Глава шестнадцатая. "Многоглавый убийца"

 Как рано зависти привлек я взор кровавый 
 И злобной клеветы невидимый кинжал!

"Дельвигу"

Четвертого ноября 1836 года великосветский Петербург, "многоглавый убийца", нанес Пушкину давно задуманный и хорошо подготовленный удар. В этот день поэт получил по почте три экземпляра анонимного клеветнического пасквиля, оскорбительного для чести его самого и его жены.

Точно такие же пасквили получили в тот день, в двойных конвертах, для передачи Пушкину семь или восемь его друзей и знакомых. Подозревая недоброе, многие не передали поэту полученные ими письма.

По виду бумаги, по слогу письма, по манере изложения Пушкин сразу заподозрил в этом деле иностранца, человека высшего общества, дипломата.

Когда к нему пришел с таким же полученным им письмом Соллогуб, он спокойно, с большим достоинством сказал:

- Я уже знаю... Это мерзость против жены моей... безыменным письмом я обижаться не могу... Жена моя - ангел, никакое подозрение коснуться ее не может...

Пушкин показал полученный им пасквиль своему лицейскому товарищу, управлявшему тогда типографией императорской канцелярии М. Л. Яковлеву. Прекрасно разбираясь в сортах бумаги и изучив гнусный документ, Яковлев дал такое заключение: "Бумага иностранной выделки, а по высокой пошлине, наложенной на такой сорт, она должна принадлежать какому-нибудь посольству".

В сочинении и рассылке пасквилей Пушкин заподозрил приемного отца Дантеса - голландского посланника, барона Геккерна, и князя П. В. Долгорукова - титулованного повесу, пользовавшегося в Петербурге крайне дурной репутацией.

Почти все друзья Пушкина уничтожили полученные ими компрометирующие поэта и его жену анонимные пасквили. Лишь в 1917 году был найден один хранившийся в секретном архиве III отделения экземпляр пасквиля. Почти в то же время был доставлен в музей при лицее еще один экземпляр. Оба они хранятся сегодня в Пушкинском доме Академии наук СССР.

И лишь в 1927 году, через девяносто лет после событий 1837 года, известный исследователь жизни и творчества Пушкина П. Е. Щеголев мог произвести графический анализ и экспертизу связанных с пасквилем документов и писем. Он передал судебному эксперту четырнадцать писем и документов, написанных теми, кого Пушкин подозревал в авторстве и рассылке пасквиля,- Геккерна и двух живших вместе представителей великосветской молодежи, князя И. С. Гагарина и князя П. В. Долгорукова. Все трое отвергли свое участие в этом деле...

В течение месяца эксперт внимательно изучал и сличал почерки этих лиц с почерком пасквиля, и, несмотря на то что пасквиль был написан умышленно измененным почерком, экспертиза официально удостоверила, что "пасквильные письма об Александре Сергеевиче Пушкине в ноябре 1836 года написаны несомненно собственноручно князем Петром Владимировичем Долгоруковым".

Годами в душе Пушкина копилась ярость против всей этой клики. Все вспомнилось: и годы ссылки, и самодержец, и его холоп Бенкендорф, и большой синклит цензоров с царем во главе, калечивших его Музу, невозможность спокойно трудиться, постоянная зависимость и бесконечные унижения в чуждом ему придворном кругу, всегдашняя нужда, наконец, Дантес и эта грязная оскорбительная клевета. В тот же день Пушкин послал Дантесу вызов на дуэль.

В дело вмешался Жуковский.

"Ради бога, одумайся,- писал он Пушкину.- Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления..."

Геккерн поспешил явиться к Пушкину. Он просил отсрочить на две недели дуэль, сообщив при этом, что его приемный сын, Дантес, потому так часто посещал Пушкиных, что намерен жениться на сестре Натальи Николаевны Пушкиной, Екатерине Гончаровой.

Пушкину это показалось странным, он мало поверил Геккерну, но на отсрочку дуэли согласился.

