1833

(Из Ксенофана Колофонского)

Чистый лоснится пол; стеклянные чаши блистают; 
Все уж увенчаны гости; иной обоняет, зажмурясь, 
Ладана сладостный дым; другой открывает амфору, 
Запах веселый вина разливая далече; сосуды 
Светлой студеной воды, золотистые хлебы, янтарный 
Мед и сыр молодой - все готово; весь убран цветами 
Жертвенник. Хоры поют. Но в начале трапезы, о други, 
Должно творить возлиянья, вещать благовещие речи, 
Должно бессмертных молить, да сподобят нас чистой душою 
Правду блюсти: ведь оно ж и легче. Теперь мы приступим: 
Каждый в меру свою напивайся. Беда не велика 
В ночь, возвращаясь домой, на раба опираться; но слава 
Гостю, который за чашей беседует мудро и тихо!

(Из Афенея)

Славная флейта, Феон, здесь лежит. Предводителя хоров
Старец, ослепший от лет, некогда Скирпал родил 
И, вдохновенный, нарек младенца Феоном. За чашей
Сладостно Вакха и муз славил приятный Феон. 
Славил и Ватала он, молодого красавца: прохожий!
Мимо гробницы спеша, вымолви: здравствуй, Феон!

* * *

Бог веселый винограда 
Позволяет нам три чаши 
Выпивать в пиру вечернем.
Первую во имя граций, 
Обнаженных и стыдливых, 
Посвящается вторая 
Краснощекому здоровью, 
Третья дружбе многолетной. 
Мудрый после третьей чаши 
Все венки с главы слагает 
И творит уж возлиянья 
Благодатному Морфею.

* * *

Юноша, скромно пируй, и шумную Вакхову влагу 
С трезвой струею воды, с мудрой беседой мешай.

Вино

(Ион Хиосский)

Злое дитя, старик молодой, властелин доброправный, 
Гордость внушающий нам, шумный заступник любви!

Гусар

Скребницей чистил он коня, 
А сам ворчал, сердясь не в меру: 
"Занес же вражий дух меня 
На распроклятую квартеру!

Здесь человека берегут, 
Как на турецкой перестрелке, 
Насилу щей пустых дадут, 
А уж не думай о горелке.

Здесь на тебя как лютый зверь 
Глядит хозяин, а с хозяйкой... 
Небось не выманишь за дверь 
Ее ни честью, ни нагайкой.

То ль дело Киев! Что за край! 
Валятся сами в рот галушки, 
Вином - хоть пару поддавай, 
А молодицы-молодушки!

Ей-ей, не жаль отдать души
За взгляд красотки чернобривой.
Одним, одним не хороши..."
- А чем же? расскажи, служивый.

Он стал крутить свой длинный ус 
И начал: "Молвить без обиды,
Ты, хлопец, может быть, не трус, 
Да глуп, а мы видали виды.

Ну, слушай: около Днепра 
Стоял наш полк; моя хозяйка 
Была пригожа и добра, 
А муж-то помер, замечай-ка!

Вот с ней и подружился я; 
Живем согласно, так что любо: 
Прибью - Марусенька моя 
Словечка не промолвит грубо;

Напьюсь - уложит, и сама 
Опохмелиться приготовит; 
Мигну, бывало: "Эй, кума!" - 
Кума ни в чем не прекословит.

Кажись: о чем бы горевать? 
Живи в довольстве, безобидно; 
Да нет: я вздумал ревновать. 
Что делать? враг попутал, видно.

Зачем бы ей, стал думать я, 
Вставать до петухов? кто просит? 
Шалит Марусенька моя; 
Куда ее лукавый носит?

Я стал присматривать за ней. 
Раз я лежу, глаза прищуря 
(А ночь была тюрьмы черней, 
И на дворе шумела буря),

И слышу: кумушка моя 
С печи тихохонько прыгнула, 
Слегка обшарила меня, 
Присела к печке, уголь вздула

И свечку тонкую зажгла, 
Да в уголок пошла со свечкой, 
Там с полки скляночку взяла 
И, сев на веник перед печкой,

Разделась донага; потом 
Из склянки три раза хлебнула, 
И вдруг на венике верхом 
Взвилась в трубу - и улизнула.

