"Что за гром грянул?"

'Что за гром грянул?'

Немного времени пролетело после приютинского праздника, который не успел изгладиться из памяти его участников, а всех уже волновали события, которые разворачивались в Европе.

Участились разговоры о предстоящей войне с Наполеоном. В салонах и гостиных гадали: кто будет главнокомандующим? Говорили, что будто бы фельдмаршал граф Каменский, старой, екатерининской закваски военачальник; что и другие старые офицеры и генералы будут приглашены снова вступить на военную службу; что будет набираться милиция (народное ополчение); что государь не намерен спокойно смотреть на опасности, угрожающие империи. Разговоры, разговоры, разговоры... А между тем росло и нерасположение к французам - тем, что во Франции, а в Петербурге по- прежнему шли на представления французской труппы, покупали товары во французских лавках, пользовались услугами гувернеров-французов...

Рис. 30. Оленин Петр Алексеевич. Рисунок О. А. Кипренского. 1813. Ит. кар., пастель. ГТГ

Объявление манифеста от 30 ноября 1806 года о создании милиции усилило патриотический подъем. С одобрением было встречено назначение старых екатерининских генералов на посты главнокомандующих земских войск по областям, и милицейский мундир был дан довольно красивый для привлечения молодых дворян на военную службу. Начался сбор средств на ополчение. Оленин одним из первых пожертвовал 2 тысячи рублей и две пушки с полным комплектом снарядов к ним. Он же сразу после объявления манифеста, несмотря на свой возраст, вступил в ополчение, был назначен правителем канцелярии главнокомандующего земским войском первой области (в Петербурге), позже исправлял должность дежурного генерала.

Патриотический подъем захватил и Озерова. Сюжет для новой пьесы он взял из русской истории. Трагедия "Дмитрий Донской", написанная за короткое время, читалась у Державина, а потом и у Оленина. К Олениным съехались Г. Р. Державин, М. М. Херасков, А. С. Шишков, А. С. Хвостов, Ю. А. Нелединский-Мелецкий, А. А. Шаховской, Н. И. Гнедич, И. А. Крылов, А. Ф. Лабзин, А. Я. Княжнин и другие менее известные литераторы, а также актеры, которые должны были представлять пьесу на сцене. Читал трагедию Гнедич, считавшийся одним из лучших чтецов того времени. Пьесу приняли с восторгом, после этого спешно начались репетиции, а в январе 1807 года состоялась премьера. Успех трагедии у зрителей превзошел ожидания и авторов, и членов оленинского кружка. "Я сидел в креслах и не могу отдать отчета в том, что со мною происходило,- записал на следующий день после премьеры один современник.- Я чувствовал стеснение в груди, меня душили спазмы, била лихорадка, бросало то в озноб, то в жар, то я плакал навзрыд, то аплодировал из всей мочи, то барабан ил ногами по полу - словом, безумствовал, как безумствовала, впрочем, и вся публика, до такой степени многочисленная, что буквально некуда было уронить яблока"^*.

^* (Жихарев С. П. Указ. соч., с. 324.)

Военные действия против Наполеона на время разбросали членов оленинского кружка: Марин, а потом и Батюшков, определившийся к Оленину в канцелярию генерала Татищева письмоводителем, но вскоре пожелавший уйти в поход, зимой 1807 года оставили Петербург; снова уехал в Обуховку Капнист... Однако связей друзья не теряли.

Через несколько месяцев после премьеры "Дмитрия Донского" Марин, узнав из газет, что трагедия отпечатана, просил Алексея Николаевича "прикомандировать" ее к нему на Вислу. Просил он и писем, огорченный молчанием Оленина:

"Не ленитесь. Хоть строчку, так я и доволен. Поклонитесь барыне и всему вашему семейству - Озерову, Капнисту, Крылову, Шаховскому. Напомните, что есть-де один бедный поэт,

 Которого судьбы премены
 Заставили забыть источник Иппокрены, 
 Не лиру в руки брать, но саблю и ружье -
 Не перышки чинить, но чистить лишь копье...*"

^* (РО ГПБ, ф. 542, № 249.)