Обо всем этом Пушкин счел необходимым осведомить в официальном письме от 21 ноября 1836 года на французском языке Бенкендорфа. Пушкин писал, что, по его убеждению, анонимное письмо исходило от Геккерна и что, ограждая честь жены, поведение которой безупречно, он вызвал Дантеса на дуэль, но по просьбе его отца, барона Геккерна, согласился отсрочить на две недели дуэль.

Бенкендорф должен был довести содержание этого письма до сведения Николая I, но Пушкин не отправил его: как сообщал Вяземский, оно найдено было после дуэли в кармане его сюртука...

Две недели прошли быстро. Как будто отпала уже и самая мысль о дуэли, и сам Пушкин сказал В. А. Соллогубу, что никакой дуэли не будет.

Неожиданно Пушкин получил от Дантеса письмо с требованием письменно объяснить причины его согласия взять свой вызов обратно.

Вопрос ставился так: поскольку Дантес женится на Екатерине Гончаровой, Пушкин должен объяснить причины своего отказа от дуэли, чтобы никто не мог даже думать, будто женитьба Дантеса вызвана его трусливым желанием избежать дуэли.

Пушкина это взорвало, и на вечере у Карамзиных он попросил Соллогуба завтра же пойти к секунданту Дантеса, секретарю французского посольства д'Аршиаку, и условиться с ним относительно условий дуэли.

- Чем кровавее, тем лучше,- подчеркнул Пушкин.- Ни на какие объяснения не соглашайтесь...

Пушкин говорил резко, был настроен решительно, и Соллогуб так объяснил впоследствии поведение поэта:

"...что он в это время выстрадал, воображая себя осмеянным и поруганным в большом свете, преследовавшем его мелкими беспрерывными оскорблениями. Он в лице Дантеса искал или смерти, или расправы с целым светским обществом".

Это "светское" общество ни на минуту не оставляло Пушкина в покое. Царь лицемерно предложил Бенкендорфу предупредить дуэль... Шеф жандармов, хорошо зная своего повелителя, был в недоумении.

- А вы пошлите жандармов в другую сторону!.. - надоумила Бенкендорфа представительница "света", княгиня Белосельская.

Под влиянием настойчивых просьб друзей Пушкин все же написал своему противнику письмо, в котором удостоверил, что согласие Дантеса отказаться от дуэли он не приписывает соображениям, недостойным порядочного человека.

Геккерн официально объявил после этого о помолвке Дантеса с сестрой Натальи Николаевны, Екатериной Гончаровой. Дантес выразил при этом надежду, что отношения между Пушкиным и им примут теперь дружеский характер.

- Напрасно, - запальчиво ответил Пушкин. - Никогда этого не будет. Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может.

Мало кто, однако, верил, что уже объявленная женитьба Дантеса на Екатерине Гончаровой на самом деле состоится. Не верил и Пушкин. Но дело с Дантесом пока как будто было формально улажено.

Дантес и Геккерн продолжали, однако, держать себя по отношению к Пушкину вызывающе. Несмотря на категорическое заявление Пушкина, что он не желает видеть в своем доме Дантеса, последний позволил себе приехать к нему. Пушкин столкнулся с ним в передней и был взбешен.

Он снова решительно предложил ему прекратить свои посещения. Пушкина возмутило и поведение Геккерна. Он пригласил к себе Соллогуба, который раньше помог ему уладить конфликт с Дантесом, запер дверь и сказал:

- Я прочитаю вам мое письмо к Геккерну. С сыном уже покончено. Вы мне теперь старичка подавайте...

Письмо написано было в очень резких выражениях.

Пушкин был страшен, когда читал его, губы его дрожали, лицо налилось кровью.

Соллогуб и друзья убеждали Пушкина, что все уже улажено и в посылке такого письма нет никакой необходимости. Под влиянием Жуковского он согласился: письмо разорвал, но до поры до времени сохранил у себя. В последней квартире можно видеть фотоснимок этого разорванного и склеенного с недостающими отдельными частями письма.