Эге! смекнул в минуту я:
Кума-то, видно, басурманка! 
Постой, голубушка моя!.. 
И с печки слез - и вижу: склянка.

Понюхал: кисло! что за дрянь! 
Плеснул я на пол: что за чудо? 
Прыгнул ухват, за ним лохань, 
И оба в печь. Я вижу: худо!

Гляжу: под лавкой дремлет кот; 
И на него я брызнул склянкой - 
Как фыркнет он! я: брысь!.. И вот 
И он туда же за лоханкой.

Я ну кропить во все углы
С плеча, во что уж ни попало;
И всё: горшки, скамьи, столы,
Марш! марш! все в печку поскакало.

Кой черт! подумал я: теперь
И мы попробуем! и духом
Всю склянку выпил; верь не верь -
Но кверху вдруг взвился я пухом.

Стремглав лечу, лечу, лечу, 
Куда, не помню и не знаю; 
Лишь встречным звездочкам кричу: 
Правей!.. и наземь упадаю.

Гляжу: гора. На той горе 
Кипят котлы; поют, играют, 
Свистят и в мерзостной игре 
Жида с лягушкою венчают.

Я плюнул и сказать хотел... 
И вдруг бежит моя Маруся: 
Домой! кто звал тебя, пострел? 
Тебя съедят! Но я, не струся:

Домой? да! черта с два! почем
Мне знать дорогу? - Ах, он странный!
Вот кочерга, садись верхом
И убирайся, окаянный.

- Чтоб я, я сел па кочергу, 
Гусар присяжный! Ах ты, дура! 
Или предался я врагу? 
Иль у тебя двойная шкура?

Коня! - На, дурень, вот и конь. - 
И точно: копь передо мною, 
Скребет копытом, весь огонь, 
Дугою шея, хвост трубою.

- Садись. - Вот сел я на коня, 
Ищу уздечки, - нет уздечки. 
Как взвился, как понес меня - 
И очутились мы у печки.

Гляжу: всё так же; сам же я 
Сижу верхом, и подо много 
Не конь - а старая скамья: 
Вот что случается порою".

И стал крутить он длинный ус, 
Прибавя: "Молвить без обиды, 
Ты, хлопец, может быть, не трус, 
Да глуп, а мы видали виды".

'Гусар'. Рисунок Пушкина. 1833

* * *

Французских рифмачей суровый судия, 
О классик Депрео, к тебе взываю я: 
Хотя, постигнутый неумолимым роком, 
В своем отечестве престал ты быть пророком, 
Хоть дерзких умников простерлася рука 
На лавры твоего густого парика; 
Хотя, растрепанный новейшей вольной школой, 
К ней в гневе обратил ты свой затылок голый, - 
Но я молю тебя, поклонник верный твой, 
Будь мне вожатаем. Дерзаю за тобой 
Занять кафедру ту, с которой в прежни лета 
Ты слишком превознес достоинства сонета, 
Но где торжествовал твой здравый приговор 
Глупцам минувших лет, вранью тогдашних пор. 
Новейшие врали вралей старинных стоят - 
И слишком уж меня их бредни беспокоят. 
Ужели все молчать да слушать? О беда!.. 
Нет, все им выскажу однажды завсегда.

О вы, которые, восчувствовав отвагу, 
Хватаете перо, мараете бумагу, 
Тисненью предавать труды свои спеша, 
Постойте - наперед узнайте, чем душа 
У вас исполнена - прямым ли вдохновеньем, 
Иль необдуманным одним поползновеньем,
И чешется у пас рука по пустякам, 
Иль вам не верят в долг, а деньги нужны вам. 
Не лучше ль стало б вам с надеждою смиренной, 
Заняться службою гражданской иль военной, 
С хвалепым Жуковым табачный торг завесть 
И снискивать в труде себе барыш и честь, 
Чем объявления совать во все журналы, 
Вельможе пошлые кропая мадригалы, 
Над меньшей собратьей в поту лица острясь, 
Иль выше мнения отважно вознесясь, 
С оплошной публики (как некие писаки) 
Подписку собирать - на будущие враки...

