Связь времен
Народ и поэт
Мечта о широком читателе сопровождала Пушкина всю жизнь. О своей судьбе в потомстве он стал задумываться еще в юности:
Мои летучие посланья В потомстве будут ли цвести? -
восклицал шестнадцатилетний поэт. А в одном из последних своих стихотворений, незадолго до гибели, говорил о времени, когда имя его назовет вся великая Русь, "всяк сущий в ней язык"... Но только через семь десятилетий, в Октябре 1917 года, были сметены все преграды на пути приобщения народа к сокровищам русской культуры. С какой радостью прильнул народный читатель к живительному роднику пушкинского слова! Нельзя без волнения читать отзывы крестьян о Пушкине, записанные в послереволюционные годы Адрианом Митрофановичем Топоровым, сельским учителем*.
* (Его замечательная книга "Крестьяне о писателях" впервые была напечатана в 1930 году, переиздана в 1963 и 1967 годах.)
В этих отзывах и гордость великим сыном русского народа, и мудрое понимание его освободительной роли, и наслаждение красотой его образов...
Теперь, в наши дни, Пушкин вошел в каждый дом, значение его стало поистине всенародным. Ежегодно проводятся Всесоюзные пушкинские праздники поэзии, многотысячные тиражи его сочинений быстро исчезают с книжных прилавков, радио разносит его стихи во все просторы многонациональной страны.
Мечта поэта сбылась.
Но в какой степени народ знал Пушкина раньше, в дореволюционной России, в какой степени пушкинское слово влияло на сознание народа? Этот вопрос интересен не только для истории народного читателя, но и шире - для истории народной культуры, ее традиций, связывающих прошлое с будущим. Меня как пушкиниста этот вопрос занимал много лет, и немало труда я потратил на собирание по крупицам материалов, которые позволили дать на него хоть какой-то ответ. Ни одного исследования на эту тему не существует. Считалось, что в неграмотной крестьянской России, лишенной света и образования, ответ может быть только один: деревня, кроме каких-то исключений, о Пушкине и не слыхала. Но не хотелось соглашаться со словами И. С. Тургенева, который говорил на открытии памятника Пушкину в Москве, что простой народ "теперь не читает нашего поэта" и лишь в неопределенном будущем сыновьям народа "станет понятно, что значит это имя: "Пушкин!" А ведь это была последняя четверть века, 1880-й год! Мнения такого рода высказывались даже в 1899 году, когда, несмотря на все препятствия, которые царизм воздвигал на пути просвещения крестьянской массы, деревня тянулась к книге, свету, образованию...
О том, что Пушкин народу неизвестен, писали и журналисты, претендовавшие на знание деревни*. В действительности попыток серьезного изучения этого вопроса журналисты не предпринимали. По справедливому замечанию В. В. Сиповского, "городские литераторы, конечно, не могли составить себе вполне верного понятия об отношении народа к Пушкину, так как приезжали на 1/4 часа, забрасывали мужиков и баб вопросами, "интервьюировали", ждали, по-видимому, от них длинных академических речей и уезжали недовольные немногословной характеристикой поэта: "Пушкин добру учил"**.
* (См., например: А. И. Фаресов. А. С. Пушкин и чествование его памяти. СПб!, 1899, стр. 49-64.)
** (3В. В. Сиповский. Пушкинская юбилейная литература (1899- 1900 гг.). СПб., 1901, стр. 15.)
Итак, картина в общем получалась совершенно безотрадная: народ Пушкина совершенно не знал и не знает. Различие между всеми, кто разделял этот общий вывод, заключалось лишь в его оценке. Если, скажем, Тургенев говорил об этом с великой скорбью и горячо желал наступления времени, когда народ узнает своего поэта, то декаденты считали творчество Пушкина лишь достоянием "аристократов духа", а не "черни" (под этим именем они подразумевали людей из народа, "бесконечных, серых, малых", вызывавших у Д. Мережковского омерзение пожертвованиями своих трудовых грошей на сооружение памятника Пушкину)*.
* (Д, Мережковский. Праздник Пушкина. "Мир искусства", 1899, № 13-14, стр. 11 - 13.)
Однако так ли это; действительно ли народ не знал Пушкина?
По отношению ко времени, когда Пушкин еще жил, ответ на этот вопрос может быть дан, за отдельными исключениями, безусловно отрицательный. Сам Пушкин, творчество которого сыграло столь колоссальную роль в общем процессе развития русской культуры, в демократизации литературы и создании самой возможности приближения ее к духовным интересам народа, признавал: "У нас литература не есть потребность народная... Класс читателей ограничен".
Пушкин высоко ценил мнения передовых читателей своего времени, которых, однако, было тогда мало, и противопоставлял им "почтеннейшую публику" (то есть ту "сволочь, которая нас судит"), "светскую чернь", тех читательниц, для "нежных ушей которых (как он писал иронически в связи с поэмой "Братья-разбойники") "отечественные звуки: харчевня, кнут, острог" невыносимы. Что же касается народа, то о нем Пушкин сказал в наброске "Блажен в златом кругу вельмож";
Меж тем за тяжкими дверями, Теснясь у черного крыльца, Народ, гоняемый слугами, Поодаль слушает певца.
Основной причиной незнания или крайне ограниченного знания народом Пушкина была неграмотность. Но даже тогда были исключения, и тогда имя Пушкина и даже некоторые его стихи были известны в части "простого народа". Современник Пушкина В. Н. Каразин писал: "Между солдатами есть люди весьма умные, знающие грамоте. Есть... и из дворовых весьма острые и сведущие люди; есть управители, стряпчие и прочие из господских людей, которые за дурное поведение или за злоупотребление отданы в рекруты. Они так, как и все, читают журналы и газеты"*. Известно также и показание декабриста М. П. Бестужева-Рюмина: "Рукописных экземпляров вольнодумческих сочинений Пушкина и прочих столько по полкам, что это нас самих удивляло"**. Однако распространение этих стихов, можно считать, происходило преимущественно среди офицеров: для политической агитации декабристами были написаны особые произведения "в простонародном духе".
* (В. И. Семевский. Политические и общественные идеи декабристов. СПб., 1909, стр. 129-130.)
** (Восстание декабристов, т. IX. Госполитиздат. М., 1950, стр. 118.)
В поисках материалов, которые дали бы представление о том, в какой степени народ знал Пушкина, я обратился к письмам современников, к мемуарам, к журналистике и критике. Результатов все это не давало. А между тем признания в качестве безусловного факта непрерывного расширения читательской аудитории именно благодаря пушкинскому творчеству встречались нередко. По словам Белинского, первые поэмы Пушкина "читались всею грамотною Россиею; они ходили в тетрадках, переписывались девушками, охотницами до стишков, учениками на школьных скамейках, украдкою от учителя, сидельцами за прилавками магазинов и лавок. И это делалось не только в столицах, но даже и в уездных захолустьях"*.
* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VII, АН СССР. М., 1955, стр. 320.)
Итак, неграмотность являлась главной преградой между читателем и творчеством Пушкина. Другим препятствием была дороговизна книг и крайне малые тиражи. Тиражи произведений Пушкина при его жизни находились в пределах от 1200 экземпляров до 2400. При этом, например, первое издание "Руслан и Людмила" стоило 10 руб., "Кавказского пленника" - 5 руб., первое полное издание "Евгения Онегина" - 12 руб., трехтомное издание стихотворений - 30 руб. Если даже говорить о средних и мелких чиновниках в городе, то и им эта цена была недоступна: средний чиновник получал 60-80 руб. в месяц; Акакий Акакиевич из гоголевской "Шинели", например, получал 33 руб. Характерно, что и посмертное издание сочинений Пушкина из-за дороговизны и отсутствия достаточно широкой аудитории долго не расходилось. В 1845 году в газетах было объявлено, что 11 томов сочинений Пушкина уценены: вместо прежних 65 руб. ассигнациями за 11 томов на веленевой бумаге - 10 руб. серебром, а вместо 50 руб. ассигнациями на экземпляр на простой бумаге - 8 руб. серебром (поскольку 10 руб. ассигнациями равнялись 2 р. 85 к. серебром, издание было уценено почти вдвое), Но в последней трети XIX века наметились возможности большего знакомства народа с творчеством Пушкина. Кроме некоторого увеличения грамотности на селе огромное значение имел выход начиная с 1887 года (когда кончилось право наследования для родственников Пушкина) дешевых изданий его произведений. В 1887 году вышло полное собрание сочинений Пушкина, составленное Скабичевским, в одном томе, ценой 1 р. 50 к., оно же в улучшенном оформлении - 2 р. 50 к. В том же году вышли сочинения Пушкина в 10 томах ценой 1 р. 50 к. Появились также издания отдельных его произведений ценой 50, 20 коп. и отдельные брошюрки. (например, "Бахчисарайский фонтан", "Барышня-крестьянка", "Метель", "Русалка" и др.) ценой 3 коп.
Грамотеи передавали вести о Пушкине неграмотным - из уст в уста, рассказывали сюжеты его произведений. Порой зная, а порой не зная имени автора, пели песни на слова его стихов: "Утопленник", "Зимняя дорога", "Осень", "Утро в селе", "Буря", "Зимний вечер", "Няня", "Гусар", "Узник", "Бесы", "Под вечер осенью ненастной".
Некоторые из этих песен распространялись в дешевых олеографиях - народных картинках с надписями (например, "Под вечер осенью ненастной")* или выпускались отдельными дешевыми брошюрками, что весьма способствовало их распространению**.
* (См.: С. Клепиков. Пушкин и его произведения в русской народной картинке. М., 1949.)
** (Некоторые стихотворения Пушкина проникали в народ через песенники и различные лубочные сборники и хрестоматии еще при жизни поэта. Например, наиболее ранний: Избранный новейший песенник. М., 1822; а также: Эвтерпа. М., 1828; Букет благовонных цветов, М., 1829; Эрато, приношение прекрасному полу. М., 1829; Собрание русских простонародных песен. М., 1831; Песенник для дамского ридикюля и туалета. М., 1931. В них стихи часто искажались, но все же такие издания сыграли свою роль, знакомя читателя с Пушкиным.)
Но все эти разрозненные сведения не создавали картины даже в пределах какого-то узкого временного отрезка. Ничего для пополнения этих сведений не дало и мое обращение к архиву известного книговеда и библиографа Н. А. Рубакина*, а также изучение результатов состоявшегося в 1898 году обследования вопроса о знакомстве с Пушкиным сельского населения и в школах Ярославской губернии. Ответы на вопросы (преимущественно школьных учителей) Рубакина, как и обследователей Ярославской губернии, носили формальный характер отзывов о знании народом Пушкина, а главное - о восприятии Пушкина народом, живых откликов крестьян ни там, ни здесь не было. Н. А. Рубакин с грустью признавал, что российский читатель, и "серый", и "полукультурный", и наиболее интеллигентный, остается иксом. Он неизвестен не только в качественном, но даже в количественном отношении"**.
* (Архив этот хранится в рукописном отделении Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина, ф. № 125.)
** (Н. А. Рубакин. Этюды о русской читающей публике. Факты, цифры и наблюдения. СПб., 1895, № 1.)
Итак, казалось, что интересовавшая меня тема бесперспективна. Но однажды мне повезло. Знакомясь с фондами рукописного отделения Института русской литературы Академии наук СССР, я обратил внимание на архив "Сельского вестника", забытой дореволюционной дешевой газетки, предназначавшейся для деревни. А вдруг там есть нечто, связанное с Пушкиным? Архив этот никто не изучал. Начав просматривать папки с материалами архива, я буквально был ошеломлен: передо мной лежали сотни писем крестьян о Пушкине, писем со всех концов России, из центральных губерний и глухомани, писем, написанных зачастую на серой оберточной бумаге, большей частью полуграмотных, каракулями, по одной, по пять, по десять и больше страниц, иногда даже стихами, и все о Пушкине!.. Долго не мог я оторваться от этих листочков, за которыми вставала деревенская Россия с ее любовью к Пушкину, любовью нежной и проникновенной, как к живому человеку, целая россыпь мнений о нем, иногда наивных, большей частью восторженных, но порой неожиданных, странных...
Так раскрылся уникальный, ценнейший фонд документов. Впервые можно было судить об отношении народа к Пушкину, о знании и понимании народом Пушкина, о том, каким был образ поэта в крестьянском сознании, причем судить по рассказам самих крестьян! И даже видеть, как отражалось в отзывах о поэте расслоение деревни!
Обратившись в Публичной библиотеке к комплектам самой газеты, я обнаружил и самый повод появления этого потока писем.
9 мая 1899 года, незадолго до 100-летия со дня рождения Пушкина, газета "Сельский вестник" обратилась к читателям со следующей просьбой: "26 числа наступающего мая месяца исполняется 100 лет со дня рождения великого русского писателя Пушкина. Просим наших читателей, близко стоящих к простому народу и хорошо его знающих, сообщить нам: насколько известно в народе имя Пушкина? какие сочинения его наиболее читаются народом и как попадают к нему? что ему в них больше всего нравится и почему? что нравится меньше и почему? что простой народ знает и думает о Пушкине? Просим и самих крестьян, наших читателей, написать об этом просто и прямо, не стесняясь, как умеют и как бог на душу положит. Кто и совсем ничего не знает о Пушкине и даже не слыхал о нем или знает очень мало, - пусть напишет и об этом. За всякие сообщения обо всем этом мы будем очень благодарны".
Редакция неожиданно для нее получила около тысячи откликов со всех концов России: не было почти ни одной губернии, от севера до юга и от востока до запада, откуда не шли бы крестьянские письма. Но в газете было напечатано только 101 письмо (причем тщательно отобранные в цензурном отношении). В архиве остался ценнейший, неопубликованный материал. Ценность этого архива состоит также в том, что он по существу равнозначен массовому обследованию упомянутых вопросов, обследованию, результаты которого выражены и зафиксированы самими читателями. Исследование этого материала дает возможность впервые в истории русской культуры и литературы XIX века прийти к конкретным выводам об отношении дореволюционного крестьянства к писателю, о его критериях оценки художественного творчества, выводам, основанным не на общих соображениях, а на фактах самой жизни.
Казалось бы, что само направление "Сельского вестника" должно было предопределить и характер откликов на анкету о Пушкине. Эта газета издавалась при "Правительственном вестнике" и в качестве официозного издания бесплатно рассылалась во все волостные правления России. Она распространялась также и по подписке, 1 р. 20 к. в год. Значительная часть каждого номера была посвящена официальным сообщениям, славословию царя и "высочайших особ". Передовые статьи этой газеты были обычно посвящены духовным поучениям. В полном соответствии с религиозно-монархической направленностью газеты велась здесь и пропаганда творчества Пушкина. О содержании первой из напечатанных в ней статей - "А. С. Пушкин" - говорит ее подзаголовок: "Стихи Пушкина с духовным содержанием. Переписка его в стихах с московским митрополитом Филаретом. Христианская кончина его".
В духе обычной реакционно-официозной фальсификации Пушкина были выдержаны и другие статьи о нем, напечатанные в "Сельском вестнике". Постоянно подчеркивалось, что юбилей Пушкина - результат забот государя. Путем искажения пушкинского творчества утверждалась идея единения сословий: Пушкин "в своих описаниях русских людей указал на их чисто русские, драгоценные свойства; указал, что и дворяне, и крестьяне, и образованные, и необразованные, несмотря на кажущуюся разницу, - все дети одной великой семьи" (статья "Пушкин" в № 21). В другой статье, "Пушкин как певец русского народа", растянувшейся на три номера (22-24), образ поэта был обрисован в следующих чертах: "Чувства его были - постоянное самоуничижение. Как всякий русский человек, сознавая свое глубокое недостоинство перед правдой божией, он обвинял себя, проклинал себя за то, что не во всем его жизнь была согласна с теми высокими стремлениями, какие всегда жили в его душе. Цикл статей о Пушкине "Сельский вестник" завершил напечатанием речи петербургского митрополита Антония, утверждавшего, что эпикуреизм поэта "был крайний, его вольномыслие граничило иногда с кощунством, его пренебрежение жизнью как даром божиим часто не знало предела", но "под этою бурною поверхностью в глубине его души таились начала святые, истинно человеческие, христианские".
Учитывая эти установки "Сельского вестника", можно было бы думать, что они и должны были предопределить характер писем крестьян о Пушкине. Однако картина получилась иная. Можно сказать, что, призывая крестьян писать о Пушкине, редакция выпустила духа из бутылки. Эффект получился неожиданный. Лишь небольшая часть читателей, следуя установкам редакции, иногда подделываясь под них, а порой отражая имевшую определенный успех в некоторых наиболее темных слоях народа многолетнюю реакционно-монархическую пропаганду, настраивалась на общий тон "Сельского вестника". Подавляющее же большинство писем говорило о том, что в сознании народа жил другой образ Пушкина - своей жизнью и творчеством показавшего пример самоотверженного служения народу, родине, правде, справедливости. При исследовании писем ясно обнаруживаются эти две противоборствующие тенденции, причем одна из них - христианско-монархическая - представлена по сравнению с другой несоизмеримо меньшим количеством читателей.
