В орбите "Современника" (Кузьмина Л.И.)

Идею журнала, который объединил бы прогрессивные литературные силы против господствующей "булгаринской" прессы, Пушкин вынашивал в течение многих лет. Мысль о журнале возникла у него в уединении Михайловской ссылки. 10 августа 1825 года поэт писал П. А. Вяземскому: "Когда-то мы возьмемся за журнал! мочи нет хочется..."

Подступом к собственному журналу явилось сотрудничество Пушкина в "Литературной газете", издаваемой А. А. Дельвигом в 1830 году. Участие в ней было деятельным: кроме авторства поэт брал на себя хлопоты о расширении программы газеты перед официальными инстанциями. Дел хватало.

Пушкину хорошо был известен в ту пору дом на углу Загородного проспекта и Щербакова переулка - дом купца Тычинкина (ныне Загородный пр., 1), где с ноября 1829 года жил Дельвиг. Здесь же находилась и контора "Литературной газеты". С 3-го по 12-й номер газеты за январь 1830 года выпустил Пушкин вместо отсутствовавшего в Петербурге Дельвига.

Намерение Пушкина издавать журнал смущало его друзей. Вяземский не находил в поэте "ни достойных качеств, ни погрешностей, свойственных и даже нужных присяжному журналисту. <...> Журналист - поставщик и слуга публики. А Пушкин не мог быть ничьим слугой. Срочная работа была не по нем". Друзья и родственники поэта боялись за его талант, его призвание. Сестра - Ольга Сергеевна - находила журнальное дело вовсе не соответствующим натуре Пушкина. "Мой бедный брат, - писала она, - готов осквернить свой поэтический гений. <...> Куда ему с его высокой, созерцательной душой окунуться в самую обыденную прозу, возиться с будничным вздором". Да и самого поэта порой обуревали сомнения: сделаться в России журналистом не значило ли стать "собратом Булгарину и Полевому"? Предугадывал Пушкин и непременные трудности, которые тотчас возникнут с цензурой и правительством, вознамерься он осуществить задуманную программу журнала. "У меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист, - писал он жене. - Будучи еще порядочным человеком, я получал уж полицейские выговоры. <...> Что же теперь со мною будет?" Но в 1832 году Пушкин окончательно решился стать журналистом. 27 мая он обратился к Бенкендорфу:

"Литературная торговля находится в руках издателей Сев<ерной> Пчелы, и критика, как и политика, сделалась их монополией.

От сего терпят вещественный ущерб все литераторы, не находящиеся в приятельских сношениях с издателями Северной Пчелы; ни одно из их произведений не продается, ибо никто не станет покупать товара, охужденного в самом газетном объявлении.

Для восстановления равновесия в литературе нам необходим журнал <...>, в коем бы печатались политические и заграничные новости..."

Разрешение на издание журнала (без политического отдела) Пушкин получил только в 1835 году. Николай I особо оговорил необходимость цензуры. Журнал мыслился как литературный сборник, выходящий четыре раза в год, по виду своему он напоминал альманах с двумя отделами - поэзии и прозы. Осенью 1835 года Пушкин много думал о журнале, его названии, оформлении. Но более всего - о сотрудниках. По мнению Пушкина, "сословие журналистов есть рассадник людей государственных". "Приступив наконец к изданию "Современника",- скажет впоследствии Н. А. Добролюбов, - Пушкин с увлечением принялся за него, желая сделать из него издание с благородным тоном и характером".

В апреле 1836 года вышел из печати первый номер нового журнала. На обложке стояло: "Современник. Литературный журнал, издаваемый Александром Пушкиным". Петербуржцы, ожидавшие этого издания с нетерпением, почувствовали в журнале Пушкина "отпечаток его духа" - так писал в дневнике Л. И. Голенищев-Кутузов.

Пушкин поистине обнаружил в себе дар организатора, критика, редактора. Его стараниями был создан прогрессивный журнал, средоточие материалов высокого художественного уровня. В каждом номере помещались две-три статьи о современной литературе. Журнал предлагал читателю рекомендательную библиографию. Отделу "Новые книги" придавалось большое значение. В первой книжке журнала его составлял Н. В. Гоголь, во второй - сам Пушкин.

Если вспомнить, что А. Ф. Смирдин платил Пушкину "по червонцу" за стихотворную строчку, то бескорыстный вклад поэта в журнал неоценим. Кроме того, что Пушкин вел переписку, редактирование, придумывал названия, работал над предисловиями и послесловиями, в первых четырех томах "Современника" были напечатаны "Скупой рыцарь", "Капитанская дочка", "Путешествие в Арзрум", статья "Джон Теннер", стихотворения "Пир Петра Первого", "Полководец", "Родословная моего героя" и многие другие.

Ведя войну на два фронта - с реакционной литературой и отживающим романтизмом, Пушкин сумел сосредоточить в своем журнале все, что было лучшего в современной литературе.

Одним из самых деятельных сотрудников и наиболее ответственным после Пушкина лицом в журнале стал молодой Николай Васильевич ГОГОЛЬ.

По словам друга Пушкина П. В. Нащокина, Пушкин "выводил Гоголя в люди". При этом степень доверия Пушкина к нему поражала друзей поэта, воспринимавших Гоголя в ту пору как "какого-то учителя в женском заведении", "плохо одетого и ничем не выказавшегося".

И тем не менее Гоголь почти с самого начала оказался в курсе журнальных замыслов Пушкина. Еще в 1832 году он писал И. И. Дмитриеву о газете "Дневник", которую предполагал издавать поэт: "Газеты он не будет издавать - и лучше. В нынешнее время приняться за опозоренное ремесло журналиста не слишком лестно и для известного человека; но гению этим заняться значит потратить чистоту и непорочность души своей и сделаться обыкновенным человеком". Вместе с Пушкиным пройдя через сомнения подобного рода, Гоголь всецело предался журналу.

О "Современнике" он узнал одним из первых, около

10 января 1836 года, как только было получено разрешение на издание журнала. Пушкин тотчас же привлек в журнал Гоголя, и тот стал готовить материал для "Современника" потихоньку от "Московского наблюдателя", к участию в котором он было склонился. В специальной статье о "Современнике" Гоголь писал: "Получивши разрешение на издание его (журнала.- Авт.), он (Пушкин.- Авт.) хотел было отказаться. Грех лежит на моей душе: я умолил его. Я обещался быть верным сотрудником. В статьях моих он находил много того, что может сообщить журнальную живость изданию, какой он в себе не признавал. Моя настойчивая речь и обещание действовать его убедили..."

Гоголь сдержал слово. Еще осенью 1835 года Пушкин получил от него для "Современника" повесть "Коляска".

11 октября Пушкин передавал через П. А. Плетнева "великое спасибо Гоголю за его "Коляску", в ней альманах далеко может уехать". По доле участия в первой книжке пушкинского журнала Гоголь превзошел всех других авторов. В ней была напечатана статья "О движении журнальной литературы" и составлен, по преимуществу Гоголем, раздел "Новые книги", содержащий восемь рецензий и заключительную заметку. Произведения Гоголя по объему составили почти треть первого номера "Современника".

В связи с публикацией статьи Гоголя "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 гг." возникли осложнения. Пушкин знал еще с лета 1831 года о замысле Гоголя написать острополемическую статью о современных журналах. О ее содержании ему было известно в общих чертах. В окончательном виде эта статья показалась односторонней Пушкину. Он не одобрил в ней форму подачи материала, излишнюю нетерпимость критики. По устным указаниям-советам Пушкина в нее были внесены некоторые исправления.

Статью задумывали опубликовать анонимно, но по случайности в оглавление попало имя Гоголя. Предвидя скорую премьеру "Ревизора", Пушкин задержал выпуск номера, распорядился о перепечатке последних двадцати четырех страниц и изъятии из оглавления имени Гоголя. Анонимность гоголевской статьи дала публике основание рассматривать ее как редакционную.

"Позволительный билет" на выпуск тиража и на продажу первого номера "Современника" датирован 9 апреля. Но 29 марта умерла Надежда Осиповна Пушкина, и 8 апреля Пушкин выехал из Петербурга в Михайловское хоронить мать. Первая книжка журнала вышла без него.

Для первой книжки "Современника" Гоголь готовил еще две статьи - "Петербург и Москва (Из записок дорожных)" и "Петербургская сцена в 1835/36 гг.", которые в первый номер журнала не вошли, и, очевидно, по совету Пушкина, автор объединил их в "Петербургские записки 1836 года". В третьем номере журнала Пушкин поместил свою статью, подписав ее: "А. Б." Придав ей форму обращения тверского обывателя к издателю журнала, он сформулировал свои возражения автору статьи "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 гг.", по которой стали уже судить о направлении "Современника". Пушкин подчеркнул, что цели "Современника" более значительны, нежели полемика с "Библиотекой для чтения". Свою точку зрения Пушкин высказывал и раньше в письме к П. А. Плетневу: "Но прилично ли мне, Ал<ександру> Пушкину, являясь перед Россией с Борисом Годуновым, заговорить об Фаддее Булгарине? кажется не прилично". История со статьей "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 гг." не наложила ни малейшей тени на отношения Гоголя и Пушкина. Гоголь выступал в "Современнике" и в качестве беллетриста, и критика, и библиографа. В отсутствие Пушкина Гоголь занимался и организационной, и технической работой по журналу, перевозил первый выпуск из типографии.

Особенно дорожил Пушкин участием в журнале Гоголя-художника. В первом номере "Современника" напечатана рецензия на второе издание "Вечеров на хуторе близ Диканьки", где поэт подтверждает высокую оценку таланта Гоголя, высказанную при появлении первого издания книги, ибо Гоголь, по его мнению, "непременно развивался и совершенствовался".

