"Я вас любил..." (Иезуитова Р.В.)

Весной 1828 года в рабочей тетради Пушкина появились стихи, посвященные Анне Алексеевне Олениной.

С гостеприимным домом президента Академии художеств Алексея Николаевича Оленина, открытым для всего образованного Петербурга, тоже связаны светлые юношеские воспоминания. Частый гость этого дома, Пушкин, конечно, не забыл удивительно уютной его обстановки, доброжелательного и умного хозяина, знатока всяческих искусств, даровитого рисовальщика и покровителя художников, и приветливую и радушную хозяйку, которая умела славно угостить всех, кто появлялся на оленинских вечерах.

Преуспевающий сановник, принадлежавший к высшим кругам петербургского общества, тонкий царедворец (Александр I высоко ценил своего "тысячеискусника"), А. Н. Оленин понимал и глубоко уважал людей искусства. В его доме они чувствовали себя свободно и непринужденно, на вечерах царила атмосфера высокого артистизма: здесь не ищут влиятельных знакомств, не?

сплетничают, не играют в карты. Поэты читают стихи, дамы и "аматёры" музицируют, ставят живые картины, общество развлекается игрой в шарады.

Весной Оленины переселялись на загородную мызу, в Приютино, что неподалеку от Петербурга, а вместе с ними отправлялись на природу и старые друзья - Гнедич, Крылов. Приезжают светские знакомые, родственники, завсегдатаи дома... Они подолгу живут на оленинской даче. Летом в Приютине шумно и весело, больше свободы в отношениях, больше простора для развлечений и шуток. К осени Оленины снова возвращались в Петербург. На возобновившихся вечерах все по-старому: полноватая, несколько неряшливая фигура Крылова кажется громоздкой по контрасту со щеголеватой подтянутостью Гнедича. Одиноким друзьям Оленины заменяли семью. К ним все привыкли, своей степенностью, надежностью, постоянством они дополняют и оттеняют природную живость оленинской молодежи. Крылова, который на пять лет моложе хозяина дома, здесь воспринимают как "дедушку". Он неподражаемо читает свои басни. Одну из них, начинающуюся словами:

 Осел был самых честных правил... -

Пушкин слышал у Олениных в исполнении самого почтенного автора, и это отозвалось в начальной строфе "Онегина":

 Мой дядя самых честных правил...

Общество оживляло присутствие прелестных женщин, что особенно заманчиво для юного воображения.

Незадолго до возвращения поэта в Петербург семейство Олениных из уютного особняка на Фонтанке переехало на Дворцовую набережную, в дом П. Г. Гагарина. В тревогах и суете прошедших лет оно растеряло многих своих прежних завсегдатаев и друзей. "Непостоянство судеб человеческих рассеяло приютинское общество по лицу земли,- с глубокой печалью отметил А. Н. Оленин в письме к Николаю Ивановичу Гнедичу весной 1827 года, - многие лежат уже в могиле, многие влачат тягостную жизнь в дальних пределах света, а многие ближние рассеялись по разным странам".

Хотя A. H. Оленин сумел поладить и с новым императором (свидетельство тому - быстрое продвижение по чиновничье-бюрократической лестнице), события, перечеркнувшие судьбы участников восстания, не прошли бесследно и для него. В мае 1827 года Алексей Николаевич вынужден был сознаться: "...теперешнее наше общество очень жидко стало".

Весной 1828 года у них снова появился Пушкин. Анкет Олениной двадцать лет. Пушкина она знала с самого детства, да и он, вероятно, помнил ее еще ребенком. Повзрослевшая и похорошевшая Аннет крошечным ростом, резвостью и живостью напоминала девочку-подростка. Она привлекала изяществом и грацией, а еще больше остроумием и находчивостью. Великолепная наездница, она была окружена поклонниками, вызывая их восхищение своими маленькими стройными ножками. Девушка получила прекрасное образование, тянулась к поэзии, пела, музицировала.