Обратимся теперь к самим письмам*. Цитируя эти письма, я счел излишним сохранение их орфографии, так как в данном случае это лишь затруднило бы их чтение: большинство писем написано каракулями, с полным игнорированием синтаксических и грамматических правил, с воспроизведением произношения слов в тех или иных говорах, слитным написанием предлогов с существительными, глагола с местоимением и т. д. О характере писем с этой точки зрения (большей частью затруднительных для прочтения) дают представление несколько приложенных мною к этой статье фотографий. Письма большей частью сопровождаются такими оговорками: "За ошибки и прописки прошу извинения"; "При сем прошу редакцию в том меня извинить, что толком не могу письма-то сочинить, грамматического учения я не получил. А только канончики учил"; "К редакции. Прошу простить за ошибки, если таковые окажутся, и за плохой слог сообщения"; "Прошу извинения меня за мое письмо. Я писал от души, самоучка" и т. д. Напечатанные в газете письма (как свидетельствует сохранившееся в архиве письмо А. А. Александрова, в то время сотрудника газеты) редакцией "переписывались", то есть подвергались стилистической обработке; этим главным образом объясняется кардинальное различие между опубликованными и цитируемыми подлинниками писем по степени грамотности.
* (Неопубликованные письма будут далее приведены по архивным подлинникам, опубликованные - по газетным публикациям (поскольку оригиналы той части писем, которые были напечатаны в газете, не сохранились).)
В общей массе писем обнаруживается нечто поразительное: полуграмотные крестьяне ведут спор о Пушкине, происходит столкновение мнений, даже борьба, своеобразная полемика "за" и "против"! Одно из самых интересных, острых писем - анонимное письмо, присланное из деревни Федурино Муромского уезда. Написанное человеком, постигшим лишь начала грамоты, оно, тем не менее, обнаруживает удивительно проникновенное понимание роли, которую может сыграть передовой писатель в России. На 24 страницах бумаги почтового формата автор перемежает свои размышления о значении писателя описанием фактов нищеты крестьянства, произвола полицейско-административных зластей и т. д. Автор подозревал, что вряд ли его письмо будет напечатано. Он пишет: "Желательно бы и то, если благоволит редакция, напечатать мое письмо, уяснить мое недоразумие: но опасаюсь, что оное многосложно и обременительно для редакции". Но далее говорится, что простому народу более нравятся из сочинений поэта его те, которыми он защищал и сожалел о угнетенном народе и где обличал варварское тогдашнее дворянство, как оно угнетало простой народ. По сему-то и за это-то его простой народ и уважает, что он был правдив: по дару его остроумия и находчивости. Косвенным и посторонним примером он иногда обличал и высших властей".
Пушкина - обличителя и защитника народа - автор сравнивает с писателями современными. Он пишет: "А такие писатели и ныне дороги: но они, если пишут что о простом народе и его непорядке или пьянстве, то еще слушают, и все проходит благополучно, правда и неправда: чего ни свали на мужика, все пройдет". Называя правителей "двигателем", автор размышляет по этому поводу: "А дотронься до двигателя, то, пожалуй, не так повезет. А ведь двигатель дорог, если двигатель правильно действует, то вся машина споро ходит. А если двигатель неправилен, то как ни смазывай машинные приводы, все равно не пойдут. Я разумею за двигателя управляющих народом начальников. Я хочу нечто правдивое сказать о сих двигателях. Но если бы их восхвалить, то бы это еще ничего: а хвалить-то наших начальников не за что. Вот я опасаюсь и если редакция благоволит напечатать мое письмо и укажет мое имя и отчество, то горе мне будет от своих начальников. Но едва ли редакция благоволит напечатать сие письмо, потому что оное на своих не пишет неблагоприятных отзывов".
Описание всякого рода случаев угнетения народа, полицейской расправы с крестьянами, заключения в тюрьмы автор письма перемежает такими рассуждениями: "Поэтому-то простой народ и уважает тех двигателей и писателей, подобных Пушкину, которые справедливо смотрят на угнетение чернеди, но их мало". "Двигателем" в противовес правителям именуется Пушкин. Ведь всюду "всякого рода притеснения, а защиты нет". "А посему-то и трудно правде против рожна праться. Поэтому-то простой народ и уважает таких правдивых писателей, подобных Пушкину".
Письмо крестьянина (первая страница)
Письмо крестьянина (продолжение)
Как живой пример борьбы за свободу оценивает жизнь и творчество Пушкина и крестьянин Трофим Вилков из села Ивановского-Шуйского Яневской волости Суздальского уезда Владимирской губернии. Он пишет: "Александр Сергеевич мне нравится потому, что внес в нашу литературу живые струи поэзии и исправил словесность. И восславил свободу, как говорит он в памятнике нерукотворном. И негодовал на крепостное право, как видно из его стихов. А я крестьянин, значит, моим детям он желал свободы, над которой тяготело ярмо, которое люди несли века. И я всегда в жизни, встретя какую-либо неудачу в предприятиях или несчастие какое, то всегда беру пример Александра Сергеевича и помню слова его, как он оставлял Петербург 26 лет, не был печален и говорил: "Я променял порочный двор царей на мирный шум дубров, на тишину полей". Хотя я против его как песчина в море, но все-таки я осмеливаюсь, за то пусть простит мне его тень, но мое сердце дышит к нему любовью".
И дальше в письме еще раз подчеркивается роль Пушкина как пример жизненного поведения: "Да еще он мне нравится потому как на предсмертном поединке (дуэли) показал себя истинно русским воином и с храбростью самоотвержение. Я назвал его воином?
Действительно! поэт должен быть приготовлен как воин к битве, когда воспевает темные и светлые стороны людей. И помер-то он, не оставя ничего, кроме одного долга да бессмертное имя в народных сердцах. А иные писатели плачутся о бедных и нищих, а сами страшные богачи и высказывая вид под маской лицемерия".
Для всех крестьян, не развращенных официозной пропагандой, Пушкин был прежде всего борцом за народное благо, за народное освобождение, другом угнетенных. С. Тимофеев из деревни Высокая Гора Опочецкого уезда Псковской губернии рассказывал: "Я случайно прочел в одной книжке о том, как в былое время в числе сторонников за освобождение крестьян был и наш незабвенный Пушкин, и сказал нашим старичкам, что Пушкин сильно стоял за освобождение нас от крепостной зависимости; тогда они все единодушно заговорили, крестясь на икону: "Дай ему, господи, царствие небесное". Так они благоговеют при воспоминании о том, кто был борцом за их освобождение (№ 34).
Пушкина как борца за свободу и справедливость воспевает в неумелых своих стихах крестьянин Стрелецкой волости "той же слободы" А. Филков. Явно имея в виду слова пушкинского "Памятника" об Александрийском столпе, автор утверждает, что "не один уже столп задорный" "пред славою (Пушкина) склонится". Пушкин продолжает жить:
Пред лестью вечно непокорный, И в прахе он готов сразиться.
Пушкин пел песни о свободе, за что был "пред русскими царями оклеветан", но, гонимый, смело нес вериги, "толпе не кланяясь холодной". Поэт, "не щадя жизни, восстал на жизненный порок". Он живет и теперь: "Пари свой дух вовеки с нами".
Отличается смелостью и откровенностью письмо крестьянина села Рассказова Тамбовского уезда той же губернии - А. Корабельникова. Ему не нравится, что большинство читателей восхваляют такие произведения, как "Руслан и Людмила", "Утопленник" или сказки, замалчивая другие его сочинения, "скрытные": "Если А. С. Пушкина понимают таким высоким человеком, то, думаю, грешно тем людям скрывать его трогательное предсказанье и обличенье, которые слышны только через преданье, а читать об них никогда не приходилось мне, а желательно почитать такие сочинения". Речь, конечно, идет здесь о тех нелегальных произведениях Пушкина, которые доходили в деревню только из уст в уста (именно в этом смысле следует понимать слово "преданье", от глагола "передавать"). О содержании такого рода произведений мы в том же письме читаем: "Как видно из жизни Пушкина, что он любил говорить пpaвду и обличать за неправду, не стесняясь самого царя и не жалея своего личного интереса. И еще видно из жизни его, что он как будто сожалел о бедном русском труженичке мужичке, часто он взглядывал на его тяжкие работы и с жалостью смотрел в запотевшее лицо бедняка труженичка и как будто хотел помочь в чем-то бедному мужичку... Но об этом не хотят писать и как будто хотят скрыть важные труды и жгучие слова Пушкина, которые слышны только малость от преданья".
Письмо крестьянина А. Корабельникова (четвертая страница)
Первые сведения о Пушкине автор узнал еще в детстве от крепостного деда, - то есть от крестьянина, жившего еще при Пушкине. Следует такой рассказ: "...от своего отца я остался малолетним сиротою и потому находился под покровительством семидесятилетнего своего деда. Нередко мне приходилось с ним бывать в лесу и в поле, и при других работах. Вот что я слышал от него про Пушкина. Во время паровой пахоты я был с ним в поле, помню, что день был жаркий и близко к обеду, и дедушка остановился пахать и отпряг лошадь. Я взял ее за повод и повел к телеге, а он подошел к телеге и со стоном лег около нее. Я спросил: "Что, дедушка, иль мочи нет?" и сел около него. А он мне ответил: "Устал очень, сынок", и говорит: "Ох, не напрасно об нас, несчастных мужичках, Пушкин написал". Я спросил: "Кто?" А он громко ответил: "Пушкин!" И начал он рассказывать. Но, к сожаленью, я очень много забыл и не могу все подробно рассказать, потому что а это время мне было не более десяти, а теперь мне 32 года... И долго он продолжал этот рассказ, и голос в нем изменялся и для меня оно было каким-то трогательным". Этот рассказ замечателен тем более, что такого рода свидетельств об отношении крестьян к Пушкину при жизни поэта до нас не дошло.
Возвратимся, однако, к приведенным выше оценкам Пушкина. Читателю наших дней они могут показаться стоящими на уровне обычных истин. Однако необходимо учитывать конкретную политическую обстановку конца XIX века, когда карались политические суждения о Пушкине даже менее острого характера (так, пушкинист В. Е. Якушкин поплатился высылкой за то, что в своей речи о Пушкине говорил о вольнолюбии поэта и его связи с декабристами). Тем более смелыми являются приведенные выше мнения о Пушкине, которые шли из глухой деревни, где малейшее проявление "крамолы", даже не на деле, а на словах беспощадно преследовалось. Тот же автор первого из процитированных писем о Пушкине приводил факты расправы с крестьянами за недостаточно почтительные слова о властях; автор другого анонимного письма сообщал, что земский начальник отвечал угрозами на одну только просьбу приобрести книги Пушкина для школьной библиотеки на крестьянские деньги, и возразить ему нельзя: "...скажи кто-нибудь: "а, ты бунтуешь, на три дня под арест!", скажи другой - "я язык отрежу", "а то в бараний рог согну".
Трудно сказать, какими путями проникали в среду малограмотных крестьян представления о Пушкине как о друге свободы, обличителе царей и "властей предержащих": во всяком случае, сведения такого рода отсутствовали, конечно, в допущенных для народного чтения биографиях поэта, нельзя было их извлечь также из репертуара тщательно отобранных пушкинских произведений, включавшихся в хрестоматии и сборники. Вероятнее всего, их передавала устная традиция, подкрепленная пропагандистами эпохи народничества и крестьянами, побывавшими в городах на фабричных работах. Но так или иначе, суждения о Пушкине в приведенных выше крестьянских письмах не были исключением - их можно умножить. Эти мнения возникали в различных вариантах. Иногда они выражают в наивной форме представление о поэте - пророке, свободолюбце и бесстрашном борце. Крестьянин В. Москаленко из деревни Пороничи Радомысльского уезда Киевской губернии писал о Пушкине: "Насколько я чувствую, этот человек того времени был не кто иной, как гений, особо выступавший из среды человечества... Он не запихувался (то есть не заносился. - Б. М.) ни перед каким человеком, его мысль и писание обуздывают умы всех правителей, так как он одарен природою свыше. Он не мог видеть несправедливость и преследовал ее. Но за это подвергал себя во подозрение начальству... Он был повод к свету, которому после 100 лет сочувствует все человечество". Н. Полосков из села Раково Холмогорского уезда Архангельской губернии гибель Пушкина оценивает как возмездие борцу: "Был человек Пушкин подобно Мессии, глагол его так же жег сердца как высших, так и низших, призывал милость на падших, говорил правду, учил всех... Изучал жизнь от царских палат до вертепов, никого не проклинал, людей любил, фарисеев обличал и пал, как на Голгофе, от руки палачей".
В многочисленных письмах содержится провозглашение Пушкину вечной памяти, как "правдивому и гонимому за правду писателю-стихотворцу" (слова из анонимного письма крестьянина Беспятовской волости Зарайского уезда Рязанской губернии, деревня не указана).
С отражением подобных мнений о Пушкине мы еще встретимся ниже. Теперь же перейдем к группе писем противоположного направления, к тем, которые редакция "Сельского вестника" печатала с особой охотой. Но сначала несколько замечаний.
Нужно еще раз напомнить, что группа таких писем в общем потоке поступавших в редакцию невелика. Авторы их, будучи выразителями самых отсталых и развращенных официозными "поучениями" слоев крестьянства, были представителями небольшого, но существовавшего вплоть до Октября резерва контрреволюции на селе, о гнусной роли которого неоднократно писал В. И. Ленин. Среди авторов этих писем были, по их собственным данным, волостные писари, "нижние чины", прошедшие муштровку царской службы, чиновная мелочь из сельской администрации, но встречались и крестьяне как таковые. "Благонамеренные" письма о Пушкине любопытны не только для исследования своеобразного преломления процесса социального расслоения в деревне, они важны и для понимания возникшего на страницах "Сельского вестника" горячего спора.
Через месяц после пушкинского юбилея - 27 июня 1899 года - в № 25 "Сельского вестника" было напечатано следующее письмо "отставного вахтера" Е. Коровина из деревни Сычевки Смоленской губернии:
"Наука - свет и наука есть тьма. Скажем о науке света.
"Св. священномученик Киприан, которого память 2-го октября, учился до 30 лет, был страшный чародей и с мертвыми мог говорить, а не мог девицы Иустины соблазнить, а покойный Пушкин и смерть получил через женский пол. Следовательно, он недостоин, как мне внутренний человек мой, то есть совесть, говорит, ни юбилея, ни царства небесного от господа бога не заслужил. Мои слова основаны на Священном писании, а именно: в Священном писании сказано: пьяницы, тати и блудники не наследят царства небесного, а он за женский пол и душу свою отдал в руки диявола.
Св. священномученик Киприан через св. Иустину получил от господа бога злат венец и царство небесное - это свет. А Пушкин - христианин, а ум свой и веру погубил через женский пол - это тьма.
Сочинения Пушкина попадали мне от продавцов книг, и я не нашел в них для души утешения.
Советую каждому православному, если только имеет состояние и время, читать и покупать книги духовного великого писателя Ефрема Сирина. Поучения сего преподобного для истинно православного христианина слаще сота и меда.
Св. священномученик Киприан причтен к лику святых святою церковию, а Пушкину поставлена статуя в Пскове на Тверском бульваре. Простая разница - что день, что ночь; дай бог и нам получить свет, а не тьму кромешную, молитвами св. священномученика Киприана и преподобного Ефрема Сирина и св. мученицы Иустины".
