"С Гомером долго ты беседовал один..." (Кибальник С.А.)

В конце 1810-х годов "законодатель" театральной жизни Петербурга "важный" Гнедич познакомился с совсем еще юным автором "Руслана и Людмилы". Они оценили друг друга, сблизились и вступили в тесное литературное сотрудничество, которое продолжалось и в годы ссылки Пушкина. Гнедич не только не прерывал своих дружеских отношений с опальным поэтом, но и стал для него посредником в издательских делах, одним из наиболее усердных его корреспондентов. Во многом благодаря заботам Гнедича в Петербурге вышла поэма "Руслан и Людмила", с превосходной виньеткой, по рисунку А. Н. Оленина. "Платье, сшитое по заказу вашему, на "Руслана и Людмилу", - прекрасно; и вот уже четыре дня как печатные стихи, виньета и переплет детски утешают меня", - откликнулся на это издание Пушкин.

Гнедич не забывал о собрате по Аполлону, оторванном от столичной литературной жизни, а Пушкин внимательно следил за нею по журналам и письмам друзей. В другом своем письме к Гнедичу Пушкин писал: "Видел я прекрасный перевод "Андромахи", которого читали вы мне в вашем эпикурейском кабинете, и вдохновенные строфы: Уже в последний раз приветствовать я мнил и проч. Они оживили во мне воспоминанья об вас и чувство прекрасного, всегда драгоценное для моего сердца".

Гнедич посылал Пушкину на юг печатные оттиски своих новых произведений, Пушкин - списки новых стихов, с поручением напечатать их в Петербурге. Так, получив от Гнедича экземпляр его известной идиллии "Рыбаки", он отправил ему рукопись "Кавказского пленника": "Поэту возвышенному, просвещенному ценителю поэтов, вам предаю моего "Кавказского пленника"; в награду за присылку прелестной вашей идиллии (о которой мы поговорим на досуге) завещаю вам скучные заботы издания; но дружба ваша меня избаловала. Назовите это стихотворение сказкой, повестию, поэмой или вовсе никак не называйте, издайте его в двух песнях или только в одной, с предисловием или без; отдаю вам его в полное распоряжение". Прочитав "Кавказского пленника", Жуковский восхищенно писал в письме к Гиедичу: "Слог прелестный! Есть картины несравненные". "От сердца благодарю Вас за Ваше дружеское попечение, - отозвался Пушкин из Кишинева. - Вы избавили меня от больших хлопот, совершенно обеспечив судьбу "Кавказского пленника"".

Пушкин не только внимательно читал, запоминал, но и цитировал Гиедича в собственных произведениях. Так, к стихам первой главы "Евгения Онегина":

 Как часто летнею порою,
 Когда прозрачно и светло
 Ночное небо над Невою... -

относится авторское примечание: "Читатели помнят прелестное описание петербургской ночи в идиллии Гнедича: Вот ночь; но не меркнут златистые полосы облак..." И далее следует обширная выписка из гнедичевых "Рыбаков".

Весной 1826 года Гнедич тяжело и опасно заболел. Узнав об этом, Пушкин писал Плетневу: "Гнедич не умрет прежде совершения Илиады - или реку в сердце своем: несть Феб", то есть - или покровителя искусств Аполлона не существует. Пророчество Пушкина сбылось: Гнедич смог завершить дело своей жизни. После нескольких лет лечения на Кавказе и в Одессе он вернулся в Петербург. Здесь они встретились вновь. Особенно часто поэты виделись у Олениных (на Фонтанке и в Приютине), а также у Жуковского, А. А. Шаховского, на квартире Гнедича в здании Публичной библиотеки.

В начале 1829 года "Илиада Гомера, переведенная Н. Гнедичем", наконец вышла из печати. На страницах очередного номера "Литературной газеты", издаваемой Дельвигом и Пушкиным, была помещена небольшая заметка, начинавшаяся словами: "Наконец, вышел в свет так давно и так нетерпеливо ожидаемый перевод Илиады! Когда писатели, избалованные минутными успехами, большею частию устремились на блестящие безделки, когда талант чуждается труда, а мода пренебрегает образцами величавой древности, когда поэзия не есть благоговейное служение, но токмо легкомысленное занятие: с чувством глубокого уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие годы жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям и совершению единого, высокого подвига. Русская Илиада перед нами".

