновить ходатайство о прекращении его опалы.
* (Кучер Пушкина Петр Парфенов рассказывал: "Он в эвтом известии все сумлевался, очень беспокоен был, да прослышал, что в город <Новоржев> солдат пришел отпускной из Петербурга, так за эвтим солдатом посылал, чтоб от него доподлинно узнать" (П. Парфенов, Рассказы о Пушкине. "Пушкин в воспоминаниях современников", стр. 322-323). О том, что известия о смерти Александра I дошли до Псковской губернии к началу декабря, говорит и запись в дневнике опочецкого купца И. И. Лапина: "2 Декабря. Получено известие, что минувшего Ноября 19 дня волею божией, от тяжкой болезни, скончался государь император Александр Павлович в Таганроге. .. и сего-ж числа, т. е. 2 Декабря, жители города Опочки присягнули в соборной церкви Константину Павловичу".)
Не дожидаясь царской милости, Пушкин сделал было попытку самовольно покинуть деревню и уехать в Петербург, но вернулся с дороги. Рассказывая позднее об этом, он замечал: "А вот каковы были бы последствия моей поездки: ...я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтобы не огласился слишком скоро мой приезд, и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно, я. .. попал бы с прочими на Сенатскую площадь, и не сидел бы теперь с вами, мои милые!"* Знаменательно, что поэт намеревался, попав в Петербург, прежде всего заехать к Рылееву. В этой связи особую вероятность приобретают предположения, что намерение Пушкина покинуть Михайловское было вызвано полученным им в это время письмом И. И. Пущина.
* (М. П. Погодин, Простая речь о мудреных вещах, изд. 3-е, М., 1875, отд. II, стр. 24.)
Существует предположение, что Пушкин намеревался выехать под именем крепостного человека П. А. Осиповой Алексея Хохлова. Сохранился билет на проезд в Петербург крестьян Алексея Хохлова и Архипа Курочкина, где рукою Пушкина, но измененным почерком проставлена дата и подделана подпись П. А. Осиповой.
О восстании 14 декабря Пушкину стало известно сразу же после событий. Из Петербурга спешно на почтовых вернулся ездивший туда с хозяйственными поручениями тригорский повар Арсений. Он рассказал, "что в Петербурге бунт, что он страшно перепугался, всюду разъезды и караулы, насилу выбрался за заставу, нанял почтовых и поспешил в деревню". Вспоминая об этом, младшая дочь владелицы Тригорского М. И. Осипова добавляет: "Пушкин, услыша рассказ Арсения, страшно побледнел. В этот вечер он был очень скучен, говорил кое-что о существовании тайного общества, но что именно - не помню. На другой день - слышим, Пушкин быстро собрался в дорогу и поехал; но, доехав до погоста Врева, вернулся назад".*
* (М. И. Осипова, Рассказы о Пушкине, стр. 317.)
Вскоре дошли до Михайловского подробные сведения о восстании, о его поражении, именах участников, начавшихся арестах и следствии.
Все это произвело на Пушкина потрясающее впечатление. То, чего он ждал так страстно, чему способствовал всей силой своего поэтического слова,- восстание против рабства и тиранической власти вспыхнуло и погасло, потерпело поражение. Лучшие люди России, его друзья, братья, товарищи - Пущин, Рылеев, Бестужев, Кюхельбекер, Пестель - брошены в казематы, судьба их в руках нового тирана.
Не являясь членом тайного общества, Пушкин был неизменным единомышленником, вдохновителем декабристов, пропагандистом их революционных идей. Идейные связи Пушкина с декабристами, идущие еще с лицейских лет, развивались и крепли с каждым годом, и не только в Петербурге и на юге, но и в глухой псковской деревне. Произведения Пушкина этих лет - "Евгений Онегин" и "Цыганы", "Пророк" и "Андрей Шенье" - не в меньшей степени, чем политическая лирика конца 1810-х годов или южные поэмы, содействовали освободительному движению эпохи, способствовали распространению декабристских настроений в передовых кругах русского общества, формировали революционный протест против крепостничества и самодержавия. Далеко не все из них попадали в печать, многие расходились по стране в списках, в устной передаче. Не пропущенный цензурой отрывок из элегии "Андрей Шенье", написанной в Михайловском в 1825 году, двумя годами позже, в 1827 году, распространялся в списках среди офицерской молодежи под названием "На 14 декабря", что вызвало специальное полицейское расследование.
Естественно, что поражение декабрьского восстания Пушкин переживал как тягчайший удар.
В эти дни Пушкин сжег свои "Записки". О причинах, побудивших его сделать такой шаг, он рассказывает в своей автобиографии 1830 года: "В конце 1825 г., при открытии несчастного заговора, я принужден был сжечь сии записки. Они могли замешать многих и, может быть, умножить число жертв. Не могу не сожалеть о их потере; я в них говорил о людях, которые после сделались историческими лицами, с откровенностью дружбы или короткого знакомства".
"Что делается у вас в Петербурге? я ничего не знаю, все перестали ко мне писать. Верно вы полагаете меня в Нерчинске. Напрасно, я туда не намерен - но неизвестность о людях, с которыми находился в короткой связи, меня мучит",- взволнованно пишет поэт Плетневу во второй половине января 1826 года. "Мне сказывали, что 20, т. е. сегодня, участь их должна решиться - сердце не на месте",- говорит он в письме к Дельвигу 20 февраля. Мучительным беспокойством проникнуты все письма Пушкина. Нет для него в это время вопроса более важного и близкого, чем судьба декабристов. Она тревожит его более собственной участи. На упрек Жуковского за молчание Пушкин отвечает, что он не писал потому, что ему "было не до себя".
Собственная участь поэта оставалась неопределенной. Чтобы выяснить наконец, что его ждет, Пушкин, по совету Вяземского и Катенина, почти их словами, пишет сначала письмо Жуковскому для показа царю, а затем и непосредственно Николаю I, прося разрешения выехать для лечения расстроенного здоровья в Москву, Петербург или за границу. О своей болезни (аневризм) Пушкин приложил специальное свидетельство, выданное ему 19 июля 1826 года псковской врачебной управой.
Сознавая свою близость к декабристам, не допуская мысли о возможности купить свободу ценою отступления от своих взглядов, Пушкин послал царю весьма сдержанное письмо и был далек от радужных надежд. В письме к Вяземскому поэт замечает: "Жду ответа, но плохо надеюсь". Жуковскому он пишет: "Все-таки я от жандарма еще не ушел, легко может, уличат меня в политических разговорах с каким-нибудь из обвиненных. А между ими друзей моих довольно (NB. Оба ли Раевские взяты, и в самом ли деле они в крепости? напиши, сделай милость). Теперь положим, что правительство и захочет прекратить мою опалу, с ним я готов условливаться (буде условия необходимы), но вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня. Мое будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения со мною правительства..."
