1835

(Из Анакреона)

Отрывок

Узнают коней ретивых 
По их выжженным таврам; 
Узнают парфян кичливых 
По высоким клобукам; 
Я любовников счастливых 
Узнаю по их глазам: 
В них сияет пламень томный - 
Наслаждений знак нескромный.

Ода LVI

(Из Анакреона)

Поредели, побелели 
Кудри, честь главы моей, 
Зубы в деснах ослабели, 
И потух огонь очей. 
Сладкой жизни мне не много 
Провожать осталось дней: 
Парка счет ведет им строго, 
Тартар тени ждет моей. 
Не воскреснем из-под спуда, 
Всяк навеки там забыт: 
Вход туда для всех открыт - 
Нет исхода уж оттуда.

Ода LVII

Что же сухо в чаше дно? 
Наливай мне, мальчик резвый, 
Только пьяное вино 
Раствори водою трезвой. 
Мы не скифы, не люблю, 
Други, пьянствовать бесчинно: 
Нет, за чашей я пою 
Иль беседую невинно.

* * *

Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила;
К ней на плечо преклонен, юноша вдруг задремал. 
Дева тотчас умолкла, сон его легкий лелея,
И улыбалась ему, тихие слезы лия.

Полководец

У русского царя в чертогах есть палата: 
Она не золотом, не бархатом богата; 
Не в ней алмаз венца хранится за стеклом; 
Но сверху донизу, во всю длину, кругом, 
Своею кистию свободной и широкой 
Ее разрисовал художник быстроокой. 
Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн, 
Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен, 
Ни плясок, ни охот, - а всё плащи, да шпаги, 
Да лица, полные воинственной отваги. 
Толпою тесною художник поместил 
Сюда начальников народных наших сил, 
Покрытых славою чудесного похода 
И вечной памятью двенадцатого года. 
Нередко медленно меж ими я брожу 
И на знакомые их образы гляжу, 
И, мнится, слышу их воинственные клики. 
Из них уж многих нет; другие, коих лики 
Еще так молоды на ярком полотне, 
Уже состарились и никнут в тишине 
Главою лавровой...
                  Но в сей толпе суровой 
Один меня влечет всех больше. С думой новой 
Всегда остановлюсь пред ним - и не свожу 
С него моих очей. Чем долее гляжу, 
Тем более томим я грустию тяжелой.

Он писан во весь рост. Чело, как череп голый, 
Высоко лоснится, и, мнится, залегла 
Там грусть великая. Кругом - густая мгла; 
За ним - военный стан. Спокойный и угрюмый, 
Он, кажется, глядит с презрительною думой. 
Свою ли точно мысль художник обнажил, 
Когда он таковым его изобразил, 
Или невольное то было вдохновенье, - 
Но Доу дал ему такое выраженье.

О вождь несчастливый! Суров был жребий твой: 
Всё в жертву ты принес земле тебе чужой. 
Непроницаемый для взгляда черни дикой, 
В молчанье шел один ты с мыслию великой, 
И, в имени твоем звук чуждый невзлюбя, 
Своими криками преследуя тебя, 
Народ, таинственно спасаемый тобою, 
Ругался над твоей священной сединою. 
И тот, чей острый ум тебя и постигал, 
В угоду им тебя лукаво порицал... 
И долго, укреплен могущим убежденьем, 
Ты был неколебим пред общим заблужденьем; 
И на полупути был должен наконец 
Безмолвно уступить и лавровый венец, 
И власть, и замысел, обдуманный глубоко, - 
И в полковых рядах сокрыться одиноко. 
Там, устарелый вождь, как ратник молодой, 
Свинца веселый свист заслышавший впервой, 
Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, - 
Вотще! -
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 

О люди! жалкий род, достойный слез и смеха! 
Жрецы минутного, поклонники успеха! 
Как часто мимо вас проходит человек, 
Над кем ругается слепой и буйный век, 
Но чей высокий лик в грядущем поколенье 
Поэта приведет в восторг и в умиленье!

