"Трио" (Чижова И.Б.)

Любезным трио" называли женщин, очень заметных в Петербурге 1823 года, - Елизавету Михайловну Хитрово и ее дочерей Екатерину Федоровну Тизенгаузен и Дарью Федоровну Фикельмон.

Хитрово Е.М. Акварель Соколова П.Ф. 1838 г.

Центром этого трио долгое время оставалась мать двух дочерей-погодок, очень дружных между собой. Она умела, по словам одного из своих биографов, быть "скорее сотоварищем и другом своих дочерей, чем матерью". Влияние Елизаветы Михайловны не только на ее незаурядных дочерей, но и на многих близких друзей имело много причин.

Е. М. Хитрово была дочерью фельдмаршала Ми- хайла Илларионовича Кутузова. Умная и образованная, она оказалась в центре многих политических событий своего времени. Традиции ее семьи воспитали в ней стойкий патриотизм, интерес к событиям общественной жизни, любовь к людям, желание быть им полезной. Ее отличал и необычайный талант - верности, преданности в дружбе. Эти качества, достаточно редкие в придворных кругах, были по достоинству оценены лучшими из современников, прежде всего - ее неизменным другом Александром Сергеевичем Пушкиным.

Жизненный путь ее никак нельзя назвать обычным. Она родилась в 1773 году третьей из пяти дочерей М. И. Кутузова и его жены Екатерины Ильиничны.

Живая, бесконечно добрая и внимательная к родителям, она была любимицей отца, с которым до конца его дней сохранила доверительные отношения.

6 июня 1802 года состоялась ее свадьба со штабс- капитаном инженерных войск графом Федором Ивановичем Тизенгаузеном. Бракосочетание прошло торжественно в церкви Павловского дворца. Брак был счастливым. В 1803 году родилась дочь Екатерина, в 1804 году - Дарья. Кутузов, не имевший сыновей, принял зятя как родного. В каждом письме полководца к дочери видна его любовь к молодой семье: "Итак, ты - мать, дорогая Лиза, люби своих детей, как я люблю моих... Любезного Фердинанда (Федора.- Авт,) благодарю за приписку или, лучше сказать, за большое письмо. Благодарю за комплименты, которые он Лизаньке делает... Ежели бы быть у меня сыну, то не хотел бы иметь другого".

Осенью 1805 года Елизавета Михайловна последовала за мужем и отцом в Австрию к театру военных действий. Там 20 ноября (2 декабря) произошло сражение под Аустерлицем. Русские войска отступали Кутузова ранило, зять его флигель-адъютант Ф. Тизенгаузен со знаменем в руках повел один свой батальон и пал, пронзенный пулей. (Впоследствии Л. Н. Толстой использовал этот эпизод боя в романе "Война и мир".) Узнав о гибели зятя, Кутузов рыдал неутешно. Тизенгаузена похоронили в Ревеле, его родном городе.

Трудно описать горе вдовы. Тоска, слезы и отчаяние надолго стали ее уделом. Ее тяжелое состояние особенно переживал отец: "Милый друг, Лизанька, я еду по твоим следам. Слышу, что ты поехала в Ревель. Жаль, душенька, что ты там будешь много плакать. Сделаем лучше так: без меня не плакать никогда, а со мною вместе".

Все годы своего вдовства Елизавета Михайловна старалась быть поближе к отцу. В 1811 году она приезжала в Бухарест к Кутузову, командовавшему армией на Дунае. Там встретил ее А. Я. Булгаков и написал брату: "У нас здесь несколько дней находится г-жа Тизенгаузен, дочь генерала (Кутузова.- Авт.)... Это очень любезная женщина... Она настроена романтически, только что совершила путешествие в Крым и очарована этою страной".

Летом того же года Елизавета Михайловна вышла замуж вторично - за генерал-майора Николая Федоровича Хитрово, который в отличие от ее первого мужа не пользовался расположением Кутузова. Особенно не пришлось по сердцу фельдмаршалу то, что его новый зять не принимал участия в сражениях. "Что поделывает Хитров со своим несчастным здоровьем?" - с легкой насмешкой спрашивает Кутузов в письме к дочери от 2 октября 1812 года.