В мае визиты к Олениным участились. 3 мая Вяземский сообщал жене об именинах Елизаветы Марковны Олениной: "У них очень добрый дом. Мы с Пушкиным играли в кошку и мышку, то есть волочились за Зубовой-Щербатовой, сестрою покойницы Юсуповой, которая похожа на кошку, и малюткой Олениной, которая мала и резва как мышь".

Ничего, казалось бы, не предвещало чувства более серьезного и глубокого, и Вяземский продолжал острить по поводу нового увлечения своего друга: "Пушкин думает и хочет дать думать ей и другим, что он в нее влюблен", "играет влюбленного". Тонкий ценитель светского флирта, демонстративно заявлявший: "Любви я рад всегда кокетство предпочесть", Вяземский хвалит кокетство Олениной и только с этой точки зрения оценивает ее отношения с Пушкиным. Впрочем, поэт не посвящал друга в свои сердечные дела, не спешил оспорить его легкомысленные суждения: свое несогласие с ним он выразил поэтически, вступив с ним в полемику в стихотворении "Ее глаза". Поводом к его созданию стали восторженные стихи Вяземского о глазах фрейлины Россет, кружившей головы светской молодежи. Пушкинское стихотворение построено на контрасте двух прекрасных женских образов - "придворных витязей грозы" (А. О. Россет) и "Олениной моей", явившейся поэту в ореоле поэзии и искусства. Если женское обаяние своенравной фрейлины раскрывается в кругу света и в атмосфере праздничности, бала, остроумного диалога, любовного поединка (даже "черкесские" глаза красавицы, заставляющие вспомнить о дерзких набегах горцев, подчеркивают ее смелость и независимость), то очарование юной Олениной раскрывается в совершенно ином контексте. Ее образ дан в окружении атрибутов искусства: улыбка сравнивается с улыбкой Леля (бога любви в славянской мифологии), прибегая к античным образам "гения" и "граций", поэт раскрывает гармоничность облика своей героини, одухотворенный, по-детски простодушный взгляд которой напоминает ему ангела с "Сикстинской мадонны" Рафаэля.

Только искусство в любых его проявлениях (национально-русском, античном, европейском) дает ключ к пониманию образа Олениной в посвященных ей стихах Пушкина, и оно же помогает уяснить, чем более всего привлекала его эта девушка. Она представала перед поэтом как бы в окружении всех девяти муз, в кругу художников, артистов, музыкантов, к обществу которых привыкла с детства, и Пушкин невольно переносил на нее черты и особенности, свойственные этой среде, наделял свою юную избранницу чертами возвышенного женского идеала.

По мере того, как росло и внутренне обогащалось чувство поэта, все более глубокими и серьезными становились и обращенные к ней лирические признания. Они складываются в цикл, может быть, самый поэтичный в любовной лирике Пушкина. Постоянно думая об Олениной, поэт в своей рабочей тетради (той, что была начата перед отъездом из Москвы) помечает многозначительными датами свои встречи с нею, совместные поездки, разговоры и даже размолвки: стихи становятся его лирической исповедью, его дневником. По этим датам, по содержанию самих стихов легко восстанавливается история "петербургского увлечения" Пушкина 1828 года.

Первым произведением цикла, безусловно, является мадригал "Ее глаза" (поэт называл его для себя резче, определеннее - "Глаза 1828 года"!). Это первый шаг к воплощению тех интимных переживаний, которые возбудила в поэте Оленина. Далее следуют стихи, связанные с "событийной" стороной их взаимоотношений - своего рода лирические вехи стремительно развивающегося чувства поэта.

Морская прогулка в компании с Олениными и художником Доу отразилась в стихотворении "Зачем твой дивный карандаш...", имеющем авторскую помету: "9 мая. Море. Оленина. Дау (Доу.- Лег.)". Точно и лаконично, с необычайной афористической емкостью поэт определяет здесь процесс творчества как овладевающий художником "жар сердечных вдохновений", как нерасторжимый союз "юности и красоты".