В том же письме Жуковскому, в письмах Вяземскому, Плетневу и другим Пушкин прямо заявлял: "Я... был в связи с большею частью нынешних заговорщиков", "...я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем..." и т. п.
Жуковский, Вяземский выражали недовольство поведением поэта, рекомендовали ему "сидеть смирно" в деревне, оставить "буйные мысли" и "держать впредь язык и перо на привязи". При сопоставлении с этими советами Жуковского и Вяземского особенно ясной становится смелость и независимость позиции Пушкина.
"Ты ни в чем не замешан - это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством",- писал Жуковский Пушкину 12 апреля 1826 года, в самый разгар работы следственной комиссии. На следствии многие декабристы показывали, что из сочинений Пушкина, печатных и рукописных, впервые заимствовали "свободный образ мыслей", что запрещенные цензурой пушкинские стихи во множестве списков распространялись в армии и играли роль революционных прокламаций. "Рукописных экземпляров вольнодумческих сочинений Пушкина...- показывал 5 апреля 1826 года М. П. Бестужев-Рюмин,- столько по полкам, что это нас самих удивляло".
Ссыльный поэт вызывал беспокойство николаевских жандармов. Следственная комиссия получила многочисленные данные о личной близости его с заговорщиками и об огромной агитационной роли его стихов в подготовке восстания. Эти данные дополнялись доносами.
Доносы на Пушкина совпали с напряженной политической обстановкой в стране, с известиями о крестьянских волнениях, в частности в Псковской губернии (о чем было сказано выше). В мае 1826 года Николай I издал манифест, в котором говорилось, что в России распространились слухи, будто бы правительство собирается освободить помещичьих крестьян от крепостной зависимости, а для казенных крестьян отменить платежи. Манифест объявлял эти слухи ложными и под страхом сурового наказания повелевал крестьянам повиноваться помещикам и властям. А "распространителей" этих слухов предлагалось незамедлительно предавать суду.
Незадолго до этого манифеста псковский губернатор разослал по уездам секретный циркуляр, что до него дошли известия о распространении в губернии "неблагонамеренными и неблагомыслящими" людьми слухов о вольности крестьян, а также сведения о неповиновении крепостных своим помещикам. Губернатор предписывал полиции ловить распространителей слухов и сурово подавлять малейшие признаки крестьянских волнений. А сами помещики должны были следить за всеми посторонними людьми, которые появляются у них в вотчине. В это-то время от соседей Пушкина по имению, псковских помещиков, стали исходить тревожные слухи о распространении поэтом бунтарских идей среди местных крестьян.
Тайный агент Висковатов в феврале 1826 года представил специальную записку злобно-клеветнического характера, в которой говорилось: "Прибывшие на сих днях из Псковской губернии достойные вероятия особы удостоверяют, что известный по вольнодумным, вредным и развратным стихотворениям титулярный советник Александр Пушкин, по высочайшему в бозе почившего императора Александра Павловича повелению определенный к надзору местного начальства в имении матери его, состоящем в Псковской губернии в Апоческом уезде, и ныне при буйном и развратном поведении открыто проповедует безбожие и неповиновение властям и по получении горестнейшего для всей России известия о кончине государя императора Александра Павловича он, Пушкин, изрыгнул следующие адские слова: "Наконец не стало тирана, да и оставшийся род его недолго в живых останется!!"*
* (Б. Л. Модзалевский, Пушкин под тайным надзором, стр. 15.)
Только что учрежденное для окончательного искоренения в стране свободомыслия III отделение собственной его императорского величества канцелярии, во главе с Бенкендорфом, фон Фоком, Дибичем, с особым старанием собиравшее сведения о распространении декабристских идей в провинции, о лицах, сочувственно настроенных к заговорщикам, и их родственниках, естественно, обратило на Пушкина самое пристальное внимание.* В Псковскую губернию, в ближайший к Михайловскому уездный город Новоржев был направлен опытный тайный агент А. К. Бошняк - чиновник коллегии иностранных дел, литератор и ботаник-любитель, уже известный своей провокаторской деятельностью среди членов Южного тайного общества,- для специального "сколь возможно тайного и обстоятельного исследования поведения известного стихотворца Пушкина, подозреваемого в поступках, клонящихся к возбуждению к вольности крестьян", и для "арестования его и отправления куда следует, буде бы он оказался действительно виновным".
* (Можно напомнить, что ряд активных деятелей декабристских обществ был тесно связан с Псковской губернией: М. А. Назимов, П. П. Шаховской, Креницины и другие.)
В результате "исследования", для более успешного проведения которого Бошняк выдавал себя за "путешествующего ботаника", им была составлена докладная "Записка о Пушкине". Она основана на рассказах нескольких лиц.
Хозяин гостиницы в Новоржеве, Д. С. Катосов, рассказал Бошняку о Пушкине следующее:
"1-ое. Что на ярмонке Святогорского Успенского монастыря Пушкин был в рубашке, подпоясан розовою лентою, в соломенной широкополой шляпе и с железною тростью в руке.
2-ое. Что, во всяком случае, он скромен и осторожен, о правительстве не говорит, и вообще никаких слухов об нем по народу не ходит.
3-ие. Что отнюдь не слышно, чтобы он сочинял или пел какие-либо возмутительные песни, а еще менее - возбуждал крестьян".
Новоржевский уездный судья Толстой и смотритель по винной части Трояновский также сообщили любопытному ботанику, что "Пушкин живет весьма скромно, ни в возбуждении крестьян, ни в каких-либо поступках, ко вреду правительства устремленных, не подозревается".
Тогда Бошняк решил "искать истины при самом источнике" и направился в Святогорский монастырь. Но и здесь его ждало разочарование.
Никаких "удовлетворительных" известий ему собрать не удалось. У крестьянина монастырской слободы И. Н. Столарева Бошняк узнал:
"1-ое. Что Пушкин живет в 31/2 в. от монастыря, в селе Зуеве, где, кроме церкви и господского строения, нет ни церковно-служительских, ни крестьянских домов.1
1 Зуево - Михайловское. Рассказ не совсем точен: церкви в Михайловском, как известно, никогда не было.
2-ое. Что Пушкин обыкновенно приходит в монастырь по воскресеньям.
3-ие. Что ему всегда случалось видеть его в сюртуке и иногда, в жары, без косынки.
4-ое. Что Пушкин - отлично добрый господин, который награждает деньгами за услуги даже собственных своих людей; ведет себя весьма просто и никого не обижает".
Игумен Иона, особое внимание которого Бошняк обратил "щедротами на пользу монастырскую", рассказал ему, что:
"1-ое. Пушкин иногда приходит в гости к игумену Ионе, пьет с ним наливку и занимается разговорами.
