"В тревоге пестрой и бесплодной..." (Иезуитова Р.В.)

"13 июля 1826 г. - в полдень, гос<ударь> находился в Царск<ом> Селе, - записал Пушкин весной 1834 года в своем дневнике. - Он стоял над прудом, что за Катульским памятником, и бросал платок в воду, заставляя собаку свою выносить его на берег. - В эту минуту слуга прибежал сказать ему что-то на ухо. Царь бросил и собаку и платок и побежал во дворец - собака., выплыв на берег и не нашед его, оставила платок и побежала за ним. Фр<ейлина> подняла платок в память исторического дня".

Кто же была эта фрейлина, которая оказалась случайной, но внимательной свидетельницей одного из фрагментов последнего акта великой драмы декабризма? Записанный Пушкиным рассказ - об Александре Осиповне Россет, или Россети (в замужестве Смирновой), которой предстояла во многих отношениях замечательная и счастливая судьба - снискать любовь, уважение и дружбу Пушкина, Жуковского, Вяземского, Гоголя, а позднее вызвать интерес у Аксакова, Тютчева, И. Тургенева, Л. Толстого, Полонского и др. Связи ее с литературным миром не прерывались на протяжении многих десятилетий, однако своеобразной вершиной этой ярко и незаурядно прожитой жизни стала пушкинская эпоха - время вхождения А. О. Смирновой в живую литературно-художественную среду Петербурга.

В этом мире юная девушка была замечена, принята "на равных", и ее личность раскрылась там во всем своем внутреннем богатстве. И дело, конечно, не только в том, что, плененные красотой и обаянием юной Россет, лучшие поэты посвящали ей свои произведения - проникновенные лирические стихи и шутливые дружеские послания, но в том, что, посылая восторженные и пылкие признания "черноглазой Россети", воспевая волшебное очарование ее глаз, они еще в большей степени восхищались ее самобытным умом, широкой начитанностью, необычной для светской девушки образованностью, живостью и остроумием.

 Любил я очи голубые, 
 Теперь влюбился в черные, - 
 Те были нежные такие, 
 А эти непокорные...

Не обладавшая богатством и родственными связями, юная фрейлина сумела внушить к себе уважение окружающих. Острого язычка Россет побаивались многие придворные, пытавшиеся не раз очернить ее в глазах благоволившей к ней императрицы.

Раннее сиротство, необходимость заботиться не только о себе, но и о братьях (Аркадии, Иосифе, Клементин и Александре Россетах) сформировали в ней самостоятельность, независимость, а природная гордость развилась в чувство достоинства, в мужество, умение противостоять жизненным трудностям. В "Записках" Россет подробно рассказала о своем далеко не безоблачном придворном существовании: "Возня страшная, особенно для дежурной. Парады, обеды, вечера после катания и чаю". Необходимость оберегать свою репутацию выработала у нее умение отклонять слишком настойчивые ухаживания ее поклонников, среди которых были и члены царской семьи. Фрейлина двух императриц, она постигла все закулисные "тайны двора" и осталась равнодушной к его внешнему блеску.

Если попытаться назвать самую яркую, самую характерную особенность Смирновой-Россет, это не только ее образованность, не только тяга к искусству (этими качествами отличались многие современницы Пушкина), а широта ее воззрений на окружающее, независимость взглядов, стойкость характера, сила воли. Она не считалась со светскими условностями и в житейски-бытовой сфере, и в широком общественно-нравственном смысле. Но, пожалуй, самое "россетовское", "смирновское" - это юмор, способность и откликаться на дружескую шутку, и подмечать смешное в людях и их поступках, не бояться любых, подчас весьма рискованных и резких, суждений.

"Обыкновенно, - проницательно замечает Вяземский, - женщины худо понимают плоскости и пошлости (так он называет все то, что выходило в его время за рамки строгой благопристойности. - Авт.) она же понимала их и радовалась им, разумеется, когда они были не плоски и не пошлы". "Она была смесь противоречий, - продолжает свою мысль Вяземский, - но эти противоречия были как бы музыкальные разнозвучия, которые под рукой художника сливаются в какое-то странное, но увлекательное созвучие".