С поездкой 9 мая 1828 года связано и другое стихотворение оленинского цикла - "Увы! язык любви болтливый...", имеющее в рукописи ту же дату. Оно вносит дополнительные штрихи в образ избранницы поэта. Оленина, выросшая в атмосфере высокой и разнообразной культуры, проявляла особую склонность к литературе, "сочинительству". Свидетельство этому - дневник, начатый ею 20 июня 1828 года, которому она стремилась придать беллетризованную форму. Общение с поэтом возбудило в ней потребность самостоятельного творчества, и она взялась за художественную прозу, озаглавив свое будущее произведение "Непоследовательность, или Надо прощать любви". Из дневника Олениной отчетливо видно, что внимание прославленного поэта льстило ей, но она не разделяла его чувств. В стихотворении "Увы! язык любви болтливый..." поэт с горечью осознает, что не занимает в душе своей избранницы того места, которое принадлежит ей в его думах и помыслах:

 Тебя страшит любви признанье,
 Письмо любви ты разорвешь,
 Но стихотворное посланье
 С улыбкой нежною прочтешь.

И поэт благословляет свой дар, доселе приносивший ему:

 ...одно гоненье, 
 [Иль клевету, иль] заточенье, 
 И редко хладную хвалу.

Последние строки глубоко знаменательны: они приоткрывают завесу над внутренней жизнью поэта во всей ее драматической напряженности. В легких, казалось бы, полушутливых любовных стихах начинает звучать трагическая нота. Через несколько дней поэт напишет, может быть, самые пессимистические и безысходные из своих стихотворений - "Воспоминание" и "Дар напрасный, дар случайный..." (последнее датировано 26 мая - днем рождения поэта).

Прошел ровно год после возвращения Пушкина в Петербург. Его жизнь внешне выглядела вполне благополучной, и потому написанные в разгар увлечения Олениной строки "Сердце пусто, празден ум..." кажутся неожиданными. Но, раскрывая душу поэта, они помогают уяснить, чего искал Пушкин в своем чувстве к юной Олениной, чем могла привлечь его эта девушка, не затмевавшая соперниц ни красотой, ни блеском ума, ни особыми талантами. Скорее всего, сердечное влечение поэта было связано с желанием найти нравственную опору, встретить у своей избранницы самоотверженное ответное чувство. Думая об Олениной как о будущей жене, он мечтал о том, что она заполнит его жизнь, поможет снести "клевету" и "гоненья". Иными словами, он наделял ее в своем воображении теми чертами возвышенной женственности и самоотверженности, которые так ярко проявились в женах декабристов и поразили всю Россию готовностью разделить их ссылку в Сибирь. Не случайно в стихах оленинского цикла все отчетливее начинают звучать мотивы нежности, сердечного участия, душевной щедрости и доброты. Эти оттенки проступают даже в мадригальных стихах "Ты и Вы", которыми Пушкин откликнулся на случайную обмолвку Анны Алексеевны, обратившейся к нему на "ты":

 Пустое вы сердечным ты
 Она обмолвясь заменила,
 И все счастливые мечты
 В душе влюбленной возбудила.

Возникший при этом душевный контакт позволяет Пушкину перейти с условного светского языка мадригала ("как вы милы!") на язык подлинного чувства ("как тебя люблю!"). Любовные стихи, вбирая в себя разнообразие и богатство его настроений и чувств, раскрывают сложное душевное состояние поэта. Самые глубокие, самые затаенные из интимных переживаний Пушкина все теснее связываются в эту пору с Олениной.