Не забывал своих друзей и Батюшков. "Пришли, брат, своих стихов ради своей дружбы; надеюсь, что не откажешь: я оживу. Да если можно какую-нибудь русскую новую книгу в стихах, да Капниста. На коленях прошу тебя, ты безделицу за это заплатишь"^*, - просил он Гнедича. "Утешь меня, пришли Капнистовы сочинения или что-нибудь новое: меня, как ребенка, утешишь", - писал он в другой раз.

^* (Батюшков К. Н. Сочинения в 3-х т. Т. 3. СПб., 1887, с. 13. Дальнейшее цитирование писем К. Н. Батюшкова, кроме особо оговоренных случаев, приводится по этому изданию.)

Отношение к Капнисту было у Батюшкова особое. "Кто хочет писать, чтоб быть читанным, тот пиши внятно, как Капнист, вернейший образец в слоге", - утверждал он.

После ранения Батюшков осенью 1807 года возвратился в Петербург, где его с нетерпением ждали друзья. Не было только умершего в июле М. Н. Муравьева. В 1808 году, когда началась война со Швецией, Батюшков снова уехал в армию. За тот промежуток времени, что он находился в Петербурге, произошло сближение с Олениным, который, скорее всего, взял под свое покровительство молодого человека, выполняя дружеский долг перед умершим Михаилом Никитичем. К тому же, возможно, сказывались на отношениях Оленина и Батюшкова существовавшие между ними родственные связи: сестра отца Оленина, Прасковья Яковлевна, была замужем за С. А. Батюшковым, родным братом Льва Андреевича, деда Константина Батюшкова.

Рис. 31. Оленин Николай Алексеевич. Рисунок А. Н. Оленина. Граф. кар. ИРЛИ

Покинув Петербург, Батюшков начал писать Оленину, послал ему обещанные книги, беспокоился, не получая ответов, а позже, когда пришло письмо (Оленин, оказывается, долго путешествовал с Ермолаевым по России, побывав в Новгороде, Торжке, Твери, Москве, Калуге, Туле, Веневе, Зарайске, Рязани, Касимове), успокоился, а после получения второго письма не мог скрыть чувств признательности к Алексею Николаевичу: "Я плакал с радости, видя из письма вашего, сколько вы мною интересоваться изволите. Теперь есть случай излить в обильных словах мою благодарность, но я об этом ни слова. Довольно напомнить вашему превосходительству о том, что вы для меня собственно сделали, а мне помнить осталось, что вы просиживали у меня умирающего целые вечера, искали случая предупреждать мои желания, когда оные могли клониться к моему благу, и в то время, когда я был оставлен всеми, приняли me peregrino errante^* под свою защиту... и все из одной любви к человечеству".

^* (Меня, блуждающего странника (исп.). )

Оленину был интересен молодой поэт, талант которого он заметил, и он желал только одного: трудолюбия и настойчивости. "Оленин пишет ко мне и бранит меня, что я ничего не делаю: он совершенно прав", - признавался Батюшков в одном из писем к Гнедичу.

Об интересе Оленина к Батюшкову говорили и современники, в частности Вигель, отмечавший, что Батюшков "давно уже был завербован в оленинское общество" и что в доме на Фонтанке его "чрезвычайно приголубливали".

Батюшков платил тем же. В одном из писем к Гнедичу он писал: "Он, кажется, тебя любит. Придержись к нему, мой друг; не думай, чтоб совет давал по предубеждению благодарности, отринув которую и в глазах твоих я был бы изверг; но он просвещеннее и лучше, и добрее всех князей".

"Он просвещеннее и лучше, и добрее всех князей". Возможно, в этих словах находится ответ на вопрос: почему Батюшков, да и не только он, а и многие его современники с большим желанием посещали оленинский дом.

Но Гнедич в то время пропал для Олениных, о чем Алексей Николаевич жаловался Батюшкову: "У нас в доме те же лица и те же знакомые. Давно только не видал я Гнедича. Бог знает что с ним сделалось"^*.

^* (ИРЛИ, ф. 19, № 41, л. 4.)

Николай Иванович и в самом деле долго не появлялся в обществе, занятый одновременно переводами "Илиады" и "Танкреда".