Смирнова-Россет была по-настоящему оригинальна, необычна и весьма далека от сложившегося в ее время "идеального", а в общем-то довольно узкого взгляда на женщину.

Смирнова-Россет А.О. Акварель Соколова П.Ф. 1834-1835 гг.

Умная и любознательная девочка еще при жизни своей матери была принята в Екатерининский институт. Она стала одной из лучших учениц своего выпуска, закончив курс обучения с "вензелем", который обычно вручался наиболее отличившимся воспитанницам. Следует подчеркнуть особо, что Россет была одной из любимых учениц П. А. Плетнева, преподававшего в институте русскую историю и словесность.

Друг Пушкина и Жуковского, сам поэт, критик, лишенный яркого полемического темперамента, но отличавшийся строгим и тонким вкусом, Плетнев был прирожденным педагогом. Он сумел привить своим воспитанницам возвышенные представления о жизни, серьезность интересов, а главное - любовь к родному русскому слову, отечественной литературе и искусству. Ученицы Екатерининского института любили его лекции и тайком от своих строгих наставниц сходились по вечерам в классную комнату, чтобы "приготовить уроки Плетневу". Он знакомил их с последними новинками современной поэзии. Смирнова-Россет вспоминала позднее, что Плетнев читал им "Евгения Онегина". Это была первая глава пушкинского романа, вышедшая в свет 15 февраля 1825 года - накануне окончания Александрой Осиповной института. "Мы были в восторге, - вспоминает она, - но когда он сказал: "Панталоны, фрак, жилет...", - мы сказали: "Какой, однако, Пушкин индеса (неприличный.- Авт.)"". Хотя вольности поэтического слога "Онегина" несколько шокировали благородных девиц, они все же оказались способными оценить живую прелесть пушкинского романа. Позднее при личном знакомстве с Пушкиным Александра Осиповна рассказала ему об этом эпизоде: уловив юмористическую интонацию в ее рассказе, Пушкин разразился "громким, веселым смехом". На выпускных экзаменах в присутствии Жуковского и Нелединского-Мелецкого юные выпускницы блеснули прекрасным знанием произведений и этих поэтов.

Любовь к русскому языку Смирнова-Россет сохранила на всю свою долгую и нелегкую жизнь, и в этом также немалая заслуга ее первого литературного наставника, познакомившего ее в свое время и со сборником старинных русских былин Кирши Данилова. Эти и многие другие произведения отечественной словесности (например, письма Фонвизина из-за границы), знанием которых Смирнова-Россет впоследствии будет не раз изумлять великосветское общество, едва не принесли ей репутацию "синего чулка". Друзья-литераторы спешили ее защитить. Вяземский писал о ней: "Хотя не было в чулках ее ни малейшей синей петли, она могла прослыть у некоторых "академиком в чепце". Сведения ее были разнообразные, чтения поучительные и серьезные". Обладавшая удивительным чутьем разговорной речи, с ее непринужденностью и живыми интонациями, Смирнова-Россет, по общему признанию, была великолепной рассказчицей. "Как вы хорошо говорите по-русски", - заметил однажды в разговоре с нею Пушкин. "Мы в институте всегда говорили по-русски", - объяснила Александра Осиповна.