4 апреля 1836 года Гоголь читал у В. А. Жуковского повесть "Нос", предназначавшуюся для третьего номера "Современника", но Пушкин из-за семейного траура на чтении не присутствовал. Однако он помнил о журнале. Уже из Москвы он писал (11 мая) жене, отвечая на переданные через нее вопросы В. Ф. Одоевского о составе очередного тома "Современника": "Ты пишешь о статье гольцовской? Что такое? Кольцовской или гоголевской? Гоголя печатать, а Кольцова рассмотреть". К публикации повести Гоголя "Нос" в третьей книжке журнала Пушкин предпослал свое предисловие. Все, что писал Гоголь, - и то, что напечатал в "Современнике", и то, что не печатал, - Пушкин знал, видел в рукописи, одобрял автора, дарил ему сюжеты.

После смерти Пушкина, как вспоминает С. Т. Аксаков, "Гоголь сделался болен и духом и телом". По его мнению, "смерть Пушкина была единственной причиной всех болезненных явлений его духа".

Гоголь первым из русских писателей назвал Пушкина русским национальным поэтом ("Несколько слов о Пушкине" в "Арабесках").

Едва ли мог Пушкин - издатель журнала обойтись без помощи такого старого друга, как Петр Андреевич ВЯЗЕМСКИЙ, знавший поэта еще ребенком. Более, чем кто-либо другой, Вяземский имел отношение к задуманному Пушкиным журналу. Идея возникла у них обоих еще в 1825 году. Пушкин побуждал друга через А. А. Бестужева, уезжавшего в Москву в конце ноября: "...дело было бы чудно - хорошо". Мысль о журнале не дает покоя, к ней Пушкин и Вяземский возвращались несколько раз. В конце 1827 года Вяземский придумал даже название журналу - "Современник". Разговор на эту тему нередко возникал в их дружеском кругу - в петербургской квартире Вяземского в доме петрозаводского купца Мижуева на Фонтанке (ныне наб. р. Фонтанки, 26). Здесь же жили Карамзины, в семье которых вырос Вяземский. Семья Вяземского жила в Москве, сам же он все больше привязывался к Петербургу, "Петербург весной хорош, - пишет он жене. - Что-то праздничное в воздухе, в чистоте улиц, в великолепии на улицах". Он признается, что приезжает в столицу "для Невы, для островов", и воспевает город в стихотворении "Разговор 7 апреля 1832 года".

В октябре 1832 года в Петербург приехала и жена Вяземского Вера Федоровна с детьми. На вечере у Вяземских, устроенном по этому поводу, было окончательно решено издавать журнал под названием "Современник". Вяземский, так же как и Пушкин, в полной мере осознавал необходимость объединения передовых литературных сил. Это видно из его письма к И. И. Дмитриеву от 3 июня 1832 года: "В литературном мире, за исключением обещанного позволения, данного Пушкину, - издавать газету с политическими известиями, нет ничего нового. Но это важное событие, ибо подрывает журнальный откуп, снятый Гречем и Булгариным".

Вяземский, один из ближайших друзей и единомышленников Пушкина, в общественной ситуации последекабрьских лет, как и Пушкин, продолжал вызывать недоверие властей. При обсуждении кандидатуры редактора журнала на самых ранних подступах к подобному изданию (в 1826 году) Пушкин предупреждал: "..меня и Вяземского считают шельмецами".

В "Автобиографическом введении" Вяземский писал: "При переезде в Петербург на житье принимал участие в "Литературной газете" Дельвига, позднее в "Современнике" Пушкина". В журнале Вяземский был наделен немалыми полномочиями. Он заказывал и получал статьи ("Париж. Хроника русского" А. И. Тургенева, статьи П. Б. Козловского), редактировал; написанные им письма от редакции порой принимали за пушкинские. Активно выступал и в качестве автора: в журнале печатались его стихотворения и критические статьи. До сих пор не утратила своего значения статья Вяземского о "Ревизоре", в которой автор защищал Гоголя от политических и литературных нападок и ставил его имя в почетный ряд русских сатириков - Фонвизина, Грибоедова.

Высоко оценил позже статью Вяземского о Гоголе Н. Г. Чернышевский. Он писал: "Из этих людей (из друзей Пушкина. - Авт.) двое, князь Вяземский и Плетнев, были журналистами, и оба они очень верно понимали произведения Гоголя. Все написанное ими о нем принадлежит к числу лучшего, что только было написано о Гоголе".

Много хлопот доставила Пушкину неосуществленная публикация критической статьи Вяземского на "брошюрку Устрялова". Н. Г. Устрялов - историк, профессор Петербургского университета - выступил в своей диссертации "О системе прагматической Русской истории" против исторических взглядов Н. М. Карамзина, сопровождая критику резкими полемическими выпадами против автора "Истории государства Российского". Статья Вяземского написана в форме письма к министру народного просвещения С. С. Уварову. В ней недвусмысленно связана историческая концепция Устрялова с реакционной политикой Уварова. Пушкин прочитал статью Вяземского, одобрил ее, но порекомендовал смягчить отдельные полемические формулировки. Он был намерен напечатать ее в "Современнике". В декабре 1836 года Пушкин писал автору: "Письмо твое прекрасно <...> главное: дать статье как можно более ходу и известности. Но во всяком случае, ценсура не осмелится ее пропустить, а Уваров сам на себя розог не принесет. Бенкендорфа вмешать тут мудрено, и неловко. Как же быть?" Письмо написано до 19-20 декабря, когда предусмотрительный Устрялов прислал Пушкину свою брошюру с сопроводительным письмом, где просил: "...благоволите пройти об ней молчанием в "Современнике"".

Пушкин, хотя и не смог напечатать статью Вяземского, надеялся, что ее можно будет опубликовать в задуманном Вяземским альманахе "Старина и новизна". Поэт поддерживал это начинание своего друга, уступая его первой книжке часть приготовленных для "Современника" материалов.

Уже после смерти Пушкина в "Современнике" (в четвертом номере за 1837 год) было напечатано извещение о новом издании. В бумагах Вяземского сохранилась программа этого сборника, который, однако, так и не был осуществлен.

Вяземский имел возможность близко наблюдать Пушкина в его журнальном деле. Свое суждение о Пушкине-журналисте он поведал после смерти поэта его сестре О. С. Павлищевой: "Перо Александра Сергеевича, если бы он управлял ежедневным печатным органом, не замедлило бы облагородить русскую повременную литературу, придав ей настоящий, а не фальшивый русский характер".

Доверительные отношения в "Современнике" были у Пушкина с Владимиром Федоровичем ОДОЕВСКИМ. Они познакомились зимой 1829-1830 года, их общение участилось, когда Пушкин переехал на постоянное жительство в Петербург. Впоследствии Одоевский вспоминал: "Мы познакомились не в ранней молодости (мы жили в разных городах), а лишь перед тем временем, когда он задумал издавать "Современник" и пригласил меня участвовать в этом журнале..." Их отношения укрепили в первую очередь литературно-журнальные интересы.

"Современнику" предшествовало несколько журнальных замыслов, инициатором которых был Одоевский. В 1833 году он задумал издавать альманах "Тройчатка" с участием Пушкина и Гоголя. Начинание это не было осуществлено, и в 1835 году Одоевский предложил Пушкину план издания под названием "Современный летописец политики, наук и литературы". Но в это время Пушкин уже приступил к изданию "Современника", к которому привлек и Одоевского. Помощь Одоевского трудно переоценить: он не только занимался в журнале редакционно-техническими делами - сбором материала, отношениями с авторами и типографией, правкой рукописи и корректуры, но и определял вместе с Пушкиным "литературную политику" журнала. Как журналисты Пушкин и Одоевский шли рука об руку. По некоторым сведениям, Одоевский помогал Пушкину в работе над статьями для первой книжки журнала - "Русская академия" и "Французская академия". Пушкин дорожил участием Одоевского-критика в своем журнале. В "Современнике" были напечатаны две его критические статьи: "О вражде к просвещению, замеченной в новейшей литературе" (во второй книге) и "Как пишутся романы" (в третьей книге). Первую из них Пушкин оценил как "дельную, умную и сильную". Готовя к печати первую книжку "Современника", Пушкин не поместил в ней предложенную Одоевским драму "Разговор Недовольных", неудачный опыт, уступавший написанному в том же жанре гоголевскому "Утру делового человека". "Вы могли друг другу повредить в эфекте, - деликатно оправдывался редактор перед Одоевским и побуждал его к дальнейшему сотрудничеству, - у меня в 1 № не будет ни одной строчки вашего пера. Грустно мне..." Отдел прозы очень нуждался в пополнении, и Пушкин в конце ноября - начале декабря торопил Одоевского, затянувшего свою работу над двумя повестями: "Всякое даяние Ваше благо <...> Сильфиду ли, Княжну ли, но оканчивайте и высылайте. Без Вас пропал Современник".

Одоевский высоко ценил Пушкина-журналиста. Одновременно с выходом в свет первого номера "Современника" он анонимно напечатал в "Северной пчеле" статью в защиту журнала Пушкина от нападок О. И. Сенковского. Статья называлась "Несколько слов о "Современнике"". В ней Одоевский объявил, что имя Пушкина "имеет в себе нечто симпатическое (равнозначное.- Авт.) с любовью и гордостью народною", что уже само по себе - целая программа журнала. Еще при жизни Пушкина Одоевский написал статью "О нападении Петербургских журналов на Русского поэта Пушкина". С октября 1836 года он пытался опубликовать ее, но статья увидела свет лишь в 1864 году. В ней Одоевский вновь отдал дань Пушкину-журналисту. "Если кто-нибудь в нашей литературе имел право на голос, то это без сомнения Пушкин, - писал Одоевский. - Все давало ему это право: и его поэтический талант, и проницательность его взгляда, и его значительность, далеко превышающая лексические познания большей части наших журналистов - ибо Пушкин не останавливался на своем пути, как это случается часто с нашими литераторами".