Нужно "обезопасить" народ от влияния Пушкина - таков смысл также напечатанного в газете письма сельского старосты Ивана Шуркова из Арефинской волости Муромского уезда Владимирской губернии:
"...Особенно обращаю внимание на письма разных крестьян о Пушкине, имя которого превозносят, как говорится, до небес... Читая с удовольствием сочинения Пушкина, мы скоро и легко, пожалуй, забудем брать в руки книги Священного писания. А если мы забудем читать священные книги, то сочинения Пушкина будут нам во вред, хотя в них и нет вредного. Много из нас таких людей, которые знают наизусть любую сказку или стишок, но о земной жизни спасителя едва ли могут что-нибудь рассказать. Некоторые сочинения Пушкина даже будут вредны, если читать их легкомысленному человеку. В одном троицком листке ("Книги - наши друзья") говорится: "ныне народ любит читать разного рода газеты и сочинения, но почитать слово божие охотников ныне нет". Правда, Пушкин читать слово божие не запрещает, но сочинения его могут далеко отвести от этого. Пожалуй, скажут: "всему есть время, можно читать то и другое". Но я говорю: увлекаться его сочинениями будет безрассудно, а увлечься очень недолго... Я расскажу про себя. Сначала была у меня охота читать разного рода сказки и повести разных писателей, в том числе и Пушкина. Находя в них удовольствие, я так пристрастился к ним, что у меня о духовных книгах размышления не было. Но раз пришлось мне взять Библию у священника. Почитав ее, я стал рассказывать о прочитанном народу своей деревни, и у каждого слушателя являлось, видимо, размышление о боге. Что касается меня, то я, сидя за работой, нередко задавал себе вопросы о будущей жизни за гробом, и мною овладевал страх. Да и как не страшиться, если праведный судия захватит нас за чтением какого-нибудь "Руслана и Людмилы" и спросит, знаем ли что-нибудь о своем искупителе? Но, увы, я тогда бы не сказал ничего, потому что я все время проводил за чтением разной чепухи".
Таких писем "Сельский вестник" напечатал несколько. Отрицательное отношение к Пушкину выражалось в письмах читателей этой группы по-разному. Крестьянин И. Болотов из деревни Кшени Тимского уезда Курской губернии осуждал самый повод, из-за которого Пушкин пошел на дуэль: "Не понимаю, что это за следствие человеческой горячки. Ну как ни осерчай на человека, а все-таки жаль убить его, да и самому из-за пустяков лезть на пулю, кинжал и т. п. - чего ради: ну, за веру, царя и отечество - дело другое, того предотвратить нельзя"*. Другой читатель, сторож Петербургского департамента окладных сборов, А. Лисицын, признавал только один способ отметить столетие со дня смерти Пушкина: "На мой взгляд, было бы гораздо лучше и приятнее как для нас, живущих на земле, так и для Александра Сергеевича Пушкина, живущего в загробном мире, если бы нашлись добрые люди, да в память его добрых заслуг открыли подписку на церковь, в которых у нас в России еще такой большой недостаток и в которой бы у престола божия возносилась вечная и горячая молитва от лица истинно православных христиан как за царствующий град и за себя, так и за того, в память кого она сооружена, - ведь в ней только можно найти спасение и отраду как нашим душам, так и для души Пушкина, которая ни .в чем не нуждается теперь, кроме поминовения и молитвы".
* ("Сельский вестник", 1899, № 12 (в дальнейшем при цитатах из газеты указывается только ее номер).)
Пропаганда подобных мнений о Пушкине представляла огромную опасность для судеб его наследия в народе. По словам одного из корреспондентов-крестьян, "некоторые необразованные и суеверные люди даже не хотят обращать внимания на него (Пушкина. - Б. М.), оттого что он был убит на поединке Дантесом: они думают, что если кто прочитает сочинение А. С. Пушкина, тот потеряет счастие в своей жизни. Такой слух распространяется в народе, переходя от одного человека к другому" (№ 25). До какого изуверства доходили сельские мракобесы, рассказал учитель Тополинской школы грамоты Атсуйской волости Бийского уезда Томской губернии К. Тарский:
"Наши староверы и единоверцы строго-настрого запрещают взрослым и малолетним грамотеям не только читать разные книги и сочинения (светской печати), но даже и в руки брать. А если случится кому впасть в такой грех, то немедленно посылают за ним и чинят над ним исправу, то есть наставник их ставит виновного перед иконами, велит класть сначала 1000-2000 земных поклонов, после чего виновному читается прощальная молитва, и только тогда принимают виновного на общия моления и в общую чашку. В школе же детей отдают с тем условием, чтобы обучали по их старопечатным книгам. При отдаче в школу всегда условливаются со мной. "Смотри, - говорят они, - ты уже нам сорок да ворон не учи! Нам не нужно! А иначе мы и детей в школу не отдадим". И действительно, многие детей из школы берут. Книжки же, выданные учителем, православного содержания, принесши в школу, бросают на стол или на лавку и говорят: "Зачем ты даешь нашему ребенку такую чепуху читать? Еретика хочешь из него сделать? Уж если учишь, так учи по-нашему, а не пакости ребенка! Что в этой книге? Какая-то мартышка да очки, да как медведь дуги гнул, еще какая-то старуха у расколотого корыта? Для чего все это? Нам нужно, чтобы ты учил: вечерню, да часы, да псалтырь, и еще уставу церковному, - а не этой чепухе! Слышишь? Я своего ребенка в еретики не отдам".
Из этого, я думаю, редакция может понять, отчего на мой вопрос все крестьяне нашей деревни сказали, что они про Пушкина не знают ни одного слова".
Интересно сообщение о читке "Капитанской дочки" на Тихвинском золотом прииске Челябинского уезда Оренбургской губернии. На этом чтении, "как и на каждом, народу с женщинами и детьми было до 450 человек, и всем понравилось, все были в восторге и после много говорили о коменданте Миронове, Пугачеве и Швабрине, тем более что это было в той самой Оренбургской губернии, где и без того много рассказывают о Пугачеве и разных его похождениях в здешнем крае" (письмо А. Евсеева, № 26). Вряд ли можно сомневаться, что среди этих 450 человек были такие, которых пушкинская повесть о крестьянском восстании навела далеко не на бесстрастные размышления и разговоры о прошлом. Не случайно именно оценка "Капитанской дочки" вызывала яростный спор между теми, которые были от нее "в восторге", и крестьянами, безраздельно преданными лозунгам "За веру, царя и отечество". Так, некий аноним, резко возражая крестьянину Н. Макарову, который хвалил "Капитанскую дочку", утверждает: "Достаточно будет прочитать одну книгу ("Капитанскую дочку"), которую много хвалят, чтоб испортить свою жизнь и принести вреда. В книге "Капитанская дочка" ...описывается время малой смуты земли русской. Там несогласие, непрестанные поединки, дуэль, смертная казнь. Если читать такие книги одному малограмотному многим неграмотным, то научатся одной только ложной любви". По мнению этого анонима, читать следует другие книги: Майн Рида, Тургенева, Жюля Верна или книги о Смутном времени, "где видно, что несогласие довело до крайней нужды российский народ".
Если этот читатель считает "Капитанскую дочку" вредной, некоторые другие пытались истолковать это произведение в монархическом духе. Некий П. Мальцев пишет из Рождественской волости Кунгурского уезда Пермской губернии: "Я с наслаждением читаю его (Пушкина. - Б. М.) сочинения. Особенно интересует меня сочинение "Капитанская дочка". В этом сочинении он раскрыл прямо, насколько есть верны царю и отечеству и православной вере сыны православной церкви, а насколько есть легкомысленных изменников, из-за корыстной цели позволяют вязнуть себе в пропастях бездны и пороков, каков был Емелька Пугачев и прочие самозванцы. Более всего удивляет меня тот факт: разбойник-самозванец Емеля Пугачев называл себя царем, и все пред ним трепетали, и не было пощады верно служившим императрице, всех их вешал, как и было в Белогорской крепости; но одному, верно служившему престолу и присяге, Петру Андреевичу, сделана милость; из чего? Из-за того именно, что выпросил прощение Петру Андреевичу его дядька Савельевич. Он не щадил своей жизни и с самоотвержением припал к ногам Пугачева и взывал: "Помилуй, государь, его, а вели вместо его меня повесить, старика". Тогда Пугачев вспомнил сделанную милость во время своего бродяжничества в степи Петром Андреевичем через этого старика, который принес ему заячий тулуп и вручил Пугачеву". И после этого автор письма заключает: "Первый пример: доброе дело укрощает врага России. Второй пример: неродственник-старик жертвует собой, чтобы спасти барина. А нонче скорей согласятся родные виноватые дети взамен себя предать отца. Где уважение? Где покорность, где добродетель, где любовь нелицемерная?" И дальше вновь поносится "Емелька Пугачев", как "неукротимый враг России и неумолимый в неверности царю и отечеству".
Эти примеры показывают, что и в XIX веке читатели из народа различались не только по степени грамотности: они расходились и в политической оценке творчества Пушкина. Надо, впрочем, заметить, что характеристики "Капитанской дочки", подобные приведенным выше, встречаются среди крестьянских писем в монархическом духе редко. Что же касается последнего из цитированных выше писем, то его топорно-верноподданническая прямолинейность заставила даже редакцию официозного "Сельского вестника" оставить его в архиве и не печатать.
Реакционная пропаганда на селе имела известный успех прежде всего потому, что до того во многих местах о Пушкине вообще ничего не было известно. В редакцию "Сельского вестника" поступило немало писем, например, такого характера: "Покорнейше просим редакцию "Сельского вестника" объяснить нам, то есть людям, которые решительно ничего не знают, за что именно этого человека (Пушкина.- Б. М.) назначено так торжественно чествовать, дабы все могли присоединиться к этому праздниству... Читатель Ново-Никольской волости Грязновецкого уезда Вологодской губернии" (№ 23).
Из всего этого становится понятным, какое значение имело бы напечатание в газете писем, опровергающих мнения Коровкина и ему подобных. Конечно, оставить совсем без ответа такого рода письма редакция не могла: иначе получилось бы, что император, который, по сообщению газеты, одобрил утверждение пушкинского юбилейного комитета, совершил ошибку. Однако из полемических писем в "Сельском вестнике" были отобраны весьма своеобразные...
В газете помещались преимущественно те ответы Коровкину, авторы которых соглашались с тем, что Пушкин "был грешен", напоминали о евангельском требовании всепрощения или же пытались доказать, что Пушкин был религиозен и что именно поэтому почитать его "не грех". Появился также ряд писем, где полемика с Коровкиным свелась к защите Пушкина от обвинений в том, что он якобы погиб "за женский пол". Крестьянин из Онуфриевской волости Кологривского уезда Костромской губернии М. Швоков (при письме имеется пометка: "за неграмотностью его писал его сын Андрейко") сообщил в редакцию: "Много я перечитал разных писем о Пушкине, но всех хуже письмо из Сычевки Смоленской губернии Евдокима Коровкина... Толкуя как святоша, он забывает, что дар слова дан Пушкину богом и что Пушкин вступился не за женский пол вообще, а за честь своей законной жены, то есть за свою честь. И почем знает Коровкин, заслужил или нет Пушкин у бога царство небесное? Но памятники и торжества вполне им заслужены. Ведь и господь сказал: "Отдайте кесарево кесарю, а божие - богу". Поэтому есть время для того и другого" (№ 30).
Оставаясь на религиозной почве, защищал Пушкина и крестьянин Бирюченского уезда И. Подставкин. Он писал: "В № 25 "Сельского вестника" прочитал я письмо отставного вахтера Евдокима Тимофеева Коровкина о Пушкине и считаю нужным ответить ему следующее. Действительно, Пушкин скончался от раны, полученной на дуэли, но не за блудницу какую-нибудь, а как сказано в том же Священном писании, на которое ссылается Коровкин, как "добрый пастырь, душу свою полагает за овцы", так и он расстался с жизнью за честь своей любимой жены, как воин, защищающий от врагов свое дорогое отечество".
Но были и письма другого характера, выражавшие в более или менее резкой форме прямое возмущение попытками оскорбить память Пушкина, представить его в глазах народных читателей "вредным". Из такого рода писем в газету попало только письмо крестьянина деревни Шима Ставропольской волости Е. Ефремова:
"В № 25 "Сельского вестника" было напечатано письмо отставного вахтера Евдокима Коровкина, который доказывает своим "внутренним человеком", "совестью", что наш всемирный писатель А. С. Пушкин царствия божия не наследует потому будто бы, что Пушкин за женский пол отдал душу свою в руки дьявола. Вот тут и думай, какие являются в Смоленской губернии предвозвещатели: знают уже, кому какая участь за гробом! Наверно, Коровкин многому на службе научился; жалею только об одном, что не знаю, в каком полку он служил. Но все-таки скажу, что таких отставных вахтеров, как Коровкин, у нас много, а про известного писателя А. С. Пушкина каждый скажет, что он был единственным человеком на всем земном шаре... Что касается памятника на Тверском бульваре в Москве, так это пускай Коровкин в свободное время подумает, для чего он поставлен и для чего вообще все так желают увековечить память великого писателя Пушкина. Вот уже сто лет прошло, как Пушкин родился. Он на свете мало жил, а много нам хорошего оставил. После смерти его осталось много написанных им книг, которые он оставил нам на вечную о себе память. Пушкин умер, а дела его не умерли, но живы". И в заключение Ефремов, мобилизуя весь свой сарказм, говорит: "Пускай Коровкин оставит такую о себе память, как оставил нам великий писатель Пушкин" (№ 27).
Возможность спора с Коровкиным, Шурковым и им подобными была осложнена уже тем обстоятельством, что их письма были напечатаны в официальной газете (напомним, в приложении к "Правительственному вестнику"), поэтому волей-неволей приходилось говорить общими фразами и намеками. Так, крестьянин П. Андреев из Шляпниковской области Осинского уезда Пермской губернии писал: "Молодежь наша, более читающая и более образованная, относится к Пушкину сочувственно, жалея о его преждевременной кончине; она видит в нем великого человека, употребившего свой дар на пользу родного народа. Конечно, очень многие, читая его сочинения, не понимают всего значения Пушкина. Но есть люди в простом народе, не только не понимающие значения Пушкина, но и с презрением относящиеся к его сочинениям как к богопротивным. Кто же это? И что это за люди? Это старики, учившиеся по кириллице, часослову и псалтири, не понимающие высокого значения хороших писателей вообще и не понимающие также значения их сочинений". Таким образом, спор сводился здесь к противопоставлению нового и старого поколения крестьянства.
Еще более сложным было положение тех читателей, которые хотели возразить против предложения о замене постановки памятника Пушкину строительством церкви. В ответах противников этого предложения возможен был только компромисс. Действительно, такого рода ответы мы на страницах "Сельского вестника" и встречаем. Крестьянин из Высоковской волости Новгородского уезда Новгородской губернии А. Мельников, не соглашаясь с тем, что памятники не нужны и являются лишней тратой денег, писал: "Памятники необходимы и полезны. Это явный знак нашей благодарности, понятный как образованным людям, так и необразованному нашему крестьянскому миру. Памятник своим величием дает ясное понятие о величии того, в честь кого он воздвигнут". Но далее Мельников и предлагает компромисс: "...по моему мнению, вместе с памятником народным следует предложить открыть подписку на памятник духовный, то есть на построение храма в честь того святого, имя которого носил покойный поэт..." (№ 25). Но вслед за этим редакция, по-видимому для того, чтобы парировать это письмо, поместила другое - на этот раз не крестьянина, а князя Е. Еникеева из усадьбы Видомлиц Новгородской губернии: "Вполне присоединяюсь к превосходному, умному, золотому слову... о построении в память Пушкина храма-памятника. Дай бог, чтобы эта прекрасная мысль осуществилась".
Разумеется, не были опубликованы в "Сельском вестнике" и остались в архиве письма, подобные письму крестьянина Корабельникова, приведенному выше, и которые восхваляют Пушкина как защитника народа, обличителя царя и властей. Не было напечатано письмо Павла Макарцева из Симбирской губернии, который обличал Коровкина как врага просвещения и мракобеса. Он писал: "Нет сил умолчать насчет письма отставного вахтера Евдокима Коровкина, у которого в голове есть наука с двумя терминами - "свет" и "тьма"... Из дальнейшего в письме Коровкина видно, что к светлой науке можно причислить только описания жизни священномучеников и разного рода религиозные поучения, все же другое, написанное нашими русскими писателями, нужно, по мнению Коровкина, вместить в науку тьмы".
Далее Макарцев иронически восклицал: "Пушкин, наш родной поэт, слава, гордость России в такой немилости у вас. О, почтенный Коровкин, грозный вы судья!" Называя Коровкина "диким господином", автор письма далее возражает ему с наивным простодушием, но с безусловной логикой: "У вас, вероятно, есть жена? Оскорби ее какой-нибудь иностранец вроде Дантеса, убийцы Пушкина... Мне думается, вы заступитесь за свою жену; если не с леворвером нападете на оскорбителя чести своей благоверной, то с кулаком, я не сомневаюсь в этом, что ополчитесь на семейного врага, да едва ли сумеете простить такого оскорбителя своего при смерти своей". Смело возражает Макарцев и против предложения о замене создания памятников (как он опять-таки не без иронии пишет) "храмом до облаков": "Я со своей стороны скажу, что в честь Пушкина есть храм в наших русских сердцах превыше облаков ходячих, именно тот самый "нерукотворный" памятник, о котором сам Пушкин сказал. Никогда мы, русские люди, не забудем Александра Сергеевича, будем вечные времена помнить его".