Н. И. Гнедич. Художник К. Гампельн. Акварель

* * *

Сват Иван, как пить мы станем,
Непременно уж помянем
Трех Матрен, Луку с Петром
Да Пахомовну потом.
Мы живали с ними дружно,
Уж как хочешь - будь что будь -
Этих надо помянуть,
Помянуть нам этих нужно.
Поминать так поминать,
Начинать так начинать,
Лить так лить, разлив разливом.
Начинай-ка, сват, пора.
Трех Матрен, Луку, Петра
В первый раз помянем пивом,
А Пахомовну потом
Пирогами да вином,
Да еще ее помянем:
Сказки сказывать мы станем -
Мастерица ведь была
И не пил бы и не ел,
И откуда что брала.
А куды разумны шутки,
Приговорки, прибаутки,
Небылицы, былины
Православной старины!..
Слушать, так душе отрадно.
Всё бы слушал да сидел.
Кто придумал их так ладно? 
Стариков когда-нибудь 
(Жаль, теперь нам не досужно) 
Надо будет помянуть - 
Помянуть и этих нужно...- 
Слушай, сват, начну первой, 
Сказка будет за тобой.

'Сват Иван, как пить мы станем...'. Рисунок Пушкина. 1833

Будрыс и его сыновья

Три у Будрыса сына, как и он, три литвина.
  Он пришел толковать с молодцами. 
"Дети! седла чините, лошадей проводите,
  Да точите мечи с бердышами.

Справедлива весть эта: на три стороны света 
  Три замышлены в Вильне похода.
Паз идет на поляков, а Ольгерд на прусаков, 
  А на русских Кестут воевода.

Люди вы молодые, силачи удалые
  (Да хранят вас литовские боги!), 
Нынче сам я не еду, вас я шлю на победу;
  Трое вас, вот и три вам дороги.

Будет всем по награде: пусть один в Новеградо
  Поживится от русских добычей. 
Жены их, как в окладах, в драгоценных нарядах;
  Домы полны; богат их обычай.

А другой от прусаков, от проклятых крыжаков,
  Может много достать дорогого, 
Денег с целого света, сукон яркого цвета;
  Янтаря - что песку там морского.

Третий с Пазом на ляха пусть ударит без страха;
  В Польше мало богатства и блеску, 
Сабель взять там не худо; но уж верно оттуда
  Привезет он мне на дом невестку.

Нет на свете царицы краше польской девицы.
  Весела - что котенок у печки - 
И как роза румяна, а бела, что сметана;
  Очи светятся будто две свечки! 

Был я, дети, моложе, в Польшу съездил я тоже
  И оттуда привез себе женку; 
Вот и век доживаю, а всегда вспоминаю
  Про нее, как гляжу в ту сторонку".

Сыновья с ним простились и в дорогу пустились.
  Ждет, пождет их старик домовитый, 
Дни за днями проводит, ни один не приходит.
  Будрыс думал: уж, видно, убиты!

Снег на землю валится, сын дорогою мчится,
  И под буркою ноша большая. 
"Чем тебя наделили? что там? Ге! не рубли ли?"
  "Нет, отец мой; полячка младая".

Снег пушистый валится; всадник с ношею мчится,
  Черной буркой ее покрывая. 
"Что под буркой такое? Не сукно ли цветное?"
  "Нет, отец мой; полячка младая".

Снег на землю валится, третий с ношею мчится,
  Черной буркой ее прикрывает. 
Старый Будрыс хлопочет и спросить уж не хочет,
  А гостей на три свадьбы сзывает.

Воевода

Поздно ночью из похода
Воротился воевода.
Он слугам велит молчать;
В спальню кинулся к постеле;
Дернул полог... В самом деле!
Никого; пуста кровать.