Ни одно большое литературное начинание в Петербурге не могло свершиться без участия Василия Андреевича ЖУКОВСКОГО. Ближайший друг и учитель Пушкина, он был первым среди тех, на чье участие он рассчитывал, берясь за издание "Современника". Литературный авторитет и практическое участие Жуковского были в высшей степени важны для нового журнала. Очевидно, что Пушкин это хорошо понимал, если, даже не поставив в известность Жуковского, поспешил предназначить для первых страниц первого номера журнала его стихотворение "Цвет завета". Автор узнал об этом, когда первая книжка журнала уже прошла цензуру. Воспротивившись, Жуковский писал нетерпеливому издателю: "А ты мою пиесу унес и уже в цензуру хватил. Нет, голубчик, в первую книжку ее никак не помещай. Она годится, может быть, после, но для дебюту нельзя. Прошу тебя не помещать в первый номер". Стихотворение "Цвет завета" было опубликовано уже без Пушкина в пятом номере "Современника", а для первого Жуковский дал Пушкину свой поэтический шедевр - недавно им законченную балладу "Ночной смотр".

Дружеская привязанность поэтов была взаимной, но Жуковский для Пушкина - прежде всего учитель и неоспоримый авторитет в вопросах поэтического мастерства. В. А. Соллогуб запомнил такой разговор между ними: "Василий Андреевич, как вы написали бы такое-то слово?" - "На что тебе?" - "Мне надобно знать, - отвечал Пушкин, - как бы вы написали. <...> Как бы написали, так и следует писать". В пушкинском "Современнике" Жуковскому принадлежит роль одного из руководителей. Не случайно, например, А. И. Тургенев выразил свое недовольство первой публикацией "Парижских писем" в журнале Жуковскому и Вяземскому, с которыми состоял в постоянной переписке. Высоко ценя вкус и широкую образованность Жуковского, Пушкин, по свидетельству Гоголя, "сердился" на него за то, что он "не пишет критик". "По его мнению, - рассказывал Гоголь, - никто, кроме Жуковского, не мог так разъять и определить всякое художественное произведение".

Зимой 1837 года, после гибели Пушкина, Жуковский добился высочайшего соизволения на продолжение "Современника". Жуковским был составлен предварительный план пятого тома. Вышедший из печати весной 1837 года, он имел надпись на обложке: "Современник. Литературный журнал А. С. Пушкина. Изданный но смерти его кн. П. А. Вяземским, В. А. Жуковским, А. А. Краевским, В. Ф. Одоевским и П. А. Плетневым". Имена поставлены в алфавите. Но распоряжения по журналу исходили от Жуковского: "Книжки выдать по очереди 1-ю Плетневу, 2-ю Краевским, 3-ю Одоевским, 4-ю Вяземским. Они заведуют сношениями с цензурою, с типографиею, корректорами и комиссионерами". Очередность имен в приведенном списке Жуковского не случайна, а соотнесена с долею вклада каждого из названных.

Первый без Пушкина, пятый номер "Современника" готовил к печати преимущественно Петр Андреевич ПЛЕТНЕВ. Роль его в издании "Современника" отчетливо обозначилась в послепушкинский период. Недаром И. С. Тургенев говорил о "Современнике" как о журнале, который "Плетнев унаследовал от Пушкина". Плетнев занимал значительное место в жизни Пушкина. Они познакомились в 1816 году в доме родителей Пушкина; в годы молодости Плетнев был связан узами дружбы со Львом Пушкиным и Антоном Дельвигом. Пушкин в ту пору находился в Михайловской ссылке и постепенно передал Плетневу посредничество в издании своих произведений. Ценя высокие человеческие и деловые качества Плетнева, Пушкин критически относился к его стихам: "Плетневу приличнее проза, нежели стихи - он не имеет никакого чувства, никакой живости - слог его бледен, как мертвец", - откровенничает он с братом и тут же просит кланяться Плетневу, иронически заверить его, что "он наш Гёте". Когда же Лев Сергеевич с легкостью довел это мнение Пушкина до Плетнева, то получил от брата укоризненное письмо: "В дружеском общении, я предаюсь резким и необдуманным суждениям; они должны оставаться между нами". Плетнев отозвался с достоинством, ответив Пушкину тоном "смелым и благородным", чем окончательно расположил к себе поэта. Стремление загладить свое резкое суждение выражено в похвалах Плетневу в последующих письмах Пушкина. А через несколько месяцев он просил П. А. Вяземского прислать ему стихов, "а то Плетнев и Рылеев отучат меня от поэзии". Но в письмах к Плетневу Пушкин все же побуждает его к творчеству. В одном из писем 1824 года он посылал ему стихотворение с шутливым призывом: "Когда ты будешь свой издатель?"

Плетневу русская литература обязана тем, что находившийся вдали от Петербурга Пушкин имел возможность печатать отдельным изданием главы романа "Евгений Онегин". Переписка Пушкина с Плетневым насыщена делами литературными, издательскими, практическими, финансовыми и пр. После смерти поэта Плетнев скажет: "Я был для него всем: и родственником, и другом, и издателем, и кассиром". Их отношения характеризуют и эпитеты Пушкина в адрес Плетнева: "кормилец", "благодетель", "услужливый Плетнев", а также и признание в том, что он, Пушкин, своей независимостью "обязан богу и тебе". Общее дело приводит к тому, что Плетнев становится для Пушкина все более близким и необходимым человеком. Летом 1828 года, возвратясь в Петербург, Пушкин жил в гостинице Демута, но адрес свой в письмах выставлял таким: "На имя Плетнева Петр<а> Алекс<андровича> - в Екатер<ининский> Инст<итут>" (ныне филиал Публичной библиотеки - наб. р. Фонтанки, 36). Общение с Плетневым было для Пушкина делом важным, насущным. Но, чуждый всякого практицизма, поэт относился к своему ближайшему помощнику с сердечным расположением. Только другу Пушкин мог бы посвятить свое лучшее произведение - роман "Евгений Онегин". В письмах Пушкина 1830-х годов вырисовывается симпатичный облик Плетнева, помощника, друга и соратника в литературе. Весной 1831 года поэт писал ему из Москвы: "Мне кажется, что, если все мы будем в кучке, то литература не может не согреться и чего-нибудь да не произвести: альманаха, журнала, чего доброго? и газеты!" Собираясь в 1831 году приехать в Петербург и намереваясь провести лето в Царском Селе, Пушкин писал Плетневу: "С тобою, душа моя, виделся бы я всякую неделю, с Жук<овским> тоже - П<етер>Б<ург> под боком <...> Чего, кажется, лучше?"

Плетневу довелось не раз испытать душевную отзывчивость Пушкина, его дружескую поддержку в трудную минуту. На грустное письмо Плетнева 22 июля 1831 года поэт писал из Царского Села: "Письмо твое от 19 крепко меня опечалило. Опять хандришь. Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши - старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; [а] мальчики начнут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо. Вздор, душа моя; не хандри - холера на днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы". В последние годы жизни Пушкин постоянно общался с Плетневым. Известно, что их встречи чуть ли не повседневны. Пушкин - частый гость Плетнева. В его доме на Обуховском проспекте (дом Сухаревой; ныне Московский пр., 8; дом перестроен) впервые увидел Пушкина И. С. Тургенев, тогда студент третьего курса университета. В стихотворении 1833 года Пушкин называет Плетнева:

 ...наперсник строгий, 
 Боев парнасских судия...

На совет Плетнева продолжать роман "Евгений Онегин" поэт отвечает стихотворением:

 Ты мне советуешь, Плетнев любезный,
 Оставленный роман наш продолжать...

В пушкинском "Современнике" Плетнев участвовал больше как опытный издатель и значительно реже - как автор. При Пушкине в первом номере журнала была напечатана одна его статья - "Императрица Мария".

За несколько дней до дуэли с Дантесом Пушкин и Плетнев, прогуливаясь по городу, оказались неподалеку от дома Плетнева у Обухова моста, и Пушкин, по воспоминаниям Плетнева, "вытребовал" у него обещание написать "свои мемуары". Но Плетнев, однако, не оставил нам развернутых воспоминаний о Пушкине, хотя его рассказы о поэте широко были известны современникам. Позднее их использовали в своих трудах Я. К. Грот, П. В. Анненков, П. И. Бартенев и др. В 1838 году Плетнев написал для "Современника" три статьи о Пушкине; в одной из них он вспоминал "золотые слова" Пушкина о правилах дружбы. "Все, - говорил в негодовании Пушкин, - заботливо выполняют требования общежития в отношении к посторонним, то есть людям, которых мы не любим, а чаще и не уважаем, и это единственно потому, что они для нас ничто. С друзьями же не церемонятся, оставляют без внимания обязанности свои к ним, как к порядочным людям, хотя они для нас все. Нет, я так не хочу действовать. Я хочу доказать моим друзьям, что не только их люблю и верую в них, но признаю за долг и им и себе и посторонним показывать, что они для меня первые из порядочных людей, перед которыми я не хочу и боюсь манкировать чем бы то ни было, освященным обыкновениями и правилами общежития".