2-ое. Кроме Святогорского монастыря и госпожи Осиповой, своей родственницы, он нигде не бывает, но иногда ездит и в Псков.
3-ие. Обыкновенно ходит он в сюртуке, но на ярмонках монастырских иногда показывался в русской рубашке и в соломенной шляпе.
4-ое. Никаких песен он не поет и никакой песни им в народ не выпущено.
5-ое. На вопрос мой - "не возмущает ли Пушкин крестьян", игумен Иона отвечал: "он ни во что не мешается и живет, как красная девка".
Местные помещики, встречавшиеся с Пушкиным,- губернский предводитель дворянства А. И. Львов, отставной генерал-майор П. С. Пущин, "от которого вышли все слухи о Пушкине",* и другие - не жалели темных красок, характеризуя поэта: "Известные по сочинениям мнения Пушкина, яд, оными разлитый,- говорил Львов,- ясно доказывают, сколько сей человек, при удобном случае, мог бы быть опасен...". Опрошенные Бошняком помещики сообщали такие подробности: "Иногда видели Пушкина в русской рубашке и в широкополой соломенной шляпе", "Пушкин дружески обходился с крестьянами и брал за руку знакомых, здороваясь с ними", "иногда ездит верхом и, достигнув цели своего путешествия, приказывает человеку своему отпустить лошадь одну, говоря, что всякое животное имеет право на свободу". Но и они вынуждены были признать, что "Пушкин ведет себя несравненно осторожнее противу прежнего", "ни с кем не знаком и ни к кому не ездит, кроме одной госпожи Есиповой, своей родственницы; чаще же всего бывает в Святогорском монастыре".
* (П. С. Пущин - член Союза благоденствия, знакомый Пушкину еще по Кишиневу, где он служил до 1823 года и был близок к Южному тайному обществу. Его поведение в деле Пушкина можно объяснить чрезвычайной перепуганностью после событий 14 декабря и желанием оградить себя от каких-либо подозрений. В 1826 году П. С. Пущин привлекался к следствию по делу декабристов, но был полностью оправдан. Ср. цитированную выше статью Г, Дейча и Г. Фридлендера "Пушкин и крестьянские волнения 1826 г.".)
"Таким образом удостоверясь, что Пушкин не действует решительно к возмущению крестьян... что действительно не может быть почтен,- по крайней мере, поныне,- распространителем вредных в народе слухов, а еще менее - возмутителем", Бошняк, согласно полученным инструкциям, "не приступил к арестованию его", а отпустил фельдъегеря, ожидавшего на станции Бежаницы, и сам уехал обратно в Петербург неудовлетворенный.
Надвинувшаяся вплотную на ничего не подозревавшего Пушкина угроза в виде ловкого самозванца-ботаника, специалиста по розыскным делам, и фельдъегеря Блинкова, несколько дней ожидавшего на почтовой станции намеченной жертвы с открытым листом об аресте, пронеслась мимо.*
* ("Записка о Пушкине", составленная Бошняком, цитируется по кн.: Б. Л. Модзалевский, Пушкин под тайным надзором, стр. 22-29. Впервые опубликована А. А. Шиловым в статье "К биографии Пушкина" ("Былое", 1918, № 2(30), стр. 67-77).)
Бошняк закончил свои "исследования" 24 июля 1826 года. В тот же день Пушкин узнал о беспощадной расправе Николая с декабристами - о казни пяти руководителей движения, о ссылке более ста участников на каторгу и поселение. На рукописи стихотворения "Под небом голубым страны своей родной" поэт сделал шифрованную запись: "Усл. о с. Р. П. М. К. Б. 24", т. е. "Услышал о смерти Рылеева, Пестеля, Муравьева-Апостола, Каховского, Бестужева-Рюмина, 24-го".
Это был новый страшный удар для Пушкина.
Следы тяжелых переживаний и раздумий поэта этих дней сохранили черновые рукописи главы V "Евгения Онегина". На полях одной из страниц начерчены профили Пестеля, Пущина, Кюхельбекера, Рылеева и между ними - автопортрет. На другой - дважды нарисована виселица с пятью повешенными и дважды повторена лаконичная фраза: "И я бы мог..."
"Повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна",- пишет Пушкин Вяземскому 14 августа. С тревогой спрашивает он о судьбе декабриста Н. Тургенева, находившегося за границей и, по слухам, выданного Николаю I английским правительством: "Правда ли, что Николая Тургенева привезли на корабле в Петербург? Вот каково море наше хваленое! . ." На стихотворение "Море", присланное ему Вяземским, Пушкин отвечает стихами:
Так море, древний душегубец, Воспламеняет гений твой? Ты славишь лирой золотой Нептуна грозного трезубец. Не славь его. В наш гнусный век Седой Нептун земли союзник. На всех стихиях человек - Тиран, предатель или узник.
'Евгений Онегин' Глава V. Страница рукописи с изображением декабристов - Пестеля, Пущина, Кюхельбекера, Рылеева
Стихи эти - первый непосредственный поэтический отклик Пушкина на декабрьские события. Настроения и переживания поэта, связанные с поражением восстания и жестокой расправой самодержавия с его участниками, так или иначе отразились на всем, что писал он в это время,- и на романе "Евгений Онегин", и на элегии "Под небом голубым..."
Вяземский упрекал Пушкина в сухости и холодности его письма, посланного на имя царя весною 1826 года. Поэт отвечал ему на это: "Ты находишь письмо мое холодным и сухим. Иначе и быть невозможно. Благо написано. Теперь у меня перо не повернулось бы".
На письмо Пушкина в начале сентября последовало решение царя, облеченное в весьма характерную форму. В Псков был прислан фельдъегерь с приказом доставить ссыльного поэта в Москву, где в это время был Николай по случаю коронации.
Хотя следствие по делу декабристов вскрыло многочисленные факты, говорившие о тесной связи Пушкина с восставшими и об огромной агитационной роли его стихов, найти доказательства непосредственной принадлежности поэта к заговору, его участия в тайных обществах не удалось. Не увенчались успехом и старания полицейского агента Бошняка установить факт революционной пропаганды Пушкина среди крестьян.
Тогда Николай I, со свойственным ему лицемерием, решил разыграть роль справедливого и доброго монарха и "простить" Пушкина. Он понимал, что ему было бы чрезвычайно выгодно привлечь Пушкина на свою сторону, а также и то, что "милость" по отношению к самому любимому и популярному в стране поэту должна произвести благоприятное впечатление на общественное мнение, возмущенное его беспощадной расправой с лучшими людьми России. При этом он ничем не рисковал, так как поэт оставался опутанным густой сетью полицейской слежки. А обязанность цензора всех его произведений, в виде особой "милости", царь взял на себя. Коварные цели, которыми руководствовался Николай, даруя поэту "свободу", и подлинный смысл его "милостей" цинично раскрыл граф Бенкендорф, главный жандарм, преследовавший поэта до самой его смерти. В одном из донесений царю Бенкендорф писал о Пушкине: "Он все-таки порядочный шелопай, но если удастся направить его перо и его речи, в этом будет прямая выгода".
