"Ириней Модестович Гомозейка" (Турьян М.А.)

В сентябре 1861 года Владимир Федорович Одоевский, готовясь к переезду из Петербурга в родную Москву и разбирая домашний архив на своей знаменитой мызе "Ронгас", писал оттуда служащему императорской Публичной библиотеки С. И. Лапшину: "Нашел у себя вещи преинтересные, о коих чуть было не забыл: мою переписку с Пушкиным, его письма..." Примерно тогда же подвел он и своеобразный итог своим отношениям с великим поэтом.

"Мы познакомились не с ранней молодости... - а лишь перед тем временем, когда он задумал издавать "Современник" и пригласил меня участвовать в этом журнале; следовательно я, что называется, товарищем детства Пушкина не был; мы даже с ним не были на "ты" - он и по летам и по всему был для меня старшим; но я питал к нему глубокое уважение и душевную любовь и смею сказать гласно, что эти чувства были между нами взаимными".

Один из своеобразнейших - даже в блистательном созвездии тогдашних имен - современников Пушкина, В. Ф. Одоевский и в самом деле не принадлежал к кругу интимных друзей поэта; он действительно не мог бы похвастать ни той нежной привязанностью, какую питал Пушкин к "ленивцу" Дельвигу, ни короткостью, существовавшей в его отношениях с Жуковским. Но чудаковатый, "добрейший и честнейший" князь был отмечен пушкинской дружеской приязнью, тесно связывавшей их так же, как и чувство литературного товарищества...

Знакомство их состоялось в конце 1827-го или в 1828 году в Петербурге, куда Одоевский, коренной москвич, переехал, женившись на Ольге Степановне Ланской. Однако заочно они знали друг о друге давно. Одоевский внимательно следил за растущей славой молодого поэта, и его стихи украшали уже новый московский альманах "Мнемозина", рожденный в 1824 году усилиями самого Одоевского и лицейского товарища Пушкина Кюхельбекера. Чуть позже вошел Одоевский и в число ближайших сотрудников затеянного его друзьями журнала "Московский вестник", и Пушкин, только что прибывший в первопрестольную столицу из Михайловской ссылки и обласканный московскими литераторами, обещал "любомудрам" свое участие.

Однако в этот приезд поэта в Москву, осенью 1826 года, Одоевский с ним разминулся - он был уже в Петербурге и, лично еще не знакомый с Пушкиным, выпрашивал в письме к Погодину хоть ненадолго "Бориса Годунова". Весть о новой трагедии достигла северной столицы: было известно, что Пушкин читал ее в Москве "своим" - Соболевскому, Вяземскому, у Веневитиновых - и что отрывок из нее предназначается в "Московский вестник".

Знал уже, должно быть, имя Одоевского и Пушкин - хотя бы по статьям и апологам в "Мнемозине", доходившей в Михайловское. Один из них прозвучал даже неожиданным отголоском на помещенное в альманахе пушкинское стихотворение "Демон", которое Одоевский, увлеченный в ту пору "немецкой метафизикой", прочитал с "сумрачным наслаждением".

 В те дни, когда мне были новы 
 Все впечатленья бытия...

Стихотворение поразило его глубиной проникновения в "сокровищницу сердца человеческого", разъедаемого "злобным гением" рефлексии и сомнения:

 Не верил он любви, свободе; 
 На жизнь насмешливо глядел - 
 И ничего во всей природе 
 Благословить он не хотел.

Легкие и грустные пушкинские строки навели пламенного искателя истины на философские раздумья о демонах "внутри" и "вне" нас - в следующем номере "Мнемозины" появился его аполог "Новый Демон".

В Москве просматривал Пушкин и статью Одоевского для "Московского вестника", отметив не в меру пылкий темперамент молодого критика, готового крушить "стариков". Поэт вступился за литературный авторитет Державина и Карамзина, и его упрек, переданный Одоевскому Погодиным, доставил молодому литератору "горькие минуты". А спустя несколько лет Одоевский сам будет резко выговаривать тому же Погодину, редактору "Московского вестника", по поводу напечатанных в его журнале статей против "Истории" Карамзина, и в "Пестрых сказках", появившихся в 1833 году, восточный мудрец будет благословлять русскую красавицу поэзией Байрона, Пушкина и "старика" Державина.

...Одоевский, привыкший к уединению и патриархальной московской жизни, к долгим ученым беседам с любезными сердцу "любомудрами" постепенно свыкался с северной столицей. Они с Ольгой Степановной занимали флигель в доме Ланских, в Мошковом переулке. Одоевский начинает принимать у себя по субботам, и литературный его салон становится вскоре знаменитым.