Второй муж Елизаветы Михайловны, видимо, не относился к натурам героическим, но, по воспоминаниям современников, "был умен, блистателен и любезен... Он был образован и в своем роде литературен". Видимо, это и привлекло к нему внимание Елизаветы Михайловны, которую всегда интересовали люди замечательные. Одаренные. Александр I, оценив ум, образованность и светскую манеру обхождения Н. Ф. Хитрово, в 1815 году назначил его русским поверенным в делах во Флоренции. Это назначение определило дальнейшую жизнь Елизаветы Михайловны и ее дочерей, приобщив их к европейской культуре и политике. Неожиданное переселение в Италию стало в какой-то мере спасением в новом огромном горе Елизаветы Михайловны. В 1813 году заболел и умер в походе ее обожаемый отец. Его память Елизавета Михайловна чтила истово и даже зачастую подписывалась: "Урожденная княжна Кутузова-Смоленская". Ореол, окружавший память великого русского полководца, победителя Наполеона, был настолько ярок и значителен, что способствовал укреплению положения русского посланника при тосканском дворе, оценившем позднее и очарование его падчериц. Впрочем, отчим видел только начало их больших успехов в свете. В 1819 году Елизавета Михайловна овдовела снова.

Общество, окружавшее Е. М. Хитрово в Италии, встречи с интересными людьми, знакомство с искусством эпохи Возрождения, с крупнейшими музеями мира не могли не сказаться на дальнейшем развитии ее личности. А для внучек Кутузова Италия во многом стала духовной родиной.

Елизавета Михайловна, помнившая заветы своего отца, была заботливой и любящей матерью и сумела дать дочерям отличное воспитание и образование. Но, оставаясь после смерти мужа в Италии, она так и не смогла научить их русскому языку. Они впоследствии считали это пробелом своего воспитания и в разное время все-таки учили родной язык.

С 1818 года русские аристократы стали чаще посещать Флоренцию, которая становилась излюбленным городом всех европейских путешественников. Хитрово жили открытым домом. В нем царила атмосфера искусства. В окружении старинных картин и гравюр велись увлекательные беседы о европейской и русской политике, истории, событиях культурной жизни.

Вот что пишет о Елизавете Михайловне один из ее гостей: "Она скорее некрасива, чем красива, но она романтически настроена, не мажется, в моде, хорошо играет трагедию и горюет о своем первом муже, покойном графе Тизеигаузене... а также о своем славном старике-отце Кутузове".

Играя охотно в любительских спектаклях, Елизавета Михайловна подражала манере игры французской трагической актрисы Жорж (подруги своей матери), что дало толчок к развитию свойственного ее натуре романтического настроя.

Близость Елизаветы Михайловны к дипломатической среде не прерывалась со смертью мужа. Между поклонниками ее дочерей встречались люди знатного происхождения. Не достигнув еще семнадцати лет, младшая из внучек Кутузова, Долли, вышла замуж за австрийского посланника при королевстве обеих Сицилий в Неаполе графа Шарля Луи Фикельмона, известного европейского дипломата.

Фикельмон Д.Ф. Акварель Ювинса Т. 1826 г. Неаполь

Мать и сестры не разлучались, и в 1823 году все вместе отправились в Россию. Желание Е. M. Хитрово увидеть родину сочеталось с необходимостью поправить расстроенное состояние. Хотелось также возобновить связи с петербургским двором и светом. Пользуясь особым расположением Александра I, они в этом преуспели. Немаловажную роль здесь, по-видимому, сыграли ум, обаяние и красота юной Долли.

Через три года после первого посещения родины, в 1826 году., Елизавета Михайловна вместе со старшей незамужней дочерью - Екатериной Тизенгаузен - вернулась в Россию, чтобы окончательно обосноваться в Петербурге.

Тизенгаузен Е.Ф. Шрейницер К. 1848 г.