Работа над переводом поэмы бессмертного Гомера началась по совету Капниста, который предложил продолжить незаконченный Костровым перевод "Илиады". Совет Капниста поддержал и Оленин.

Костров, переводивший Гомера александрийским стихом, привычным в переводах произведений древних греков, дошел до седьмой песни. Гнедич продолжил работу Кострова. Перевод настолько увлек, что в одном из писем Батюшкову он сообщал: "Я прощаюсь с миром, - Гомер им для меня будет"^*.

^* (Цит. по кн.: Тнедич Н. И. Стихотворения. Л., 1956, с. 23.)

Однако работа не отдалила, но, наоборот, сблизила Гнедича со многими литераторами и знатоками античной литературы.

Откликнулся Гнедич и на предложение Шаховского начать выпуск театрального журнала. Крылов обещал отдавать новые басни, Марин - переводы французских авторов о правилах театра; согласился участвовать в издании и Оленин. "Драматический вестник" - первый в России театральный журнал - начал выходить в 1808 году.

Во вступительной статье первого номера издатели писали: "Мы будем стараться представить в оном читателю беспристрастное суждение о пиесах, играемых на здешних театрах; переводить и извлекать из лучших иностранных писателей драматические правила и историю великих людей, прославившихся своим искусством; изыскивать со тщанием в древних сочинениях все касающееся до художеств, и ежели возможно, будем сими средствами споспешествовать к отвращению дурного вкуса, который, царствуя в новых иностранных творениях, развращающих и ум и сердце, угрожает заразить нашу словесность".

Рис. 32. Оленина Елизавета Марковна. Рисунок О. А. Кипренского из альбома Олениных. Ит. кар. ГРМ

В первом же номере была помещена басня Крылова "Ворона и Лисица" и рецензия на его "Модную лавку", написанная Шаховским. Басни Крылова появлялись и в последующих номерах, как и статьи Шаховского, наиболее активного автора нового журнала. Содержание статей "Драматического вестника" свидетельствовало о том, что журнал занял позиции пропаганды неоклассицизма.

В "Прибавлениях", которые издатели обещали посвятить полностью "наукам, словесности и художествам", трижды выступил Оленин.

Журнал одновременно печатал и статьи, направленные против сентиментализма. С едкими сатирами выступили Марин и Шаховской, высмеивая это направление в литературе во главе с Карамзиным.

Наиболее активную непримиримую позицию по отношению к сентиментализму занял Шаховской. Его усердие было не по душе Оленину, более сдержанно относившемуся к новому направлению в литературе. Неуемная энергия, с которой Шаховской обрушился на сентиментализм, его откровенные, ничем не прикрытые выпады против сторонников нового литературного направления вряд ли могли долго и спокойно восприниматься Олениным. Рано или поздно между двумя членами одного кружка должен был произойти конфликт. А пока - Шаховской самозабвенно выпускал "Драматический вестник", многие статьи которого им же и писались, успевал заниматься и постановочной частью в театре, по своему вкусу отбирал новые пьесы, писал сам, пытаясь соперничать с Озеровым, и покровительствовал французской труппе, в ущерб русским актерам, что вызывало неудовольствие Оленина и Гнедича.

Еще осенью 1808 года не без иронии Оленин писал Батюшкову: "Фуриозо танцует на веревке, а Дюпор прыгает на полу. Французских актеров наехала целая орава, один другого хуже"^*. Замечание, что французские актеры убили русский театр, а дирекция ничего не делает, чтобы спасти его, вполне справедливо.

^* (ИРЛИ, ф. 19, № 41, л. 4.)

С приездом французской актрисы Маргариты Жозефины Веймер, или мадемуазель Жорж, французской труппе был отдан Большой театр, где русская труппа стала играть редко. Оклады французских актеров намного превышали оклады русских. Так, Семенова на первых ролях получала тогда 1300 рублей в год, в то время как Жорж было обещано 10 тысяч. Публика стала обходить Малый театр, сцена которого была отдана русской труппе, а зал Большого театра всегда был полон.