Один из последних отпрысков древнего Рюрикова рода, Одоевский ласково принят не только в петербургском свете, но и при дворе. Его небольшая худощавая фигура, его лицо, походившее на потемневшие старинные портреты, с выражением спокойной энергии во взгляде, становились все более приметными. Глубокая, разносторонняя образованность, добродушный нрав и простота в общении, наивная, почти детская доверчивость и столь же естественная доброта - все это располагало к нему. Завязывались и литературные связи: Одоевский быстро сходится с пушкинскими друзьями, хотя еще недавно петербуржцы незло подшучивали над московским "четверогранным альманахом" - четырехтомной "Мнемозиной", изрядно сдобренной тяжеловатой философской премудростью. "Воздух" Петербурга был иным - и здесь кипела литературная жизнь, и здесь издавались альманахи - но какие! Ошеломила неслыханным успехом "Полярная звезда" Рылеева и Бестужева. Дельвиг, поддавшись на уговоры книгопродавца Оленина, при ближайшем участии Пушкина, Жуковского, Вяземского, Баратынского, Языкова принялся издавать другой, не менее блистательный альманах - "Северные цветы", представивший читателю не только яркую плеяду молодых, но и "старших" - Крылова, Гнедича, Федора Глинку... Жизнь "Миемозины" была коротка, дельвиговское же детище процветало, и вокруг его издателя сосредоточились лучшие литературные силы не только Петербурга - пишущей России.

А 1 января 1830 года увидела свет "Литературная газета". Официальный издатель - тот же Дельвиг, но Пушкин - ее душа, нерв. Усилиями поэта и его друзей стягиваются к "Литературной газете" единомышленники - "антипчелисты". "Титов и Одоевский тоже нашего полку", - сообщал О. Сомов, один из сотрудников газеты, в Москву своему приятелю Максимовичу 12 декабря 1829 года. Одоевский и в самом деле среди первых, кто усердно трудится для нового издания, - пишет, переводит, консультирует. Имя Пушкина начинает постоянно мелькать в его переписке с Соболевским, Сомовым. Еще осенью 1827 года улаживал Одоевский, уже из Петербурга, финансовые недоразумения, возникшие у Пушкина с "Московским вестником". Спустя год- он возмущен нападками журнала "Атеней" на появляющиеся в печати главы "Евгения Онегина": "Что за пакость во 2-й книжке "Атенея"!" Пушкин в это время в разъездах, однако в краткосрочные его появления встречаются они, очевидно, и лично: в петербургских гостиных, более тесно - у Дельвигов, у Жуковского, у прелестной "черноокой Россети" в ее скромной фрейлинской келье на четвертом этаже Зимнего дворца, где собирается цвет литературного Петербурга. Видят их вместе и на вечерах Екатерины Андреевны Карамзиной, вдовы историографа.

...В последних числах декабря 1830 года в книжных лавках появляются "Северные цветы на 1831 год". В отделе прозы рядом с московскими друзьями В. П. Титовым, Зинаидой Волконской, рядом с Гоголем - Одоевский, его "Последний квартет Бетховена" - романтическое повествование о трагическом конце гениального безумца, оглохшего музыканта, погибающего в мире им же созданных звуков. Пушкин в Москве, но "Северные цветы" прочитаны, и новелла Одоевского приводит его в восторг, - Одоевскому спешит сообщить об этом их общий знакомый А. И. Кошелев. Пушкин говорил с ним о "Последнем квартете Бетховена" на балу, где поэт появился с молодой женой спустя несколько дней после свадьбы. Он считает, писал Кошелев, "что это не только лучшая из твоих печатных пьес... но что едва когда- либо читали на русском языке статью столь замечательную и по мыслям и по слогу. Он бесится, что на нее обращают мало внимания". Пушкин прочит автору европейскую славу. Это - первый серьезный писательский успех.

Лето 1831 года поэт проводит с Натальей Николаевной в Царском, а к середине октября окончательно перебирается в Петербург, на Галерную, в дом сенаторши Брискорн. Между радостными событиями этого года произошло и трагическое - скоропостижная, неожиданная кончина Дельвига. Друзья его, не сговариваясь, сошлись на том, что "Северные цветы" должны быть продолжены - в память об ушедшем и в пользу его семейства. Так же, не сговариваясь, главенствовать в этом деле предоставили Пушкину. Обсуждение подробностей - у Жуковского, в Зимнем, узким кругом: Пушкин, Гнедич, приехавший из Москвы Погодин и Одоевский. Он дает в посмертные "Северные цветы" одну из лучших своих новелл, продолжающую его рассказы о гениальных безумцах, - "Ореrе del cavaliere Giambattista Piranesi".