В 1829 году австрийским посланником в Россию был назначен Фикельмон. Вместе с мужем в Петербург приехала Долли. У дочери, в доме австрийского посольства около Летнего сада, поселилась и Елизавета Михайловна. Екатерина Тизенгаузен, ставшая фрейлиной императрицы, жила в Зимнем дворце. Салоны Фикельмонов и Е. М. Хитрово вскоре приобрели репутацию политических и литературных центров столицы. Постоянным посетителем этих салонов стал и Пушкин. П. А. Вяземский писал позднее: "В летописях петербургского общества имя ее [Е. М. Хитрово] осталось так же незаменимо, как было оно привлекательно в течение многих лет. Утра ее (впрочем, продолжавшиеся от часу до четырех пополудни) и вечера дочери ее, графини Фикельмон, неизгладимо врезаны в памяти тех, которые имели счастье в них участвовать. Вся животрепещущая жизнь, европейская и русская, политическая, литературная и общественная, имела верные отголоски в этих двух родственных салонах. Не нужно было читать газеты, как у афинян, которые также не нуждались в газетах, а жили, учились, мудрствовали и умственно наслаждались в портиках и на площади. Так и в двух этих салонах можно было запастись сведениями о всех вопросах дня, начиная от политической брошюры и парламентской речи французского или английского оратора и кончая романом или драматическим творением одного из любимцев той литературной эпохи. Было тут и обозрение текущих событий; были premier Petersbourg (премьеры Петербурга.- Авт.) с суждениями своими, а иногда и осуждениями, был и легкий фельетон, нравоописательный и живописный. А что всего лучше, эта всемирная, изустная, разговорная газета издавалась по направлению и под редакцией двух любезных и милых женщин. Подобных издателей не скоро найдешь".

Слова Вяземского хорошо объясняют, что привлекало в дом австрийского посольства тех, кто посещал его постоянно,- В. А. Жуковского, И. И. Козлова, А. И. Тургенева, братьев Виельгорских, В. А. Соллогуба, родственников хозяек по линии Кутузовых и Тизенгаузенов, дипломатов Модиньяни Луиджи Литта, О'Сюлливан де Грасс и др. Пушкин там часто встречал всех этих людей и был со многими в дружеских отношениях. Ценил он дружбу Е. М. Хитрово и приязнь четы Фикельмонов. Нельзя не согласиться с Вяземским, писавшим о Елизавете Михайловне: "Она была неизменный, твердый, безусловный друг друзей своих. Друзей своих любить немудрено; но в ней дружба возвышалась до степени доблести. Где и когда нужно было, она за них ратовала, отстаивала, не жалея себя, не опасаясь за себя неблагоприятных последствий, личных пожертвований от этой битвы не за себя, а за другого..."

Молодому Пушкину, не избалованному материнской добротой, такой друг был необходим. Но отношения их усложнялись тем, что романтически настроенной Е. М. Хитрово хотелось и более нежных чувств. Современники отмечали свойство увлекающейся Елизаветы Михайловны забывать о своем возрасте. В письмах к ней Пушкин деликатно обходит то, что он считал неуместным в их отношениях. Зато с какой живой благодарностью принимает он все связанное с новостями литературной и общественной жизни.

Хитрово писала ему в марте 1830 года в Москву: "Я буду говорить вам о большом свете, об иностранной литературе - о возможности перемены министерства во Франции, я у самого источника всех сведений, но, увы, мне не хватает только счастья..." Пятидесятилетняя Е. М. Хитрово, не желавшая смириться с неизбежностью старости, нередко вызывала добродушные насмешки. Некоторые из эпиграмм, адресованных ей (хотя без достаточных оснований), приписывали Пушкину. Это Елизавета Михайловна переживала особенно остро. Безответное чувство к поэту, гениальность которого она сознавала, быть может, было и величайшим счастьем, и трудным испытанием.

Сложное душевное состояние чувствуется в портрете Е. М. Хитрово, переданном наследниками князя Клари (по его завещанию) в 1979 году из Венеции в Москву, в Государственный музей А. С. Пушкина. Автор портрета П. Ф. Соколов. Портреты этого художника отличаются не только безусловным сходством с оригиналом, но умением передать настроение модели.

До 1830 года Пушкин часто общался с Е. М. Хитрово и Д. Ф. Фикельмон, но эти дружеские встречи не вдохновили его музы. Для той же, с кем он встречался реже, - Екатерины Тизенгаузен - были написаны шутливые стихи:

 Язык и ум теряя разом, 
 Гляжу на вас единым глазом:
 Единый глаз в главе моей. 
 Когда б судьбы того хотели, 
 Когда б имел я сто очей, 
 То все бы сто на вас глядели.