Первой вехой на пути сближения А. О. Смирновой-Россет с писателями пушкинского круга стало знакомство с семейством Карамзиных, куда ее ввел Плетнев. После смерти Н. М. Карамзина тесные связи его семьи с литературными соратниками и последователями писателя не только не ослабли, но и перешли в новое качество: литературный салон Карамзиных после переезда семейства из Дерпта в Петербург в конце мая 1827 года стал играть заметную роль в культурной жизни столицы. О своем появлении у Карамзиных осенью этого года Александра Осиповна рассказала в своей "Автобиографии": "...Я познакомилась с семейством Карамзиных, начала встречать у них Жуковского и с ним сблизилась". К этому времени, скорее всего, относится и ее личное знакомство с Пушкиным. Впервые она увидела поэта у Е. М. Хитрово, на одном из ее танцевальных вечеров. Недавно вернувшаяся из-за границы, "Элиза гнусила, - замечает острая на язычок Россети, - всегда была очень декольте, чесала свои черные волосы под гребень и делала вечерние визиты в белом платье, тюлевом шарфе, белых лайковых перчатках, коротеньких, чтобы показать красивые, очень белые руки, и носила на руке часы на георгиевской ленте", постоянно напоминая: "Это часы моего отца, маршала Кутузова". Вечер запомнился Россет не только маленькими странностями впоследствии столь известной всему аристократическому Петербургу Элизы, но присутствием на нем Пушкина, который, как пишет мемуаристка, "стоял в уголке за другими кавалерами".

Однако первое знакомство еще не стало началом дружбы поэта и А. О. Россет, признававшейся впоследствии с подкупающей откровенностью, что оба они "жили в обществе самом ветреном", она же в особенности была еще "глупа и не обращала на него особенного внимания". Да и поэт, видимо, далеко не сразу выделил фрейлину Россет из блестящей толпы светских красавиц. Многочисленные портреты А. О. Смирновой-Россет (работы П. Ф. Соколова, Винтергалтера и др.) донесли до нас ее удивительное очарование. На поздних портретах, относящихся к концу 1830-х - началу 1840-х годов, в облике Александры Осиповны проступают черты усталости, затаенной грусти, пережитых разочарований. Но при вступлении в свет, по единодушному признанию видевших и знавших ее, красота юной фрейлины была в полном расцвете: невысокая, стройная брюнетка с черными, огненными, выразительными глазами, по-восточному ленивая в движениях (сказывалась кровь ее грузинских предков со стороны матери, происходившей из рода князей Цициановых), исполненная удивительной грации и изящества. Очаровательная Россети, как скажет о ней Пушкин в своих каламбурных стихах:

 Все сердца пленила эти, 
 Те, те, те и те, те, те.

Под живое очарование прекрасных россетовских глаз попал и Вяземский, приехавший в столицу в феврале 1828 года и познакомившийся с нею в одной из великосветских гостиных Петербурга. Ему бросилось в глаза, что "Петербург стал суше и холоднее прежнего". "На небе хладном бледной полуночи" Вяземский-поэт заметил новую яркую звезду - юную Россет, в облике которой он уловил непривычную для северян "южную негу", скрытую, затаенную страсть, увидел живую душу и подлинную красоту в бездушной парадности николаевского Петербурга. Обращенные к Россет стихи Вяземского - "Южные звезды! Черные очи..." - стали поводом к созданию первого из пушкинских стихотворений, воссоздающих образ Россет, хотя и посвященных не ей, а Олениной. Увлечение ею направило отношения Пушкина с Россет совершенно по иному руслу, не любовному, а чисто дружескому, интеллектуальному. Стихотворение "Ее глаза" характеризует по-пушкински меткое и безошибочное впечатление от Россет. Первоначальную характеристику ("твоя Россети егоза") Пушкин далее смягчает и углубляет одновременно:

 Она мила - скажу меж нами - 
 Придворных витязей гроза.

Поэт рисует юную фрейлину в привычном ей придворном кругу, но улавливает в ней и нечто особенное, не свойственное свету. Отмечая как бы в скобках, для себя блеск и обаяние милой Россет, Пушкин отдает предпочтение красоте неброской, робкой и стыдливой, воплощением которой считает Оленину. Затеянный им стихотворный поединок с Вяземским решается в пользу "скромных граций", оттесняющих на второй план образ смелой и независимой красавицы.