Очень интересно также ненапечатанное большое письмо, по существу целое сочинение, деревенского грамотея С. Д. Ковылкина (возможно, сельского учителя) из села Топовки Камышинского уезда Саратовской губернии. Автор просил редакцию: "В случае, где не так, прошу исправить", но изложенные им мысли разумны и верны. Отвечая хулителям Пушкина, Ковылкин пишет: "Нельзя забыть великого нашего поэта А. С. Пушкина за его "подвиг благородный", которым он усовершенствовал славу и гордость всей нашей матушки России... А тем лицам, которые считают произведения Пушкина пустым материалом для жизни и даже осуждают его, так сказать "воздают ему за добро злом", - скажу им словами самого Пушкина:
Поэт, не дорожи любовию народной, Восторженных похвал пройдет минутный шум, Услышишь суд глупца и смех толпы холодной, Но ты останься тверд, спокоен и угрюм. ................................... Веленью божию, о, муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца, Хвалу и клевету приемли равнодушно И не оспоривай глупца (?!?)* .................................. Ты сам - свой высший суд, Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
* (Восклицательный и вопросительный знаки - авторы письма, по-видимому, несогласного с мнением о том, что не нужно "оспаривать глупца".)
"И, таким образом, наш великий поэт предвидел, что найдутся и такие люди, даже из просвещенного мира, которые будут по своей рассеянности ума ценить его талант, как ценил крыловский петух жемчужное зерно". По поводу же слов Коровкина, что в сочинении Пушкина он не нашел "для души утешения", Ковылкин пишет: "Очевидно, Коровкин полагает впредь, что книга Пушкина дополнительный Часослов, по которой можно молиться богу, а когда прочел ее и, не найдя ни одной молитвы ни перед обедом, ни после обеда, ни вечерней, ни утренней, то и не нашел в ней "для души утешения?" Любопытно, что в этом же своем письме Ковылкин упоминает и осуждает Писарева за то, что он считал Пушкина стихотворцем, не приносящим "никакой пользы России".
Таковы наиболее характерные выступления в этом, единственном в своем роде, споре крестьян дореволюционной России о Пушкине.
В письмах крестьян о Пушкине, в большинстве своем малограмотных или полуграмотных (хотя многие из них написаны живым, ярким народным языком), есть и наивные оценки, и странные уподобления, но несомненно, что в целом в этих письмах серьезное содержание - элементы стихийной народной эстетики и этики. Почитатели Пушкина из народа, разумеется, далеки от какой-либо книжной теории и не знают ее, чуждаются общих отвлеченных фраз о роли искусства. Мера этой роли определяется сопоставлениями стихов Пушкина о назначении поэта с содержанием его творчества. Именно потому в огромном количестве писем постоянно цитируется стихотворение Пушкина "Я памятник себе воздвиг нерукотворный", именно потому оценки произведений Пушкина, его идей оказываются в письмах крестьян неразрывно Связанными с живым обликом поэта. Общее же мнение о "пользе" пушкинского творчества метко отражено в словах одного из крестьян: "...в нем все вместе как-то есть, русская жизнь, добро и красота"...
В большинстве читательских отзывов Пушкин обрисован как учитель народа, человек необыкновенного ума, являет собой пример для подражания во всех трудных случаях. По словам И. Окулова из села Красного Яра Верхнеудинского округа Забайкальской области, "малограмотный народ наш считает Пушкина весьма великим, или, по-мужицки, "мудрым" человеком и к тому же весьма добрым к бедному люду... Я со своей стороны могу сказать, что мало в свете таких людей, каков был Пушкин. Это какая-то воплощенная мудрость, воплощенный ум, человек без предрассудков и без барской спеси".
В сознании народа Пушкин уподоблялся богатырям, бесстрашным в борьбе за правое дело, овеянным славой, являющим собой немеркнущий пример для подражания. Вот одно из писем, где выражено именно такого рода представление о поэте: "Имея прямую душу, он (Пушкин. - Б. М.) не пропускал ни одного грязного дела, чтоб не заклеймить публично его деятелей, отчего у него было много врагов в высшем петербургском обществе, - пишет крестьянин Краснополянской волости Елецкого уезда Орловской губернии Василий Козырев. - Поступая по высшему закону человека - совести, он ни в чем не имел себе соперников и оставался всегда полным победителем во всех прениях и спорах". Говоря о гибели Пушкина - "ударе", который был "выдумкой самого ада" автор письма рассматривает эту гибель как результат столкновения его, благородного борца за справедливость, с многочисленными врагами:
"Кто же убил его? Женский пол? - Нет. - Дантес? - Нет. - Но кто же, кто убил его?" На это следует ответ: "Петербург! Дантес был орудие Петербурга, а убийца - Петербург". Письмо заканчивается горестными восклицаниями: "О, Петербург, безжалостный Петербург, светило нашей отчизны, ты поднял руку на своего певца, на свое лучшее украшение, на великого Пушкина! Бедный, милый Пушкин! Все, кто сколько-нибудь имеет дар понимания прекрасного, все поняли и оценили тебя". Эта оценка выражена во многих крестьянских письмах, и не только прозой, но также и неумелыми, но горячими и искренними стихами. В неопубликованном, разумеется, четверостишии автор пишет:
Пушкин был защитник чести и свободы, За то его восхваляют все народы, Пушкин всем был друг и брат, Его любить все будут, и стар, и млад
Другой автор, объявивший себя крестьянином Псковской губернии Новоржевского уезда Барановской волости деревни Лачуги, Г. Михайлов восклицал:
Все думали, что дух Пушкина угас - И не будит воли в нас...
Любопытен и вопрос, которым заканчивается стихотворение:
Теперь есть ли у нас Такие добродетели, Для несчастных радетели, Такой ум и зоркий глаз, Как Пушкин был у нас?
Далее автор так поясняет свой вопрос: "Многим и простолюдинам стало понятно, что Пушкин положил свою головушку не из-за жены, а из-за правды-матки, которую он резал всем тогдашним большим воротилам нашей матушки России и которые вооружили против Пушкина француза, но французу дешева была Россия, а дороги свои интересы... Но теперь-то, я думаю, что каждый простой русский человек в великой прискорбности вспоминать будет А. С. Пушкина. Он-то по делу первый начал раздувать маленькую искру в пламя на пользу тем, которые в то время не имели ничего собственного, а все было барское и сами-то они были не свои, а барские".
Понятие о народности Пушкина и его любви к родной земле выражено в крестьянских письмах в конкретных деталях, причем постоянно подчеркивается необыкновенная близость поэта к народу. Крестьянин Владимирской губернии Покровского уезда Кудыкинской волости - С. Павлов несколько раз подчеркивает эту черту характера Пушкина: "Пушкин скорбел о народе, любил его и не гордился перед ним, относился как с равным себе... Пушкин видел рабство, тяготившее народ, и жалел его, так как он понимал, что и раб такой же человек, как он сам, и также может страдать, мыслить и мечтать". Пушкин не только учил народ, но и учился у него. "Пушкин много обязан своей няне, старушке Ирине Иродионовне (Арине Родионовне. - Б. М.), вселившей ему своими сказками и рассказами чисто русский дух, драгоценный для поэтического творчества, и, ознакомившись с народной поэзией, восхищался от народной фантазии и ума:
А куда разумны шутки, Приговоры, прибаутки, Небылицы, былины Православной старины... Слушать так душе отрадно, Кто придумал их так складно? И не пил бы и не ел, Все бы слушал, да глядел".
В другом письме крестьянина Гродненской волости Лужского уезда Нижегородской губернии Ф. Дорофеева о патриотизме Пушкина сказано: "Я, как выучившийся читать и писать в воскресной школе и прочитавший сочинения Пушкина, считаю его представителем русского чувства, воображения и увлечений. Этот человек излил в своих стихотворениях не свои лишь чувства, а чувства всего русского народа, за что русский простой человек глубоко ценит и уважает его славное бессмертное имя" (№20).
Замечательно, что самый облик Пушкина в крестьянских письмах предстает лирическим и интимным образом близкого и родного человека. Именно с такими чувствами обычно вспоминается памятник Пушкину. Крестьянин Т. Вилков из села Ивановского-Шуйского Яневской волости Суздальского уезда Владимирской губернии говорит: "Я теперь пишу, а мысли на Тверском в Москве и в Пушкинской в Петербурге пред монументами, у которых я бывал несколько раз. В Москве стоит он грустно задумчив, видно, его голову тяготили мысли, а какие? Не знаю, может быть, он думает об своих врагах, которых у него было много. И невольно срываются с языка слова Кольцова: "о чем дремучий лес призадумался" и проч. А в Петербурге как взглянешь на год и день его смерти, так слова и приходят сами Лермонтова "погиб поэт, невольник чести", и слез не нужен теперь хор. Заплакал бы, да некогда, пройдешь мимо его мельком в свободное время, а свободного времени у рабочего, сами знаете, 1 час в неделе, и то нужно весь город выглядеть".
Образ Пушкина как живого человека возникает и в письме крестьянина Могилевской волости Курганского уезда Тобольской губернии (подпись неразборчива): "Читаешь Пушкина или думаешь о нем, Пушкин сейчас же как живой, стоит перед тобой, улыбается, такой добрый, тихий, радостный, торжествующий и на все готовый для блага своего народа. И всегда Пушкин воображается таким, каким он рисуется на картинах, в каком-то халате с воротником и всегда без шляпы, с наклоненной немного головой. Чудный Пушкин, чудо природы, и больше такого не дождаться никогда". Близкими чертами рисуется облик поэта и в письме крестьянина Покровской волости Клинского уезда Московской губернии И. Воробьева: "Бог привел меня видеть его памятник в Москве. Я долго любовался им и, глядя на изображение Пушкина со склоненной головою, мне казалось, что он и в настоящее время настолько глубоко думает, что в мире никто не может этого понять" (№ 23). Неподдельное волнение ощущается в письме крестьянина Павла Никачалы из села Великого Самбора Конотопского уезда Черниговской губернии. Однажды он побывал в Киеве и попал в городской музей, "где собраны редкостные и любопытные предметы". Он рассказывает о своих впечатлениях: "Сколько мне встретилось тут разных художественных изображений, взятых из природы и человеческой жизни! И все мне было удивительно, но только как-то проходило мимо глаз, так как это были все древние лица, и я мало про них слыхал и читал. Но когда я увидал Пушкина, то он мне показался как будто бы знаком или же точно односельчанин со мною. И я на него присматривался с большим удовольствием, как будто бы я его увидал живого. Он на меня смотрел, не сводя своих глаз. И лицо его казалось как будто бы в большой задумчивости. Он стоял чисто одетым, без шляпы, волосы на нем были кудрявые, шляпу с большими полями он держал в левой руке. И я этим случаем остался очень доволен, не жалея нисколько ни траты денег, ни времени. И мне очень захотелось, чтобы был со мной тут мой товарищ, с которым я учился и сидел на одной скамейке и с которым вдвоем мы учили наизусть стихотворения Пушкина и поверяли друг дружке свое удовольствие от его сочинений. Я думаю, что и друг мой остался бы теперь доволен" (№34).
Письмо крестьянина о Пушкине и Некрасове
Подлинное отношение народа к Пушкину окрашено в крестьянских письмах особым колоритом, который не могли воспроизвести никакие выспренние речи записных ораторов во время пушкинского юбилея 1899 года. Показательно само желание даже с трудом выражавших свои мысли на бумаге людей выразить свое отношение к поэту. Оценки эти в основном отличались только степенью грамотности, но, как правило, сходились. Вот, для примера, слова из письма полуграмотного крестьянина Богородской волости Ярославской губернии И. Пигунова: "...можно сказать, что г-н Пушкин очень любитель делать для народа русского хорошее, на что имел всегда доброе и научное выражение и за что, можно сказать, навсегда вечная память рабу божьему г-ну Пушкину за его трудовые занятия в пользу всему грамотному народу".
Но что же подразумевалось под этой "пользой"? Заслуги Пушкина народ видел не только в прошлом, в истории, но также и в том, что он оставался другом, помощником, наставником и сегодня. Следовать заветам Пушкина, его примерам и "урокам", морали его произведений, которые, как заметил один крестьянин, "нам в науку написаны" (№ 28), означало в понимании многих читателей выполнение великого долга перед памятью поэта.
Один из них рассказывал: "Во время пожара господского старого дома мне удалось спасти одну горевшую книгу, в которой сохранились чьи-то слова о Пушкине, что и меня побудило почитать его: "Ах, Пушкин, Пушкин! ужели твой сладкий голос, твои вольнозвучные октавы промчатся над нами, ничьим слухом не уловленные, ничьей душой не перенятые, без сочувствия и отголоска? ужели твоя могила ни в одном сердце не зажжет высокой и вдохновительной тоски, память твоих творческих дум не обновится поэтическим преданием, и мы только твоими же цветами будем осыпать гроб твой?.." Не знаю, почему и для чего, но я храню эти слова в моем сердце, помню наизусть, - и как Пушкину желаю царствия божия, так и тому, кто жалел о ранней смерти певца Петра и русской старины. Вечная тебе память, кавказский пленник, - не одну Россию ты пленил своими песнями, но и за пределами ее внимают глаголу твоему" (№ 32).
Для читателей-крестьян, преклонявшихся перед Пушкиным, "внимать глаголу" означало стремление соотнести самый смысл пушкинских творений с собственной жизнью. Пушкин "пробуждал и будет пробуждать добрые, теплые чувства" (№ 28).
Крестьянка села Грязнухи Симбирской губернии и уезда Ключищенской волости А. Васильева рассуждает так: При жизни Пушкина его "обижали и гнали за правду", "но зато теперь вся Русь узнала, кто был Пушкин", "а кто, в сущности, понимает, что сделал Пушкин для русского человека, кто заметил, сколько покойный уничтожил сорных трав на поле нашего отечества и сколько согрел сердец братской любовью, тот много найдет средства отплатить за это потрудившемуся безвозмездно человеку". Для этого "только следует - хорошо помнить прочитанное и прилагать к жизни. Вот этим добрым памятованием мы воздвигнем почившему памятник нерукотворный". Эту же мысль излагает в своем письме и крестьянин из села Беляево Дмитриевского уезда Курской губернии М. Носков. Он сообщает о себе: "Я из вольноотпущенных дворовых людей, обучался самоучкой и домашнего воспитания. Имел возможность прочитывать спрошенные книги. Читал сочинения разных писателей, как и нашего незабываемого писателя Александра Сергеевича Пушкина, которым много вовлечен даже в самую жизнь... Его сочинения далеко увлекают жизнь и сердце читателя". Пушкин, "непостижимый необъятностью его трудов писатель, оставил для нас память его умных, предначертанных молодому поколению хороших и добрых примеров на поприще их жизни, так я понял сочинения незабвенного писателя Пушкина, как маленький и простой человек. Поймут это и поколения простого народа..."
Более конкретно такое понимание заветов Пушкина и его творчества изложено в безграмотном по форме, но исключительно интересном по содержанию письме крестьянина деревни Головкино Гродненской волости Зубцовского уезда Тверской губернии - С. Никитина: Пушкин "показывал жизнь и науку", он учил узнавать людей: ведь человек "может представиться покровителем, а оказался губителем". Пушкин - пример и образец поведения, в этом суть основного содержания письма: он был за правду, "от того он не искал себе почета, более приставал к простонародию, потому что простонародье скорее возьмет пример, к чему он расположен". Далее о Пушкине говорится: "Если бы он не имел в себе правды, не пошел бы на дуэль, а как пошел на дуэль, то больше засвидетельствовал свою правду, ради правды не пожалел своей жизни". Сопоставляя поведение Пушкина с примерами из окружающей жизни, Никитин заключает: "А мы ради приятеля или богача какого-нибудь говорим облыжные слова, клевещем... Только такие люди не пойдут на дуэль..."
Инстинктивное стремление извлечь из творчества Пушкина программу жизненнего поведения сквозит и в письме крестьянина-лесника Нарымского лесничества Астраханской губернии М. Мурыгина. Он пишет: "Читал я сочинения А. С. Пушкина и заучил наизусть некоторые его стихотворения, о которых забочуся, чтобы не забыть мне таковые по гроб моей жизни, и сохраняю их якобы "Символ веры", каковыми руководствуюся в своей обыденной жизни... Мы должны читать с большим вниманием и знать значение каждого написанного слова сочинения нашего поэта А. С. Пушкина и при случае должны руководствоваться ими как бы законом". Обратите внимание: "как бы законом"!