Посылая их дочери Е. М. Хитрово, Пушкин писал: "Само собой разумеется, графиня, что Вы будете настоящим Циклопом. Примите эту плоскость, как доказательство моей полной покорности Вашим приказаниям. Если бы у меня было сто голов и сто сердец, они все были бы к Вашим услугам. Примите уверения в совершенном моем почтении". Стихотворение было написано по просьбе Екатерины специально к костюмированному балу, который состоялся в Аничковом дворце 4 января 1830 года. В программе бала было семнадцать стихотворений, из них три на русском и четырнадцать на французском языках. Все эти стихотворения, среди которых было и пушкинское, читались или пелись соответствующей аллегорической фигурой. Комический эффект этого представления заключался в том, что женские роли исполнялись мужчинами, а мужские - изящными женщинами. Чудовищного циклопа изображала молодая Екатерина Тизенгаузен, она же читала стихи, написанные Пушкиным. Самого Пушкина на этом балу, видимо, не было.

В том же году Елизавета Михайловна узнала о помолвке Пушкина, которая состоялась в Москве. 9 мая Хитрово пишет ему: "Расскажите мне о своей женитьбе, о планах на будущее... Долли и Катрин просят передать вам, что вы можете рассчитывать на них, чтобы ввести вашу Натали в свет..."

Пушкин ответил сразу, хотя и коротко, закончив письмо светски-любезно: "Не знаю еще, приеду ли я в Петербург. Покровительницы, которых вы так любезно обещаете, слишком уж блестящи для моей бедной Натали. Я всегда у их ног, так же, как и у ваших".

Отправка поэту только что полученной из Франции книжной новинки - драмы Виктора Гюго "Эрнани", дала возможность Хитрово написать Пушкину большое письмо, высказав то, что ее, по-видимому, мучило: "Я боюсь за вас: меня страшит прозаическая сторона брака! Кроме того, я всегда считала, что гению придает силы лишь полная независимость и развитию его способствует ряд несчастий, что полное счастье, прочное, продолжительное и в конце концов довольно однообразное, убивает способности, прибавляет жиру и превращает скорее в человека средней руки, чем в великого поэта! И, может быть, именно это - после личной боли - поразило меня больше всего в первый момент... Отныне мое сердце, мои сокровенные мысли станут для вас непроницаемой тайной, и письма мои будут такими, какими им следует быть, - океан ляжет между вами и мной, - но рано или поздно вы всегда найдете во мне для себя, для вашей жены и ваших детей друга, подобного скале, о которую все будет разбиваться. Рассчитывайте на меня на жизнь и на смерть, располагайте мною во всем без стеснения. Обладая характером, готовым для других пойти на все, я драгоценный человек для своих друзей: я ни с чем не считаюсь, езжу разговаривать с высокопоставленными лицами, не падаю духом, еду опять, время, обстоятельства - ничто меня не пугает. Усталость сердца не отражается на моем теле - я ничего не боюсь, я многое понимаю, и моя готовность услужить другим является в такой же мере даром небес, как и следствием положения в свете моего отца и чувствительного воспитания, в котором все было основано на необходимости быть полезной другим!"

Это письмо хорошо раскрывает характер Хитрово.

Пушкин не оставил это письмо без ответа, но останавливается лишь на важном для себя:

"Прежде всего позвольте, сударыня, поблагодарить вас за "Эрнани". Это одно из современных произведений, которое я прочел с наибольшим удовольствием. Гюго и Сент-Бёв - бесспорно единственные французские поэты нашего времени, в особенности Сент-Бёв, и - к слову сказать, если в Петербурге можно достать его "Утешения", сделайте доброе дело и, ради бога, пришлите их мне.

Что касается до моей женитьбы, то ваши соображения по этому поводу были бы совершенно справедливыми, если бы вы менее поэтически судили обо мне. На самом деле я просто добрый малый, который не хочет ничего иного, как заплыть жиром и быть счастливым..."

Ответ Пушкина навсегда определил характер их отношений: они должны быть ограничены сугубо деловой и литературной сферой. 10 августа 1830 года Елизавета Михайловна пишет ему в Москву, стараясь касаться только интересующих поэта тем, и более всего - событий французской революции 1830 года:

"Вы сейчас настолько счастливы, что интерес к друзьям, конечно, сильно померк... но высокие материи всегда будут интересовать гения, в каких бы жизненных обстоятельствах он ни находился!

За это время прибыли газеты от 9-го. Казимир Перье - председатель палаты. "Тан" переходит в оппозицию. Молодые люди Политехнической школы отказались от ордена Почетного легиона и от повышения в чине. Речь Шатобриана в защиту герцога Бордосского - истинный образец красноречия!.." Продолжая знакомить поэта с политическими новостями и событиями театральной жизни, Е. М. Хитрово неожиданно заключает: "Вспомните ли вы хоть раз о фанатической старухе, которой суждено вскоре одряхлеть от душевного страдания..."