Над Екатериной Гончаровой Пушкин подшучивал:

- Моя свояченица не знает теперь, какой она будет национальности: русскою, француженкою или голландкою.

Бракосочетание Дантеса с Екатериной Гончаровой состоялось 10 января. Пушкин не поехал на свадьбу и не принял новобрачных у себя. Жена его сразу после совершения обряда вернулась домой и на ужин не осталась.

Дантес искал примирения с Пушкиным и послал ему в этом духе письмо. Пушкин письма не распечатал, положил в карман и, встретившись вечером у тетки жены, Загряжской, с Геккерном, просил его взять и вернуть Дантесу письмо, заявив, что он и имени его не хочет слышать.

Когда Геккерн ответил, что письмо это адресовано Дантесом Пушкину, а не ему, и потому он принять его не может, Пушкин бросил это письмо Геккерну в лицо со словами:

- Ты его примешь, негодяй!

Геккерн и Дантес стали после этого проявлять еще большую враждебность к Пушкину. Оба они задались целью всячески раздражать его.

Петр Александрович Плетнев. С портрета Л. Тыранова

Дантес продолжал ухаживать за Пушкиной. По отношению к самому Пушкину он держал себя вызывающе и как будто насмехался над непримирившимся с ним поэтом. Он постоянно приглашал Пушкину на танцы, был подчеркнуто внимателен к ней, балагурил и не раз отпускал двусмысленные остроты и каламбуры.

Все это видели и замечали, и все же никто в так называемом "свете" не понимал подлинного смысла происходящих событий, не предвидел рокового конца. Даже в дружески расположенной к Пушкину семье Карамзиных события воспринимались легкомысленно. С неприкрытым любопытством дочь Карамзина, Софья, например, лишенная возможности быть на свадьбе Дантеса и Екатерины Гончаровой, писала брату:

"Это было не очень приятно для меня, да, вдобавок, и очень досадно - я теряла надежду видеть вблизи лица главных актеров в заключительной сцене этой таинственной драмы..."

Пушкин, между тем, ясно сознавал всю серьезность создавшегося для него положения. Оно стало невыносимым, и он решил покончить наконец с этим. Поэт хотел публично оскорбить Дантеса на балу у Салтыкова, но того предупредили, и он на бал не явился.

Несмотря на тяжелое душевное состояние, Пушкин продолжал трудиться, посещал друзей, бывал в театрах.

27 ноября он присутствовал на первом представлении оперы М. И. Глинки "Иван Сусанин", а 13 декабря - на обеде в честь композитора. Присутствовавшие на обеде совместно сочинили посвященный М. И. Глинке "Канон".

 Пой в восторге, русский хор, 
 Вышла новая новинка. 
 Веселися, Русь! наш Глинка - 
 Уж не глинка, а фарфор! 

 За прекрасную новинку 
 Славить будет глас молвы 
 Нашего Орфея Глинку 
 От Неглинной до Невы. 

 В честь толь славные новинки 
 Грянь труба и барабан, 
 Выпьем за здоровье Глинки 
 Мы глинтвейну стакан. 

 Слушая сию новинку, 
 Зависть, злобой омрачась, 
 Пусть скрежещет, но уж Глинку 
 Затоптать не может в грязь.

Первая строфа "Канона" была написана М. Ю. Виельгорским, вторая - П. А. Вяземским, третья - В. А. Жуковским, четвертая - А. С. Пушкиным. На музыку "Канон" положен был В. Ф. Одоевским.

29 декабря Пушкин присутствовал на торжественном заседании Академии наук и вскоре после этого - в университете, на лекции пригласившего его Плетнева.

Пушкин приехал в университет одновременно с профессором. Когда Плетнев уже был на кафедре, в дверях аудитории, вспоминал один из тогдашних студентов, показалась фигура поэта с его курчавой головой, огненными глазами и желтоватым, нервным лицом... Пушкин сел на одну из задних скамей и внимательно прослушал лекцию. Студенты между тем непрестанно оглядывались на поэта...