Любопытны в письме и простодушные попытки сделать прямые выводы из того или иного произведения Пушкина. Так, по поводу "Сказки о рыбаке и рыбке", написанной "в самом простом русском слоге", Мурыгин заключает, что она должна удерживать, во-первых, от зависти, а во-вторых, от властолюбия". Размышления о связи произведений Пушкина с крестьянским бытом, с правилами жизненного поведения содержатся и во многих других письмах. О смысле баллады Пушкина "Утопленник" читательница из деревни Чешуйки Марьинской волости Черниговского уезда Марфа Матвеевская пишет: "Каждого, сделавшего нехорошее дело, всегда будет мучить совесть". Читатель Н. Поройков из села Окулово Меленковского уезда Владимирской губернии рассматривает в качестве типичного жизненного примера сюжет пушкинского стихотворения "Под вечер осенью ненастной", в котором Пушкин "душевно, как бы своими глазами", смотрит на героиню, вынужденную "с тоскою и горестию на душе" пожертвовать "тайным плодом любви". Кстати говоря, рассуждения на тему любви в связи с произведениями Пушкина очень часто встречаются в крестьянских письмах. В упомянутом выше письме Т. Вилкова замечено: "Иные говорят, что Пушкин писал больше про любовь. И я скажу, да, это правда, писал, а любовь - это разве не священное чувство? Разве она не достойна поэтического впечатления?" Из такого понимания любви исходит и Николай Маслов из Алтырского уезда Симбирской губернии (село указано неразборчиво). В эпизоде поэмы "Полтава", в котором Мазепа соблазняет Марию, он видит осуждение поэтом "преступной любви", приносящей лишь несчастье. Более широкие выводы делает этот же автор из поэмы "Медный всадник": "Читая поэму "Медный всадник", можно много-много зароднить добрых пожеланий каждому из нас". Поэму о создании Петербурга и Петре - как преобразователе России - рассматривается как восхваление уменья "добыть доступ ко всякому делу", то есть преодолеть любые препятствия в труде. Все эти примеры из крестьянских писем, которые иногда говорят о прямолинейности и наивности автора, тем не менее свидетельствуют о глубоком, свойственном народу восприятии образа и творчества Пушкина в теснейшей связи со своей повседневной жизнью и ее требованиями.
Если попытаться определить общепринятыми литературоведческими понятиями безыскусственные мудрые мысли читателей-крестьян, то придем к заключению, что для них главное в пушкинском творчестве, - значительность сюжета, правдивость изображения, его познавательная ценность, героические характеры, высота этических норм. Для примера приведем характерное письмо крестьянина из деревни Филипповка Мартыновской волости Ерусланского уезда Самарской губернии - П. Епанешникова:
"Более всего нравятся нам книги исторические или по крайней мере похожие на историю, и притом такие, в которых говорится или о крупных событиях, или об интересных явлениях жизни, о видных или замечательных чем-либо людях и о героях, проявивших в чем-либо большую силу воли, чрезвычайную твердость и мужество или вообще отличающихся чем-либо выдающимся".
"К числу именно таких повестей, как известно, относятся и сочинения Пушкина, следующие его сочинения: "История Пугачевского бунта", "Капитанская дочка", "Дубровский", "Пиковая дама", "Арап Петра Великого", "Повести Белкина", и в особенности последняя из них - "Барышня-крестьянка". Все этим сочинения Пушкина читаются народом более всего и с особенной любовью, потому что каждая из этих повестей считается истинным происшествием, "былью". А это самое для нас важное, самый, можно сказать, смак книги. Стоит только сказать читающему книгу, что в этой книге описывается не быль, а так себе - выдумка сочинителя, как тотчас же эта книга теряет для читателя ее всякий интерес; поэтому большинство из нас никаких нынешних романов не читает, кроме разве так называемых исторических, в которых мы уже не подозреваем никакой фальши или выдумки, ибо в них видится любимая нами быль-правда. Сказку читать мы также любим, хотя и знаем, что в ней не истинное происшествие, не быль. Но это совсем другое дело: сказку мы начинаем любить чуть ли не с пеленок. Сначала, когда мы еще слишком малы, мы сказку любим просто слушать и слушаем ее просто как быль, с замиранием сердца; затем постепенно привыкаем к мысли, что это не быль, а сказка-"складка", то есть сочинение, но все-таки говорим ее друг другу ради удовольствия: одним - послушать сказку вместо чтения, а другим, младшим, - в поучение; и при этом иногда и рассуждаем, что есть в сказке хорошего и доброго и что - дурного или злого. Хорошему из сказок мы мысленно стремимся подражать и восхищаемся им, а на дурное негодуем или смеемся над ним, и вот сказка делается нам наукой, уроком без помощи учителя, однако же уроки эти укладываются в нас еще, пожалуй, лучше, чем в училище. Поэтому из стихотворений Пушкина мы охотно читаем одни лишь сказки, и то не все, а только некоторые; прочие же все стихотворные сочинения Пушкина нам мало нравятся почему-то, а почему именно - я этого объяснить не умею. И такое, например, прекрасное произведение Пушкина, как "Евгений Онегин", к сожалению, тоже не особенно интересует нашего брата-мужика, и читается немногими и не так охотно, как повести Пушкина. Сколько я ни допытывался узнать этому причину от берущих у меня читать эту книгу, но долбиться ничего путем не мог. Один, впрочем, страстный деревенский любитель чтения из мастеровых (иконописный позолотчик) говорил мне об этом сочинении так: "Ну, что же в нем хорошего, не быль (быль, по его понятию стихами не пишется) и не сказка, а так себе что-то такое... между правдой и ложью, - поэтому, говорит, оно мне ничуть не нравится, а также не нравится и другим, которым я читал его..." Другие же, которым я давал эту книгу, так просто отмалчивались на мои расспросы, по всему заметно, что некоторые ее даже не дочитывали, - вот и все, чего я мог добиться от читавших "Евгения Онегина".
В заключение автор письма (возможно, сельский учитель, во всяком случае "грамотей") еще раз подчеркивает, что нравятся народу произведения, в которых подразумевается "истинное происшествие - "быль". На вопрос о том, почему именно и какие произведения Пушкина нравятся народу, он пишет: "Отвечаю: потому что главным образом, во-первых, что в них подразумевается быль, истинное происшествие, а во-вторых, потому что оканчиваются они все в духе наших желаний, то есть благоприятно для героев, как, например, в "Капитанской дочке" или в "Барышне-крестьянке"; в "Дубровском" же окончание хотя и неблагоприятно для героя, но зато он сам - такой доблестный и отважный, о каких мы любим вести разговор и которых мы долго всегда помним".
Как мы видим, в оценке истинности, правдивости произведения народный читатель отделяет сказочную фантастику (в которой, как, например, в "Сказке о рыбаке и рыбке" он также видит конкретный жизненный смысл от обычных литературных сюжетов). Истинность же, правдивость литературного сюжета ("быль") может быть установлена им только в случае, если он хотя бы в какой-то мере может сопоставить изображение или с собственным жизненным опытом, или с какими-либо накопленными знаниями. Именно потому (а не только из-за затрудняющей чтение стихотворной формы и многих непонятных необразованному человеку реалий) народным читателем отвергался (это подтверждается также другими письмами) "Евгений Онегин". Самый герой его, разочарованный и пресыщенный, был, конечно, совершенно чужд мироощущению крестьян, которые, по словам Епанешникова, любят произведения, где "говорится или о крупных событиях, или об интересных явлениях жизни, о видных или замечательных чем-либо людях и о героях, проявивших в чем-либо большую силу воли, чрезвычайную твердость и мужество или вообще отличающихся чем-либо выдающимся".
Вообще правдивость как критерий оценки отмечается в читательских письмах очень часто: "...я... много читал, а именно: "Капитанскую дочку", "Дубровского", о Пугачеве, о Кочубее и Мазепе и многие другие рассказы и стихотворения... Они очень нравятся потому, что правдивы и завлекают каждого продолжать чтение", - пишет крестьянин села Болдино Лукьяновского уезда Нижегородской губернии Д. Киреев. О том же самом рассказывает Н. Мамонова из Солдатской волости Нижнедевицкого уезда Воронежской губернии: "Когда я начала 16 лет читать повести, то прежде всего мне понравился незабвенный знаменитый наш писатель Пушкин. Он писал правду из семейной жизни во времена крепостного права". При этом восприятие художественных образов у читателя-крестьянина является настолько сильным и ярким, что он вымышленных героев воспринимает как реально существовавших и даже существующих: "Это действительно был гений, который своими песнями может заставить каждого человека, читающего его сочинения, содрогнуть душой и сердцем, как например: читаешь его сочинение о Полтаве, гетмане Мазепе, Кочубее и Искре, "Капитанская дочка", "Кавказский пленник" и проч., просто невольно заставляет подумать и поинтересоваться, читая, и как будто и сам там находишься и все у тебя перед глазами" (крестьянин села Нижнерусского Бишкина Харьковской губернии Ниевского уезда Лиманской волости Т. Калашников). Или в другом письме: "Повесть "Дубровский" после прочтения оставляет на душе глубокое и грустное впечатление: как становится жалко бедного молодого Дубровского, которого помещик Троекуров (если не ошибаюсь, потому что повесть эту читал я десять лет тому назад) своими жестокостями довел до крайности, выгнал из родительского дома и заставил сделаться страшным атаманом разбойничьей шайки, имя которого наводило страх и ужас на все окрестности! Но при всем этом, читая повесть от начала до конца, все-таки жалеешь в душе горемычного Дубровского. Но зато и Дубровский показал себя помещику, - торжествует читатель, - выжег дотла его усадьбу".
Одни читатели признаются, что произведения Пушкина для них прежде всего источник узнавания прошлого своей родины: "Он дал понимать человеку, как жили на православной Руси в старые годы" (крестьянин Конотопского уезда Черниговской губернии, фамилия неразборчива). Или другое признание И. Воробьева из Покровской волости Клинского уезда Московской губернии: "Больше всего меня интересуют его стихотворения, например: "Полтавский бой", "Казак" и "Кочубей в темнице" (названия, по-видимому, даны составителем какой-то хрестоматии. - Б. М.). По этим стихотворениям я немножко обучился истории России и узнал о кровопролитной битве со шведами, о мужестве на поле сражений и великом уме Петра Великого, а также о шведском короле Карле XII и гетмане Мазепе. Узнал их лукавые замыслы и о верности царю невинно казненных Кочубея и Искры. Затем узнал из сочинения Пушкина про Бориса Годунова, как его мучила совесть и как постигла небесная кара за его покушение и т. д. За все это я очень благодарен Александру Сергеевичу Пушкину" (№ 23).
Сегодня литературоведы расценили бы такого рода восприятие художественных произведений как сведение творчества к своеобразным литературным иллюстрациям истории. Но у других читателей, находившихся на более высокой ступени развития, признание познавательной ценности произведений Пушкина сочетается с пониманием их актуальности и с ярко выраженным эмоциональным восприятием. Таково, например, письмо крестьянина П. Андреева из Шляпниковской волости Осинского уезда Пермской губернии. Он также признает, что "исторические повести, романы и т. п. занимают более взрослых и более начитанных крестьян. Из них всего более читается "Полтава", "Капитанская дочка", "Борис Годунов" и "Кавказский пленник". Эти произведения он, однако, рассматривает шире, чем предыдущий читатель: "В них особенно привлекает внимание народа историческое содержание и живые лица и события, изображенные в занимательной и яркой картине. "Полтава" занимает читателя вот чем: он видит Кочубея, крепко преданного Петру; простолюдин, любя своего государя, при казни Кочубея относится к нему сочувственно. К Мазепе читатель относится с отвращением, как к изменнику своего государя. Полтавский бой приводит читателя в восторг: "Ура! Мы ломим; гнутся шведы". "Мы ломим, а шведы гнутся", - воображает читатель и делается как бы участником этого дела, как будто он сам произнес это грозно-торжественное "ура!". В "Капитанской дочке" читатель ясно знакомится с происходившими прежде мятежами. В "Годунове" простолюдин негодует на поступок Годунова, несправедливо захватившего престол. Простолюдин видит в самозванце божие наказание, посланное Борису за убиение Дмитрия; читатель находит Годунова достойным этого наказания, но сожалеет о бедствии народа". Здесь, как мы видим, читатель как бы осовременивает историческое изображение, воспринимает его субъективно и страстно, точно так же, как и Другие произведения Пушкина, уже не на исторические темы. Именно потому после оценки упомянутых, то есть исторических произведений Пушкина автор письма называет в этом же ряду первую южную поэму Пушкина и говорит о ней: "Кавказский пленник" также занимает простолюдина, так как в нем изображено страдание в плену русского человека, описывается его положение, его действия: здесь читатель воображает, что это могло и с ним бы случиться" (№ 28). Следовательно, и произведения исторические, и "Кавказский пленник" в равной степени волнуют читателя, он становится в воображении как бы участником воспроизводимых событий, а это могло произойти лишь в том случае, если с точки зрения психологии восприятия идеи и сюжет в той или иной степени сохраняют для него свою злободневность.
Высокая оценка и, как сказал один из читателей, "уважительное" отношение к Пушкину были основаны, наряду с признанием многих достоинств его творчества, на понимании выраженных в нем норм морали. Произведения Пушкина, как отмечается во многих письмах, облагораживают душу, помогают "искоренять ложь и ненависть и другие пороки". Естественно, что в читательских откликах, которые шли из патриархальной деревни, постоянно замечалось стремление истолковать пушкинские произведения в духе религиозном. Но вместе с тем они часто привлекаются для иллюстрации правил народной житейской этики.
В письмах крестьян выражено ощущение высокой человечности творчества Пушкина. Никогда не пользуясь словом "гуманизм" (и не зная его), читатели- крестьяне имели в виду, по существу, именно эту особенность пушкинского творчества, когда говорили и о его отношении к "простым людям" и о том, что он всегда осуждал все, что противоречило "добру". Именно в этом смысл рассуждений одного из малограмотных читателей, который писал, что Пушкин, рисуя человека жестокого или лжеца, обличал его, "дабы человек понял, что он похож на какое-то животное или насекомое... А такое сочинение для народа очень интересное..." Как мы уже упоминали, в письмах встречаются многократные применения "Сказки о рыбаке и рыбке" к различным эпизодам крестьянского быта и всякого рода размышления на эту тему. "Сказка о рыбаке и рыбке" имеет глубокий нравоучительный смысл для людей скупых и алчных к легкой наживе, богатству и достижению славы" (Л. Коленов, станица Нижне-Озерная Оренбургского уезда, №34).
Длинное письмо посвящает этой теме крестьянин деревни Сергеевки Салонянской волости Екатеринославской губернии И. Подгорный. Свое письмо он "по-ученому" называет "сообщением"; перечисляя многие прочитанные им произведения Пушкина, он пишет: "Но более всего меня интересует "Сказка о рыбаке и рыбке", она представляется смешною, но если хорошенько всмотреться в это сочинение, то в нем есть сущая правда, и даже поучительное; в нашем малообразованном крестьянском быту немало найдется примеров, как в сказке, если жена попадется сварливая и ни в чем не расчетливая, а, как говорится, с большим зубом и возьмет власть над своим простоватым мужем, тогда все дела пошли в грязь; водит мужичка своего за нос, и ему, горемыке, неоднократно придется ходить к синему морю, к золотой рыбке с поклоном за всякими снадобьями. Набрал муж жене на сарафан, она посмотрит, не понравилось - начинает его бранить: дурачина, простофиля, как упомянутая в сказке старуха, и что мужичок ни справит своей старухе, то все ей не уноровить. И так во всех отношениях продолжается жизнь такого мужа-пленника, угнетаемая капризами жены. Хорошо, если мужичок вскоре хватится за ум и толково примется за дело над женой и подберет ей нос, то сделает переворот на свой лад, а если ослабеет и оставит свою владелицу-жену ходить на просторе, то когда возвратится в последний раз от золотой рыбки, найдет прежнюю землянку и сидящую на пороге плачущую старушку, свою жену, и перед ней разбитое корыто". В этом забавном "приноровлении" пушкинской сказки явно чувствуется горькая судьбина человека, изрядно настрадавшегося от характера своей сварливой жены. Предыдущий же читатель (Л. Коленов) более глубоко понял смысл сюжета. Восторженное упоминание "Сказки о рыбаке и рыбке" почти во всех письмах говорит о том, что народ ценил в ней не только, так сказать, бытовую мораль, но и антидворянскую тенденцию. Как справедливо отмечает новейший исследователь баллад и сказок Пушкина Р. М. Волков, "образ "вольной царицы" в сказке близок к тому наивному представлению о царе, какой был у пугачевцев... причем в сказке подчеркнуто, как далека царица от народа: "служат ей бояре, да дворяне", охраняет ее, ограждая от простого люда, "усердная стража", отношение царицы к народу охарактеризовано обращением старухи царицы к мужу-мужику: "На него старуха не взглянула, лишь с очей прогнать его велела"*.