Пушкин, видимо, был тронут и тотчас отозвался на письмо: "Как я вам признателен за ту доброту, с которой вы посвящаете меня в европейские события. Здесь никто не получает французских газет и в области политических мнений оценку всего происшедшего сводится к мнению Английского клуба, решившего, что князь Дмитрий Голицын был не прав, запретив ордонансом экартэ^*. И среди этих-то орангутангов я принужден жить в самое интересное время нашего века..." В ответном письме Пушкина проявляется его страстный интерес к европейской политике. Равнодушных к политике людей он считает "орангутангами".

^* (Экартэ - игра в карты. Пушкин в насмешку называет его запрет "ордонансом", намекая на реакционные ордонансы Карла X, ограничивавшие свободу печати.)

Благодаря Елизавете Михайловне он одним из первых в России прочел роман Стендаля "Красное и черное", который оценил очень высоко.

Письма к Хитрово содержат в себе ряд суждений и о Польском восстании 1830-1831 годов. Поэт пишет ей чаще, чем другим своим друзьям, быть может потому, что находит в ней единомышленницу.

После женитьбы вернувшись в Петербург, он охотнее общается с дочерью Хитрово Долли и реже с ней самой. Время от времени он писал Елизавете Михайловне коротенькие записки, которые по-светски любезны и касаются мелких житейских забот: "Конечно, я не забуду про бал у посланницы и прошу разрешения представить на нем моего шурина Гончарова". Судя по всему, поэт имеет в виду Ивана Николаевича. В конце января 1832 года Пушкин отвечает Е. М. Хитрово, как бы продолжая прерванный разговор: "Я очень рад, что Онегин Вам понравился: я дорожу Вашим мнением". Эта фраза указывает на то, что их взаимоотношения были гораздо серьезнее и значительнее, чем это иногда старался показать поэт своим близким. 8 октября 1833 года он шутливо пишет жене: "Да кланяйся и всем моим прелестям: Хитровой первой. Как она перенесла мое отсутствие? Надеюсь с твердостью, достойной дочери князя Кутузова?"

Долли пишет П. А. Вяземскому: "Пушкин к нам приехал, к нашей большой радости. Я нахожу, что он в этот раз еще любезнее. Мне кажется, что я в уме его отмечаю серьезный оттенок, который ему и подходящ. Жена его - прекрасное созданье, но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья... Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны все порывы страстей, у жены - меланхолия отречения от себя". Д. Фикельмон умела тонко разбираться в людях, предсказывать развитие человеческих отношений, за что еще в молодости в Италии, все называли ее "флорентийской сивиллой". Эти предвидения Долли повторила в своем дневнике: "Поэтическая красота г-жи Пушкиной проникает до самого моего сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике - эта женщина не будет счастлива, я в том уверена! Она носит на челе печать страдания". Такие наблюдения говорят об исключительной интуиции.

Возможно, Долли и сама была не слишком счастлива. Известный поэт первой половины XIX века И. И. Козлов писал ей:

 О, милый друг! Какой судьбой 
 Страданье встретилось с тобой 
 И муки бренные земли 
 С эфирным ангелом любви.

Однако это лишь предположения. Бесспорны образованность Долли и ее умение разбираться в политических ситуациях своего времени. Исследователи отмечают, что она не только читала, но и изучала сочинения Цицерона, Вергилия, Данте, Петрарки, Гете, Шиллера, Байрона, Ларошфуко, Ламартина, Гюго и многих других писателей. Александр Сергеевич неизменно бывал в салоне Фикельмон даже тогда, когда вел весьма замкнутый образ жизни. В его письмах к Наталье Николаевне весной и летом 1834 года на Полотняный завод, куда она уехала с детьми, часто упоминаются посещения этого семейства: "...Графиня Фикельмон звала меня на вечер. Явлюсь в свет в первый раз после твоего отъезда..." И снова: "...был я у Фикельмон. Надо тебе знать, что с твоего отъезда я кроме как в клубе нигде не бываю..."