В теплые майские дни в Петербурге появился Михаил Глинка. По просьбе Анны Алексеевны он согласится давать ей уроки пения, но это произойдет в конце лета, а пока в кругу знакомых и друзей он импровизирует на фортепьяно, аккомпанирует, исполняет романсы собственного сочинения. В своих "Записках" Глинка с большой теплотой вспоминал это время и особенно - частые встречи с "известнейшим поэтом нашим Александром Сергеевичем Пушкиным" и с другим Александром Сергеевичем - Грибоедовым. С последним Глинка., по собственному признанию, "провел около целого дня": "Он был очень хороший музыкант и сообщил мне тему грузинской песни, на которую вскоре потом А. С. Пушкин написал романс "Не пой, волшебница, при мне"". Один из друзей композитора на рукописи романса сделал следующую приписку: "Слова сей песни написаны А. С. Пушкиным под мелодию, которую он случайно услышал".

От кого же мог Пушкин услышать эту мелодию? От самого Глинки? От Грибоедова? Или от кого-то из музицирующих друзей? И здесь на память приходит сам поэтический текст романса. Из него следует, что эта мелодия, столь живо напомнившая поэту "иную жизнь и берег дальний" и воскресившая облик "далекой, милой девы", взволновала Пушкина в устах женщины ("волшебницы"), оживившей воспоминания о поездке поэта на Кавказ в 1820 году с семейством генерала Раевского.

Сохранившийся автограф стихотворения, помеченный 3 июня (исправленным на 12-е), вносит необходимую ясность в историю создания пушкинского романса. В присутствии Олениной (а может быть, и в доме ее родителей) Глинка наиграл запомнившийся и полюбившийся ему мотив, а музыкальная Анна Алексеевна повторила его, напевая, при Пушкине. Грузинская мелодия вызвала в памяти поэта глубоко затаенные воспоминания о юной Марии Раевской, резвой и подвижной девочке. Поэт навсегда простился с нею в доме Зинаиды Волконской, накануне ее отъезда в Сибирь. Своей живостью, отсутствием всякой чопорности, а может быть, и иным, едва уловимым внутренним сходством, Аннет Оленина напоминала Пушкину добровольную сибирскую узницу, и в воображении поэта невольно возникла эта удивительная аналогия двух женских образов, женских судеб. В романсе воссоздана лирическая ситуация, для которой Лермонтов найдет, может быть, самую емкую и точную формулу:

 Нет, не тебя так пылко я люблю...

Но Пушкин выразил ее по-своему, гармонично и сдержанно, переключив трагические личные переживания в светлую мажорную тональность. Стихотворный текст предельно приближен к простому напеву народной песни и не выходит за пределы окрашенных грустью воспоминаний поэта о пережитой им в прошлом любви. Благодаря этому на первый план выступает образ "волшебницы", пробудившей в поэте дорогие ему воспоминания, которые, однако, не заслоняют живого и страстного чувства поэта. Осенью 1828 года, пережив разочарование в этом чувстве, поэт еще раз вернется к тексту романса: заменит "волшебницу" условно-нейтральной "красавицей" (сознательно отказавшись от намека на конкретное лицо) и добавит еще одну строфу - о "призраке милом, роковом", оттесняющем на второй план безмятежное, оленинское начало. Напоминая о трагической участи Марии Волконской, стихотворение лишается особого романсного колорита, хотя и не теряет основных жанровых признаков романса. Созданный в содружестве трех гениев русской культуры романс "Не пой, красавица, при мне..." -памятный след дружеских петербургских встреч 1828 года. Для Грибоедова они стали прощальными: 6 июня, получив назначение (а точнее - почетную ссылку) полномочным послом в Персию, он покинул Петербург. Перед отъездом поэты снова встретились. Пушкин вспоминал, что Грибоедов "был печален и имел странные предчувствия", которые вскоре оправдались: "Он погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства".

Дружеская компания понемногу распадалась: 7 июня наступил день отъезда и Вяземского, но не за границу, как он надеялся, а обратно в Москву, и далее - в Пензу. Оттуда Пушкин вскоре начал получать письма. 26 июля Петр Андреевич, долго не имевший от него известий, спрашивал: "В самом деле где ты, как ты, что ты?" До Вяземского дошли слухи, что Пушкин развлекается, "играет не на живот, а на смерть", и приятель по- дружески журит его: "Ах, голубчик, как тебе не совестно". Между тем в Петербурге драматически разворачиваются события, о которых Вяземский узнает только в сентябре. В центре внимания властей снова оказываются "недозволенные" сочинения Пушкина.