* (Р. М. Волков. Народные истоки творчества Пушкина. Баллады и сказки. Черновцы, 1960, стр. 154.)
Осуждение крестьян вызывает и "неблагородное поведение в любви". В связи с этим в письмах встречаются негодующие тирады по поводу "связи крестного с крестницей" - Мазепы и Марии, обличаются люди, на которых ложится вина за судьбы девушек, подобных описанной в стихотворении Пушкина "Под вечер осенью ненастной". Крестьянин М. Швоков из Онуфриевской волости Кологривского уезда Костромской губернии хвалит поэму "Граф Нулин" за то, что такого рода сочинения "заставляют думать об нашей нравственности" (№ 30). Как мы видим, в связи с творчеством Пушкина в читательских откликах затрагиваются самые различные вопросы этики.
Сложнее всего определить в крестьянских письмах критерии оценки тех или иных произведений с точки зрения художественной, так как понимание собственно эстетических качеств творчества требует относительно более высокого уровня развития читателя. Но тем не менее и эта сторона вопроса нашла в откликах свое отражение.
Попытаемся сопоставить на некоторых примерах мнения крестьян о тех или иных достоинствах произведений Пушкина и его творчества с общепринятыми теперь критериями художественности.
Нередки в письмах общие характеристики сочинений Пушкина такого рода: "Сочинения Пушкина... я любил более, чем другие книги, за их интерес, красоту, живость и бодрость" (И. Шевелев из Бердюшской волости Ишимского уезда Тобольской губернии). Многократно отмечается простота и ясность пушкинских стихов. Но наиболее интересны те отклики, в которых сквозит ощущение читателями яркой образности и эмоциональности пушкинского творчества. Термин "образ" в письмах, конечно, не встречается, но он эквивалентен часто употребляемому выражению "картины". Точно так же не встретим мы в крестьянских письмах, разумеется, и термина "эмоция", но часто наталкиваемся на равнозначное слово "чувство". Крестьянин П. Андреев из Шляпниковской волости Осинского уезда Пермской губернии пишет, что в сочинениях Пушкина "увлекают наших читателей не мысли писателя, а лица, им созданные". Из дальнейшего изложения можно заключить, что автор хотел противопоставить, по существу, не образность идее (мысли), а живое изображение лиц отвлеченному рассуждению. Так, далее он пишет: "Все чисто сказочные, но и яркие подробности простому народу очень нравятся и кажутся ему занимательными и забавными. Например, это место: "с ресниц, с усов, с бровей слетала стая сов" ("Руслан и Людмила"). Из рассказа П. Андреева следует, что слушателей особенно привлекали образные и яркие живописные детали. Эта же особенность читательского восприятия обусловила, как мы видели, особое одобрение "Полтавы", "Капитанской дочки", "Бориса Годунова", "Кавказского пленника". Эти же качества пушкинского творчества отмечаются, по существу, и в отклике крестьянина П. Морозова (Агафеновская волость Таганрогского округа): здесь говорится о молодых ясных оттенках" в пушкинских стихах, о том, что в них является живая картина".
Высоко оценивается способность Пушкина с такой отчетливостью воссоздавать неизвестную читателю жизнь, что он словно видит изображаемое: "...читая произведения его, невольно увлекаешься и уносишься в неведомые страны, где чувствуешь себя как бы зрителем осуществления и действия пылкой его фантазии" (Н. Паладин из Студенец-Соломинской волости Моршанского уезда).
С восторгом пишет о пушкинских образах природы крестьянин Кудыкинской волости Покровского уезда Владимирской губернии С. Павлов. "Пушкин описывал в стихах природу, как живописец, со всеми ее прелестями, так прекрасно и ясно, и особенно с живым участием открывал народную действительность". Здесь весьма любопытна деталь характеристики: "особенно с живым участием", то есть не бесстрастно, а с отчетливо выраженным отношением. Эту черту пушкинского творчества Павлов связывает с умением поэта видеть то, чего другие не замечают: "Пушкин есть истинно поэт-гений, который так любил свой народ, родную природу и с таким глубоким впечатлением ко всему относился, чего другие даже и не замечали того и проходили мимо". В качестве примера далее приводятся отрывки из "Евгения Онегина" ("Зима... крестьянин, торжествуя"), стихотворение "Зимний вечер" и "Бесы".
Среди крестьянских писем, где так или иначе затрагивается вопрос о художественных эстетических достоинствах пушкинского творчества, особенно следует выделить письмо крестьянина Могилевской волости Курганского уезда Тобольской губернии (подпись неразборчива). Автор не обладает умением излагать свои мысли, выражает их в примитивной, наивной форме, но в основе их сквозит понимание умения Пушкина раскрывать возвышенное и прекрасное в привычном, обыкновенном и повседневном. Ведь по сути именно эту изумительную способность Пушкина имеет в виду автор письма, когда говорит:
"О чем бы Пушкин ни писал, все у него пело и торжествовало, пел у него простой русский деревенский плетень... Он зиму суровую претворил в красавицу лучше лета, да и что было бы русскому без родной зимы, подумайте, и кто бы это мог сделать, кроме Пушкина, припомните, что и простые русские дровни ноют...".
"Что же это такое, что Пушкин так верно и прекрасно умел изображать все русское, да и диво ли это, а вот что диво, что сам он создателем мира был вырван из всей природы бытия и сгруппирован в одно целое, "в Пушкина" для показания чуда на святой Руси... Пушкин возвел простую русскую женщину на пьедестал недосягаемости". Продолжая развивать свою мысль о том, что у Пушкина "все поет", автор письма далее пишет: "К чернильнице", а "К няне" - голубушке, что это за чудесные творения! Простой чернильнице, может, трехкопеечной, Пушкин сотворил дно неисчерпаемого сокровища, он сотворил ее своей отрадой и утехой, и всем. А кто бы это сделал, кроме Пушкина? Никто! Из простой деревенской крепостной дрянной старухи, что Пушкин сотворил? Красоту, голубушку... претворил в прелесть, и эту самую простую дуру деревенскую, нетесанную... неграмотную, Пушкин сумел поставить (в) зависть всем народам, сделал из нее умную, добросердечную красавицу. Это ли не чудо творения, и можно ли чего у Пушкина начитаться досыта?.. Чем больше читаешь Пушкина, тем больше хочется читать". Во всем этом - причина того, что "всякий стих Пушкина как-то особенно действует".
Восторгаются читатели из народа и глубокими чувствами, которыми проникнуты произведения Пушкина и на которые они рождают глубокий отклик. Крестьянин Н. Кузнецов (Солторайская волость Курганского уезда Тобольской губернии) пишет: "Да, Пушкин вдунул в свои произведения народный дух, он проник в тайны человеческого сердца, уразумел человеческие мысли. Вот каким великим и редким даром он награжден был от природы!.. Нет села или деревни, где бы не знали Пушкина и не пели его простых песен, которые отличаются глубоким чувством и понятны для народа. Вот почему происходит любовь народа к Пушкину и к его прочувствованным песням. Народ любит простоту каких бы то ни было песен, но чтобы в них проявлялось чувство. Так как в песнях Пушкина много теплого чувства с задушевной простотой, то поэтому народ любит их. Это чувство передается и народу, в чем и заключается великий талант нашего Пушкина. Он пробуждал и будет пробуждать добрые, теплые чувства и в грядущих поколениях" (№ 28). О "чувствах" (то есть эмоциональности) пушкинской поэзии подробно говорит упомянутый выше читатель С. Ковылкин. Он начинает с общих размышлений на эту тему: "Как мы беспрестанно испытываем различные впечатления от предметов, беспрестанно в душе нашей появляются мимолетные, разнообразные чувствования. Поэт изображает такие впечатления и чувства, оказывает большую услугу людям. Без него много прекрасных чувств и благородных стремлений было бы забыто нами, они появились бы в нас на минуту и тотчас исчезли бы под влиянием разных житейских забот и мелочей. Поэт, умеющий прекрасно изобразить сердечные чувства, дает нам прочное напоминание о нем и вновь вызывает из глубины души то, что прежде было заглушено в ней". Примером такого поэта и является Пушкин: "Песни же великого нашего поэта А. С. Пушкина выражены с большим искусством... потому что чувства его более глубоки, сознательны и впечатлительны... Во всех его произведениях нет положительно никакой лести и ничего нет нелюбопытного, но, напротив, всюду чрезвычайное любопытство" ("любопытство" родственно здесь, конечно, пониманию поэзии как "общеинтересного" в жизни).
Судя по уровню образования авторов приведенных писем (большей частью это или самоучки, или окончившие один-два класса церковноприходской школы), им были совершенно неизвестны, за редким исключением, какие-либо критические очерки творчества Пушкина (как мы увидим ниже, сельские учителя, как правило, не сообщали ученикам даже самых элементарных сведений о биографии Пушкина). Тем более ценными являются замечательные проблески понимания роли Пушкина и его творчества, которые содержатся в письмах читателей из народа.
Отрывок из письма крестьянина Д. Папертева
Живая картина восприятия Пушкина крестьянами встает из неопубликованного письма одного из "любителей-читак" (то есть из чтецов сочинений Пушкина односельчанам) Д. Папертева (из деревни Пушкари Выездновской волости Арзамасского уезда Нижегородской губернии):
"Это было в субботу, зимой, народу собралось много, так что я им обещался обязательно принести книгу о Пушкине. Читали мы книги у моих соседей и к ним собирался народ чуть не каждый день, так как зимой время свободное, а вечера долгие. Пришедши... с книгой, меня народ спросил первым делом, который уже собрался: "Какую принес книгу?", - послышались из толпы голоса. Я отвечал, что об А. С. Пушкине. Народ пришел в восторг. "Нам давно хотелось послушать", говорят, которые не слыхали еще его сочинения, об его славе уже знали... Сев за стол, я начал читать первый, так как нас читало трое наперемену. Чтение началось с "Капитанской дочки". Кончил ее я читать, народ до того пришел в восторг, что со всех концов избы было восклицание: "Ай-да Пушкин! Вот так поэт! Недаром об нем гремит слава на всей России". Вторую книгу начали. "Дубровский" читать начал мой товарищ. Когда товарищ дочитал "Дубровского", то народ до того пришел в восторг, что меня чуть не целовали за то, что принес им книгу, а Пушкину до того возносили славу, что если б он был живой с ними, то кажись, расцеловали бы его руки и ноги. В этот вечер мы читали до 4 часов утра с вечера. И с сердечной скорбью расстались с чтением, я и слушатели. Я стал ходить с книгой до тех пор, когда все ее кончили. Читая народу "Полтаву", народ, слушавший, до того расстроился, что некоторые утирали слезы на глазах. Когда я заявил народу, что книга уже вся, то народ сказал: "Мир праху твоему, великий поэт, А. С. Пушкин!"
Живая сила пушкинского творчества преодолевала сопротивление староверов, которые "ученикам воспрещают дома читать богохульные сказки", а заставляют читать Псалтырь (сообщение крестьянина Варнавинского уезда Костромской губернии Ф. Мутовкина).
Итак, из обнаруженных нами материалов проясняется подлинное отношение читателей из народа к творчеству Пушкина. Картина, как мы убедились, довольно интересная и сложная, основанная на мнениях и оценках крестьян, в той или иной степени знакомых с его сочинениями.
Нам остается ответить на вопрос: что знала деревня о биографии Пушкина? Некоторые сведения об этом мелькали и в письмах, о которых говорилось выше. Но есть и такие, где на эту тему рассуждают подробнее. Многие письма подтверждают, что знание произведений Пушкина и восхищение ими часто совмещалось с полным неведением даже имени автора. Вот несколько любопытных писем. Крестьянин из Алатырского удельного округа Симбирской губернии Ардатов пишет: "Я делал опыт и многих спрашивал о великом писателе Пушкине. Хотя многие читают его сочинения, но никто не обращает внимания на это, что кто сочинил, лишь было бы для него интересно". А между тем, по сообщению этого же крестьянина, в его местах "сочинения читаются следующие: "Капитанская дочка", "О царе Салтане", "Золотая рыбка", "Арап Петра Великого" и "О мертвой царевне". Крестьянин села Новопятницкого Горской волости Ямбургского уезда А. Пикалев с удивлением узнал, что любимые им стихотворения "Зима", "Утопленник" и много других оказались теперь произведениями Пушкина". Имя Пушкина он не связывал с этими произведениями до юбилея 1899 года, когда узнал кое- что об авторе, хотя самую фамилию слышал в следующем стихотворении: "Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит: ворон, где б нам пообедать, как бы нам о том проведать, ворон ворону в ответ, знаю, будет нам обед: в чистом поле под ракитой богатырь лежит убитый - Пушкин". Редкий случай приноровления стихотворения поэта к его же собственной судьбе!
В незнании биографии Пушкина даже значительной частью грамотных и читающих произведения людей была повинна и система обучения в сельских школах. Об этом мы узнаем из письма крестьянина села Сметанина Яранского уезда Вятской губернии И. И. Наумова: "Наш малограмотный крестьянин ценит сочинения, а не сочинителя. Конечно, более виноват в этом не крестьянин, а учивший его грамоте учитель. Ранее учили так. Я, например, скажу про себя. Я учился в народном училище, экзамен сдал в 1879 году. В настоящее время мне 29 лет. В эти недавние годы учение производилось вовсе не так. Например, зададут нам какое-нибудь стихотворение выучить, учитель спрашивает тебя, ты начинаешь с первого слова стихотворения... Нонче, когда ученика спросят, он первым долгом высказывает заголовок статьи, а потом объяснит, чье произведение. Вот эти будущие крестьяне знают и будут знать, что такое сочинитель..." "Я случайно читывал его стихотворения и знаю, что был писатель Пушкин, но никакой истории об нем читать не доводилось", - признается в письме крестьянин Ф. Клюев из Тагильского завода. По этой причине он просит редакцию не печатать его отклик: "на стыд моего перед Россиею лица".
Из деревни Козлово Новоторжского уезда крестьянин Д. Кирсаков с огорчением писал, что среди его односельчан многие "о Пушкине и понятия не имеют. Начни такому говорить или читать произведения Пушкина, а он, в свою очередь, спросит вас: "Кто же этот был Пушкин, - анерал и аблакат?" Вина этому малограмотность, отсутствие школ. Для того чтобы "узнал наш народ всех великих людей родной земли, не только Пушкина, Гоголя и Белинского, а многих и других печальников и песенников русской земли", этот читатель предлагает увековечить память Пушкина открытием не храма, а хотя бы одного училища на волость. Встречаются вместе с тем и письма курьезные. Так, казак Иван Русаков из станицы Краснокутской, почти неграмотный и еле-еле нацарапавший свои каракули, с трудом поддающиеся разбору, решил, что не редакция "Сельского вестника", а сам Пушкин обращается к читателям с просьбой сообщить, что они о нем знают. И казак отвечает ему (в этом курьезном случае сохраняем орфографию и синтаксис): "Милостивому Государь Пушкин. Вы пишите, чтобы Мы вас уведомили, что вас знаим илинет но то Мы до сех пор не знали о ваших Сочинениях. А таперя Мы выдим что очинь онтиресное чтения и любопытное". Далее в письме Пушкину сообщается о стихийных бедствиях, которые произошли в станице (град, который выбил весь хлеб), и в конце следует просьба прислать какую-нибудь книгу.
Некоторые любители Пушкина по собственной инициативе производили своего рода обследование, для того чтобы выяснить степень знания Пушкина в народе. Вот толки в связи с сообщением о юбилее Пушкина, записанные в селе Малышеве Спасского уезда Тамбовской губернии:
"Приходится слышать такие, например, разговоры в группе крестьян, собравшихся в правлении или на улице:
- Что, ребята, - начинает какой-нибудь любознательный мужичок, - чай, недаром батюшка панихиды в церкви служил, сказывал об Александре Сергеевиче Пушкине - должно, велик человек был Пушкин-то?
- Как не велик? Знамо, важная птица, - продолжают в толпе.
- А вот к примеру сказать, - продолжает любознательный, - был Суворов, то ведь какой был генерал, сколько турок побил, и то ему так не справляют. Это, сказывают, Пушкина-то вся Россия одобряет, должно, этот похлеще Суворова будет, а?
- Пожалуй что и похлеще, - соглашаются мужички".
По этому поводу сельский корреспондент печально заключает:
"На ум невольно приходят слова другого поэта:
В столице шум, гремят витии, Кипит словесная война, А там, во глубине России, Там вековая тишина...