Напечатанная без подписи заметка эта принадлежала перу Пушкина. Гнедич догадался об этом. В тот же день, только что ознакомившись с очередным номером газеты, он отправил Пушкину короткую записку: "Любезный Пушкин! Сердце мое полно, а я один: прими его излияние. Не знаю, кем написаны во 2-м номере "Литературной газеты" несколько строк об "Илиаде"; но едва ли целое похвальное слово, в величину с Плиниево "Траяну", так бы тронуло меня, как эти несколько строк! Едва ли мне в жизни случится читать что-либо о моем труде, что было бы сказано так благородно, и было бы мне так утешительно и так сладко!.. Не ешь ли ты сегодня у Андрие пирога с бобом?"

Пушкин отвечал: "Я радуюсь, я счастлив, что несколько строк, робко наброшенных мною в "Газете", могли тронуть Вас до такой степени. Незнание греческого языка мешает мне приступить к полному разбору "Илиады" Вашей. Он не нужен для Вашей славы, но был бы нужен для России. Обнимаю Вас от сердца. Если Вы будете у Андрие, то я туда загляну. Увижусь с Вами прежде".

Гнедичеву "Илиаду" летом 1830 года Пушкин взял с собой в Болдино. Впечатление от вдохновенного перевода Гнедича он с удивительным лаконизмом выразил в своей эпиграмме на перевод "Илиады":

 Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи. 
 Старца великого тень чую смущенной душой.

По свидетельству одного из современников, Гнедич любил Пушкина "с каким-то родительским исступлением". Он искренне признавал литературное превосходство Пушкина, видел в его поэзии развитие того пути в литературе, которым шел сам. Эти чувства Гнедич выразил однажды в стихотворном послании к Пушкину, которое он написал сразу по прочтении его "Сказки о царе Салтане", впервые напечатанной в 1832 году:

 Пушкин, Протей 
 Гибким твоим языком и волшебством твоих песнопений!
 Уши закрой от похвал и сравнений 
 Добрых друзей!
 Пой, как поешь ты, родной Соловей!
 Байрона гений иль Гёте, Шекспира,
 Гений их неба, их нравов, их стран. 
 Ты же, постигнувший таинства Русского духа и мира,
 Ты наш Баян!
 Небом родным вдохновенный,
 Ты на Руси наш Певец несравненный.

"А я, - шутливо прибавил Гнедич в конце послания, - его истинный почитатель и покорнейший слуга Н. Гнедич".

Последний раз Гнедич писал Пушкину в мае 1832 года, за полгода до своей кончины. Пушкин тогда только что переехал с Галерной (ныне - ул. Красная) на Фурштадтскую (ныне - ул. Петра Лаврова). В это же время Наталья Николаевна родила первого ребенка - дочь Марию. Поздравляя с тем и другим вместе, Гнедич послал Пушкину пирог и записку:

 Пушкин, прийми от Гнедича два в одно время привета:
 Первый привет с новосельем; при нем, по обычаю предков,
 Хлеб-соль прийми ты в образе гекзаметрической булки;
 А другой привет мой - с счастьем отца, тебе новым,
 Сладким, прекрасным и с моей любви удвояющим сладость!

Пирог, посланный с запиской, немного помялся, пока Гнедич сам заворачивал его, и тогда он приписал, что булка "гекзаметрическая", ибо, как это часто случается с гекзаметрами, она поизломалась.

Это напомнило Пушкину их совместные занятия гекзаметром. Часто ломались пушкинские гекзаметры, в которых поэт упражнялся под отеческим руководством Гнедича.

Воспоминания об этом, размышления о судьбе Гнедича, о его высоком, самоотверженном служении поэзии легли в основу последнего послания Пушкина к Гнедичу, в котором поэт развивал мысли, ранее выраженные в заметке, опубликованной в "Литературной газете". Стихотворение стало своеобразным памятником Гнедичу, его труду, его благородству:

 С Гомером долго ты беседовал один. 
 Тебя мы долго ожидали,
 И светел ты сошел с таинственных вершин
 И вынес нам свои скрижали...

В плавно чередующихся стихах возникал образ переводчика-пророка, несущего народу свои творения.

Через полгода Гнедич умер. Это произошло 3 февраля 1833 года, на другой день после дня его рождения, - ему исполнилось сорок девять лет.

Последние годы он провел в небольшой квартире на Пантелеймоновской улице (ныне - ул. Пестеля), в доме Оливье. 6 февраля 1833 года из этой квартиры Пушкин, Жуковский, Крылов проводили Гнедича в последний путь.