В Петербурге Жорж дебютировала в пьесе Расина "Федра". "Игра девицы Жорж была несравненна"^*, - отмечал В. А. Жуковский. Однако обнаруживались и слабые стороны игры актрисы, замеченные Жуковским и другими ценителями театрального искусства. Обладая превосходной выучкой, играла она "холодно, без всякого внутреннего чувства"^**.

^* (Медведева И. Екатерина Семенова. М., 1964, с. 94.)

^** (Медведева И. Екатерина Семенова. М., 1964, с. 96.)

Успехи Жорж ранили самолюбие Екатерины Семеновой, известность и слава к которой пришли с трагедиями Владислава Озерова.

Симпатии Оленина к молодой актрисе проявились в его внимании к костюмам для нее в этих трагедиях. Оленин работал над эскизами с особой тщательностью, давал к ним подробные наставления, сам наезжал в дом актрисы, часто присутствовал на репетициях. Проходили репетиции и в Приютине, куда съезжались актеры. "Кумушка", как называл Семенову Оленин, пользовалась в Приютине большой любовью.

Семенова внимательно следила за игрой приехавшей соперницы. Следил и Гнедич. Тонкий знаток театрального искусства, он видел сильные стороны игры французской актрисы, но заметил и ее просчеты. Знал он и недостатки в игре Семеновой, которая, возможно, в игре Жорж "увидела первый лучший образец, что при ней почувствовала сама нужду составить лучшую методику для чтения и игры", - отмечал Николай Иванович. Вскоре он начал занятия с Семеновой. Оленин мог содействовать этому творческому союзу. Он прекрасно знал и мастерство Гнедича-чтеца, и его преданность театру, видел он и большие возможности Семеновой, талант которой не был еще раскрыт полностью, а Шаховской с его сумбурностью и самоуверенностью сделать этого не мог.

Рис. 33. Полторацкий Константин Маркович. Литография с миниатюры неизвестного художника

Гнедич предпринял перевод трагедии Вольтера "Танкред". Выбор пьесы для перевода был не случаен. Роль Аменаиды предназначалась Екатерине Семеновой. Гнедич был убежден, что в этой роли она сможет противопоставить свою игру игре мадемуазель Жорж.

Оленин с интересом отнесся к работе Николая Ивановича и советами старался помочь переводчику. "Пожалуйте ко мне кушать и принесите с собою обещанный акт "Танкреда". У меня никого не будет, и мы с вами после обеда побеседуем", - приглашал Алексей Николаевич приятеля в письме от 14 апреля 1808 года^*.

^* (Сб. отделения русского языка и словесности, т. 91. СПб., 1914, № 1, с. 116.)

С нетерпением следил за новой работой из Обуховки Капнист. Всегда сердечно расположенный к молодому другу, он постоянно интересовался его творчеством, готов был прийти на помощь. "Зачем вы не пришлете мне перевода вашего "Танкреда"? Сделайте одолжение, пришлите скорее. Я возвращу вам с моими замечаниями. Вы знаете, что успех ваш у меня на сердце"^*, - просил он Гнедича.

^* (Капнист В. В. Собр. соч. в 2-х т. Т. 2. М.-Л., 1960, с. 450.)

Пока Гнедич занимался переводом, французская труппа с участием Жорж 30 июля 1808 года впервые сыграла "Танкреда" на петербургской сцене. Декорации и костюмы не позволяли определить время действия. В костюмах было что- то среднее между античностью и XVIII веком, хотя время действия относится к первым годам XI столетия, а место действия - Сиракузы.

Одеяние Аменаиды-Жорж состояло из роскошного атласного белого платья, расшитого золотом, которое больше подходило, как заметили современники, для оперы. Условны были и другие костюмы.

Костюмами для русской труппы занимался Оленин. Он приложил максимум усилий, чтобы одежды и оружие героев пьесы были исторически верны. Эскизы костюмов и пояснения к ним он направил к Гнедичу с письмом, в котором писал: "Вот вам, во-первых, костюм для моей кумушки, особо запечатанный. И сверх того костюмы Танкреда, Арбасана и Аржира; хотя последние два не совсем отделаны, но описание может совершенно заменить живописную отделку. Я все мое знание истощил в сих костюмах. Этот век мудренее всех других. Я все перерыл, что только перелистывать можно было. Прошу пакет моей куме лично вручить. Я сам к ней буду. Между тем, если я этой безделкой сделал удовольствие, то я за труды мои заплачен"^*. Готовились и новые декорации, которые писал Гонзаго. Оленин и Гнедич делали все, чтобы доказать возможности русской труппы быть достойной большего внимания, чем она удостаивалась в сравнении с французскими актерами.