А вот другая, еще более любопытная запись, оставшаяся в архиве, так как в ней имеются мотивы, никак не устраивавшие редакцию "Сельского вестника". Пишет крестьянин, сообщающий о себе, что он уроженец глухой местности, и не подписавший свой отклик. После школы он поехал в Петербург, где занимался отхожим промыслом. В его письме содержатся сведения об отношении народа к Пушкину, о всяких предположениях по поводу его гибели:
"Я стал... прислушиваться к народной молве, более всего к таким серым, как и я... в местах где-либо перед бюстом или перед фотографической карточкой (Пушкина. - Б. М.). И вот однажды остановился у толпы чернорабочих перед бюстом и стал прислушиваться. "Кто это? Чья это такая курчавая статуя?" - спрашивает. - "Это Пушкин", - отвечает другой. - "Кто же он был? Жив он теперь или нет?" - "Нет, он, должно, померши". - "Так это не ему ли хотят праздновать когда-то?.. За что же ему, святой он, что ли?" - "Нет, его хотят почтить память за его труд", - отвечает один субъект, видимо кое-что и читавший о нем. - "Так что же он хорошего сделал?" - "Он писал много стихотворений. И я читал "Конница", "Детство". - "Не его ль это стихотворение такое складное?" - "Не знаю". - "И не он ли написал сказку о золотой рыбке и коньке-горбунке?" - Что-то не упомню", - был ответ. - Не его ль стихотворение "Зимняя вьюга?" - "Да, его!" - Да, это был деляга, - говорит с восхищением вопроситель, - а вот он такой молодой помер" - "Да, говорят, лет тридцать, что ли". Иду дальше, стоят трое и говорят: "...Как не жалеют его, что он такой молодой помер теперь... Он писал и осуждал многих великих, за что же? За то, что несправедливо поступали. Вот как! ...Я слыхал, что он куда-то был и сослан". Далее среди разнообразных мнений приводятся и такие: "...Вот праздник устраивают, памятник, затрачивают большие тысячи, а того не видят, что люди тысячами мрут от голоду. На эти деньги много бы людей прокормить". Это мнение вызывает протест: "...Денег этих голодающие все равно бы не видали", а Пушкин достоин этого, он "открыл как бы неведомый мир", "у него картину жизни посмотришь". И в конце автор заключает: "И таких разнообразных слухов и не опишешь всех, кто говорил..."
В крестьянских письмах есть многочисленные свидетельства о том, с какой жадностью народ воспринимал всякого рода рассказы о жизни Пушкина. Не имея возможности ознакомиться с биографией Пушкина по причинам, о которых говорилось выше, крестьяне создавали своеобразные, фольклоризированные биографии на свой лад. Вот одна из самых интересных фольклоризированных биографий, записанных в Новгородском уезде крестьянином С. Поддубским со слов 80-летнего старика кузнеца, жившего лет пять в Петербурге:
"Пушкин первое служил в прусском полку, за хорошее поведение и острый ум его был переведен в С.-Петербургскую свиту его величества полк. О Пушкине скоро узнал государь всероссийский, император, и часто требовал к себе налицо Пушкина для совета важных дел и за остроумие. Пушкина очень государь полюбил его. И что же, наконец, Пушкин был нелепообразен, а жена его была очень красавица и полюбила одного из посланников, о чем Пушкин не верил, а захотел сам испытать. Вдруг потребовал его государь, то есть Пушкина. А. Пушкин выехал из дому, помедлил с час, вдруг воротился назад в дом свой или квартиру, застал там у себя посланника и сказал ему: "Вы зачем, милостивый государь!" - "Вас посетить". Пушкин сказал, что "более меня никогда не посещать!". А также в другой раз испытал тоже, застал у себя в доме посланника и сказал: "Вы зачем опять у меня в доме?" - "Вас посетить". - Я сказал, что меня никогда не посещать. Завтра на дуэль". А когда они явились на дуэль, то посланник закупил секундантов, и зарядили ему ружья ядовитой пулей, которой прострелил Пушкина сквозь короткие ребра. Тотчас дали знать государю, который приехал с любимым доктором, осмотрел рану и сказал доктору: "Вылечить Пушкина". А доктор отказался, что не может вылечить, потому что летучий огонь приключился с ядовитой пули. А государь, сожалея Пушкина, сказал доктору: "чтобы не было тебя в России". И с тех пор государь уничтожил дуэль, и чтобы не было в России. А Пушкин, не теряя духа, при остатках часах жизни сочинил такое сочинение, как лишился жизни через свою жену, что каждый читая, не может удержаться от слез и сожаления его".
В этом жизнеописании Пушкина любопытно совмещение достоверных сведений о Пушкине с легендами о том, что император благоволил к поэту и что пули пистолета, из которого стрелял Дантес, были отравлены. Вместе с тем весь рассказ проникнут любовью к поэту и глубокой скорбью о его гибели. Проникли в деревню и более достоверные рассказы, но опять-таки своеобразно преломленные в сознании крестьянина. Василий Козырев из Краснополянской волости Еленецкого уезда Орловской губернии писал:
"Он привык первенствовать в том обществе, где находился, что, впрочем, понятно: необыкновенному человеку подчиняется все. Насмешки он отражал, отличаясь остроумием, с мастерской ловкостью. И так жизнь его шла весело, как он сам писал о себе, - были, конечно, и черные дни, но мало. Потом он женился на московской красавице - Наталье Николаевне Гончаровой. Беда его была в том, что он, имея небольшое состояние, любил держать себя и жену свою по-барски, для чего вошел в круг петербургского большого света, где, как сказано, у него было порядочно врагов. Содержание себя и жены в этом обществе было ему не под силу, но он не мог оторваться от него - к тому же и его жене эта жизнь пришлась по душе. За женой Пушкина начали увиваться люди, жаждующие любовных приключений". Далее рассказывается о том, как "один молодой иностранец Дантес был особенно любезен с Натальей Николаевной. Враги Пушкина воспользовались этим. Они пустили слух, что Наталья Николаевна - жертва любезностей Дантеса. Посыпались на Пушкина намеки и безымянные письма. Он приходил от этого в исступление".
Особенно интересовались в народе политической биографией Пушкина. Некоторые письма мы приводили уже во втором разделе статьи. Вот еще несколько рассказов о Пушкине, бытовавших среди крестьян, - рассказов, - в которых верное смешивалось с неверным. О преследованиях Пушкина крестьянин И. Воробьев из Псковской волости Клинского уезда Московской губернии рассказывал: "Образование Пушкин получил в Петербурге, в лицее. За свой талант, по клевете ненавистников, был в опале государя и в 1820 году был выслан из Петербурга под надзор генерала Инзова. Мог перенести много неприятностей, и в 1826 году, по милости государя Николая Павловича, случайно получил прощение и прославился". Или другой вариант той же истории: "...О Пушкине говорят, что когда-то за слишком смелые и дерзкие мысли, выраженные в стихах, которые попали в руки императора Николая I, Пушкин был призван во Дворец. Представ пред государем, он не смутился. По приказанию его он прочел без тетради и книги все свои произведения, без малейшей ошибки, государь был удивлен такой памятью и, ценя русского великого писателя, отменил назначенное ему наказание" (крестьянин деревни Полянниково Петропавло - Глинковской волости Гжатского уезда Смоленской губернии Егор Назаров). Впрочем, этот же читатель замечает: "Как всегда о великих людях в народе ходят рассказы, похожие на сказки".... В приведенном рассказе эпизод с вызовом Пушкина к Милорадовичу спутан с его свиданием с Николаем I. Вообще в большинстве рассказов, бытовавших среди крестьян, восхищение смелостью Пушкина, его защитой угнетенных, его вольнолюбием соседствовало, однако, с неверной оценкой отношения царей к Пушкину (хотя большей частью отмечалось, что Александр I сослал Пушкина). Крестьянин деревни Прилук Высоковской волости Новгородской губернии сообщал в письме: "Все жалеют о безвременной кончине величайшего из людей, как справедливо о нем отнесся еще при жизни поэта государь император Николай Павлович. Раз, придя с утренней прогулки, говорит своему князю, не упомню какому: "Я сейчас разговаривал с умнейшим из людей". Тот взглянул на государя удивленно и вопросительно. Государь спросил: "Знаешь с кем?" Он ответил, что нет. "С Пушкиным", - был ответ государя". Этот рассказ имеет, как известно, книжный мемуарный источник.
Крестьянин Е. Назаров в своем письме заметил: "О жизни Александра Сергеевича в народе знают еще и от молодежи, которая живет на стороне. Знают хорошо, что Пушкин убит в молодости, на поединке, каким-то французом, на которого сыплются проклятия. Не одобряют и самого Александра Сергеевича за то, что он пошел драться". Гибель Пушкина, как мы уже убедились, обсуждалась в народе непрестанно. Немало было и легенд. Так, корреспондент из Лодзи рассказывал со слов каких-то старых людей, утверждавших, что Пушкин был убит на дуэли в Париже Дантесом, французом, и что "за эту гибель Пушкина отомстил Мицкевич и убил Дантеса тоже на дуэли" (№ 21).
Всякие рассказы и упоминания о дуэли обычно сопровождаются у крестьян выражением презрения и ненависти к виновнику гибели Пушкина и сетованиями по поводу безвременной кончины поэта. В одном из анонимных писем мы читаем: "Благословенная Франция, но негодяй француз, который в лице Пушкина оскорбил всю Русь, разбил эту бриллиантовую звезду, блиставшую всему свету. Мир праху твоему и вечная память тебе, доброму поэту".
Крестьянин-поэт Д. Папертев в примитивных, но взволнованных стихах восклицает:
Зачем тогда не разорвался В руке поганой пистолет. Тогда бы невредим остался Великий Пушкин, наш поэт.
Другой крестьянин, склонный к резонерству, выходец из Вятской губернии, рассуждает о Пушкине в своем письме, посланном в редакцию "Сельского вестника": "Немало он труда положил и горя перенес и потерял себя, одного только не хватило: кончил жизнь не так отрадно. Державин указал Пушкина себе преемника, а Жуковский пишет: "Ученику-победителю от побежденного учителя". Что же такое, умом учителя и побеждал, за гуляние в кутеже не пропал, в изгнании духом не падал, а чем кончил жизнь свою, от жены позорную смерть получил".
Однако встречается и более трезвое понимание причин гибели Пушкина. К приведенным выше разговорам на эту тему надо добавить проницательное заключение крестьянина села Убежиц Арбатовского уезда Нижегородской губернии: "Дантесов было много, а он один".
Передавались из уст в уста рассказы о близости Пушкина к народу, о его сочувствии всем страдавшим от властей. Вот один из рассказов такого рода: "Пушкин жил в имении; в том стане становой был страшный взяточник, через что с Пушкиным, заступавшимся за обиженных, частенько бывали у него горячие споры. И вот приставу за долгую службу выслали орден; в это время в местном погосте была ярмарка, где пристав и захотел щегольнуть полученною наградой; на той же ярмарке был и Пушкин, который, встретив станового и увидав у него в петлице орден, сказал: "Господи Иисусе Христе, ты спас разбойника на кресте, а нынче пришло ко мне горе, вижу - крест надет на воре", чем будто бы и смутил станового" (из письма крестьянина Михаила Чихачева из Ашева Новоторжского уезда Псковской губернии).
Или другое сообщение: "...в народе распространен слух, что Пушкин очень любил слушать нищих старцев, которые в базарные дни собираются к монастырю, становятся здесь в ряд, человека по три, по четыре, и поют своего сочинения стихи, в которых поминают усопших и молятся за живых. Старики утверждают, что часто видели Пушкина, подолгу стоявшего близ старцев и слушающего их протяжные, заунывным напевы. Нравились ли ему те простые выражения, из которых состояли эти стихи, или слуху поэта были приятны старческие напевы - решить мудрено. Может быть, то и другое" (Н. Никифоров из села Жадриц Псковской губернии).
Интерес вызывали памятные места, связанные с Пушкиным. Крестьянин деревни Гинкино Заборовской волости Вышневолоцкого уезда Тверской губернии В. Я. Кузьмин-Карельский обратился к редакции с вопросом: "А хотелось бы знать, найдено ли то место доподлинно, где был убит этот гений и почтенно ли оно чем-либо?".
Крестьяне жадно ловили всякие подробности о Пушкине, его жизни и работе. Крестьянин Болдинской волости Лукояновского уезда Нижегородской губернии Д. Киреев рассказывал со слов стариков, что "Пушкин (всегда один) часто ездил верхом и ходил пешком в поля, а больше всего посещал принадлежавший ему лесок "Лучинник" и соседний чужой лесок "Осинник" (первый из них в полуторе версты от Болдина, а второй - в 2 верстах), в которых он многое записывал для своих сочинений, слушал щебетанье и пенье птиц и охотился. Рассказывают, что когда А. С. Пушкин шел по дороге или полями, то постоянно говорил сам с собою, глядел по сторонам с большим вниманием и все замечал" (№ 23). А крестьянин из Полотняного завода Калужской губернии, где было имение Гончаровых, с гордостью написал, что в этом месте "беседка Пушкина и до сего времени стоит. В ней, говорят, писал он "Капитанскую дочку" и часть "Евгения Онегина", Случалось, что создавались легенды о пребывании его в местах, которые он никогда даже не проезжал.
Итак, теперь можно с уверенностью утверждать, что если по отношению к эпохе Пушкина мнение о незнании его крестьянской массой можно считать (за редчайшими исключениями) правильным, то в последнюю четверть XIX века положение весьма и весьма меняется. Несмотря на многие препятствия (неграмотность, количественно ничтожное распространение книг в деревне, реакционная пропаганда "вредности" пушкинских произведений, жесткие ограничения, налагавшиеся властями на списки изданий, разрешаемых для "народного чтения"), проникновение Пушкина в крестьянскую среду значительно расширяется. Хронологической вехой является здесь конец 1887 года, когда закончилось право наследования и народный читатель получил возможность (хотя и весьма ограниченную из-за небольших тиражей) купить дешевые копеечные книжки. Хотя правительство и власти на местах предприняли все возможное для пропаганды фальсифицированного облика поэта, в конце XIX века среди крестьянских масс резко возрос интерес к его жизни и творчеству, распространились хотя бы самые элементарные сведения о поэте. Что же касается степени знания Пушкина народом, то эти знания были крайне неравномерными даже в пределах деревень одного и того же уезда или волости и зависели от наличия в них школ, от активности сельского учителя, оттого, были ли здесь крестьяне - любители Пушкина ("читаки"), - и от многих случайных причин. Поэтому в этот период были и факты весьма отрадные, но в тех или иных местах, особенно на далеких окраинах, не знали даже имени поэта.
Самое ценное, что дают нам письма, - это возможность судить о критериях оценки крестьянами Пушкина. Как мы видели, читателей из народа можно дифференцировать не только по уровню развития, но и по убеждениям. В противоположность тем читателям, которые находились под влиянием реакционно-монархической агитации, подавляющее большинство относилось к поэту с огромной любовью и благоговело перед его памятью. Споры о Пушкине, отразившиеся в крестьянских письмах, весьма показательны своей остротой. Разными, неясными для нас путями (о которых можно только строить догадки) проникали в самые глухие углы сведения о Пушкине, как о героической личности, защитнике народа, борце за свободу, обличителе царя и властей. Этому способствовали также народные легенды о Пушкине и передававшиеся из уст в уста своеобразные фольклоризированные биографии.
Исключительную ценность представляют также высказывания крестьян, которые позволяют судить о характере восприятия пушкинских произведений. Читатели из народа искали и находили в них прежде всего программу жизненного поведения, связывая их сюжеты и образы с собственным жизненным опытом, со своими чаяниями, стремлениями. В ярких и эмоциональных оценках пушкинских произведений проявлялись также нормы стихийной народной эстетики, основанные прежде всего на требованиях правды, живописности изображения, воспевания героических характеров как воплощения доброты, мужества и бесстрашия в борьбе со злом.
С ненавистью говорили крестьяне о "высоких" и "мелких" своих начальниках, которые осудили деревню на темноту и невежество. При этом читатели из народа часто задумывались и о будущей судьбе Пушкина в России. Крестьянин деревни Высокая Гора Опочецкого уезда Псковской губернии Семен Тимофеев писал: "Когда будет дано нашему темному народу давно нужное и желанное образование и будет наша Россия праздновать 125-150 летие дня рождения нашего великого Пушкина, то не нужно быть пророком, чтобы предсказать, какой ответ тогда получится... Тогда мало найдется или совсем не будет тех, кто скажет: "Не знаю Пушкина", но протопчут тропу, теперь не всем известную, и время свое сделает: посеянное доброе семя принесет свой добрый плод".