После смерти Дельвига Пушкин начинает подумывать и о собственном издании. Вяземский намечает даже возможных сотрудников - Жуковского, Александра Тургенева, Баратынского, Ивана Киреевского. Среди них мы вновь видим и имя Одоевского. По субботам, после театра, Пушкин теперь нередко появляется в Мошковом переулке. Современники оставили немало восхищенных свидетельств об этих удивительных вечерах. По остроумному замечанию Шевырева, на диване у Одоевского пересидела вся русская литература. Здесь можно было встретить писателей знаменитых - Крылова, Пушкина, Жуковского - и только вступающих на литературное поприще Гоголя, Кольцова... Сюда запросто захаживали Грибоедов, Лермонтов... Позже нашли у Одоевского поддержку и ласковый прием Достоевский и Белинский. Здесь бывала "вся аристократия рода и таланта" - ученые, музыканты, дипломаты. Известный знаток Китая отец Иакинф сходился с веселым Пушкиным, только что вернувшийся из Сибири путешественник тяжелый немец Шиллинг - с живой и миловидной графиней Ростопчиной, Глинка, не раз пользовавшийся советами Одоевского, тонкого знатока музыки, Даргомыжский - и профессор химии Гессе, французский посланник - и собиратель русского фольклора И. П. Сахаров в длиннополом гороховом сюртуке... - все чувствовали себя свободно и ровно, в одинаковой мере, без чинов и различий, отмеченные добросердечием и участием хозяина, привлеченные сюда его незаурядной личностью. Представители света собирались обычно вокруг Ольги Степановны, величественно восседавшей перед большим серебряным самоваром и самолично разливавшей чай, остальные же переходили в "львиную пещеру" - кабинет Одоевского, уставленный причудливыми столиками, этажерками с таинственными ящичками, химическими ретортами, черепами, необыкновенной формы склянками, окруженными - на полках, на столах, на диванах - книгами, бесконечным количеством книг, иными в старинных пергаментных переплетах...

Глинка Ф.Н. Литография К. П. Беггрова. 1821 г.

Пытливость Одоевского не знала границ. Его интересовало все: литература, положительные науки - и средневековые мистические учения, он возился с химическими ретортами - и писал фантастические повести, изобретал неслыханные музыкальные инструменты - и под именем "доктора Пуфа" выдумывал непостижимые кулинарные рецепты, интересовался новейшими техническими достижениями - и, назвавшись "дедушкой Иринеем", сочинял детские сказки... Над его "мистическими" увлечениями и фантастическими повестями подшучивал Пушкин, будто даже называя Одоевского, посмеиваясь, "Гофманской каплей"... Это, однако, не мешало их сближению - не только на почве литературного и светского общения...

...Осенью 1833 года Пушкин собирался в Оренбург, в пугачевские места - за материалом для "Истории Пугачева". Намеченный путь - через Симбирск, к которому волею судьбы было тогда приковано и беспокойное внимание Одоевского: именно там, в Симбирске, разыгрывалась в это время таинственная и скандальная история - его отчим Павел Дмитриевич Сеченов был обвинен в "похищении" девицы, якобы бежавшей с его помощью из родительского дома в монастырь. Одоевский, поддерживавший с отчимом семейные и деловые отношения, невольно оказался втянутым в мутный водоворот этой коллизии. Разбирательством же ее занимался симбирский губернатор А. М. Загряжский, родственник Натальи Николаевны, в доме которого предполагал остановиться Пушкин. Пользуясь стечением обстоятельств, Одоевский поверяет ему щекотливое семейное дело, просит выяснить на месте истинные обстоятельства происшествия, и Пушкин, уже из Болдина, весело успокаивает князя сообщением о благополучном конце истории незадачливого донжуана и "скромной отшельницы"...

А незадолго до этого возникла у Одоевского идея совместного литературного сотрудничества: они с Гоголем задумали альманах "Тройчатка", в котором Гомозейке предоставлялось описать "гостиную", Рудому Паньку - "чердак", а господину Белкину - "погреб". "Трехэтажный" альманах не состоялся, но все более сближающие их творческие и издательские замыслы возникают один за другим.