И, мрачнее черной ночи, 
Он потупил грозны очи, 
Стал крутить свой сивый ус... 
Рукава назад закинул, 
Вышел вон, замок задвинул; 
"Гей, ты, кликнул, чертов кус!

А зачем нет у забора 
Ни собаки, ни затвора? 
Я вас, хамы!.. Дай ружье; 
Приготовь мешок, веревку 
Да сними с гвоздя винтовку. 
Ну, за мною!.. Я ж ее!"

Пан и хлопец под забором 
Тихим крадутся дозором, 
Входят в сад - и сквозь ветвей, 
На скамейке у фонтана, 
В белом платье, видят, панна 
И мужчина перед ней.

Говорит он: "Все пропало, 
Чем лишь только я, бывало, 
Наслаждался, что любил: 
Белой груди воздыханье, 
Нежной ручки пожиманье... 
Воевода все купил,

Сколько лет тобой страдал я, 
Сколько лет тебя искал я! 
От меня ты отперлась. 
Не искал он, не страдал он, 
Серебром лишь побряцал он, 
И ему ты отдалась.

Я скакал во мраке ночи 
Милой панны видеть очи,
Руку нежную пожать; 
Пожелать для новоселья 
Много лет ей и веселья, 
И потом навек бежать".

Панна плачет и тоскует, 
Он колени ей целует, 
А сквозь ветви те глядят, 
Ружья наземь опустили, 
По патрону откусили, 
Вбили шомполом заряд."

Подступили осторожно. 
"Пан мой, целить мне не можно, - 
Бедный хлопец прошептал: -
Ветер, что ли, плачут очи, 
Дрожь берет; в руках нет мочи, 
Порох в полку не попал".

"Тише ты, гайдучье племя! 
Будешь плакать, дай мне время! 
Сыпь на полку... Наводи... 
Цель ей в лоб. Левее... выше, 
С паном справлюсь сам. Потише; 
Прежде я; ты погоди".

Выстрел по саду раздался. 
Хлопец пана не дождался; 
Воевода закричал, 
Воевода пошатнулся... 
Хлопец, видно, промахнулся: 
Прямо в лоб ему попал.

* * *

Когда б не смутное влеченье 
Чего-то жаждущей души, 
Я здесь остался б - наслажденье 
Вкушать в неведомой тиши: 
Забыл бы всех желаний трепет, 
Мечтою б целый мир назвал - 
И всё бы слушал этот лепет, 
Всё б эти ножки целовал...

* * *

Колокольчики звенят, 
Барабанчики гремят, 
   А люди-то люди - 
   Ой люшеньки-люли! 
   А люди-то, люди 
На цыганочку глядят.

А цыганочка-то пляшет,
В барабанчики-то бьет,
Голубой ширинкой машет,
Заливается-поет:
"Я плясунья, я певица,
Ворожить я мастерица".

Осень

(Отрывок)

              Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?
                                            Державин.
               I
Октябрь уж наступил - уж роща отряхает 
Последние листы с нагих своих ветвей; 
Дохнул осенний хлад - дорога промерзает. 
Журча еще бежит за мельницу ручей, 
Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает 
В отъезжие поля с охотою своей, 
И страждут озими от бешеной забавы,
И будит лай собак уснувшие дубравы.
               II
Теперь моя пора: я не люблю весны;
Скучна мне оттепель; вонь, грязь - весной я болен;
Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены.
Суровою зимой я более доволен,
Люблю ее снега; в присутствии луны
Как легкий бег саней с подругой быстр и волен,
Когда под соболем, согрета и свежа,
Она вам руку жмет, пылая и дрожа!
               III
Как весело, обув железом острым ноги, 
Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек! 
А зимних праздников блестящие тревоги?.. 
Но надо знать и честь; полгода снег да снег, 
Ведь это наконец и жителю берлоги, 
Медведю, надоест. Нельзя же целый век 
Кататься нам в санях с Армидами младыми 
Иль киснуть у печей за стеклами двойными.
               IV
Ох, лето красное! любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.
Ты, все душевные способности губя,
Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи;
Лишь как бы напоить да освежить себя -
Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи,
И, проводив ее блинами и вином,
Поминки ей творим мороженым и льдом.
               V
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной
К себе меня влечет. Сказать вам откровенно,
Из годовых времен я рад лишь ей одной,
В ней много доброго; любовник не тщеславный,
Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.
               VI
Как это объяснить? Мне нравится она, 
Как, вероятно, вам чахоточная дева 
Порою нравится. На смерть осуждена, 
Бедняжка клонится без ропота, без гнева.
Улыбка на устах увянувших видна; 
Могильной пропасти она не слышит зева; 
Играет на лице еще багровый цвет. 
Она жива еще сегодня, завтра нет.