И все же "своенравной Россети" удалось найти свой путь к первому из русских поэтов. Понять и оценить ум, душевное благородство и высокие нравственные качества Россет Пушкин смог, постоянно наблюдая ее в свете. Только по контрасту с его "мертвящим упоением" поэту стали заметны ее многообразные духовные интересы и богатство ее внутренней жизни. Она стала одним из прототипов светской хроники, которую Пушкин намеревался ввести в VII главу "Евгения Онегина", предполагая включить в нее "Альбом Онегина". С этим интересным творческим замыслом связано еще одно обращение Пушкина к образу А. О. Россет. "Альбом Онегина" (а точнее - его дневник) должен был, по замыслу поэта, показать героя в кругу высшего петербургского света в их взаимном отталкивании и неприятии: саркастические ха-

рактеристики, которые дает Онегин своим светским знакомым, характеризуют социальную среду, окружающую героя. Светские персонажи "Альбома", зашифрованные инициалами, резко индивидуальны и вместе с тем типичны для света: в них проступает портретное сходство с отдельными представителями петербургской знати, законодателями моды. По контрасту с ними возникает в беглых зарисовках онегинского альбома обаятельный образ великосветской красавицы, в котором угадываются портретные черты А. О. Россет (на это сходство намекают и инициалы этой героини - R. С.):

 Шестого был у В. на бале.
 Довольно пусто было в зале;
 R. С. как ангел хороша:
 Какая вольность в обхожденье,
 В улыбке, в томном глаз движенье
 Какая нега и душа!

Воссоздавая облик прелестной и умной девушки, резко выделяющейся из светской толпы, поэт видел живую Россет с характерной для нее смелой и свободной манерой обращения с окружающими, с ее "знаменитыми" парадоксами, искрометным юмором и склонностью к серьезным, далеко не светским по своему содержанию разговорам на балах и раутах. Не случайно строфы о ней соседствуют в альбоме с рассуждениями "о сокровищах родного слова", знатоком и ценительницей которого была Россет. Поэт не раз беседовал с ней на эту тему. Поэт рисует свою героиню в образе одалиски, исполненной неги и томности (эта южная особенность ее облика великолепно передана в знаменитом портрете работы Винтергалтера), ее стремительность и грацию, снискавшие ей шутливые прозвища "южной ласточки", "смугло-румяной красоты". Диалог R. С. и Онегина, может быть, отзвук их первого откровенного разговора, которым искренняя девушка могла привлечь к себе и заинтересовать поэта:

 Вечор сказала мне R. С.: 
 Давно желала я вас видеть. 
 Зачем? - мне говорили все, 
 Что вас я буду ненавидеть,

О "смирновских парадоксах" напоминает и неожиданное суждение о характере героя:

 И знали ль вы до сей поры, 
 Что просто - очень вы добры?

К концу 1820-х годов А. О. Россет дружит не только с Пушкиным и Жуковским, но и с Виельгорским, Одоевским.

Начало 1830-х годов принесло большие перемены в личной жизни Александры Осиповны: в царскосельское лето 1831 года Россет стала невестой Н. М. Смирнова, с которым познакомилась у Карамзиных.

В своих мемуарах она откровенно объяснила, что побудило ее согласиться на настойчивые предложения богатого, доброго, но внутренне чуждого ей человека. Глубокой горечью веет от слов, сказанных ею Пушкину в ответ на выраженные им сомнения по поводу сватовства к ней Н. М. Смирнова: "...Он сделал предложение, мне так было тяжело решиться, что я попросила Екатерину Андреевну (Карамзину.- Авт.) передать ему, чтобы он просто спросил: "Да или нет?" Он спросил: "Да?" Я долго молчала, обретаясь в страхе и конфузе, и по несчастию сказала "да", а в сердце было "нет". Пушкин мне сказал: "Какую глупость вы делаете. Я его очень люблю, но он никогда не сумеет вам создать положение в свете. Он его не имеет и никогда не будет иметь".- "К черту, Пушкин, положение в свете. Сердце хочет любить, а любить совершенно некого"". Страстный и глубокий характер, высокая требовательность к себе и окружающим обрекали девушку на одиночество, доброта и самоотверженность заставляли ее идти на своего рода нравственный компромисс. Позднее она откровенно признавалась, что же еще заставляло ее принять предложение богатого Н М. Смирнова: "Я себя продала за шесть тысяч душ для братьев".