Читая эти строки, нельзя не вспомнить снова отзывы о Пушкине крестьян другой эпохи, послереволюционных лет, записанные А. М. Топоровым. В этих отзывах тоже восхищение Пушкиным как великим другом народа, певцом свободы и справедливости, та же беспредельная восторженность, увлеченность прелестью его образов. Такова живая традиция восприятия пушкинского творчества, но теперь уже восприятия его освобожденным народом. Поэтому о поэте говорят не только как о провозвестнике свободы, но как о человеке, который участвовал в ее победе: "При царской тьме в России он, как огненный столб, освещал угнетенному русскому люду путь к свободе. Теперь у нас полная свобода, и мы говорим душевное спасибо Александру Сергеевичу Пушкину!"*
* (А. Топоров. Крестьяне - о писателях. Издание третье. "Советская Россия". М., 1967, стр. 56.)
Теперь нет, вероятно, в нашей стране человека, который не знал бы вещих пушкинских строк о грядущем времени, когда в стране не только - гордый внук славян" - русский народ, - но "всяк сущий в ней язык" назовет его имя (в черновике названы, кроме "финна", "тунгуза", "калмыка" также "грузинец", "черкес", "кир гизец"). Взглянем на эти строки в ракурсе истории. Поэт предвидел, что в будущем народы России, в том числе и те, которые были совершенно оторваны от цивилизации, даже не имели своей письменности, выйдут на общую дорогу культурного развития и приобщатся к русской культуре, русской поэзии.
В пушкиноведении обстоятельно изучены вековые литературные традиции, отраженные так или иначе в стихотворении "Я памятник себе воздвиг..." Но в поэзии предшественников Пушкина, когда-либо разрабатывавших подобную тему, не было мотивов, связанных с прогнозами о судьбах национальностей, которые в то время именовались "дикими". Более того, распространено было мнение, что они обречены навечно остаться в "первобытном" состоянии. Аркадий Родзянко, один из поэтов этого времени, высмеивал в сатире "Два века" (1822) идеи национального своеобразия и уважения к народностям, которые отстаивались в прогрессивной русской и западноевропейской литературе (в частности, знаменитой французской писательницей Жерменой де-Сталь; она пользовалась большим уважением Пушкина и декабристов). Подобные идеи, по мнению Родзянко, зыблют "прекрасный идеал" и мчат "в первобытный мрак". Родзянко издевательски восклицал:
...Башкир, киргиз, малаец, Канадский людоед, свирепый парагваец, Гордитесь! Франции вас славит первый ум.
Нигилистическое отношение к "инородцам", неверие в их будущее не раз проявлялось и позже. Вспомним, например, строки стихотворения Фета:
У чукчей нет Анакреона, К зырянам Тютчев не придет...
Однако к зырянам, как их раньше называли, - к народу коми - "пришли" и Тютчев, и Пушкин, и другие поэты (включая, в частности, и Фета с его чудесными стихами о любви и природе, которые так не вяжутся с его обликом закоренелого крепостника-консерватора). Пришел Пушкин и к другим народам, не имевшим, подобно "зырянам" и чукчам, до Октябрьской революции своей письменности; пришел и ко всем северным народностям, о которых тогда бытовали фантастические, поистине дикие представления.
Предвидение Пушкиным будущего развития народностей России опиралось на его глубокое убеждение в том, что в каждом народе таятся нераскрытые еще возможности, что нет народа, который не был бы интересен своеобразием своего быта, своего характера, своего фольклора. "Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, ...которая более или менее отражается в зеркале поэзии, - писал Пушкин. - Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежавших исключительно какому-нибудь народу". Эти взгляды Пушкина были знаменем времени. Орест Сомов, примыкавший к декабризму, в трактате "О романтической поэзии" (1823) отстаивал широкий подход к пониманию народности литературы и призывал поэтов обратиться к изображению разноплеменной России. Он писал:
"Сколько разных обликов, нравов и обычаев представляются испытующему взору в одном объеме России совокупной! Не говоря уже о собственно русских, здесь являются малороссияне, с сладостными их песнями и славными воспоминаниями, там воинственные сыны тихого Дона и отважные сыны Сечи Запорожской: все они, соединясь верою и пламенною любовию к отчизне, носят черты отличия в нравах и наружности. Что же, если мы окинем взором края России, обитаемые пылкими поляками и литовцами, народами финского и скандинавского происхождения, обитателями древней Колхиды, потомками переселенцев, видевших изгнание Овидия, остатками некогда грозных России татар, многоразличными племенами Сибири и островов, кочующими поколениями монгольцев, буйными жителями Кавказа, северными лапонцами и самоедами?.." И Сомов заключал: "Итак, поэты русские, не выходя за пределы своей родины, могут перелетать от суровых и мрачных преданий севера к роскошным и блестящим вымыслам востока; от образованного ума и вкуса европейцев к грубым и непритворным нравам народов звероловных и кочующих; от физиономии людей светских к облику какого-нибудь племени полудикого, запечатленного одною общею чертою отличия".
Когда Сомов писал свой трактат, Пушкин уже стал на этот путь. Гоголь, говоря о его новаторстве, восхищенно восклицал: "Судьба как нарочно забросила его туда, где границы России отличаются резкою, величавою характерностью... Рисует ли он боевую схватку чеченца с козаком - слог его молния: он так же блещет, как сверкающие сабли, и летит быстрее самой битвы. Он один только певец Кавказа... он проникнут и напитан его чудными окрестностями, южным небом, долинами прекрасной Грузии и великолепными крымскими ночами и садами!"
Пушкин стремился узнать как можно больше о разноплеменном населении России, он широко раздвинул представление о своей стране и ее людях. В "Кавказском пленнике" он поэтически воссоздал быт черкесов, их характер и считал это описание лучшей частью своей поэмы. В примечании к ней он писал: "Счастливый климат Грузии не вознаграждает сию прекрасную страну за все бедствия, вечно ею претерпеваемые. Песни грузинские приятны и по большей части заунывны". Пушкин постоянно интересовался фольклором народов, населяющих Россию. Об этом говорят "Черкесская песня" в "Кавказском пленнике", "Татарская песня" в "Бахчисарайском фонтане" или песня Земфиры из "Цыган", представляющая собой переложение молдавской народной песни. В творчестве Пушкина отразились образы и мотивы украинского фольклора (стихотворения "Казак", "Гусар", образ кобзаря в "Полтаве" и т. д.). О грузинских песнях говорится в "Путешествии в Арзрум". В архиве Пушкина сохранились записи украинской песни "Чорна роля заорана" и казахского предания о батыре Косу-Корпече и его возлюбленной Боян-Слу.
В отношениях Пушкина к людям различных национальностей нет ни грана пренебрежения, свойственного тогда дворянскому обществу. Настоящей дерзостью с точки зрения аристократической эстетики и норм "приличия" должно было казаться стихотворение Пушкина "Калмычке", которое, по его словам, было написано "на одной из кавказских станций" во время поездки в Арзрум, после того как он посетил калмыцкую кибитку:
Твои глаза, конечно, узки, И плосок нос, и лоб широк, Ты не лепечешь по-французски, Ты шелком не сжимаешь ног; По-английски пред самоваром Узором хлеба не крошишь, Не восхищаешься Сен-Маром, Слегка Шекспира не ценишь, Не погружаешься в мечтанье, Когда нет мысли в голове, Не распеваешь: Ma dov'e*, Что нужды. Ровно полчаса, Пока коней мы запрягали, Мне ум и сердце занимали Твой взор и дикая краса.
* (Ария из итальянской оперы "Покинутая Дидона" ("Но где...").)Галоп не прыгаешь в собранье...
О тунгузах, упоминаемых в стихотворении "Я памятник себе воздвиг...", Пушкин узнал, по-видимому, от В. Кюхельбекера. Из баргузинского далека ссыльный декабрист писал о бурятском и эвенкийском населении. "Тунгузы" - это эвенки, которые тогда причислялись, как и все народы Севера, к "первобытным" племенам и которые в наши дни, так же как нанайцы, удэге, коряки, эскимосы, ханты, чукчи и другие народы, учатся не только в средних школах, но и в вузах, читают Пушкина на своих и русском языках. Поэтам-эвенкам принадлежат не только опыты перевода пушкинского "Памятника" на свой язык, но ряд стихотворных откликов на него. Вот один из таких откликов, принадлежащий перу эвенка А. Платонова (в подстрочном переводе Г. Семенова):
Нерукотворный "Памятник" Мне ясно говорит, Что ты, великий Пушкин, Слышишь наши песни. Ты, Пушкин, погляди На "дикого тунгуза" - Ведь это я - эвенк, Навек теперь свободный. Я землякам в колхозе Стихи твои читаю, Слова твои звенящие Над Севером летят, И счастьем прорастает Таежная земля, Твое, твое пророчество Сбылось, великий Пушкин.
Осенью 1972 года в связи с 50-летием СССР, в Ереване состоялась Всесоюзная Пушкинская конференция, на которой была развернута широкая картина связей национальных литератур народов нашей страны с традициями пушкинского творчества. Увлекательное выступление Юрия Рытхэу, чукчи по национальности, одного из видных советских писателей, произведения которого переведены на ряд иностранных языков, было посвящено не только роли Пушкина в его собственной биографии, но и в возникновении национальной поэзии чукчей:
"Долгое время, - рассказывает Рытхэу, - я был убежден, что стихотворная речь присуща только русскому языку.
Это не значит, что словесная игра, рифма и ритмика были чужды чукотскому. Но эти особенности языка употреблялись в редких случаях - обычно в пословицах, поговорках, в шуточных скороговорках. Они были как бы забавной способностью слов складываться в удивительные сочетания.
Овладение русским языком шло у нас через освоение пушкинского стиха, через осмысление огромного духовного богатства, оставленного нам этим удивительным человеком, поднявшим значение звания поэт до таких высот, что иной другой род человеческой деятельности может иметь и поэтическое измерение".
И дальше Рытхэу продолжал:
"Поэзия Пушкина, его язык помогли открыть мне богатства моего родного языка: его скрытые возможности и его главную возможность - оказывается, и на моем родном чукотском языке можно передавать поэтические мысли!
Возможно, что кое-кому такие признания покажутся не совсем правдоподобными, но надо мыслить реальными историческими категориями.
Я начал учиться грамоте по самым первым книгам, существовавшим когда-либо на всем протяжении существования на земле нашего народа. А ведь это был конец тридцатых и начало сороковых годов. Представьте себе своего современника где-нибудь в Ростове, который бы в это же время начал учиться по первопечатным книгам Ивана Федорова.
И вдруг в мышление человека, наполовину стоящего в самом реально существовавшем еще тогда первобытнообщинном строе, врывается могучий поток поэзии, поэзии близкой, родной, словно бы созданной только для тебя очень близким тебе человеком..."
Роль пушкинского творчества для "ускоренного" развития национальных литератур - это еще не изученная, но очень важная проблема. В отношении к литературе казахской об этой огромной роли Пушкина говорил в свое время на одной из ленинградских пушкинских конференций академик Казахской Академии наук Сильченко. Раздвинув в своем творчестве географию России, Пушкин способствовал разрушению ограниченных представлений о стране. Он любил и воспел Москву и Петербург, он подарил русским читателям неповторимую картину северной природы, но Россия была в его поэзии цельной - "от Перми до Тавриды", "от финских хладных скал до пламенной Колхиды", от Кремля "до стен недвижного Китая".
Консерваторы считали, что Россия - это лишь Россия снегов. Как характерно, что националист А. С. Шишков, глава "Беседы любителей русского слова", в своем "Рассуждении о любви к отечеству" патетически восклицал:
На все природы южной неги Не променяем наши снеги И наш отечественный лед.
Это, конечно, демагогия - дело было не в чьем-то желании "променять" русскую природу на иную, будь то "южная нега" "Тавриды" (Крыма) или Кавказа или "нега" теплых заморских стран, а в убеждении шовинистов, что "окраины" России, населенные "инородцами", вообще не в счет, когда говорят о России как таковой. Пушкин едко высмеял графа Нулина, который:
Святую Русь бранит, дивится, Как можно жить в ее снегах.
Но пушкинское понимание "Руси", ее пространства, ее природы, ее состава было свободным от узости, свойственной защитникам старины, протестовавшим против всего, что нарушало застывшие, неподвижные представления.
В XIX веке творчество Пушкина было одним из тех звеньев, которые соединяли различные национальности с великим русским народом. Немалое влияние оказало творчество Пушкина на украинскую литературу. Пушкин был любимым писателем Тараса Шевченко. Освободительное содержание пушкинской поэзии, интерес к крестьянским движениям во главе с Разиным и Пугачевым - все это сближает творчество Пушкина и Шевченко. Под влиянием Пушкина формировалось творчество Леси Украинки, благотворное воздействие его идей испытал Иван Франко и другие. Горячий отклик нашел Пушкин в литературе белорусской. Его влияние сказалось на лучших белорусских писателях - Янке Купале и Якубе Коласе и отразилось на всей передовой литературе, проникнутой чаяниями и думами белорусского народа. В грузинской литературе переводили и органически усваивали Пушкина Александр Чавчавадзе (отец Нины Чавчавадзе, жены Грибоедова), Вахтанг Орбелиани, Акакий Церетели. Высоко ценил Пушкина Важа Пшавела. В истории грузинской культуры запечатлен эпизод встречи Пушкина с представителями грузинской интеллигенции во время его поездки в Арзрум. В честь поэта в Тбилиси был устроен торжественный праздник. По воспоминаниям современника, "более тридцати единодушных хозяев праздника заранее столпились у входа сада восторженно встретить своего дорогого гостя... Пушкин... благодарил всех нас за то торжество, которым мы его почтили, заключивши словами: "...я вижу, как меня любят, понимают и ценят и как это делает меня счастливым..." И в армянской литературе интерес к творчеству Пушкина возник при жизни поэта. Многим обязаны его влиянию классики армянской литературы - Микаэль Налбандян и Ованес Туманян, писатель следующего поколения. Один из выдающихся представителей армянской поэзии Ваан Терьян назвал произведения Пушкина ярким выражением "великого русского духа". Пушкинское творчество издавна привлекало внимание азербайджанских писателей. Среди кавказских друзей Пушкина был видный азербайджанский писатель Бакиханов. Мирза Фатали Ахундов откликнулся на смерть Пушкина прочувствованной поэмой, в которой назвал его "главой собора поэтов". Знакомство с произведениями Пушкина вызвало идейный перелом в творчестве классика и основоположника казахской письменной литературы Абая Кунанбаева. Переведенное Абаем Кунанбаевым письмо Татьяны из "Евгения Онегина" стало казахской народной песней. Пушкин стал родным поэтом для всех национальностей Советского Союза. В "Песне о Пушкине", созданной акыном Джамбулом в 1937 году, об этом сказано:
Сто лет пронеслось, как тебя погребли. Ты стал всенародным акыном земли. Читают тебя с упоеньем в глазах Башкир и туркмен, белорус и казах. Из песен твоих не забыть ни одной, Ты, Пушкин, народному сердцу родной*.
* (Это и другие стихотворения поэтов народов СССР цитируются здесь в переводе на русский язык.)
Об этом же говорит в своем стихотворении Максим Рыльский:
Я видел твой портрет у друга-армянина, Я слышал, как якут твердит твои слова, И в честь твою венок сплетала Украина, Народной вольностью жива.
О любви к Пушкину пишут в своих стихах поэты всех национальностей нашей страны.
...Громкое имя твое каждый день Звучит, как привет, на устах у людей И радостный отзвук находит в сердцах, Как вешние громы в бескрайних полях, И там, где за тучей белеет гора, И здесь, где над Неманом плещет заря, -
восклицает белорусский поэт Максим Танк. "Как с другом жизни мы слиты с поэтом", - вторит ему азербайджанец Самед Вургун.
Ты русское сердце и русскую душу, Как двери в свой дом, перед нами раскрыл, -
восклицает казах Халижан Бекхожин. Аварец Расул Гамзатов обращается к Пушкину:
...в каждом сердце, Пушкин, вы прочтете Свои стихи.
Вот слова молдаванина Емелиана Букова:
О, Пушкин, наш друг, наш великий поэт, В сердцах твои песни несем мы!
О Пушкине, как вечном спутнике, говорит татарский поэт Ахмет Ерикеев:
Он к тебе приходит вечно новым, Он твой путь осветит, как звезда, Чтобы ты, с его сдружившись словом, С ним не расставался никогда.
Можно было бы составить большую антологию посвященных Пушкину стихов, написанных советскими поэтами всех национальностей. Многоцветный поток этих стихов нескончаем. Все новые и новые голоса звучат на ежегодных массовых пушкинских праздниках в Михайловском, сливаясь с голосами зарубежных поэтов, приезжающих сюда из всех стран западного и восточного полушарий...
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://a-s-pushkin.ru/ 'Александр Сергеевич Пушкин'