К сожалению, сохранилось только одно письмо поэта к Фикельмон, написанное незадолго до его женитьбы. Он пишет из Москвы 25 апреля 1830 года:

"Графиня. Крайне жестоко с Вашей стороны быть такой любезной и заставлять меня так сильно скорбеть от того, что я удален от Вашего салона. Во имя неба, графиня, не подумайте, однако, что мне понадобилось неожиданное счастье получить от Вас письмо, чтобы пожалеть о том месте, которое Вы украшаете. Я надеюсь, что недомогание Вашей матушки не имело последствий и не причиняет Вам более беспокойства. Я хотел бы уже быть у Ваших ног и поблагодарить Вас за милую память обо мне, но мое возвращение еще очень сомнительно.

Позволите ли Вы сказать Вам, графиня, что Ваши упреки также несправедливы, как Ваше письмо прелестно. Поверьте, что я всегда останусь самым искренним поклонником Вашей любезности, столь непринужденной Вашей беседы, такой приветливой и увлекательной, хотя Вы имеете несчастье быть самой блестящей из наших знатных дам.

Благоволите, графиня, принять еще раз выражение моей признательности и моего глубокого уважения".

Читая это письмо, один из крупнейших исследователей творчества поэта Д. Д. Благой отметил, что "за светской любезностью чувствуется и несомненная симпатия к блистательной адресатке, которая, соединяя в себе ум и красоту с простотой и непринужденностью - сочетание столь редко встречающееся в женщинах ее круга, - видимо, в какой-то мере напоминала его "милый идеал" - Татьяну последней главы "Евгения Онегина"".

Недаром, по выражению Вяземского (большого друга и поклонника графини), в салоне Долли "дипломаты и Пушкин были дома". А большой свет в целом огорчал ее духовным убожеством. Вот как она говорит об этом в одном из писем к Вяземскому: "Как я ненавижу это суетное, легкомысленное, несправедливое, равнодушное создание, которое называют обществом". Дневник Фикельмон рисует гнетущую атмосферу сплетен, интриг и холодного любопытства, которые окружали Пушкина в последние месяцы его жизни. Долли была одним из немногих истинных друзей поэта и в день его смерти оставила подробнейшую запись в своем дневнике: "Сегодня Россия потеряла своего дорогого, горячо любимого поэта Пушкина, этот прекрасный талант, полный творческого духа и силы! И какая печальная и мучительная катастрофа заставила угаснуть этот прекрасный сияющий светоч, которому как будто предназначено было все сильнее и сильнее освещать все, что его окружало, и который, казалось, имел перед собой еще долгие годы!.."

Фикельмон тяжело пережила безвременную гибель поэта. В этот же год она перенесла еще одну потерю - смерть друга своего детства англичанина Ричарда Артура. Семью Артуров рекомендовала Хитрово во Флоренции мадам де Сталь. Незадолго до этого скончалась ее любимая кузина Адель Штакельберг. Все эти события привели Долли к душевному потрясению, усугубившемуся невралгическими болями. Весной 1838 года Долли Фикельмон навсегда покинула Петербург.

Незадолго до этого, в 1837 году, П. Ф. Соколов написал ее большой акварельный портрет, который, по-видимому, предназначался для подарка матери и сестре, остающимся в Петербурге.

В том же 1837 году был написан и портрет Е. М. Хитрово. Его автором был В. И. Гау - мастер акварельного портрета. К сожалению, оригинал утерян, и портрет известен нам только по литографии Шевалье. На оттиске, находящемся в Чехословакии, имеется дата: 1837 год. На портрете уже немолодая, глубоко задумавшаяся, полная женщина. Портрет создан как парадный - с подробным изображением кресла с гербом Кутузова. Видимо, такой хотела Елизавета Михайловна остаться в памяти своих дочерей.

Елизавета Михайловна ненадолго пережила поэта. Она скончалась два года спустя, 3 мая 1839 года, на 56-м году жизни. Все ее друзья горевали. Вяземский написал: "...при возвращении из-за границы в Петербург... узнал я о недавней кончине Елизаветы Михайловны. Грустно было первое впечатление, приветствовавшее меня на родине: не стало у меня внимательной, доброй приятельницы, вырвано главное звено, которым держалась золотая цепь, связывающая сочувственный и дружеский кружок, опустел, замер один из Петербургских салонов, и так уже редких в то время".

Поэтесса Е. П. Ростопчина посвятила ее памяти элегию:

 Прощальный гимн воспойте ей, поэты! 
 В вас дар небес ценила, поняла 
 Она душой, святым огнем согретой, - 
 Она друг Пушкина была!...