^* (РО ГПБ, ф. 542, № 134.)

Выступление Жорж и Семеновой, своеобразное состязание двух известных актрис, привлекло внимание театрального Петербурга.

В день премьеры (она состоялась 9 апреля 1809 года) Оленин сообщал Батюшкову: "Сегодня приятель твой, любезный наш Н. И. Гнедич, в большой тревоге. Сегодня играют в первый раз его Танкреда по-русски. Ты можешь себе вообразить, как его теперь коверкает"^*.

^* (ИРЛИ, ф. 19, № 41.)

Представить волнение Гнедича-автора и Гнедича-репетитора Семеновой можно. Волновались, конечно же, и Семенова, и Оленин. Должна была волноваться и Жорж, присутствовавшая на спектакле. По окончании представления стало ясно: Семенова переиграла французскую актрису во многих местах трагедии и получила заслуженные овации и одобрение критики. Не остались незамеченными и труды Оленина. Один из рецензентов писал: "Знатоки находят, что костюм русских актеров в Танкреде действительно сходен с бывшим у сицилийцев в начале XI века, когда происходит действие, и что, напротиву того, французские актеры одеты были по моде XVII или XVIII столетия. Находят также и неприличным и прекрасное белое атласное платье m-lle Жорж, в котором она явилась перед нареченного ей жениха, в котором выходила на казнь, в котором, наконец, была на поле битвы, не только не замарав его, но не расстроя даже и богатого своего убора. Сих несообразностей не было в русском представлении"^*.

^* (Медведева И. Екатерина Семенова, с. 111.)

Блестящее выступление Екатерины Семеновой видели Оленин, Шаховской, Крылов и Гнедич. Остальные члены оленинского содружества находились за пределами Петербурга: Озеров - в деревне, Марин и Батюшков - в походе, Капнист скучал в Обуховке, но постоянно интересовался жизнью друзей. "Что у вас нового? - спрашивал он у Гнедича.- Я сижу как отшельник, и мои письма похожи на глас вопиющего в пустыне... Пожалуйте, пишите ко мне чаще; уведомляйте о себе... Где теперь Владислав Александрович?"^*.

^* (Капнист В. В. Собр. соч., т. 2, с. 454.)

Летом 1808 года Озеров неожиданно для всех вышел в отставку и уехал в деревню. Пошли слухи, что драматург решил навсегда расстаться с литературой и что из-за преследований со стороны недоброжелателей он покинул Петербург. Среди недоброжелателей называли и Шаховского, что казалось нелепицей, так как многим хорошо было известно его активное участие в постановках озеровских трагедий. Слух дошел и до Батюшкова, не преминувшего выступить в защиту друга басней "Пастух и Соловей". Гнедич опубликовал ее в "Драматическом вестнике". Для Батюшкова талантливый драматург - "любимец строгой Мельпомены", которому ни к чему курить фимиам, ибо его произведения сами говорят за себя. Врагов Озерова поэт называет квакающими лягушками с болота, пытающимися заглушить голос Озерова-соловья, и подобное может случиться, если соловей прекратит свои песни, что будет только на руку лягушкам.

 Ты им молчаньем петь охоту придаешь: 
 Кто будет слушать их, когда ты запоешь?

Но Озеров не бросил литературного труда. Не порвал он и связей с Олениным и его кружком. Драматург начинает работу над трагедией "Поликсена" и пересылает Алексею Николаевичу отдельные акты с просьбой высказать свое мнение: "Никто здесь не в состоянии сказать мне: это дурно, это хорошо, это переменить надобно; никому здесь не решусь и прочитать страницы стихов"^*. Как только трагедия была закончена, Владислав Александрович поспешил отправить ее Оленину. "Сделайте милость, прочитайте ее всю с начала до конца с откровенными и просвещенными вашими и моими приятелями, которые и прежде подавали мне полезные советы, с Ф. И. Энгелем, кн. А. А. Шаховским, с И. А. Крыловым, рассмотрите ее с строгостью, особливо же 5-ое действие, с которым не у кого было мне здесь спроситься. Если Поликсена будет осуждена, возвратите ее мне для всесожжения"^**.