Ночью с 3 на 4 сентября 1826 года в Михайловское прибыл нарочный от псковского губернатора с письмом, в котором говорилось: "Милостивый государь мой Александр Сергеевич! Сей час получил я прямо из Москвы с нарочным фельдъегерем высочайшее разрешение по всеподданнейшему прошению вашему,- с коего копию при сем прилагаю.- Я не отправляю к вам фельдъегеря, который остается здесь до прибытия вашего, прошу вас поспешить приехать сюда и прибыть ко мне. С совершенным почтением и преданностию пребыть честь имею: Милостивого государя моего покорнейший слуга Борис фон Адеркас. 3-го сентября 1826. Псков".
'Евгений Онегин' Глава V. Страница рукописи с рисунками, изображающими повешенных декабристов
Приложенная копия отношения, полученного Адеркасом из Москвы, была следующего содержания: "Секретно. Господину Псковскому гражданскому губернатору. По высочайшему государя императора повелению, последовавшему по всеподданнейшей просьбе, прошу покорнейше ваше превосходительство: находящемуся во вверенной вам губернии чиновнику 10-го класса Александру Пушкину позволить отправиться сюда при посылаемом вместе с сим нарочным фельдъегерем. Г. Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря; по прибытии же в Москву имеет явиться прямо к дежурному генералу Главного штаба его величества. Начальник Главного штаба Дибич". Отношение написано на бланке Главного штаба и помечено 31 августа 1826 года, Москва.
Наскоро собравшись и распрощавшись с Ариной Родионовной, в ту же ночь Пушкин покинул Михайловское и уехал в Псков, а оттуда, в сопровождении фельдъегеря,- в Москву.
М. И. Осипова вспоминала впоследствии: "Пушкин был у нас; погода стояла прекрасная, мы долго гуляли; Пушкин был особенно весел. Часу в одиннадцатом вечера сестры и я проводили Александра Сергеевича по дороге в Михайловское. Вдруг рано, на рассвете, является к нам Арина Родионовна, няня Пушкина... Она прибежала вся запыхавшись; седые волосы ее беспорядочными космами спадали на лицо и плечи; бедная няня плакала навзрыд. Из расспросов ее оказалось, что вчера вечером, незадолго до прихода Александра Сергеевича, в Михайловское прискакал какой-то - не то офицер, не то солдат... Он объявил Пушкину повеление немедленно ехать вместе с ним в Москву. Пушкин успел только взять деньги, накинуть шинель, и через полчаса его уже не было.- "Что ж, взял этот офицер какие-нибудь бумаги с собой?" - спрашивали мы няню.- "Нет, родные, никаких бумаг не взял и ничего в доме не ворошил; после только я сама кой-что поуничтожила..." - "Что такое?" - "Да сыр этот проклятый, что Александр Сергеевич кушать любил, а я так терпеть его не могу, и дух-то от него, от сыра-то этого немецкого,- такой скверный...".*
* (М. И. Осипова, Рассказы о Пушкине. "Пушкин в воспоминаниях современников", стр. 317-318. Ср. там же, стр. 322, рассказ П. Парфенова: "Приехал вдруг ночью жандармский офицер из городу, велел сейчас в дорогу собираться, а зачем - неизвестно. Арина Родионовна растужилась, навзрыд плачет. Александр-то Сергеич ее утешает: "Не плачь, мама, - говорит: - сыты будем; царь хоть куды ни пошлет, а все хлеба даст".)
П. А. Осипова 4 сентября записала в календаре: "В ночь с 3-го на 4-е число прискакал офицер из Пскова к Пушкину - и вместе уехали на заре". 12-го она пометила: "Получила письмо от Пушкина из Пскова с радостною вестью, что он будет свободен". Письмо Пушкина было следующего содержания: "Полагаю, сударыня, что мой внезапный отъезд с фельдъегерем удивил вас столько же, сколько и меня. Дело в том, что без фельдъегеря у нас грешных ничего не делается; мне также дали его, для большей безопасности. Впрочем, судя по весьма любезному письму барона Дибича,- мне остается только гордиться этим. Я еду прямо в Москву, где рассчитываю быть 8-го числа текущего месяца; лишь только буду свободен, тотчас же поспешу вернуться в Тригорское, к которому отныне навсегда привязано мое сердце. Псков, 4-го сент.".
Запись П. А. Осиповой-Вульф в месяцеслове об отъезде Пушкина из Михайловского. 1826 г.
В сопровождении фельдъегеря Пушкин ехал в Москву. Он не знал, что ждет его впереди, но он твердо знал, что перед новым российским самодержцем он предстанет не испуганным и раскаявшимся в "ошибках молодости" человеком, а русским поэтом, независимым и смелым, которого годы гонений не только не заставили склонить головы, но, напротив, сделали еще более закаленным и стойким. Пушкин вез с собою стихотворение "Пророк", написанное через несколько дней после того, как в Михайловском стало известно о казни декабристов. В памяти современников сохранился первоначальный вариант последних четырех строк этого гениального стихотворения, которые придавали ему острый политический смысл, заставляли "Пророка" звучать как непосредственный отклик на кровавые события 13 июля 1826 года, как грозное обличение поэтом-пророком царя-убийцы.
Восстань, восстань, пророк России, В позорны ризы облекись, Иди, и с вервием на выи К у.[бийце] г.[нусному] явись.
Друзья поэта утверждали, что в случае новых гонений со стороны самодержавия, в случае неблагоприятного исхода свидания с царем Пушкин собирался передать "Пророка" прямо в руки "убийце гнусному".
8 сентября Пушкин был уже в Москве. Два года ссылки, два года напряженной творческой работы остались позади. Прощаясь с родными местами, поэт, сразу по приезде в Москву, писал в последней строфе главы VI "Евгения Онегина":
Дай оглянусь. Простите ж, сени, Где дни мои текли в глуши, Исполненны страстей и лени И снов задумчивой души. А ты, младое вдохновенье, Волнуй мое воображенье, Дремоту сердца оживляй, В мой угол чаще прилетай, Не дай остыть душе поэта, Ожесточиться, очерстветь, И наконец окаменеть В мертвящем упоеньи света, В сем омуте, где с вами я Купаюсь, милые друзья!