Среди людей, оказавших Пушкину большую поддержку в издании "Современника", были не только близкие его друзья. Большую работу в журнале вел привлеченный Плетневым в январе 1836 года Андрей Александрович КРАЕВСКИЙ, в будущем известный журналист, тогда же, в 1836 году, - начинающий сотрудник, отвечавший в "Современнике" в основном за корректуру, а также выполнявший обязанности по связи с типографией. У Краевского к тому времени был уже некоторый опыт журнальной работы - он служил помощником редактора "Журнала Министерства народного просвещения". В литературных кругах Петербурга его знали как человека образцовой работоспособности и добросовестности. Так его и рекомендовали Пушкину. Свою репутацию молодой журналист вскоре оправдал; первый том "Современника" выходил из печати в отсутствие его издателя: Пушкин был в Михайловском. Очевидно, поэт знал, чьими трудами это сделалось, коль скоро по возвращении в Петербург он одним из первых посетил Краевского, но, не застав его дома, послал ему на другой день записку: "Вчера был у Вас и не имел удовольствия застать Вас дома. Завтра явлюсь к Вам поутру. Не имею слов для изъяснения глубочайшей моей благодарности - Вам и к<нязю> Одоевскому". Он еще мало знал своего нового сотрудника, настолько, что обращается к нему: "Александр Андреевич" - вместо: "Андрей Александрович". Случилось, что и вторую книжку "Современника" Краевскому и Плетневу пришлось отчасти комплектовать в отсутствие Пушкина, который почти весь май 1836 года пробыл в Москве. Краевский рассказывал, что ему приходилось идти к Пушкину домой и выбирать среди рукописей, предназначавшихся для журнала, "получше и поинтереснее", а также напоминать поэту о его собственных публикациях. Принимать без Пушкина решение было делом ответственным и не всегда сходившим благополучно: не одобрил редактор выбора стихотворения А. В. Кольцова "Урожай" (хотя уже в третьей книжке отметил благосклонный прием этого стихотворения публикой).

Сотрудничество Краевского в пушкинском журнале обернулось для молодого журналиста не только счастливой удачей, но жизненным жребием. Поэтому Краевский хорошо помнил все, что было связано с Пушкиным. Помнил и их первую встречу, которую легко мог забыть Пушкин, в "дожурнальные" времена. Летом 1835 года (около 18 июня) он, собравшись в Москву, зашел к Пушкину за стихами, обещанными для "Московского наблюдателя". Навсегда запомнилось, как Пушкин, достав тетрадь, вырвал из нее листок с автографом стихотворения "Туча" и передал посетителю. Тот заметил на обороте какие-то писанные рукой поэта строки, но, едва он прочел первую из них: "В Академии наук...", Пушкин вырвал листок из его рук, переписал "Тучу", а первый автограф спрятал. Краевский, однако, успел прочитать и конец стихотворения: "Оттого, что есть, чем сесть..." Это была эпиграмма Пушкина на М. А. Дондукова-Корсакова, весной 1835 года назначенного вице-президентом Академии наук. Она разошлась по Петербургу в списках, с легкой руки Пушкина имя "Дундук" стало нарицательным.

28 декабря 1836 года, уже будучи сотрудником "Современника", Краевский пришел к Пушкину и застал его недоуменно вертящим в руках пригласительный билет на годичный акт Академии наук. Дело заключалось в том, что Пушкин с 1833 года был членом Российской Академии, которая фактически представляла собою отделение Академии наук. "Зачем они меня туда зовут? Что я там буду делать?" - говорил он. На другой день приглашенный Пушкиным Краевский сопровождал поэта в Академию наук. В президиуме, "лучезарный, в ленте, в звездах, румяный", председательствовал М. А. Дондуков-Корсаков. "Ведь вот сидит довольный и веселый, - шепнул Пушкин Краевскому, мотнув головой по направлению к Дондукову, - а ведь сидит на моей эпиграмме! Ничего, не больно, не вертится".

Пушкина и Краевского уже связывали постоянные деловые отношения; такой же характер имеют письма-записки Пушкина к Краевскому. Впрочем, среди ближайших помощников Пушкина в издании журнала Краевский составлял исключение, так как занятия его ограничивались по преимуществу кругом технических дел. Роль Краевского в журнале значительно возросла во время подготовки выпуска в свет четвертой книжки журнала, и в особенности в "Современнике", издававшемся после Пушкина. На обложке журнала теперь стояли имена Жуковского и Вяземского, Плетнева и Краевского, что вызвало недоумение в литературных кругах Петербурга. И. И. Панаев, например, по этому поводу писал: "Разве Плетнев не мог сладить один с этим изданием?", считая, что Краевскому напечатать свое имя "рядом с именами Жуковского и Вяземского почти все равно, что попасть из капралов прямо в генералы".

Особое внимание уделял Пушкин отделу поэзии. Участие поэтов в "Современнике" определялось им самим.

"Из всех поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, первое место, бесспорно, принадлежит г. Баратынскому" - так обозначил Белинский поэтический "ранг" Евгения Абрамовича БАРАТЫНСКОГО. Почти однолетки, они имели нечто общее в своих биографиях. Ссыльный и поднадзорный Пушкин и исключенный из Пажеского корпуса юный Баратынский, солдат, а затем "финляндский изгнанник", в сознании современников были людьми одной судьбы, одного круга. Подружились и их "музы". Пушкин высоко ценил талант Баратынского и отводил другу почетное место на русском Парнасе - место "первого элегического поэта".

Баратынский Е.А. Рисунок Вивьена Ж. 1826-1827 гг.

В 1822 году в письме к П. А. Вяземскому из Кишинева он писал: "Но каков Баратынский? Признайся, что он превзойдет и Парни и Батюшкова - если впредь зашагает, как шагал до сих пор - ведь 23 года счастливцу! Оставим все ему эротическое поприще и кинемся каждый в свою сторону, а то спасенья нет". Свой взгляд на поэзию Баратынского Пушкин изложил в рецензии на его поэму "Бал" и в статье "Стихотворения Евгения Баратынского", где отмечал "гармонию его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения". Главным же достоинством Баратынского в глазах Пушкина была оригинальность его таланта. "Он у нас оригинален, ибо мыслит", - высокая похвала в устах великого поэта. Пушкин посвятил Баратынскому несколько стихотворений. В одном из них дается блестящая характеристика этого замечательного поэта:

 О ты, который сочетал 
 С глубоким чувством вкус столь верный, 
 И точный ум, и [слог примерный], 
 [О ты, который] избежал 
 [Сентиментальности] манерной...

Баратынского и Пушкина связывали общие литературные интересы. Своим творчеством они пролагали новые пути в русском искусстве. В 1828 году одной книжкой "Две поэмы в стихах" вышли поэмы "Бал" Баратынского и "Граф Нулин" Пушкина. В полемических схватках конца 20-х - начала 30-х годов у них был общий противник - Ф. Булгарин. Эпиграммы на него "Не то беда, Авдей Флюгарин..." и "Поверьте мне, Фиглярин-моралист..." принадлежат Пушкину (первая) и вторая - Баратынскому (впрочем, обе приписывались Пушкину).

Они познакомились в Петербурге в 1818-1819 году. Баратынский принадлежал тогда к "союзу поэтов", куда входили также ближайшие друзья Пушкина - А. А. Дельвиг и В. Г. Кюхельбекер.

Самый интенсивный период их личного общения приходится на осень 1826 года - весну 1827-го, когда Пушкин, возвратившись из Михайловской ссылки, несколько месяцев прожил в Москве. К концу 1830-х годов их отношения утратили прежнюю близость, чему отчасти способствовал замкнутый характер Баратынского, ревниво оберегающего свою репутацию одного из первых русских поэтов. Со стороны Баратынского дружба с Пушкиным не исключала и соперничества. 13 марта 1829 года Баратынский писал из Москвы Вяземскому: "Пушкин здесь, и я ему отдал Ваш поклон. <...> Я с ним часто вижусь, но Вы нам очень недостаете. Как-то из нас двух ничего не выходит, как из двух математических линий. Необходима третья, чтобы составить какую-нибудь фигуру, и Вы были ею". Пушкин, по-видимому, чувствовал это, хотя и воздавал должное уму и таланту Баратынского. В 1836 году Пушкин писал жене: "Баратынский однако ж очень мил. Но мы как-то холодны друг ко другу".

Н. В Гоголь сравнивал Пушкина со "сброшенным с неба поэтическим огнем, от которого, как свечки, зажглись другие самоцветные поэты". Он считал, что "сила возбудительного влияния Пушкина даже повредила многим, особенно Баратынскому..." Гоголь не совсем прав: Баратынскому удалось и рядом с Пушкиным сохранить свою самобытность.

Не столь активно, как хотелось бы Пушкину, но Баратынский все же участвовал в "Современнике". В четвертом номере было напечатано его стихотворение "Князю Петру Андреевичу Вяземскому", другое - "Осень" - появилось уже без Пушкина в пятой книжке журнала. Оба стихотворения носят программный характер и, может быть, точнее и глубже всего раскрывают отношения Баратынского и близких ему по духу поэтов пушкинского круга, для которых он нашел емкий и выразительный образ - "плеяда". Обращаясь к находившемуся в этот момент за границей П. А. Вяземскому, он с грустью констатирует утрату прямого тесного дружества поэтов:

 Звезда разрозненной плеяды! 
 Так из глуши моей стремлю 
 Я к вам заботливые взгляды, 
 Вам высшей благости молю...

В феврале 1837 года Баратынский писал тому же Вяземскому: "Препровождаю Вам дань мою "Современнику". Известие о смерти Пушкина застало меня на последних строках этого стихотворения..." Символом гибели великого поэта стал образ "утекающей в бездонность" "небесной звезды".