В июне-июле почти одновременно проходят по строго засекреченным каналам два дела "сочинителя" Пушкина: одно, заканчивающееся, - о распространении запрещенного цензурой отрывка из "Андрея Шенье" и второе, новое, - в связи с жалобой дворовых людей штабс- капитана Митькова митрополиту Серафиму на то, что барин "развращает их в понятиях православной, ими исповедуемой христианской веры, прочитывая им из книги его рукописи некое развратное сочинение под заглавием Гавриилиады". Первое из них рассматривается в официальных инстанциях, с которыми тесно связана служебная деятельность Оленина-старшего: сначала в Сенате, который постановил "обязать Пушкина подпиской, дабы впредь никаких своих творений без рассмотрения и пропуска цензуры не осмеливался выпускать в публику". 11 июня заседал департамент гражданских и духовных дел, подтвердивший решение Сената; 28 июня "дело об Андрее Шенье" поступило для окончательного решения в Государственный совет, который, подтвердив заключение департамента, "положил оное утвердить с таковым к сочинителю стихов означенных Пушкину дополнением, что по неприличному выражению его в ответах своих насчет происшествия 14 декабря 1825 года и по духу самого сочинения, в октябре 1825 года напечатанного, иметь за ним в месте его жительства секретный надзор". По сути дела, секретный надзор за Пушкиным был уже давно установлен, и принятое постановление лишь обязывало власти к большему рвению в его исполнении. "Дело о Гавриилиаде" после допроса Митькова 5 июля П. В. Голенищевым-Кутузовым (генерал-губернатором Петербурга) вынесли в отсутствие Николая I (он находился в действующей против Турции армии) на заседание Высшей верховной комиссии, осуществлявшей управление государственными делами.

Естественно возникает вопрос, дошли ли до Пушкина какие-нибудь сведения об этих заседаниях, знал ли он и о принятых против него "мерах" правительства? Точных сведений об этом не имеется, и для каких-либо гипотез: тоже нет достаточных оснований. Но одно можно утверждать с определенностью. Оленин об этом не только знал, но и по роду своих служебных обязанностей принимал непосредственное участие в вынесении окончательных решений. И вряд ли можно объяснить случайным совпадением то обстоятельство, что именно лето 1828 года принесло охлаждение в отношениях семейства Олениных и Пушкина. Во второй половине июня - июле он почти не появляется в их доме, его музой становится не Аннет Оленина, а Аграфена Закревская, женщина яркая и сильная, резкая и смелая в поступках, полная противоположность осмотрительной и рассудительной не по летам Анне Алексеевне. Поэт снова ищет рассеяния в кругу света (привычный симптом внутреннего беспокойства, тревоги), но не следует торопиться с выводами об "угасании" чувства поэта или же объяснять сложившуюся ситуацию досадой Пушкина на равнодушие к нему юной Олениной. Видимо, поэт перестал встречать у Олениных прежнее радушие, искренность и сердечность, столь привлекавшие его в этом семействе. Не холодность к нему Анны (объясняемая более всего осуждением его поступков родителями, в особенности Елизаветой Марковной, негодующей даже на поэтические вольности пушкинских стихов), а изменившееся отношение к Пушкину всего семейства - подлинная причина постепенного отчуждения поэта от Олениных. Этот процесс отражает "Дневник А. А. Олениной", содержащий весьма нелестную оценку "первого из российских поэтов". Характер ее "нелицеприятных" отзывов о Пушкине, повторение ею слухов, порочащих поэта ("говорят, что он дурной сын", - запишет она в дневнике), ее девические рассуждения, отмеченные непониманием личности великого поэта, может быть, нагляднее всего объясняют, почему Annette Olenine не стала Annette Pouchkin (такого рода записи, анаграммы ее имени, ее портреты постоянно возникают на страницах творческих рукописей Пушкина 1828 года). Пушкин не только всерьез думал о женитьбе на Олениной, но, по свидетельству весьма осведомленных мемуаристов (Ф. Г. Солнцева, К. Брюллова), сватался к ней. Но, как пишет Солнцев, предложение поэта не было принято, так как против этого брака была Елизавета Марковна. Самой Олениной брак с поэтом тоже казался невозможным. Мечтая о замужестве, она с холодным, трезвым расчетом обсуждает на страницах своего дневника все выгодные и невыгодные "партии", и только мысль о сватовстве к ней Пушкина приводит ее в недоумение. Она готова выйти замуж и без любви, но Пушкин даже с этой точки зрения не годится ей в женихи. "Героем ее романа" оказался А. Я. Лобанов-Ростовский, светский фат, примечательный разве что своими личными бедами (в 1825 году он овдовел и остался с тремя детьми). Что же касается Пушкина, то она не воспринимала его всерьез. Более того, ее раздражало, что его увлечение не выливается в общепринятые в свете формы любовной этики. Вместо почтительного поклонения и галантного ухаживания, которых Оленина ожидала от него и к которым привыкла, она встречала резкие перепады настроении ("...хмурится, как погода, как любовь", - скажет о поэте Вяземский, наблюдая его поведение с Олениной еще во время поездки в Кронштадт 21 мая), неожиданные поступки, не вовремя и не к месту сделанные признания. "Боюсь, чтобы он не соврал чего-нибудь в сентиментальном роде", - запишет она в дневнике, с удовлетворением отмечая те встречи, во время которых поэт вел себя "скромно" и незаметно. Она охотно прислушивается к светским сплетням и судит о Пушкине-человеке пристрастно и несправедливо.