3 марта 1834 года. Запись в дневнике Пушкина: "Был вечером у князя Одоевского". 16 марта - Пушкин и Одоевский, вместе, на примечательном совещании у Греча, куда оба получили приглашение. Собрание у литературных неприятелей - "мирская сходка всей республики", но повод слишком важен: затевается первый русский энциклопедический словарь. Пушкин, получивший "разрешение" на участие в этом совещании у Плетнева, "который есть вплощенная совесть", уговаривает Одоевского не отказываться от приглашения. Он согласен, что предстоящий вечер "имеет свою гадкую и любопытную сторону", но: "...поедем, что за беда? <...> Всего насмотримся и наслышимся, а в воровскую шайку не вступим",- и предлагает отправиться вдвоем, так как "одному ехать страшно: пожалуй, побьют". Пушкин и Одоевский держатся на "сходке" единомышленниками: предлагаемые условия издания для них одинаково неприемлемы - дело попало явно не в те руки... 2 апреля, размышляя над тем, что новый Лексикон "будет не что иное, как "Северная пчела" и "Библиотека для чтения" в новом порядке и объеме", Пушкин заносит в дневник слова Одоевского: "...честный человек, говорит Одоевский, может быть однажды обманут; но в другой раз обманут только дурак".

...В начале 1835 года оба вынашивают новую идею - издание "Современного летописца политики, наук и литературы", на манер английских "Review". Одоевский подготавливает даже подробный его проект, Пушкин хлопочет о разрешении. В конце того же года поэт дает согласие на участие в другом начинании, также связанном с Одоевским, - журнале "Северный зритель". Несмотря на неудачи, постигшие эти замыслы, они не оставляют своих издательских планов: Пушкин по-прежнему мечтает о собственном печатном органе, Одоевский - об обстоятельном энциклопедическом журнале, в котором он мог бы дать выход своим разносторонним интересам. Кроме того, Одоевский не богат; его небольшое имение - 443 души в селе Никольском Костромской губернии - давно заложено; он служит и живет жалованьем. Литературный заработок для него - "вещь важная". "...А ведомо вам буде, - писал он как-то С. П. Шевыреву, - что я книги могу покупать только за те деньги, которые выручаю за свои сочинения".

...Новый, 1836 год Пушкин встречал у Одоевского, в обществе близких обоим людей - Жуковского, Соболевского, Ив. Киреевского, Глинки, старинного приятеля Пушкина Н. И. Кривцова - друга "арзамасцев" и брата декабриста, Н. И. Любимова - чиновника Министерства иностранных дел, доброго знакомого поэта, назвавшего через год его убийцу "новым Геростратом"...

Год начался с удачи: Пушкину наконец разрешили издавать журнал, и друзья поэта объединили усилия вокруг нового пушкинского детища - "Современника". Среди них - Одоевский. Он становится ближайшим помощником нового издателя - принимает горячее участие в организационных делах, хлопочет о типографии, предварительно просматривает и готовит к печати статьи. Отношения с Пушкиным - непринужденные и дружеские. "За все труды я Вас как издателя прижимаю и требую баночку шиповника", - пишет ему Одоевский незадолго до выхода первого номера журнала. "У меня в I № не будет ни одной строчки Вашего пера, - сетует Пушкин в апрельском письме к Одоевскому. - Грустно мне; но времени нам недостало..." Зато второй номер думает он начать статьей Одоевского, "дельной, умной и сильной", для которой сам придумал название - "О вражде к просвещению". Пушкин явно ценит в нем публициста - и вместе с тем под благовидным предлогом, но довольно определенно отклоняет два его философских "отрывка" из "психологической комедии" о Сегелиеле и "Разговор Недовольных". Оба произведения грешат холодноватой, умозрительной аллегорией и дидактизмом и чужды Пушкину, как, впрочем, и фантастическая повесть "Сильфида". Зато замысел другой повести - "Княжна Зизи" - Пушкину нравится, он называет ее "славной вещью" и торопит Одоевского с окончанием для следующего номера: "Без Вас пропал "Современник"..."

В мае Пушкин уезжает в Москву, отдав журнал на попечение верного Плетнева и Одоевского. "Бог поможет, "Современник" и без меня выйдет", - пишет он жене, уверенный в своих помощниках. На усмотрение Одоевского предоставил он фактически окончательное формирование второго тома. Одоевский следит за набором, улаживает хозяйственные и финансовые неполадки и, "оградив себя крестным знамением... дабы бес не радовался и пес хвостом не вертел", просматривает и подписывает к печати корректуру.