Если кто щедро и предоставлял пушкинскому журналу свои произведения, так это Денис Васильевич ДАВЫДОВ. Личность полулегендарная, герой 1812 года, прославленный поэт-партизан, двоюродный брат генерала А. П. Ермолова и сам генерал-лейтенант, Давыдов страстно желал, чтобы потомки знали его "не как воина и поэта исключительно, а как одного из самых поэтических лиц русской армии". Такие слова для своего некролога он рекомендовал Пушкину, оговариваясь при этом: "Непристойно о себе так говорить, но это правда".

Еще в Лицее Пушкина увлекла поэзия Д. Давыдова с ее "резкими чертами неподражаемого слога"; впоследствии поэт говаривал, что только благодаря его поэзии он не сделался эпигоном царивших на русском Парнасе в начале XIX века В. А. Жуковского или К. Н. Батюшкова. Давыдову это было известно; 29 января 1830 года он писал Вяземскому о Пушкине: "Он, хваля стихи мои, сказал, что в молодости своей от стихов моих стал писать свои круче и приноравливаться к оборотам моим, что потом вошло ему в привычку". Влияние Давыдова обнаруживается даже в поэме "Домик в Коломне".

Пушкин посвятил Д. Давыдову несколько стихотворений: "Красноречивый забияка...", "Певец гусар, ты пел биваки..." и, наконец, "Д. В. Давыдову", в котором воссоздан яркий и колоритный образ поэта-партизана:

 Тебе, певцу, тебе, герою! 
 Не удалось мне за тобою 
 При громе пушечном, в огне 
 Скакать на бешеном коне.

Это стихотворение выдержано в поэтической манере адресата. Давыдов у Пушкина - герой войны 1812 года и поэт, чье поэтическое старшинство признает автор послания, выдавая поэту-партизану "патент на бессмертие", как расценивал эти стихи сам Давыдов. Возникающая в стихотворении тема Пугачева как "урядника лихого" неожиданно, хотя и в шутливом тоне, обнаруживает внутреннюю близость пушкинского героя к тем, кто составлял главную опору партизанского движения.

Свое стихотворное послание вместе с "Историей Пугачевского бунта" Пушкин вручил Давыдову 22 января 1836 года на квартире П. А. Вяземского. Этой зимой Давыдов приехал в Петербург определить в учебные заведения своих сыновей - Василия и Николая. Пушкин виделся с ним у Жуковского, принимал гостя у себя; жене он признавался. "Я ни до каких Давыдовых, кроме Дениса, не охотник".

Зимой 1836 года Пушкин заручился согласием Давыдова на участие в "Современнике". Но первая же переданная им для журнала статья "Занятие Дрездена. 1813 года 10 марта (Из дневника партизана Давыдова)" встретила цензурные затруднения. Редактор "Современника" прочил статью для второго номера; в начале марта статья проходила военную цензуру, изъявшую из статьи самую суть. Рассказывая о взятии Дрездена небольшим, но отважным отрядом под его командой, Давыдов поведал и о том, что последовало за этими событиями. Начальник Давыдова генерал Виценгероде приревновал Давыдова к военной славе, оклеветал его и выгнал из армии. Весь эпизод с Виценгероде предложено было из статьи убрать. Дорожа сотрудничеством Давыдова, Пушкин был готов напечатать статью и в урезанном виде, но Давыдов был убежден, что "Дрезден плох будет без Виценгероде", "статья будет гола", и предупреждал Пушкина, что он берет на себя слишком большую ответственность. Но Пушкин настаивал на своем, - статья Давыдова "вписывалась" в общий контекст прозы второго номера, где публиковались также статьи П. А. Вяземского "Наполеон и Юлий Цезарь" и "Новая поэма Э. Кина (Napoleon)". "Куда бы кстати тут же заколоть у подножия Вандомской колонны генерала Виценгероде как жертву примирительную! - я было и рукава засучил! Вырвался проклятый; бог с ним, черт его побери", - писал Пушкин по этому поводу. В том же письме Пушкин извещал Давыдова, что не может еще выслать его статью: "Успеешь наглядеться на ее благородные раны". Статья пошла лишь в четвертый номер "Современника".

Между тем для Пушкина было важно, чтобы имя Давыдова появилось уже во второй книжке журнала. Вяземский советовал ему напечатать там стихотворение Давыдова "Твои очи" ("Я помню - глубоко...") без имени поэта. "Я бы рад, - сознавался Пушкин Давыдову, - да как-то боюсь". Сотрудничество Давыдова в "Современнике" наладилось только к третьему номеру. "Повре- менять" "до третьего номера" просил сам автор со стихотворением "Челобитная", в котором, несмотря на безобидность содержания, цензура опять-таки потребовала некоторых изменений текста. Без подписи Давыдова было помещено в этом номере несколько его эпиграмм. Столкнулась с ножницами цензуры и опубликованная в третьей книжке статья Давыдова "О партизанской войне". "Ты думал, что твоя статья о партизанс<кой> войне пройдет сквозь ценсуру цела и невредима, - писал Пушкин Давыдову в августе 1836 года. - Ты ошибся: она не избежала красных чернил". И в том же письме жаловался на свою издательскую судьбу: "Тяжело, нечего сказать. И с одною ценсурою напляшешься; каково же зависеть от целых четырех?" - имея в виду цензуру общую, военную, духовную и придворную.

Неприятности с цензурой не повергали Давыдова в уныние. Он писал Пушкину: "...Эскадрон мой, как ты говоришь, опрокинутый, растрепанный и изрубленный саблею Цензуры, прошу тебя привести в порядок: убитых похоронить, раненых отдать в лазарет, а с остальным числом всадников - ура! и снова в атаку на военно-ценсурный Комитет. Так я делывал в настоящих битвах, - унывать грешно солдату - надо или лопнуть или врубиться в паршивую колонну <Ценсуры>".

"Современник" издавался в тяжелых цензурных условиях. Журнал шел не гладко; читатель ждал от журнала политической остроты, а цензура строго следила за тем, чтобы он не выходил за рамки "дозволенного" сугубо литературного назначения.

"Паршивая колонна" цензуры состояла из самого царя, шефа жандармов А. X. Бенкендорфа, министра народного просвещения С. С. Уварова, высмеянного в конце 1835 года Пушкиным в стихотворении "На выздоровление Лукулла", и председателя Петербургского цензурного комитета М. А. Дондукова-Корсакова. Цензура запретила в "Современнике" статью самого Пушкина "Александр Радищев". Имя Радищева было под запретом в России; Пушкин хотел своей статьей узаконить право произносить это имя в печати. Не прошло цензуру и стихотворение Ф. И. Тютчева, цензурные трудности встретили также статьи Н. В. Гоголя, А. И. Тургенева, П. Б. Козловского.

Цензором Пушкину назначили Александра Лукича КРЫЛОВА, человека с репутацией "самого трусливого, а следовательно, самого строгого", по словам А. В. Никитенко.

А. Л. Крылов был из семинаристов, учился в Петербургском университете, где зарекомендовал себя "благонадежным", проявив "примерные нравственные свойства". Благодаря этим качествам Крылова оставили по окончании курса в университете магистром по географии. Он преподавал также греческий и латинский языки, читал лекции по истории. Издал несколько книг. В 1835 году при реорганизации университета Крылов попал под сокращение и получил назначение цензора в Петербургский цензурный комитет. К этой должности он приступил в 1828 году.

19 января 1836 года он стал цензором "Современника". Усердие Крылова вкупе с крайней осторожностью (позже Некрасов говорил о его "бестолковости и трусости") обернулись для Пушкина дополнительными журнальными сложностями. Однажды на "субботе" Жуковского увидели Пушкина разъяренным деятельностью А. Л. Крылова. Были там И. А. Крылов, А. А. Краевский и др. Им Пушкин объяснил причину своего негодования: цензор Крылов счел недопустимыми слова в стихотворении "Пир Петра Первого" - "чудотворца-исполина чернобровая жена". Стали говорить о цензуре... Со свойственным ему детским поэтическим простодушием Жуковский удивлялся, отчего это так "затрудняются цензоры", когда существует устав, в соответствии с которым, казалось бы, им и следует действовать. На что И. А. Крылов возражал: "Какой ты чудак! <...> Ну слушай. Положим, поставили меня сторожем в этой зале и не велели пропускать плешивых. Идешь ты (Жуковский плешив и зачесывает волосы с висков), я пропустил тебя. Меня отколотили палками - зачем пропустил плешивого. Я ответил: "Да ведь Жуковский не плешив: у него здесь (показывая на виски.- Лет.) есть волосы". Мне отвечают: "Здесь есть, да здесь-то (показывая на маковку. - Лет.) нет". Ну, хорошо, думаю себе, теперь-то уж я буду знать. Опять идешь ты, я не пропустил. Меня опять отколотили палками. "За что?" - "А как ты смел не пропустить Жуковского". "Да ведь он плешив: у него здесь (показывая на темя. - Авт.) нет волос".- "Здесь-то нет, да здесь-то (показывая на виски. - Авт.) есть". Черт возьми, думаю себе: не велели пропускать плешивых, а не сказали, на каком волоске остановиться".

Пушкин жаловался на А. Л. Крылова и просил себе другого цензора. В помощники А. Л. Крылову был назначен П. И. Гаевский, что не облегчило положение Пушкина. Как писал о Гаевском А. В. Никитенко, он был склонен сомневаться, "можно ли пропустить в печать известие, вроде того, что такой-то король скончался".

Труд журналиста был для Пушкина нелегок, но он справлялся с ним, обнаружив дар организатора. Он привлекал в журнал неизвестные еще русской публике таланты. На страницах "Современника" стал печататься начинающий тогда Алексей Васильевич КОЛЬЦОВ.

Кольцов А.В. Акварель Горбунова К.А. 1838 г.