Во всем этом нельзя не увидеть влияния ее родителей, не желавших связывать судьбу своей дочери с человеком без положения в обществе, к тому же политически неблагонадежным. Последнее соображение было, пожалуй, самым веским, тем более что начало августа ознаменовалось для поэта новыми и на этот раз особенно тревожными осложнениями. Вызванный к петербургскому генерал-губернатору и узнав, что до правительства дошла его "кощунственная", антирелигиозная поэма, фривольно толкующая евангельский сюжет о непорочном зачатии ("Гавриилиада"), Пушкин не на шутку встревожился: вспомнилось письмо 1824 года "об уроках чистого афеизма", перехваченное московской почтой, за которое поэт был сослан в село Михайловское. На этот раз грозила уже Сибирь, и поэт принял решение, отрицая свое авторство, отвести от себя подозрения в сочинении "безбожной" поэмы. В трудные дни, когда Пушкин обдумывал ответы на предложенные ему Высшей верховной комиссией вопросы и набрасывал их в своей рабочей тетради, он мысленно обращался к Олениной, словно не замечая ее равнодушия к себе, безразличия к своей судьбе. Еще не поняв до конца души своей избранницы, видя в ней возвышенный и благородный характер, поэт связывает с нею свои надежды на избавление от нагрянувшей беды.

"Ты зовешь меня в Пензу, - горько иронизирует он в письме к Вяземскому 1 сентября, - а того и гляди, что я поеду далее, "прямо на восток"... До правительства дошла, наконец, "Гавриилиада"". "На восток" - то есть в сибирскую ссылку. Ожили те мучительные раздумья, которыми сопровождалась для Пушкина работа над "Арионом", набросками о "весне" 1827 года, над лицейской годовщиной "Бог помочь". В "Акафисте Екатерине Николаевне Карамзиной" поэт, казалось, навсегда простился с "бурями", достигнув желанной пристани, и вдруг все это вернулось к нему снова. Эти трагически окрашенные размышления вызвали к жизни стихотворение "Предчувствие":

 Снова тучи надо мною
 Собралися в тишине;
 Рок завистливый бедою
 Угрожает снова мне...
 Сохраню ль к судьбе презренье?
 Понесу ль навстречу ей
 Непреклонность и терпенье
 Гордой юности моей?