И все же Одоевский не чувствует себя в пушкинском журнале "дома". Слишком мало здесь его "пространство", да и тем он распоряжаться не вправе. К тому же журнал Пушкина чисто литературный, а Одоевский - "о многих лицах"... Нередко облачается он в своей "львиной пещере" в длинный, до пят, сюртук, в черный острый колпак и, похожий на средневекового астролога, садится за изучение старинных, таинственных фолиантов, за химические опыты или за новейших английских экономистов. И все это требует выхода... Он по-прежнему не оставляет надежд на собственное издание, на энциклопедический журнал, и даже предпринимает такую попытку вместе с молодым, напористым журналистом Краевским, которому, по своему обыкновению, покровительствует. Однако обстановка в журналистике царит "свинцовая". И на представленный проект - для начала даже не журнала в точном смысле, а "квартальника" по типу "Современника" - ложится запрещающая резолюция Николая: "И без того много".

...Этот державный окрик коснулся не только начинания Одоевского и Краевского - под угрозой оказался и "Современник". Перед ее лицом Пушкин и Одоевский вновь объединяют свои усилия в поисках журнальных "резервов"; Одоевский от лица пушкинского круга ведет даже переговоры с "братией московской" - редакцией "Московского наблюдателя"... Параллельно усиливаются, становясь все более откровенными и циничными, нападки на Пушкина из булгаринского лагеря. Одоевский безуспешно пытается выступить в защиту поэта и его журнала, но гневную статью его "О нападениях петербургских журналов на русского поэта Пушкина" не печатают, она увидела свет лишь спустя тридцать лет...

И концу 1836 года Пушкин, не имея официального разрешения на продолжение "Современника", дозволенного лишь на год, на свой страх и риск начал готовить пятый его том - уже для будущего, 1837 года, Одоевский деятельно помогает ему, добывая материал. Он рекомендует Пушкину то отрывки из "Сказаний русского народа" молодого ученого-энтузиаста И. Сахарова, которому протежирует, то статью талантливого инженера М. Волкова о железных дорогах в России... Радостно встречают оба долгожданное и знаменательное событие - постановку "Ивана Сусанина" - первой русской национальной оперы. 13 декабря, вскоре после премьеры, собираются на дружеском обеде у А. В. Всеволожского, общего старинного и доброго знакомого, Пушкин, Жуковский, Вяземский, М. Виельгорский, Одоевский. Здесь сообща сочиняют они знаменитый шуточный "Канон в честь Глинки":

 Пой в восторге, русский хор, 
 Вышла новая новинка. 
 Веселися, Русь! наш Глинка - 
 Уж не Глинка, а фарфор!

Под самый Новый год Пушкин и Одоевский еще обмениваются деловыми, но легкими, как живой и дружеский разговор, записками. Одоевский пытается привлечь поэта к изданию "Детского журнала". В ответ - исполненная комического ужаса мольба: "Батюшка, Ваше сиятельство! Побойтесь бога... уж и так говорят, что я в детство впадаю. Разве уж не за деньги ли? О, это дело не детское, а дельное". Между 22 и 29 декабря Пушкин интересуется, "доволен ли" Одоевский четвертым номером "Современника". Тотчас - отклик на главное в нем: "..."Капитанскую дочь" я читал два раза сряду и буду писать о ней особо..." 29 декабря Пушкин рассчитывает увидеться с Одоевским на годичном акте в Академии наук: "Не увидимся ли в Академии Наук, где заседает князь Д<ундук>?"

...А 28 января вечером, на следующий день после роковой дуэли, Одоевский, взволнованный, писал на Мойку находившимся там друзьям: "Карамзину, или Плетневу, или Далю. Напиши одно слово: лучше или хуже. Несколько часов назад Арендт надеялся..."

Одоевский был среди ближайших друзей поэта, на протяжении многих лет ревностно заботившихся обо всем, что было связано с творениями его, делами, с именем. Вместе с Жуковским, Вяземским, Плетневым издавал он посмертный "Современник", собрание сочинений Пушкина, писал статьи, в которых одним из первых назвал его поэтом народным и гордостью России... Ему же принадлежало едва ли не самое проникновенное и скорбное слово о Пушкине - знаменитый некролог, вызвавший резкое неудовольствие правительства. В нем Одоевский писал:

"Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!... Всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужли в самом деле нет уже у нас Пушкина?.. К этой мысли нельзя привыкнуть!"