Рисунок Пушкина на рукописи 'Осени'. 1833

             VII
Унылая пора! очей очарованье! 
Приятна мне твоя прощальная краса - 
Люблю я пышное природы увяданье, 
В багрец и в золото одетые леса, 
В их сенях ветра шум и свежее дыханье, 
И мглой волнистою покрыты небеса, 
И редкий солнца луч, и первые морозы, 
И отдаленные седой зимы угрозы.
             VIII
И с каждой осенью я расцветаю вновь; 
Здоровью моему полезен русский холод; 
К привычкам бытия вновь чувствую любовь: 
Чредой слетает сон, чредой находит голод; 
Легко и радостно играет в сердце кровь, 
Желания кипят - я снова счастлив, молод, 
Я снова жизни полн - таков мой организм 
(Извольте мне простить ненужный прозаизм).
             IX
Ведут ко мне коня; в раздолии открытом,
Махая гривою, он всадника несет,
И звонко под его блистающим копытом
Звенит промерзлый дол и трескается лед.
Но гаснет краткий день, и в камельке забытом
Огонь опять горит - то яркий свет лиет,
То тлеет медленно - а я пред ним читаю
Иль думы долгие в душе моей питаю.
             X
И забываю мир - и в сладкой тишине 
Я сладко усыплен моим воображеньем, 
И пробуждается поэзия во мне: 
Душа стесняется лирическим волненьем, 
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне, 
Излиться наконец свободным проявленьем -
И тут ко мне идет незримый рой гостей, 
Знакомцы давние, плоды мечты моей.
             XI
И мысли в голове волнуются в отваге, 
И рифмы легкие навстречу им бегут, 
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, 
Минута - и стихи свободно потекут.
Так дремлет недвижим корабль в недвижной
влаге, Но чу! - матросы вдруг кидаются, ползут 
Вверх, вниз - и паруса надулись, ветра полны; 
Громада двинулась и рассекает волны.
             XII
Плывет. Куда ж нам плыть? . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . 
. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Рисунок Пушкина на рукописи 'Осени'. 1833

* * *

Не дай мне бог сойти с ума. 
Нет, легче посох и сума;
  Нет, легче труд и глад. 
Не то, чтоб разумом моим 
Я дорожил; не то, чтоб с ним
  Расстаться был не рад:

Когда б оставили меня 
На воле, как бы резво я
  Пустился в темный лес! 
Я пел бы в пламенном бреду, 
Я забывался бы в чаду
  Нестройных, чудных грез.

И я б заслушивался волн, 
И я глядел бы, счастья полн,
  В пустые небеса; 
И силен, волен был бы я, 
Как вихорь, роющий поля,
  Ломающий леса.

Да вот беда: сойди с ума, 
И страшен будешь как чума,
  Как раз тебя запрут, 
Посадят на цепь дурака 
И сквозь решетку как зверка
  Дразнить тебя придут.

А ночью слышать буду я 
Не голос яркий соловья,
  Не шум глухой дубров - 
А крик товарищей моих, 
Да брань смотрителей ночных,
  Да визг, да звон оков.

'Не дай мне бог сойти с ума...'. Рисунок Пушкина. 1833