В январе 1836 года Кольцов приехал в Петербург. И лишь немногие знали его стихотворения по публикациям в московской печати, в "Литературной газете" и первому сборнику его стихотворений. Молодой поэт прихватил с собой в столицу тетрадь не опубликованных еще стихов. Но ехал он в Петербург по делам: его отец вел тяжбу о землях и пастбищах. Остановился двадцатишестилетний Кольцов у Я. М. Неверова, в доме на Владимирском проспекте. Гостеприимный хозяин представил своего гостя В. А. Жуковскому, П. А. Плетневу, В. О. Одоевскому. По другим сведениям, это сделал А. А. Краевский, оставивший портрет Кольцова того времени: "среднего роста, с мелкими чертами лица, с густыми рыжими, густо напомаженными волосами, причесанными щеголевато, с пробором. Он ходил в поношенном сюртуке, но с претензией на щеголеватость, в цветном галстуке. У него был широкий, четвероугольный лоб, густые брови, серые глаза, смотревшие всегда исподлобья и придававшие ему вид русского плутоватого человека. <...> Манеры его были робки, мягки, застенчивы в высшей степени".

Краевский А.А. Акварель неизвестного художника

С Пушкиным Кольцов познакомился на "субботе" у Жуковского. Здесь Пушкин взял у Кольцова тетрадь неопубликованных его стихотворений, имея в виду напечатать их в "Современнике". Ее-то и нашли Плетнев и Краевский на столе Пушкина в его отсутствие, готовя к выпуску второй номер журнала, где и напечатали стихотворение Кольцова "Урожай".

Не сохранилось ни одного отзыва Пушкина о Кольцове, кроме упоминания его имени в "Письме к издателю" ("Современник", 1836, № 3) в связи с благосклонным вниманием публики к новому поэту. Но, по свидетельству А. А. Краевского, "Пушкин всегда отзывался о нем, как о человеке с большим талантом, широким кругозором, но бедным знанием и образованием, отчего эта ширь рассыпается более в фразах". Этим, очевидно, объясняется осторожное наставление в письме жене из Москвы: "Кольцова рассмотреть" - прежде чем печатать.

Пушкин и Кольцов встречались также на литературных вечерах у Плетнева. Здесь впервые увидел Кольцова И. С. Тургенев, заметил, как тот "поглядывал кругом не без застенчивости; прислушивался внимательно; в глазах его светился ум необыкновенный, но лицо его было самое простое, русское", с отпечатком "робкой мягкости и грустного раздумья". Когда в двенадцатом часу среди последних они вместе выходили от Плетнева, Тургенев предложил довезти Кольцова до дома и спросил молодого поэта, "зачем он не захотел прочесть свою драму"... "Что же я стал бы читать-с, тут Александр Сергеевич только что вышел, а я бы читать стал! Помилуйте-с".

Плетнев П.А. Тыранов А.В. 1836 г.

По словам В. Г. Белинского, Пушкин был для Кольцова "божеством". В нем для поэта была "речь высокая, сила гордая, доблесть царская". Когда Пушкин умер, никто другой не нашел для него таких слов: "Прострелено солнце". Памяти великого поэта посвятил Кольцов стихотворение "Лес", которое наряду с лермонтовским "Смерть поэта" осталось непревзойденным среди поэтических откликов на гибель Пушкина.

 Густолиственный 
 Твой зеленый шлем 
 Буйный вихрь сорвал - 
 И развеял в прах, 
 Плащ упал к ногам 
 И рассыпался... 
 Ты стоишь-поник, 
 И не ратуешь 

 Где ж девалася 
 Речь высокая, 
 Сила гордая, 
 Доблесть царская?

К сотрудничеству в "Современнике" был привлечен и Александр Иванович ТУРГЕНЕВ. Большой знаток европейской культуры, путешественник, пристальный наблюдатель общественной жизни Европы, и в особенности Парижа, он был причастен к замыслу пушкинского журнала. Еще 4 июля 1832 года в его дневнике записано: "У Жук<овского> с Пуш<иным> о журнале". В то время речь шла о так и не состоявшейся газете "Дневник". Через месяц, покинув Петербург, Тургенев прислал Пушкину альманах "Album Litteraire" с надписью на обложке: "Журналисту Пушкину от гремушки-пилигрима. Любек 6 июля 1832".

В распоряжении Пушкина-журналиста и его соратников на этом поприще были интереснейшие письма Тургенева из Парижа - это был ценный материал для публикации, обещавшей успех. 29 декабря 1835 года на "олимпийском чердаке" у Жуковского П. А. Вяземский, в присутствии Пушкина, В. Ф. Одоевского, П. А. Плетнева, И. А. Крылова, Е. Ф. Розена и других, читал письмо Тургенева из Парижа. Как сообщал Вяземский автору письма, все "в один голос закричали": "Жаль, что нет журнала, куда бы выливать весь этот кипяток, сочный бульон из животрепещущей утробы настоящего".

19 января 1836 года он извещал А. И. Тургенева о разрешении, полученном Пушкиным на журнал, и просил "писать свои субботние письма почаще и получше", ставя своего корреспондента перед фактом: "...мы намерены расходовать тебя на здоровье журналу и читателям". В первой половине марта писал Тургеневу и сам Пушкин, но письмо это не сохранилось. 8 апреля к Тургеневу вновь взывает Вяземский: "Пушкин просит тебя Христа и публики ради быть отцом-кормилицей его "Современника" и давать ему сосать свои полные и млекотечивые груди, которые будут для него слаще птичьего молока". Получив согласие от автора, Вяземский, активный помощник Пушкина по журналу, подготовил к печати письма Тургенева для первой книжки "Современника". Дружба обязывает: Тургенев вынужден был порвать с "Московским наблюдателем". С сентября 1835 года он тщательно собирал в архивах Парижа, Лондона, Вены материал о русской истории. В письмах Тургенева широко отражены также впечатления от политической и литературной жизни Европы, они интересны рассказами о посещении европейских театров, лекций в Сорбонне, встречах с Ламартином, Мюссе... Пушкин намерен корреспонденции Тургенева "вырезать на меди золотыми буквами".

Но письмам Тургенева была уготована другая судьба: они натолкнулись на цензурные рогатки. 17 марта 1836 года Пушкин сетовал в письме к Вяземскому: "...Бедный Тургенев!.. все политические комеражи его остановлены. <...> ...остаются одни православные буквы наших русских католичек, да дипломаток". Цензура вымарала у Тургенева все, что было связано с Джузеппе Фиеске - главным участником покушения на Луи Филиппа, а также упоминания министров Гизо, Тьера и др.

Пушкин старался отстоять статью Тургенева "Париж. Хроника Русского". 18 марта он испрашивает у председателя Санкт-Петербургского цензурного комитета М. А. Дондукова-Корсакова разрешение на обращение по этому вопросу к А. X. Бенкендорфу, который направил "Хронику" Тургенева на рассмотрение в Главное управление цензуры С. С. Уварову. Своему цензору А. Л. Крылову Пушкин делает разъяснение, что статьи Тургенева в "Московском наблюдателе" печатались "не как статьи политические, а литературные". Первая часть "Хроники Русского" Тургенева была напечатана в урезанном цензурой виде в первой книжке "Современника". Публикация вызвала резкое недовольство автора, ожидавшего более строгой редактуры своих писем при подготовке их в печать, так как написаны они были для близких друзей. В письме от 1 июля 1836 года он обрушил свое возмущение на Вяземского и Жуковского: "Сию минуту прочел я "Современник": я еще весь в жару и в бешенстве. Никогда я не ожидал от вас такой легкости, едва ли не преступной, и неосмотрительности - разве я позволял вам все ничтожности и личности? Разве вы не могли обдумать, что для меня от этого в Париже выйти может? Разве я могу явиться пестрым шутом даже и в ваш свет?" Тургенев напоминает, что он не желал "мыслить вслух с публикой" и запрещает впредь что-либо его печатать в "Современнике", кроме объяснения по поводу "Хроники Русского", но объяснения такого, которое не повредило бы ему во мнении "и здешних и ваших дипломатов".

Редакционное объяснение, написанное Вяземским, последовало во втором номере журнала. В нем были отмечены достоинства "Хроники" - "глубокомыслие, остроумие, верная и тонкая наблюдательность, оригинальность и индивидуальность слога, полного жизни и движения". Слишком же большая, дневниковая, интимная откровенность, обнародование которой так огорчило автора, нашла в объяснении убедительное обоснование: "Мы предпочли сохранить в нем живой, теплый, внезапный отпечаток мыслей, чувств, впечатлений, городских вестей, бульварных, академических, салонных, кабинетных движений - так сказать, стенографировать эти горячие следы, эту лихорадку парижской жизни". Тургенева удовлетворило редакционное оправдание, и он снял свой категорический запрет на печатание своих писем в "Современнике" с тем, однако же, непременным условием, что Пушкин возьмет "на себя просмотр и исправление" их, согласовывая с автором их отбор к печати. Публикация статьи Тургенева "Париж. Хроника Русского" возобновилась в четвертом номере журнала.

20 ноября 1836 года Тургенев приехал в Петербург. Все дни вплоть до кончины Пушкина были заполнены их постоянным и заинтересованным общением, виделись они чуть ли не каждый день. Их отношения строились на обоюдной жажде культурной информации и на общем деле: они вместе отобрали и подготовили письма Тургенева для "Современника". Тургенев познакомил Пушкина со своими историческими изысканиями, показал ему копии документов из парижских архивов. Разговоры их неисчерпаемы, тем много, и они разнообразны: говорили о декабристах, об А. П. Ермолове, М. Ф. Орлове, П. Д. Киселеве; 9 января 1837 года Пушкин прочел Тургеневу свою статью "Последний из свойственников Иоанны д'Арк". Тургенев принес Пушкину выписки из своего дневника о Шотландии и сочинения своего знакомца писателя Карла Виктора Бонштеттена и его переписку с мадам де Сталь; от него Пушкин узнал и о французском писателе Поле де Жюльвекере. Их беседы затрагивали широкий круг тем: от Шатобриана и Гёте до успехов современной промышленности, - Тургенев хорошо знал города Европы, ему были известны промышленные сдвиги в Англии. Пушкину все это было интересно.