Михаил Иванович Глинка

Плетнев, читавший курс древней русской литературы, говорил о ее будущности и назвал при этом имя Пушкина. Это было уже в конце лекции, и Пушкин, как бы предчувствуя, что молодежь не удержится от взрыва шумных приветствий, скромно удалился из аудитории. Поэт ожидал окончания лекции в общем проходном зале, куда вскоре вышел к нему Плетнев, и они вместе уехали...

16 января Пушкин посетил Александра Тургенева, читал ему свои ненапечатанные стихи. 21 января был на вечере у Плетнева, с которым оживленно беседовал об истории Петра Первого.

За день или за два до дуэли Пушкин навестил И. А. Крылова. Он был особенно весел, разговаривал с крестницей баснописца, играл с ее малюткою-дочерью, потом вдруг, как будто вспомнив что-то, торопливо простился и ушел.

25 января Пушкин посетил вместе с Жуковским художника Карла Брюллова и любовался его акварельными рисунками.

"Когда он показал Пушкину недавно оконченный им рисунок - "Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне",- рассказывал ученик Брюллова, художник Мокрицкий,- восторг их выразился криком и смехом. Да и можно ли было глядеть без смеха на этот прелестный, забавный рисунок? Смирнский полицмейстер, спящий посреди улицы на ковре и подушке,- такая комическая фигура, что на нее нельзя глядеть равнодушно. Позади него, за подушкой, в тени, видны двое полицейских стражей: один сидит на корточках, другой лежит, упершись локтями в подбородок и болтая босыми ногами, обнаженными выше колен; эти ноги, как две кочерги, принадлежащие тощей фигуре стража, еще более выдвигают полноту и округлость форм спящего полицмейстера, который, будучи изображен в ракурс, кажется оттого еще толще и шире.

Петербургский университет. С гравюры XIX века

Пушкин не мог расстаться с этим рисунком, хохотал до слез и просил Брюллова подарить ему это сокровище; но рисунок принадлежал уже княгине Салтыковой, и Карл Павлович, уверяя, что не может отдать его, обещал нарисовать ему другой. Пушкин был безутешен; он с рисунком в руках стал перед Брюлловым на колени и начал умолять его:

- Отдай, голубчик! Ведь другого ты не нарисуешь для меня; отдай мне этот!"

Эту колоритную сцену - Пушкина с рисунком в руке, на коленях перед Брюлловым - изобразил Репин в дошедшем до нас великолепном рисунке.

Карл Павлович Брюллов. С портрета В. Тропинина

Это было за два дня до дуэли и за четыре дня до трагической кончины Пушкина...

В один из этих вечеров Пушкина возвращалась из театра. Шедший позади Геккерн спросил ее, когда же она оставит Пушкина. Наталья Николаевна рассказала об этом мужу, и тот решил на другой же день послать Геккерну свое резкое письмо.

Друзья всячески успокаивали Пушкина, говорили, что жена его вне всяких подозрений, и в этом все уверены.

- Мне не довольно того,- ответил им Пушкин,- что вы, что мои друзья, что здешнее общество, так же как и я, убеждены в невинности и чистоте моей жены: мне нужно еще, чтобы доброе имя мое и честь были неприкосновенны во всех уголках России, где мое имя известно...

25 января Пушкин посетил Вяземских. Там был и Дантес. Наталья Николаевна и сестра ее были спокойны, веселы и принимали участие в общем разговоре.

Глядя на Дантеса, на жену и ее сестру, Пушкин сказал В. Ф. Вяземской:

- Что меня забавляет, так это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что его ожидает по возвращении домой.

- Что же именно? Вы ему написали?

- Его отцу.

- Неужели вы еще думаете об этом? Мы надеялись, что все уже кончено...

Пушкин вскочил:

- Разве вы принимали меня за труса? Я вам уже сказал, что с молодым человеком мое дело было окончено, но с отцом - дело другое. Я вас предупредил, что мое мщение заставит заговорить свет...