"Фельдъегерь вырвал меня из моего насильственного уединения и привез в Москву, прямо в Кремль,- рассказывал Пушкин,- и, всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет императора, который сказал мне: "Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?".- Я отвечал, как следовало. Государь долго говорил со мною, потом спросил: "Пушкин, принял ли бы ты участие в 14-м декабря, если б был в Петербурге?" - "Непременно, государь,- все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем..." - "Довольно ты подурачился,- возразил император,- надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором".*
* (А. Г. Хомутова, Воспоминания.- "Русский архив", 1867, VII, стр. 1066 (оригинал по-французски).)
Пушкин "не ушел от жандарма". Войдя в кабинет Чудовского дворца 8 сентября 1826 года, на аудиенцию к Николаю I, хотя и ссыльным, но духовно свободным человеком, он вышел оттуда, по меткому выражению Н. О. Лернера, "свободным поднадзорным",- и не раз впоследствии годы ссылки представлялись поэту временем свободным и счастливым.
Пушкин "не ушел от жандарма". Но он не сдался, не перешел в лагерь врагов, не стал придворным поэтом, не сложил оружия, не забыл своих казненных и сосланных друзей, братьев, товарищей. Ссылка не сломила его. До конца остался он верен высоким идеалам борьбы за свободу и счастье народа, которым посвятил свой гений и свою жизнь.
И естественно, что с каждым годом он все сильнее чувствовал притеснения царя, все резче проявлялся глубочайший конфликт между народным поэтом и ненавидевшей его "светской чернью". Эта "светская чернь" делала все, чтобы отравить его жизнь в Петербурге.
Преследуемый ею, усталый от напряженной борьбы с жандармами и цензурой, негодующий и взволнованный, Пушкин неоднократно вырывался из душного Петербурга в родное Михайловское насладиться покоем, простором и свободой деревни, найти уединение - необходимое условие творчества.
'Мой первый друг, мой друг бесценный...'. Автограф
В ноябре 1826 года из Москвы он ненадолго вернулся в Михайловское, чтобы привести в порядок дела, столь поспешно брошенные, собрать книги и рукописи. Из деревни он писал С. А. Соболевскому: "Я снова в моей избе. 8 дней был в дороге, сломал два колеса и приехал на перекладных". А в письме Вяземскому признавался, что деревня ему "пришла как-то по сердцу" и что встреча Михайловских крестьян, дворни, няни "приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр.".
В ноябре - декабре 1826 года в Михайловском Пушкин написал стихотворное послание И. И. Пущину:
Мой первый друг, мой друг бесценный! И я судьбу благословил, Когда мой двор уединенный, Печальным снегом занесенный, Твой колокольчик огласил., Молю святое провиденье: Да голос мой душе твоей Дарует то же утешенье, Да озарит он заточенье Лучом лицейских ясных дней!*
* (В черновой редакции стихотворения, относящейся еще к 1825 году, после слов: "Твой колокольчик огласил", следовало:
Забытый кров, шалаш опальный Ты вдруг отрадой оживил, На стороне глухой и дальной Ты день изгнанья, день печальный С печальным другом разделил. Скажи, куда девались годы, Дни упований и свободы, Скажи, что наши? что друзья? Где ж эти липовые своды? Где ж молодость? Где ты? Где я? Судьба, судьба рукой железной Разбила мирный наш лицей, Но ты счастлив, о брат любезный, На избранной чреде своей. Ты победил предрассужденья И от признательных граждан Умел истребовать почтенья, В глазах общественного мненья Ты возвеличил темный сан. В его смиренном основаньи Ты правосудие блюдешь, Ты честь.........
)
Не боясь навлечь на себя немилость царя, Пушкин, сам недавно "ссылочный невольник", бесстрашно посылал сердечное слово привета своему ссыльному другу-декабристу. Бодрящее и теплое, это слово дошло до Пущина вместе с пушкинским "Посланием в Сибирь", полным веры в конечную победу правого дела, которому посвятили свою жизнь лучшие люди России, в светлое будущее родной страны.
В это же время в Михайловском Пушкин написал по поручению царя "Записку о народном воспитании". Это был своего рода политический экзамен, и его, с точки зрения царя, поэт не выдержал. "Записка" была наполнена такими мыслями, которые ясно показывали, что Пушкин упорно не желает отказаться от своих вольнолюбивых взглядов. Николай I остался весьма недоволен. В его резолюции говорилось: "Принятое вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительно основанием совершенству, есть правило опасное для общественного спокойствия, завлекшее вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей".
Следующий раз Пушкин приехал в псковскую деревню осенью 1827 года. "Пошлость и глупость обеих наших столиц равны, хотя и различны,- писал поэт П. А. Осиповой в июне 1827 года,- и так как я притязаю на беспристрастие, то скажу, что, если бы мне дали выбирать между обеими, я выбрал бы Тригорское..." А через месяц он, по собственному его выражению, "убежал в Михайловское, почуя рифмы". Эти его настроения нашли глубокое выражение в стихотворении "Поэт", заканчивающемся строфой:
Бежит он, дикий и суровый, И звуков и смятенья полн, На берега пустынных волн, В широкошумные дубровы...
Дельвигу поэт сообщал: "Я в деревне и надеюсь много писать..." И действительно, в этот приезд, за три осенних месяца, проведенных в Михайловском, Пушкин успел написать больше десятка произведений, в том числе несколько глав романа "Арап Петра Великого", первого своего серьезного опыта в области прозы. Этот роман о петровской Руси, героем которого является сподвижник Петра, прадед поэта Абрам Петрович Ганнибал, был задуман и в значительной части написан в ганнибаловской вотчине.
На обратном пути из Михайловского в Петербург 14 октября 1827 года, на станции Залазы, около Боровичей, Пушкин встретился с партией арестантов. Среди них был Вильгельм Карлович Кюхельбекер. Его перевозили из Шлиссельбургской крепости в Динабургскую. На следующий день Пушкин сам записал об этой встрече: "Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели... Увидев меня, он с живостию на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга - и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством - я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону. На следующей станции узнал я, что их везут из Шлиссельбурга,- но куда же?".
17 октября Пушкин приехал в Москву и под свежим впечатлением встречи с Кюхельбекером написал приветствие друзьям в лицейскую годовщину 19 октября 1827 года.
Бог помочь вам, друзья мои, В заботах жизни, царской службы, И на пирах разгульной дружбы, И в сладких таинствах любви! Бог помочь вам, друзья мои, И в бурях, и в житейском горе, В краю чужом, в пустынном море, И в мрачных пропастях земли!
Пушкин намеревался попасть в Михайловское осенью 1828 года. Н. О. Пушкина писала дочери Ольге Сергеевне 5 сентября из Михайловского: "Я жду Александра с нетерпением". Но приехать на этот раз поэту обстоятельства не позволили.