^* (Русский архив, 1869, ч. I, стр. 126.)

^** (Русский архив, 1869, ч. I, стр. 130.)

Новая трагедия была одобрена. Чтения проходили в доме Оленина. Потом начались репетиции, а Алексей Николаевич снова окунулся в груды книг, чтобы изготовить для предстоящей премьеры эскизы костюмов, которые и были им вскоре исполнены со всей тщательностью, свойственной этому неутомимому покровителю Озерова. Рисунки и замечания к ним он отправил в театр. Репетиции продолжались. Все шло своим чередом, и ничто не предвещало беды, но она пришла на первый взгляд неожиданно, но на самом деле это было не так.

Дело в том, что трещина, появившаяся между Шаховским и Олениным, стала разделять двух горячих приверженцев театра. Озеров не подозревал, что князь стал всячески препятствовать продвижению репетиций "Поликсены". О том, что произошло с постановкой новой трагедии, Оленин напишет Озерову в деревню, а пока он жаловался на Шаховского Д. И. Языкову, одному из соиздателей "Драматического вестника": "Что за гром грянул? из какой тучи? боже мой! Это князь Александр Александрович Шаховской за кулисами ящик с каменьями изволит катать, я до полусмерти перепугался, - и потому спешу вас уведомить, что... я, удаляясь от зла и сотворяя благо, удалился от соучастия в драматическом журнале..."^* Трения на почве "Драматического вестника" побудили Оленина уйти из журнала.

^* (РО ГПБ, ф. 542, № 121.)

Трещина постепенно превращалась в пропасть. 14 мая 1809 года "Поликсена" появилась на сцене. Первые два спектакля принесли небольшой сбор, свидетельствовавший о провале новой пьесы Озерова.

На четвертый день после премьеры Оленин, понимая, что Озеров ждет известий, начал писать письмо, из которого мы узнаем об изменении обстановки на театральном фронте и разрыве с Шаховским.

"Мое молчание произошло единственно от упрямства. Я не хотел до тех пор писать, пока вашего корабля на воду не спущу. В прошедшую пятницу ему прокричали Ура! в присутствии Анны Петровны Самариной и всех наших, вас много любящих. Теперь я начну мою повесть от самых отдаленных времен, то есть от царя Гороха...

Рис. 34. Сухарева Агафоклея Марковна. Литография А. А. Васильевского

По данной вами доверенности началось дело чтением Поликсены в моем доме при Шаховском и Крылове. По прочтении решено было учить пиесу так точно, как она написана, с тем чтоб видеть уже на репетициях, какие места могут быть неудобны в представлении. Таким образом продолжалось учение Поликсены, но продолжалось весьма медленно по многим причинам. 1-ая, что здесь мамзель Жорж и Дюпор убили совершенно русский театр, о котором дирекция совсем уже не радеет. 2-ое, князь Шаховской решил совсем убить Семенову, чтоб воздвигнуть милую сердцу его г-жу Валберхову, которой, однако ж, публика отдает должную справедливость шиканием своим и негодованием, но это все еще князя не останавливает, и он думает прославиться театральным воспитанием опять г-жи Валберховой, как кентавр Хирон прославился воспитанием Ахиллеса. Вот почему театр русский, оставленный на произвол судьбы, во всех частях колобродит.

Таким образом репетиции шли медленно по той еще причине, что князь Шаховской занят очень был переведенной им трагедиею "Китайская сирота", где госпожа Валберхова явилась в виде китайской куклы и можно сказать, по милости Шаховского, который эту актрису, весьма впрочем изрядную, убивает новым, ей не свойственным, так называемым genre^*, не соответствующим ни ее способностям, ни правилам, положенным натурою.

^* (Жанр, манера, стиль (франц.). )

Наконец и потому долго это все тянулось, что по многим причинам я от дому Нарышкиных несколько поотдалился и с театром мало уже знаком, а с Шаховским расстался, ибо он как

Душа, погрязшая в кривых путях порока"*.