В свою очередь, Пушкин много говорил о Древней Руси, Екатерине II, Петре Великом, о "Слове о полку Игореве". Пушкин прочел Тургеневу неотправленное письмо к П. Я. Чаадаеву и новое стихотворение "Памятник". Они засиживались до четырех часов утра. Встречались по преимуществу у Пушкина и Тургенева, но также и у Вяземских, Карамзиных, М. А. Мусиной-Пушкиной, у сенатора Ф. П. Лубяновского, жившего в одном доме с Пушкиным. 30 января 1837 года Тургенев писал И. С. Аржевитинову о Пушкине: "...последнее время мы часто виделись с ним и очень сблизились, он как-то более полюбил меня, а я находил в нем сокровище таланта, наблюдений и начитанности о России. <...> Сколько пропало в нем для России, для потомства знают немногие..."

В конце 1836 года вышла в свет четвертая книжка "Современника", и Тургенев погрузился в чтение напечатанного в ней романа Пушкина "Капитанская дочка". 16 января 1837 года Пушкин передал Тургеневу очередную часть его парижских писем, предназначавшихся для пятого номера журнала, и посоветовал "вымарать казенные официальные фразы и также некоторые искренние душевные слова, ибо не мечите etc.". Находя новую статью Тургенева "глубоко занимательной", Пушкин намеревался назвать ее "Изыскания такого-то" или "А. И. Т. в Римских и Парижских архивах".

Тургенев принимал близко к сердцу журнальные дела Пушкина. 23 января 1837 года он обратился с просьбой к французскому литератору К. Мармье написать подробно о его путешествии по Скандинавии в составе экспедиции, организованной Французской Академией. "Это письмо появилось бы в "Современнике"", - писал он. 23 января Тургенев завершил часть своей хроники, посвященной его посещению Веймара. Она была напечатана как "Отрывок из записной книжки путешественника" в пятом номере "Современника".

Последний раз он виделся с Пушкиным 26 января 1837 года: Тургенев читал поэту фрагменты из своих парижских записей. В тот же день Пушкин собирался еще прийти к Тургеневу, чтобы прочитать донесения французских послов. Но прислал записку: "Не могу отлучиться. Жду Вас до 5 часов". На ней Тургенев сделал надпись: "Последняя записка ко мне Пушкина накануне дуэля".

Издание "Современника" свело Пушкина еще с одним энциклопедистом, личностью в своем роде замечательной - Петром Борисовичем КОЗЛОВСКИМ. Дипломат по роду занятий, он, так же как и Тургенев, долго жил за границей, был посланником в Турине, Риме, Вене, Штутгарте, Сардинии. Имел незаурядные литературные способности. Был дружен с Гёте, знаком с Байроном, хорошо знал Жуковского и братьев Тургеневых. В 1834 году, возвращаясь в Россию из Версаля (Козловский с 1827 года был в отставке, но продолжал, путешествуя по Европе, выполнять всевозможные поручения Коллегии иностранных дел), он познакомился с П. А. Вяземским, ставшим впоследствии одним из самых близких его друзей. Вяземского все восхищало в этом человеке: недюжинная эрудиция в разных отраслях науки, живой ум, легкий нрав, совершенно выдающееся красноречие; поэт имел намерение написать книгу о Козловском, собирал для нее материалы. Навсегда запомнилось Вяземскому, как в Варшаве коляска с Козловским опрокинулась в яму в несколько саженей глубины и получивший серьезные повреждения князь приветствовал подоспевшего лекаря стихами из Ювенала, чем продемонстрировал, по мнению Вяземского, "редкую и замечательную черту присутствия ума, памяти и литературности в такую неприятную минуту".

Козловский П.Б. Литография. 1838 г.

В 1835 году Козловский появился в петербургских салонах на костылях. И сразу занял там центральное место: на литературных вечерах, светских раутах, дипломатических обедах ему не было соперника в красноречии. В петербургские дома звали "на князя Козловского". Его обширные знания в литературе, науке, истории, современной политике ничуть не мешали его простоте и простодушию. А умение слушать собеседника, "вежливость аттическая и совершенно аристократическая", по словам Вяземского, уравновешивали его "пламенную и своевольную речь". Поэт находил, что "дар слова в нем такое же оружие, такое же могущество, как дар поэзии в поэте, дар творчества в художнике".

Современную поэзию Козловский не признавал, делая исключение лишь Пушкину и Байрону. Он познакомился с Пушкиным в то время, когда тот был всецело занят "Современником". Не исключено, что они встречались и раньше: известно, что в несостоявшейся дуэли Пушкина с В. А. Соллогубом он собирался быть секундантом. Но те встречи, если они и были, прошли незамеченными, во всяком случае для Пушкина. Теперь их объединяло общее дело. Козловский проникся не только дружескими чувствами к поэту, но и неподдельным интересом к его журналу. Без колебания согласился он на предложение Вяземского написать рецензию на Парижский математический ежегодник, изданный "под надзором" Д. Ф. Араго ("Annuaire du bureau des longitudes").

Соратникам Пушкина по журналу была известна его заинтересованность в научно-популярных статьях. С В. Ф. Одоевским, человеком широких знаний, он обсуждал, "каким образом можно об ученых предметах говорить человеческим языком и вообще как знакомить наших простолюдинов (в зипунах и во фраках) с положительными знаниями, излагая их общепонятным языком".

Расчеты редакции журнала на Козловского оправдались. Его статья "Разбор Парижского математического ежегодника" в первой книжке "Современника" была написана живым, ясным и точным языком и отвечала намерениям Пушкина знакомить "простолюдинов с положительными знаниями". В ней Козловский писал: "Наука должна быть достоянием не только высших, но и низших слоев населения. Только тогда возможно процветание науки". Рассказывая в статье об известном математике Шарле Дюпоне, автор вспоминал, что "с восторгом" встречал на его лекциях в Париже "в белых от работы замаранных фартуках каменщиков, плотников, столярей и проч. в семь часов вечера, по окончании своих работ приходивших слушать ученого профессора".

Автор предоставил Пушкину неограниченное право изменять все, что касается языка, но просил его ставить в известность относительно насильственной цензорской правки. Основания опасаться цензуры были и у Пушкина. Поэтому так радостно сообщал он 17 марта Вяземскому: "Ура! наша взяла. Статья Козловского прошла благополучно; сей час начинаю ее печатать".

О том, насколько Пушкин дорожил отношениями с Козловским, можно судить по его письму к П. Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 года: "Козловский стал бы моим провидением, если бы захотел сделаться литератором". После первой удачи Козловского в "Современнике" Пушкин заказал ему еще две статьи: о теории вероятностей ("О надежде", "Современник", № 3) и "Краткое начертание теории паровых машин". Этой последней Пушкин занимался в самый канун смертельной дуэли, просил Вяземского напомнить о ней автору. Статья была напечатана друзьями Пушкина в седьмом номере журнала.

Уехав в ноябре 1836 года в Варшаву, Козловский писал Вяземскому: "Что делает Александр Сергеевич? Я о нем думаю гораздо больше, чем о граните Английской набережной. Этот человек был рожден на славу и процветание своих соотечественников".

Под влиянием Козловского, знатока поэзии Ювенала, Пушкин обратился к переводу римского сатирика. Поэт начал свою работу с основательной подготовки: он перечитал латинский и английские переводы римского сатирика, осуществленные И. И. Дмитриевым. Но труд этот Пушкин не завершил, он перевел всего лишь несколько строк. След этой поэтической попытки хранит черновик также незаконченного послания Пушкина к Козловскому:

 Ценитель умственных творений исполинских, 
 Друг бардов английских, любовник муз латинских, 
 Ты к мощной древности опять меня манишь. 
 ......................................
 Я приготовился бороться с Ювеналом, 
 Чьи строгие стихи, неопытный поэт, 
 <Стихами> перевесть я было дал обет. 
 Но, развернув его суровые творенья, 
 Не мог я одолеть пугливого смущенья...

Пушкин привлекал к сотрудничеству в своем журнале поэтов и писателей, получивших известность в общественно-литературных кругах 30-х годов. После выхода в свет второй книжки "Современника" С. Н. Карамзина в письме к брату назвала Пушкина "беззаботным и ленивым созданием" за то, что он поместил в своем журнале "сцены из провалившейся "Тивериады"" Андрея Муравьева. Дело, однако, обстояло значительно сложнее.

Андрей Николаевич МУРАВЬЕВ известен в русской литературе как третьестепенный писатель, в основном религиозного толка, поэт, мемуарист. Но издание в 1832 году в Петербурге его книги "Путешествие по святым местам" произвело на публику, по словам даже самого Пушкина, сильное впечатление. В литературных кругах столицы Муравьева к тому времени уже знали: он был знаком с А. С. Грибоедовым, В. А. Жуковским, а позже и с М. Ю. Лермонтовым.

С Пушкиным Муравьев познакомился зимой 1826/27 года в Москве. 9 марта в доме З. А. Волконской Муравьев, неловко опершись на гипсового Аполлона, обломал у скульптуры руку, а затем написал на торсе стихи с заявлением, что "хотел помериться" с богом красоты. А Пушкин сочинил по этому поводу эпиграмму "Лук звенит, стрела трепещет...", где назвал Муравьева "Бельведерским Митрофаном". Муравьев хотел вызвать Пушкина на дуэль, но был удержан А. С. Хомяковым.