В начале августа 1830 года, направляясь в Москву, Пушкин заехал в Михайловское, где в это время жила Ольга Сергеевна.
В 1831 году Пушкин задумывает приобрести маленькое именьице Савкино, расположенное возле Михайловского, на противоположном берегу Маленца, построить себе "хижину", поместить в ней свои книги и проводить здесь несколько месяцев в году.
Мысль эта особенно увлекала поэта в тяжелые годы, когда все его желания были направлены к одному - вырваться из тягостной для него атмосферы Петербурга, бежать от преследований жандармов и "светской черни".
"Жизнь эта, признаться, довольно пустая,- писал он П. А. Осиповой,- и я горю желанием так или иначе изменить ее. Не знаю, приеду ли я еще в Михайловское. Однако мне бы хотелось этого. Признаюсь, сударыня, шум и сутолока Петербурга мне стали совершенно чужды - я с трудом переношу их. Я предпочитаю ваш чудный сад и прелестные берега Сороти. Вы видите, сударыня, что, несмотря на отвратительную прозу нынешнего моего существования, у меня все же сохранились поэтические вкусы". В другом письме Осиповой Пушкин замечает: "Не знаю, когда буду иметь счастье явиться в Тригорское, но мне до смерти этого хочется. Петербург совершенно не по мне, ни мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться".
В стихотворении "Пора, мой друг, пора..." Пушкин в нескольких простых строках выразил владевшие им сокровенные мысли и стремления:
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит - Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем Предполагаем жить, и глядь - как раз - умрем. На свете счастья нет, но есть покой и воля Давно завидная мечтается мне доля - Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых нег.
Стихотворение осталось не законченным. В черновой рукописи имеется набросанный Пушкиным план продолжения, где, между прочим, читаем: "О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню - поля, сад, крестьяне, книги; труды поэтические - семья, любовь etc". Краткий план этот чрезвычайно интересен. Он убедительно показывает, что влечет поэта в деревню. Поэт тяготится жизнью, его окружающей, утомлен ею. Он - "усталый раб". Его мечта - "покой и воля". Он замышляет побег "в обитель дальную трудов и чистых нег". Туда страстно зовет он своего друга - "Пора, мой друг, пора!". Эти слова, начинающие стихотворение, воспринимаются как прямое обращение Пушкина к жене, и во всем стихотворении явственно ощущается элемент автобиографичности. Эпитеты - обычные для пушкинских стихотворений, относящихся к Михайловскому,- "обитель дальная" (в черновом тексте "обитель мирная", "обитель скромная"). Все выражение "обитель дальная трудов и чистых нег" невольно напоминает слова "Деревни" - "приют спокойствия, трудов и вдохновенья".
При этом автобиографичность стихотворения отнюдь не снижает его объективного интереса. Это, бесспорно, замечательный образец реалистической пушкинской лирики с ее жизненностью, глубиной мысли, искренностью чувств, мудрой простотой, ясностью и силой художественного выражения.
Пушкин, как мы знаем, никогда не смотрел на деревню, как помещик-крепостник на свою вотчину, он неизменно видел в ней свой "кабинет". Его настойчивые попытки "удрать в деревню" были вызваны стремлением, в условиях последекабрьской николаевской реакции, ненавистной ему праздной жизни "света", обеспечить себе возможность творческого труда и личной независимости. И стремление это становилось тем настойчивее, чем больше обострялся конфликт между поэтом и самодержавием, чем невыносимее становились обстоятельства его петербургской жизни. "Объят тоской за чашей ликованья",- писал о Пушкине М. Горький,- он бросает жизнь столиц и едет в деревню "насладиться" простотой речей и ума и народною игрою".*
* (М. Горький, О Пушкине, стр. 32.)
В середине 1834 года Пушкин, чтобы переселиться в деревню, делает попытку получить отставку из коллегии иностранных дел, куда он был зачислен снова по возвращении из ссылки. "Крепко думаю об отставке",- делится он с женою, и 25 июня обращается с официальным письмом к Бенкендорфу: "Поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинций, я вижу себя вынужденным оставить службу, и покорнейше прошу ваше сиятельство исходатайствовать мне соответствующее разрешение".
Письмо это было представлено царю и вызвало его "неудовольствие". Пушкину пришлось взять прошение -назад и остаться в Петербурге. Но намерения своего он не изменил: стремление добиться отставки и уехать в деревню не покидало его. "Домашние обстоятельства мои затруднительны; положение мое не весело; перемена жизни почти необходима",- писал Пушкин Жуковскому 4 июля 1834 года.
Пока же возможности выйти в отставку и совсем оставить столицу не было, он пользовался всяким случаем, чтобы посетить Михайловское.
Дважды приезжал он в родные места в 1835 году - весной и осенью.
О первом его приезде сохранились интересные воспоминания М. И. Оси-повой: "Кажется, в 1835 году (да, так точно, приехал он сюда дня на два всего - пробыл 8 и 9 мая) приехал такой скучный, утомленный: "Господи,- говорит,- как у вас тут хорошо! А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!"*
* (М. И. Осипова, Рассказы о Пушкине. "Пушкин в воспоминаниях современников", стр. 319. М. И. Осипова здесь допустила неточность: Пушкин пробыл в деревне не 8-9-е, а с 8 по 12 мая.)
Эти выразительные слова объясняют, почему Пушкин совершает утомительную поездку из Петербурга в деревню, чтобы пробыть там несколько дней. Н. О. Пушкина, мать поэта, удивлялась "оригинальности" его неожиданного решения предпринять такое путешествие. Она писала дочери 7 мая 1835 года: "Александр вчера уехал в Тригорское... Ты подумаешь, быть может, что он отправился по делу - совсем нет, а единственно ради удовольствия путешествовать да еще в дурную погоду! Мы очень были удивлены, когда Александр пришел с нами проститься накануне отъезда, и его жена очень опечалена". Даже самые близкие люди не могли понять и разделить тяжелые переживания поэта, толкавшие его из николаевского Петербурга в деревню.
1 июня 1835 года Пушкин снова обращается к Бенкендорфу: "У меня нет состояния... До сих пор я жил только своим трудом... В работе ради хлеба насущного, конечно, нет ничего для меня унизительного; но, привыкнув к независимости, я совершенно не умею писать ради денег; и одна мысль об этом приводит меня в полное бездействие... Ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть - нищету и отчаяние. Три или четыре года уединенной жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия..."
Вопрос об отъезде в деревню был настолько решен для самого Пушкина, что в письмах его родителей конца июня - начала июля 1835 года содержатся такие сообщения: "Александр едет на три года в деревню", "Александр едет в сентябре в деревню на три года! Это решено: отпуск получен, чему Наташа и покорилась".