29 июля 1831 года Пушкин отмечает в записной книжке: "Третьего дня государыня родила великого князя Николая. Накануне она позволила фрейлине Россети выйти замуж".

Замужество не изменило ни характера, ни свободного образа мыслей А. О. Россет, которую друзья стали в шутку называть "Смирнихой" и "Смирнушкой". Более того: с началом самостоятельной жизни окончательно сформировалась сильная и яркая личность этой замечательной женщины. После свадьбы, состоявшейся в январе 1832 года (на которой Пушкин был шафером), Смирновы поселились в Литейной части в доме Апраксиной (ныне Литейный пр., участок дома 48), где, со вкусом и щегольски обставив свою квартиру, зажили открытым домом. Александра Осиповна собирала у себя художников, артистов и, конечно, ближайших друзей - литераторов пушкинского круга.

У петербургского дома Смирновых свое лицо, особая атмосфера. Здесь можно поспорить, услышать или прочесть литературную новинку. Разговоры, шутливые и серьезные, ведутся обычно на русском языке. У Смирновых подмечали все смешное и нелепое в великосветских гостиных и бальных залах Петербурга, здесь выше всего ценились ум, образованность, таланты, юмор, дружеская непринужденность и откровенность.

Сюда особенно охотно и часто приходил Пушкин, находивший неизменное удовольствие в общении с остроумной хозяйкой дома, яркой и интересной собеседницей. "В 1832 году, - вспоминает А. О. Смирнова, - Александр Сергеевич приходил всякий день почти ко мне, также и в день рождения моего принес мне альбом и сказал: "Вы так хорошо рассказываете, что должны писать свои записки", - и на первом листе написал стихи: "В тревоге пестрой и бесплодной" и пр.".

Пушкин считал, что накопленный Смирновой-Россет запас ярких впечатлений от встреч с различными людьми, от больших и малых событий, свидетельницей которых ей удалось быть, а главное - умение рассказать об этом увлекательно и просто,- позволяют ей уже в молодые годы приняться за свои "Записки". Для них и предназначался альбом, озаглавленный рукой поэта: "Исторические записки А. О. С.", а вписанные в него стихи, по замыслу поэта, должны были стать своеобразным эпиграфом к ее будущим мемуарам. Бесценный подарок Пушкина Александра Осиповна хранила всю жизнь, но заполнялся ее альбом не ею, а теми, кого она считала более достойным стоять рядом с Пушкиным: П. А. Вяземским, П. А. Плетневым, Е. П. Растопчиной и другими поэтами-современниками, также посвятившими А. О. Смирновой-Россет свои стихи. В настоящее время этот альбом хранится в рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.

На темном кожаном переплете - картинка, изображающая живописный горный пейзаж, - вероятно, тонкое и ненавязчивое напоминание о южном происхождении А. О. Россет. Беловой автограф стихотворения "В тревоге пестрой и бесплодной...", помеченный 18 марта 1832 года, открывает альбомные записи. Поэт сразу же отказался от мысли посвятить А. О. Смирновой-Россет обычный в таком случае альбомный мадригал: живой человеческий облик его адресата не вмещался в узкие рамки светской учтивости. Он облек свое стихотворное приветствие в форму маленькой поэтической исповеди, лирического монолога своей героини и написал стихи от ее собственного имени. Поэт стремился раскрыть привлекательные душевные качества своей героини - доброту и сердечность, искренность и непримиримость к злу и неправде. Образ А. О. Смирновой вбирает в себя лучшее, что ценил Пушкин в своих современницах, многие из которых не утратили своей индивидуальности в суете и праздности светского и придворного существования. Далеко не случайным выглядит в этом удивительном по лаконизму и глубине стихотворении мотив доброты ("И, как дитя, была добра"), внутренне объединяющий поэта и его героиню, как он объединял Онегина и R. С. в "Альбоме Онегина". Неудивительно и то, что в рабочей тетради Пушкина текст "Альбома" соседствует с черновиком стихотворения "В тревоге пестрой и бесплодной...", в котором поэт продолжает тему сильной и яркой личности, противостоящей "мертвящему упоению света" своей живой человечностью. Созданный поэтом художественный образ многозначен: он обладает большим портретным сходством с реальной А. О. Смирновой и одновременно типизирует лучшие черты современниц Пушкина, тяготившихся светским укладом. Эта лирическая миниатюра вполне самостоятельна, но вместе с тем и ключ к пониманию своеобразия Смирновой-мемуаристки, никогда не забывавшей советов и пожеланий Пушкина при работе над своими "Записками". Недаром, начиная их, она вспомнила пушкинские стихи и свои разговоры с ним на эту тему: "Когда мне случалось рассказывать что-нибудь из моих воспоминаний, мне всегда говорили: "Пишите ваши записки"". А. О. Смирнова начинает их с детства, потому что "это было самое приятное время" ее "пестрой и бесплодной жизни".