Начинающего поэта Пушкин на первых порах одобрил. "Между другими поэтами в первый раз увидели мы г-на Муравьева и встретили его с надеждой и радостию", - писал он в отзыве об альманахе "Северная лира", который, однако, не был напечатан. Этим надеждам не суждено было осуществиться: подражая Пушкину, Баратынскому, Жуковскому, Муравьев так и не сумел выйти за рамки эпигонства.

После длительного перерыва они вновь встретились в Петербурге, в архиве Министерства иностранных дел, где Пушкин изучал литературу по истории Петра Великого. По словам Муравьева, Пушкин, раскаиваясь за свою московскую эпиграмму, сообщил Муравьеву, что с удовольствием читал его "Путешествие". В своих мемуарах под названием "Мое знакомство с русскими поэтами" Муравьев писал, что "до самой кончины Пушкина" он "оставался с ним в самых дружеских отношениях", что было явным преувеличением. Однако поэт действительно принял участие в судьбе Муравьева: после провала его пьесы "Битва при Тивериаде", признанной несценичной, он взял на себя риск и труд напечатать ее в "Современнике", а для успеха дела рекомендовал автору предпослать пьесе историческое введение. Во второй книжке пушкинского журнала печатались отрывки 4-го и 5-го действий пьесы Муравьева с предисловием автора, а в четвертой - прозаический отрывок "Вечер в Царском Селе". Отрывки из трагедии Муравьева "Михаил Тверской" напечатали друзья Пушкина после его смерти в шестом номере "Современника".

Нынешнему поколению мало что говорит имя Егора Федоровича РОЗЕНА. Между тем именно он был либреттистом знаменитой оперы М. Глинки "Жизнь за царя" ("Иван Сусанин"), Не отличавшийся скромностью, автор (из остзейских немцев) почитал себя в поэтическом отношении соперником Пушкина.

Он начал печататься с 1825 года, по преимуществу как поэт и как переводчик на немецкий язык произведений Пушкина и Дельвига. С 1829 года его стихи появились в изданиях Дельвига "Подснежник", "Северные цветы", "Литературная газета", из которых ему открывался путь и в пушкинский "Современник". Познакомил их С. П. Шевырев - привел Розена к Пушкину в гостиницу Демута. "Очень хорошо помню первое на меня впечатление, сделанное Пушкиным, - писал в своих мемуарах "Ссылка на мертвых" Розен. - <...> Почти каждое движение его было страстное, от избытка жизненной силы его существа, ею он еще больше пленял и увлекал, нежели своими сочинениями". С тех пор они часто встречались и в обществе петербургских литераторов, и в свете.

В 1831 году Розен написал на трагедию Пушкина "Борис Годунов", по определению современников, "очень рассудительную" критику. Рецензия была напечатана на немецком языке в первом номере дерптского журнала "Dorpater Jahrbucher fur Litteratur, Statistik und Kunst besonders Russland" за 1833 год, с приложением отдельных сцен из трагедии "Борис Годунов", переведенных им на немецкий язык, с дополнениями, сделанными по предоставленным ему Пушкиным рукописям. Розен заслужил благодарность Пушкина. Поэт проявил несомненный интерес к Розену - критику и драматургу. В воспоминаниях "Ссылка на мертвых", точных в смысле фактов и деталей, Розен, однако, обнаружил явную склонность к самовосхвалению и приукрашиванию отношения к нему Пушкина, гордился "лестными отзывами Пушкина" о его творчестве, свидетельствовал, что Пушкин, как и другие, отдавал предпочтение его "лирическому таланту".

История сотрудничества Розена в журнале Пушкина позволяет усомниться в справедливости этого утверждения. Уже для первой книжки журнала Розен подготовил стихотворение и 4 февраля сообщил об этом Пушкину. Но Пушкин не поместил стихов Розена ни в первом, ни в последующих номерах журнала. В связи с этим отвергнутый автор жаловался Шевыреву: "Вообще замечаю, что ему предпочтительно нравятся те пьесы у меня, кои не в его духе, будто бы он не терпит ни малейшего с ним соперничества, даже в неизмеримом неравенстве дарований в сопернике". Пушкин не любил эпигонов и не хотел оказывать автору дурной услуги.

Розен начал изучать русский язык уже девятнадцатилетним юношей; однако в себе нимало не сомневался, считая себя чуть ли не теоретиком русского языка, а свои стихи - совершенными. Общаясь с Розеном, Пушкин воспринимал его с мягкой иронией. Самовлюбленный Розен этого, по-видимому, не замечал, зато это видели другие. А. П. Керн вспоминала, как Пушкин, имея обыкновение в минуты рассеянности напевать какую-нибудь стихотворную строчку, однажды при ней беспрестанно повторял слова из стихотворения Розена "Венценосная страдалица" - "Неумолимая, ты не хотела жить", "передразнивая его голос и выговор".

По воспоминаниям современников, Розен отваживался на резкую критику некоторых стихотворений Пушкина. Летом 1831 года поэт послал Розену для издававшегося им альманаха "Альциона на 1832 год" поэму "Пир во время чумы" и двустишие на перевод "Илиады" Н. И. Гнедича. Розен ("альманашник", как его называл Пушкин) признал "Песню Мери" слабейшими куплетами. "Зачем же вы не исключили этих стихов?" - обезоруживающе реагировал автор. И. И. Панаев рассказывал в "Литературных воспоминаниях", что барон Розен "гордился тем, что, когда Гоголь на вечере у Жуковского в первый раз прочел своего "Ревизора", он один из всех присутствующих не показал автору ни малейшего одобрения и даже ни разу не улыбнулся и сожалел о Пушкине, который увлекся этим оскорбительным для искусства фарсом и во все время чтения катался от смеха".

Гоголь Н.В. Автолитография Венецианова А.Г. 1834 г.

Пушкин печатал в "Современнике" прозу Розена. В первой книжке журнала - статью "О рифме". 4 февраля 1836 года Розен писал издателю: "Что касается поэтических статей, которые Вы у меня просите, я серьезно о них подумываю". В его планы входило написать для "Современника" статью о Н. В. Кукольнике, а также краткий обзор журнала "Сын отечества" (за 1836 год). Последнюю статью он, очевидно, написал, судя по его письму В. Ф. Одоевскому от 19 мая 1836 года: "Я обещал Пушкину статью для второй книжки "Современника". Бот Вам статья. Если годится, напечатайте". Но во втором номере журнала был напечатан лишь драматический отрывок Розена "Иван III и Аристотель".

Осознавая, что в журнальном деле необходимо участие не одних только выдающихся поэтов и писателей, Пушкин стремился заручиться поддержкой литераторов второстепенных, но получивших известность в литературных кругах Петербурга. Весьма резкий в своих оценках И. И. Панаев в воспоминаниях о Пушкине писал: "Пушкин, действительно, по словам всех литераторов, имевших с ним сношения, был очень прост, любезен и до утонченности вежлив в обхождении, никому не давал чувствовать своего авторитета". Панаев привел в качестве примера великодушия Пушкина отношение его к поэту Лукиану Андреевичу ЯКУБОВИЧУ, который, по его свидетельству, "гордился тем, что Пушкин всегда выпрашивал у него стихов для своих изданий". Это был поэт скромного дарования, хотя и популярный в 1830-е годы. Он печатался в "Атенее", "Телескопе", "Молве", "Северных цветах на 1832 год", "Литературной газете".

Л. А. Якубович был племянником лицейского друга Пушкина M. Л. Яковлева, который в письме от 16 января 1837 года просил Пушкина: "Племянник мой, многоизвестный тебе человек, желает тебе помочь в издании "Современника". Малый он с понятием, глядит на вещи прямо, суждение имеет свое, не дожидая: что скажет такой-то, а всего более трудолюбив. С такими качествами может он быть тебе полезен трудами, а ты ему деньгами".

В четвертом, последнем при Пушкине номере "Современника" были напечатаны стихотворения Якубовича: "Подражание Саади", "Предназначение", "Урал и Кавказ".

В писательских кругах Петербурга любили его за добросердечие и бескорыстие. Умер он рано, в нужде, где-то в каморке на чердаке в Семеновском полку.

Пушкин выпустил четыре тома "Современника" и частично подготовил пятый. Утром 27 января 1837 года, накануне дуэли, в своем кабинете он написал писательнице А. О. Ишимовой письмо, отменяющее их встречу: она переводила из современной английской поэзии стихи для пятой книжки журнала "Современник".

За короткий срок поэт сумел показать себя одаренным журналистом. Он открыл для русской публики новые таланты: на страницах его журнала стали печататься малоизвестные тогда Ф. И. Тютчев и А. В. Кольцов. Не вполне удовлетворенный слишком осторожным тоном большинства критических статей в журнале, Пушкин сделал практические шаги к привлечению в журнал В. Г. Белинского. 27 мая 1836 года он писал П. В. Нащокину: "Я оставил у тебя два порожних экземпляра "Современника". Один отдай князю Гагарину, а другой пошли от меня Белинскому (тихонько от наблюдателей, N3) и вели сказать ему, что очень жалею, что с ним не успел увидеться". "Он талант обличает, подающий большую надежду", - говорил Пушкин о критике. Согласие Белинского сотрудничать в "Современнике" не могло быть осуществлено в связи с гибелью Пушкина.

Оценивая роль "Современника" в русской журналистике, Белинский считал невозможным какое бы то ни было сравнение журнала с "очень сомнительной славой" издания типа булгаринского. По его мнению, ""Современник" Пушкин стал издавать <...> для того, чтобы Россия имела хоть одно издание, где находили бы себе место талант, знание, достоинство и независимое от торговых соображений литературное мнение".