"Предчувствие" - последнее из трагически окрашенных стихотворений, обращенных к Олениной, своего рода "вершина" чувства поэта к ней. Не встретив ни взаимопонимания, ни ответа, оно пошло на убыль, чему в немалой степени способствовали "неудовольствия" поэтом самой Олениной, "строгие выговоры" Пушкину от ее матери. Нескрываемой грустью веет от шутки Пушкина в письме к Вяземскому от 1 сентября: "Я пустился в свет, потому что бесприютен", горький смысл которой разъясняется из ответного письма друга: "Ты говоришь, что бесприютен, разве уж тебя не пускают в Приютино?"

Оленина еще не раз вызовет живой и вдохновенный отзвук в поэзии Пушкина, но он уже не обратит к ней ни пылких лирических признаний, ни глубоких раздумий. В последних стихах оленинского цикла поэт как бы возвращается к изначальным "мадригальным" интонациям, к учтивой комплиментарности. В стихотворении "Вы избалованы природой..." он перечисляет те "хвалы", которыми осыпана его героиня:

 Что ваши взоры - сердцу жалы, 
 Что ваши ножки - очень малы, 
 Что вы чувствительны, остры, 
 Что вы умны, что вы добры.

Поэт как бы возвращает свою избранницу "свету", осознав, что она принадлежит этому миру, хотя и сохраняет в нем привлекательные черты и свойства. В тоне легкой грациозной шутливости он пишет о своем увлечении Олениной и в "тверском четверостишии", адресованном Netty Вульф. В нем неожиданно уравниваются лирические образы Россет и Олениной, прежде контрастно противопоставленные друг другу:

 За Netty сердцем я летаю, 
 В Твери, в Москве - 
 И R, и О позабываю 
 Для N и W.

Впрочем, образ "Россети" в поэзии Пушкина испытает обратную метаморфозу: из суеты "большого света и двора" он переключит ее в мир людей искусства. Но в августе 1828 года Оленина для поэта "ангел тихий, безмятежный", с которым он еще связывает надежду на "мирную пристань".

19 августа поэт был снова вызван на допрос: ответы Пушкина не удовлетворили Николая, потребовавшего от него открыть правительству, "кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем". Расчет царя на благородство поэта, не считавшего для себя возможным обмануть лично обратившегося к нему монарха, был верным. Решив признаться в сочинении произведения, "жалкого и постыдного", Пушкин пометил в рабочей тетради тот день (2 октября), в который им было написано откровенное "письмо к царю". О решении Николая I, распорядившегося прекратить дальнейшие разыскания, Пушкин узнает 16 октября, испытав, наконец, облегчение после невероятного напряжения последних месяцев.

Радостным и веселым стал для поэта на этот раз лицейский праздник 19 октября, завершившийся отъездом в Малинники. Это настроение Пушкин выразит в "лицейской годовщине" 1828 года:

 Усердно помолившись богу, 
 Лицею прокричав ура, 
 Прощайте, братцы: мне в дорогу, 
 А вам - в постель уже пора.

Уехав из Петербурга, поэт увезет с собою и воспоминание о той, которая вдохновляла его и чей образ был для него путеводной звездой в трудные и напряженные месяцы весны и лета уходящего года. Чувство к Олениной впитало живые радости и тревоги, надежды и разочарования, одухотворило холодный и мрачный облик парадной столицы Российской Империи с ее контрастами пышности и бедности, "стройным видом" и "духом неволи". Прощаясь с городом, он простился и со своей "петербургской любовью":

 Все же мне вас жаль немножко,
 Потому что здесь порой 
 Ходит маленькая ножка, 
 Вьется локон золотой.

И еще одно "прости" уходящему в прошлое чувству:

 Я вас любил: любовь еще, быть может, 
 В душе моей угасла не совсем...