Однако царь решил иначе. Ходатайство поэта и на этот раз удовлетворено не было. На письме Пушкина Бенкендорфу Николай наложил резолюцию: "Нет препятствий ему ехать куда хочет, но не знаю, как разумеет он согласить сие со службою. Спросить, хочет ли отставки, ибо иначе нет возможности его уволить на столь продолжительный срок".
Пушкин рад был бы отставке, но это лишало его возможности продолжать весьма важную для него работу в архивах. Кроме того, он помнил, как отнесся царь к его предыдущему прошению, и настаивать не стал. Бенкендорф, разумеется, с ведома Николая, предложил лишь отпуск на четыре месяца. Поэту пришлось согласиться.
7 сентября, устроив предварительно необходимые дела, он выехал из Петербурга в Михайловское.
Пушкин рассчитывал в деревне "отдохнуть от горя" и плодотворно поработать, как обычно в осенние месяцы. Но сделать это ему не удалось. Он не в силах был освободиться от петербургских забот. Они преследовали его и в деревне, лишая покоя и возможности творить.
Образ жизни поэта в Михайловском в этот приезд, мысли и переживания чрезвычайно ярко отразились в его письмах к жене. "Я много хожу, много езжу верхом, на клячах, которые очень тому рады, ибо им за то дается овес, к которому они не привыкли,- рассказывает Пушкин о своей деревенской жизни в письме 21 сентября.- Ем я печеный картофель, как маймист,* и яйца всмятку, как Людовик XVIII. Вот мой обед. Ложусь в 9 часов; встаю в 7". 29 сентября: "Я провожу время очень однообразно. Утром дела не делаю, а так из пустого в порожнее переливаю. Вечером езжу в Тригорское, роюсь в старых книгах да орехи грызу. А ни стихов, ни прозы писать и не думаю".
* (Так называли финнов.)
Постоянно, начиная с первого письма, поэт жалуется, что не может работать. "Сегодня 14-ое сентября. Вот уже неделя, как я тебя оставил, милый мой друг; а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну... Вот уж три дня, как я только что гуляю то пешком, то верхом. Эдак я и осень мою прогуляю, и коли бог не пошлет нам порядочных морозов, то возвращусь к тебе, не сделав ничего".
Пушкин вполне отдает себе отчет, почему не может он работать. "Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а все потому, что не спокоен",- пишет он жене 25 сентября. Точно такое же признание содержится в письме к П. А. Плетневу: "Пишу, через пень колоду валю. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен".
Поэта не покидают горькие думы о том, что осталось в Петербурге и к чему он вынужден будет возвратиться: материальная необеспеченность, неуверенность в завтрашнем дне, те невыносимые для жизни и творчества условия, которые создали ему жандармы, цензоры, литературные шпионы, придворные подхалимы.
"Ты не можешь вообразить,- пишет Пушкин жене 21 сентября,- как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова кружится. А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от гибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу". Ей же, 29 сентября: "Канкрин шутит, а мне не до шуток. Государь обещал мне Газету, а там запретил; заставляет меня жить в Петербурге, а не дает мне способов жить моими трудами. Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошки деньги трудовые, и не вижу ничего в будущем".
Однако и эти невеселые письма Пушкина к жене лишены пессимизма. Поэта живо интересуют события политической и литературной жизни. Он расспрашивает о них жену: "пиши мне также новости политические", "пиши обо всем". Вопросы общественно-литературные составляют содержание переписки Пушкина с литераторами: П. А. Плетневым, Н. В. Гоголем, Н. А. Дуровой.
В письме к П. А. Плетневу (первая половина октября 1835 года) Пушкин с интересом обсуждает проект совместного издания альманаха и дает высокую оценку предназначенной для него повести Гоголя "Коляска". Зло и решительно говорит он о цензуре: "Ужели залягает меня осленок Никитенко и забодает бык Дундук? Впрочем они от меня так легко не отделаются". Делает замечания, относящиеся к журнальной полемике.
Н. В. Гоголь 7 октября писал Пушкину в Михайловское о своей комедии "Женитьба". Просил, чтобы Пушкин прислал ему рукопись комедии, которую захватил с собою, и замечания на нее - "хотя сколько-нибудь главных замечаний". Сообщал, что начал писать "Мертвые души": "Сюжет растянулся на предлинный роман, и кажется будет сильно смешон... Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь". Гоголь просил поэта дать ему сюжет ("русский чисто анекдот") для новой комедии: "сделайте милость, дайте сюжет; духом будет комедия из пяти актов, и клянусь будет смешнее чорта". Письмо это весьма интересно и содержащимися в нем высказываниями Гоголя о своем творчестве, и бесконечным уважением его к Пушкину, как к старшему товарищу, другу и учителю. Оно показывает, какую огромную роль играл Пушкин в творческом развитии крупнейшего из современных ему русских писателей и всей современной русской литературы.
В письмах к жене Пушкин просит присылать ему книги. Как всегда, он много читает.
Почти ежедневно бывает поэт в Тригорском, неизменно находя в нем теплый, дружеский прием. Все напоминает ему здесь "прежнее время и путешествия в Опочку и прочая". Рассказами о Тригорском и его обитателях полны письма Пушкина к жене. "В Тригорском стало просторнее,- пишет он 25 сентября.- Евпраксия Николаевна и Александра Ивановна замужем, но Прасковья Александровна все та же и я очень люблю ее". Многие из его писем помечены Тригорским, а свой адрес он дает жене такой: "В Псковскую губернию, в Остров, в село Тригорское" или "Во Псков, ее Высокородию, Прасковье Александровне Осиповой для доставления А. С. П. известному сочинителю". 2 октября 1835 года Пушкин вписал в альбом Анны Николаевны Вульф четверостишие из последней строфы главы VI "Евгения Онегина", снова подчеркивая тем самым его непосредственную связь с Михайловским и Тригорским:
Простите, сени, Где дни мои текли в глуши, Исполненны страстей и лени И снов задумчивой души...
Дорога из Михайловского в Тригорское. Из Михайловского в Тригорское ведут две дороги. Одна, верхняя, дорога идет парком, мимо большого старого пруда, окруженного вековыми деревьями, а затем бором и спускается к озеру Маленец у его южного края. Другая, нижняя, дорога идет от подножья Михайловского холма по самому берегу Маленца, огибая его, вдоль опушки бора. Это любимая дорога Пушкина. По ней постоянно ходил и ездил он - и в первые посещения Михайловского, и в годы ссылки, и позже.
Пушкин на прогулке. Рисунок В. Серова. 1899 г.
Пушкин был неутомимый ходок; вооружившись своей любимой железной в девять фунтов веса палкой, он незаметно проходил несколько километров. Охотно ездил он и верхом. И во всех его странствиях поэзия неразлучно сопутствовала ему. Отдельные стихи и целые сцены складывались у него на ходу.