Пушкин не раз слышал исполненные поэтичности рассказы Смирновой-Россет о ее детских годах, проведенных в маленькой деревушке Новороссийского края Грамаклее, которая всегда мерещилась ей "в самых красивых местах за границей" и где она сроднилась с бедным, незатейливым бытом, навсегда полюбила широкие степные просторы. "Я никогда не любила сад, а любила поле, не любила салон, а любила приютную комнату, где незатейливо говорят, что думают", - в этих признаниях Смирновой-мемуаристки, может быть, содержится ключ к пониманию того, что особенно роднило ее с Пушкиным. Ведь не случайно он придал своей любимой героине, Татьяне Лариной, те же черты привязанности к дорогим воспоминаниям детства, подчеркнул в ней готовность отдать "всю эту ветошь маскарада за полку книг, за бедный сад". Может быть, подобные мысли А. О. Смирновой о своем детстве возникли не без влияния Пушкина, умевшего разгадать сокровенные движения ее души, неясные ей самой стремления и смутные порывы? Мемуары, к работе над которыми она приступила много лет спустя после смерти Пушкина, овеяны духом творческого общения с ним. В них незримо ощущается его присутствие, даже если А. О. Смирнова пишет о чем-то постороннем...

В январе 1833 года Александра Осиповна, еще не оправившись после тяжелых родов, едва не стоивших ей жизни, уехала за границу, где провела более полугода. Вернувшись в Петербург, Смирновы поселились (вплоть до начала 1835 года) на Большой Конюшенной улице, где их снова стали посещать друзья. О "чайном столике Смирновой" с большой теплотой вспоминал не раз А. И. Тургенев. Множество упоминаний о знаменитых "смирновских обедах" содержится и в других документах. Любопытным в этом отношении оказывается замечание О. Н. Смирновой (дочери мемуаристки), высказанное ею по поводу утверждения В. И. Шенрока, что после замужества А. О. Россет "мы ничего не знаем... о ее литературных отношениях". О. П. Смирнова возражает: "Пушкин все так же часто видался с Смирновыми, а Жуковский хоть раз в неделю обедал у них". Круг обсуждаемых в этом доме вопросов достаточно широк, но сосредоточиваются они вокруг острых в политическом отношении тем. Проблема исторического пути России, определяемого петровскими реформами, суждения о Екатерине II и анекдоты о ее фаворитах, нашумевшие дворцовые перевороты, тайны русской и европейской дипломатии- вот далеко не полный их перечень. Обсуждение подобных вопросов - в пору жестокого полицейского контроля над общественным мнением со стороны николаевского режима - могло происходить только в узком дружеском кругу.