^* (РО ГПБ, ф. 542, № 121.)

Письмо, однако, не было отправлено Озерову. Через 10 дней, 27 мая, Алексей Николаевич, по-видимому остыв немного, принялся за новое. Но и в этом письме Шаховскому досталось от разгневанного автора. "Шаховской кричал и горячился во всем токмо, что относилось до роли Кассандры, которая предоставлена была г-же Валберховой, а прочим мало занимался", - писал Оленин. В другом месте письма он сообщал: "С Шаховским я почти не видаюсь, ибо он оставлен от Богов, забыт и от людей"^*.

^* (РО ГПБ, ф. 542, № 121.)

По настоянию Оленина дирекция театров обещала уплатить Озерову 3 тысячи рублей после двух представлений "Поликсены", но не сделала этого. И тогда Оленин забрал рукопись трагедии из театра. Самолюбие его было сильно уязвлено. Не желая мириться с подобным произволом, он требовал от Нарышкина законных денег для Озерова, напоминая одновременно, что и театральная типография, которая состояла под надзором Алексея Николаевича (и даже размещалась в его доме на Фонтанке), давно уже не получала от дирекции театров денег за печатание афиш. Все попытки выхлопотать для Озерова гонорар не принесли успеха, хотя Оленин приложил много усилий, чтобы добиться своего.

Приехавший летом 1809 года в Петербург Батюшков быстро сориентировался в обстановке и понял, что произошло во взаимоотношениях членов оленинского содружества. "Все переменилось; одна Самарина осталась, как колонна между развалинами. Я у ней и у Оленина бываю каждый день", - сообщал он сестрам.

Анна Петровна, Прасковья Михайловна Нилова и Елизавета Марковна являлись непременными участниками всех обсуждений, споров, литературных сходок у Олениных. "Сегодня я обедаю у П. А. Нилова, - сообщал Оленин Гнедичу.- Нельзя ли вам у него обедать, и вот по какой причине: К. М. Бороздин прислал ко мне А. И. Ермолаева с рисунками, снятыми во время их путешествия, и проект сочинения, которое должно сии рисунки сопровождать с тем, чтоб этот проект был строго рассмотрен: во 1-х, дамами: А. П. Самариной, П. М. Ниловой, Е. М. Олениной, во 2-х, кавалерами нашей матушки: Ниловым, вами, Крыловым, Языковым и мною, многогрешным"^*.

^* (Сб. отделения русского языка и словесности, т. 91, № 1, с. 116.)

Дамы, вероятно, стали равноправными членами кружка. Капнист, посылая друзьям на суд трагедию "Гиневра", писал им: "Прошу собрать обыкновенный мой Ареопаг, а именно: господ Оленина, Озерова, Энкеля, Шаховского, Марина, Крылова, Языкова, Гнедича с товарищи как мужеского, так и женского пола, и, прочитав мою трагедию, с должным подобострастием похерить как угодно, и тогда при письме моем, при сем прилагаемом, представить Александру Львовичу и постараться, чтоб она сыграна была лучшими актерами"^*. Похоже, он еще не знал о разрыве Оленина с Шаховским и ссоре с А. Л. Нарышкиным; не знал он и об отсутствии Озерова, который так и не возвратился в столицу. Ходили слухи, что неудача с "Поликсеной" и недоброжелательные высказывания в его адрес болезненно были восприняты драматургом и привели к умопомешательству и смерти в 1816 году.

^* (Капнист В. В. Собр. соч., т. 2, с. 457.)

"Драматический вестник", просуществовавший только один год, прекратил свое существование.

Шаховской все чаще стал появляться в домах Державина и Шишкова. Еще в 1807 году в доме у Державина возникли разговоры о необходимости создания литературного общества, на собраниях которого можно было бы читать свои произведения, обсуждать их. Такое общество организационно оформилось 21 февраля 1811 года и получило название "Беседа любителей русского слова". В "Беседу" вошли Г. Р. Державин, А. С. Шишков, А. С. Хвостов, А. А. Шаховской, П. М. Карабанов, И. М. Муравьев-Апостол...