К Пушкину с полным правом могут быть отнесены его слова:
В гармонии соперник мой Был шум лесов, иль вихорь буйный, Иль иволги напев живой, Иль ночью моря гул глухой, Иль шопот речки тихоструйной.
Часто он размышлял вслух и в такт своим мыслям жестикулировал, что приводило в недоумение встречных крестьян. Так, один из них, крестьянин села Тригорского, вспоминал: "Пушкин очень часто бывал у покойницы нашей барыни, почти что каждодневно... Раз это иду я по дороге в Зуево, а он мне навстречу; остановился вдруг ни с того, ни с чего, словно столбняк на него напал, ажио я испугался, да в рожь и спрятался, и смотрю; а он вдруг почал так громко разговаривать промеж себя на разные голоса, да руками все так разводит..."*
* (Запись И. А. Вв - ского. - "Витебские ведомости", 1899, № 27.)
Поэт рассказывал, что, бродя здесь у озера, он "думал стихами" и чтением их пугал диких уток. Такое же признание находим мы в главе IV "Онегина":
Или (но это кроме шуток), Тоской и рифмами томим, Бродя над озером моим, Пугаю стадо диких уток: Вняв пенью сладкозвучных строф, Они слетают с берегов.
В приезд 1835 года, как и прежде, по этой дороге, пешком или верхом, направляется Пушкин в Тригорское. С особым чувством любуется он с юношеских лет знакомыми и дорогими ему картинами родной природы, не раз вдохновлявшими его в былые годы. Они и теперь вдохновили его на единственное большое стихотворение, написанное в эту осень: "Вновь я посетил..." (самим Пушкиным помечено "26 сент. 1835").
...Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет ушло с тех пор - и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я - но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах.
Из-за стройных деревьев сосновой рощи, на вершине Михайловского холма, виднеются крыши усадебных строений.
Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей.
Уже старушки нет - уж за стеною
Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора.
"Xолм лесистый". Сразу за границей усадьбы выделяется лесистый холм, поросший старыми соснами, елями, березами. С него хорошо видно все озеро Кучане, луга и поля на много километров за ним. Холм этот - любимое место уединения и творческих размышлений поэта.
Вот холм лесистый, над которым часто Я сиживал недвижим - и глядел На озеро, воспоминая с грустью Иные берега, иные волны... Меж нив златых и пажитей зеленых Оно синея стелется широко; Через его неведомые воды Плывет рыбак и тянет за собою Убогий невод. По брегам отлогим Рассеяны деревни - там за ними Скривилась мельница, насилу крылья Ворочая при ветре...<Вновь я посетил…>
Автограф
Место трех сосен. Обогнув озеро Маленец, дорога круто поднимается в гору. Здесь, примерно на полпути между Михайловским и Тригорским, у самой границы Михайловских земель, стояли три большие сосны. Мимо них столько раз проходил и проезжал поэт. Они привлекали его, и он подолгу сиживал здесь, отдыхая. Сосен этих давно нет. Но место, где они стояли, так и сохранило название "Кривые сосны". Сейчас здесь, окруженные веселой рощицей, поднимаются молодые стройные сосенки, подсаженные несколько лет назад на месте прежних.
Приехав в 1835 году, Пушкин нашел своих старых знакомцев неизменными. Он упоминает о них в письме к жене 25 сентября: "В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уже в нем няни моей, и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу". Однако вид молодой поросли вызывает в поэте и радость - растет молодое, новое, чему принадлежит будущее; неиссякаемы жизненные силы родной земли. Поэт жадно стремится к этому молодому, новому, и горячо приветствует его:
На границе
Владений дедовских, на месте том,
Где в гору подымается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоят - одна поодаль, две другие
Друг к дружке близко,- здесь, когда их мимо
Я проезжал верхом при свете лунном,
Знакомым шумом шорох их вершин
Меня приветствовал. По той дороге
Теперь поехал я, и пред собою
Увидел их опять. Они все те же,
Все тот же их, знакомый уху шорох -
Но около корней их устарелых
(Где некогда все было пусто, голо-)
Теперь младая роща разрослась,
Зеленая семья; кусты теснятся
Под сенью их как дети. А вдали
Стоит один угрюмый их товарищ,
Как старый холостяк, и вкруг неге
По прежнему все пусто.
Глубоко реалистичен этот пейзаж. Это конкретный пейзаж Михайловского, окружавший Пушкина, любимый им, и в то же время типичный русский пейзаж. В немногих словах поэт передал все наиболее для него характерное - рощи, холмы, озера, просторы лугов и полей. Он ничего не приукрасил - рыбак тянет "убогий невод", мельница скривилась, "насилу крылья ворочая при ветре". Нельзя не вспомнить слова Белинского: "Пушкину не нужно было ездить в Италию за картинами прекрасной природы: прекрасная природа была у него под рукою, здесь, на Руси... Для Пушкина также не было так называемой низкой природы; поэтому он не затруднялся никаким сравнением, никаким предметом, брал первый попавшийся ему под руку, и все у него являлось поэтическим, а потому прекрасным и благородным".*
* (В. Г. Белинский, Сочинения Александра Пушкина, стр. 396, 403.)
В пейзаже, нарисованном в стихотворении "Вновь я посетил...", вполне выражены настроения, свойственные всему стихотворению. Печать грусти лежит на нем. "Но грусть Пушкина,- писал Белинский,- не есть сладенькое чувствованьице нежной, но слабой души; нет, это всегда грусть души мощной и крепкой, и тем обаятельнее действует она на читателя, тем глубже и сильнее отзывается в самых сокровенных тайниках его сердца и тем гармоничнее потрясает его струны. Пушкин никогда не расплывается в грустном чувстве; оно всегда звенит у него, но не заглушая гармонии других звуков души и не допуская его до монотонности. Иногда, задумавшись, он как будто вдруг встряхивает головою, как лев гривою, чтоб отогнать от себя облако уныния, и мощное чувство бодрости, не изглаживая совершенно грусти, дает ей какой-то особенный освежительный и укрепляющий душу характер".
Пушкин на лесистом холме. Картина неизвестного художника. 1840-е годы
И в стихотворении "Вновь я посетил..." грустное чувство побеждается пушкинским оптимизмом, неколебимой верой поэта в жизнь, в светлое будущее родной страны.
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.
Здесь, среди цветущей природы, у того места, где стояли старые пушкинские знакомцы и где сейчас поднимается стройный молодой лесок, слова эти звучат по-особенному. Мы слышим живой голос поэта, обращенный к нам, его потомкам, сынам его освобожденной родины, больше чем через сто лет пришедшим сюда, чтобы вспомянуть о нем.
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://a-s-pushkin.ru/ 'Александр Сергеевич Пушкин'