О своих встречах со Смирновой-Россет, о посещении ее дома поэт пишет постоянно в своем "Дневнике 1833-1835 гг." 14 декабря 1833 года: "Вечер у Смирновых". 3 и 8 марта 1834 года - новое посещение дома друзей. 10 апреля, рассказывая о вечере у Уварова, Пушкин добавляет: "S. [Смирновой] не было - скука смертная". 21 мая - новое упоминание обеда у Смирновых, с особенно подробной записью происходивших на нем разговоров: "Вчера обедал у Смирновых с Полетикой, Вель- горским и с Жуковским. Разговор коснулся Екатерины. Полетика рассказал несколько анекдотов". Далее следует запись текстов этих анекдотов, весьма интересовавших Пушкина. Затем разговор перешел к оценке ее царствования, конец которого, как отмечает Пушкин, "был отвратителен". Близка Смирнова к пушкинским оценкам и в своих суждениях об Александре I, заявляя с предельной откровенностью: "Александру Павловичу напрасно сделали репутацию либерала". Более противоречивым было ее отношение к Николаю I. На него накладывала свой отпечаток личная привязанность Смирновой к императорской фамилии, оказавшей в свое время ей, сироте, покровительство и помощь. Иногда чувство благодарности (в особенности по отношению к императрице Александре Федоровне) связывало ее и мешало ей в полной мере критически оценивать поступки и действия императора. Со временем, однако, она становилась все нетерпимее к лицемерию и глубокой безнравственности Николая I.

Гораздо свободнее чувствует себя Смирнова в отношениях с николаевским двором. Ее мемуары проникнуты резким неприятием придворного уклада, насмешками над престарелыми статс-дамами и ищущими высокого покровительства юными фрейлинами. Смирнова-Россет описала окружающий ее быт с такой исчерпывающей полнотой и откровенностью, что ее мемуары до сих пор служат важнейшим источником для раскрытия закулисной жизни пышного николаевского двора.

Друзья-литераторы (Пушкин, Жуковский, Вяземский, Гоголь) не раз восхищались тонким художественным вкусом, наблюдательностью и меткостью взгляда А. О. Смирновой, любили читать при ней свои новые произведения, с благодарностью принимая ее советы. О ее безошибочном критическом чутье свидетельствует письмо, в котором уехавшая еще летом 1835 года за границу Смирнова откликается на выход из печати первого тома пушкинского "Современника". 4 мая 1836 года она благодарит Вяземского за присланный ей журнал: "Я его вкушала с чувством и расстановкой, разом проглотив "Чиновников" и "Коляску" Гоголя, смеясь, как редко смеются, а я никогда. Ведь это, однако, Плетнев открыл это маленькое сокровище: у него чутье очень верное, он его распознал с первой встречи. "Арзерум" - вылитый Пушкин, когда он расположен болтать и заинтересовать, так что все эти истории мне слишком известны". Последнее замечание - напоминание о тех дружеских разговорах, в атмосфере которых зрели и формировались будущие творческие замыслы ее друзей, оттачивалось повествовательное мастерство. Впрочем, не желая обидеть Пушкина, Александра Осиповна добавляет: "В сущности, "Арзрум" очень интересен".

Страшная весть о смерти Пушкина застала Смирнову в Париже и потрясла ее. В апреле 1837 года она писала Жуковскому: "Перенеслась в наш серый, мрачный Петербург, который озарился для меня воспоминанием милых сердцу моему друзей. Я перенеслась к вам с живым желанием и надеждой вас всех увидеть. Братья, Карамзины, Вяземский, вы: тут все слились в одно чувство любви и преданности. Одно место в нашем кругу пусто, и никогда его не заменить". Незаменимым осталось это место и в душе самой А. О. Смирновой-Россет...

Современница Пушкина, она воплощает собою определенный женский тип, получивший широкое распространение в более позднюю эпоху развития русского общества. Жизненная активность, бескомпромиссность суждений и поступков, живой интерес к самым разнообразным сферам жизни и искусства делают ее облик особенно привлекательным и для нашего времени. В эпоху господства романтических представлений об идеальном женском типе А. О. Смирнова явилась носительницей трезвого, реалистического взгляда на жизнь. Проведя большую часть своей жизни "в тревоге пестрой и бесплодной большого света и двора", она

 Смеялась над толпою вздорной, 
 Судила здраво и светло, 
 И шутки злости самой черной 
 Писала прямо набело.