Туча

Последняя туча рассеянной бури! 
Одна ты несешься по ясной лазури, 
Одна ты наводишь унылую тень, 
Одна ты печалишь ликующий день.
Ты небо недавно кругом облегала, 
И молния грозно тебя обвивала; 
И ты издавала таинственный гром 
И алчную землю поила дождем.
Довольно, сокройся! Пора миновалась,
Земля освежилась, и буря промчалась, 
И ветер, лаская листочки древес, 
Тебя с успокоенных гонит небес.

Из А. Шенье

Покров, упитанный язвительною кровью, 
Кентавра мстящий дар, ревнивою любовью 
Алкиду передан. Алкид его приял. 
В божественной крови яд быстрый побежал. 
Се - ярый мученик, в ночи скитаясь, воет; 
Стопами тяжкими вершину Эты роет; 
Гнет, ломит древеса; исторженные пни 
Высоко громоздит; его рукой они 
В костер навалены; он их зажег; он всходит; 
Недвижим на костре он в небо взор возводит; 
Под мышцей палица; в ногах немейский лев 
Разостлан. Дунул ветр; поднялся свист и рев; 
Треща горит костер; и вскоре пламя, воя, 
Уносит к небесам бессмертный дух героя.

* * *

         I
На Испанию родную 
Призвал мавра Юлиан. 
Граф за личную обиду 
Мстить решился королю.

Дочь его Родрик похитил, 
Обесчестил древний род; 
Вот за что отчизну предал 
Раздраженный Юлиан.

Мавры хлынули потоком 
На испанские брега. 
Царство готфов миновалось, 
И с престола пал Родрик.

Готфы пали не бесславно: 
Храбро билися они, 
Долго мавры сомневались, 
Одолеет кто кого.

Восемь дней сраженье длилось; 
Спор решен был наконец; 
Был на поле битвы пойман 
Конь любимый короля;

Шлем и меч его тяжелый 
Были найдены в пыли. 
Короля почли убитым, 
И никто не пожалел.

Но Родрик в живых остался, 
Бился он все восемь дней - 
Он сперва хотел победы, 
Там уж смерти лишь алкал.

И кругом свистали стрелы, 
Не касаяся его, 
Мимо дротики летали, 
Шлема меч не рассекал.

Напоследок, утомившись, 
Соскочил с коня Родрик, 
Меч с запекшеюся кровью 
От ладони отклеил,

Бросил об земь шлем пернатый 
И блестящую броню. 
И, спасенный мраком ночи, 
С поля битвы он ушел.
           II
От полей кровавой битвы 
Удаляется Родрик; 
Короля опередила 
Весть о гибели его.

Стариков и бедных женщин 
На распутьях видит он; 
Все толпой бегут от мавров 
К укрепленным городам.

Все, рыдая, молят бога 
О спасенье христиан, 
Все Родрика проклинают; 
И проклятья слышит он.

И с поникшею главою 
Мимо их пройти спешит, 
И не смеет даже молвить: 
Помолитесь за него.

Наконец на берег моря 
В третий день приходит он, 
Видит темную пещеру 
На пустынном берегу.

В той пещере он находит 
Крест и заступ - а в углу 
Труп отшельника и яму, 
Им изрытую давно.

Тленье трупу не коснулось, 
Он лежит, окостенев, 
Ожидая погребенья 
И молитвы христиан.

Труп отшельника с молитвой 
Схоронил король
И в пещере поселился 
Над могилою его.

Он питаться стал плодами 
И водою ключевой; 
И себе могилу вырыл, 
Как предшественник его.

Короля в уединенье 
Стал лукавый искушать, 
И виденьями ночными 
Краткий сон его мутить.

Он проснется с содроганьем, 
Полон страха и стыда; 
Упоение соблазна 
Сокрушает дух его.

Хочет он молиться богу 
И не может. Бес ему 
Шепчет в уши звуки битвы 
Или страстные слова.

Он в унынии проводит 
Дни и ночи недвижим, 
Устремив глаза на море, 
Поминая старину.
          III
Но отшельник, чьи останки 
Он усердно схоронил, 
За него перед всевышним 
Заступился в небесах.

В сновиденье благодатном 
Он явился королю, 
Белой ризою одеян 
И сияньем окружен.

И король, объятый страхом, 
Ниц повергся перед ним, 
И вещал ему угодник: 
"Встань - и миру вновь явись.

Ты венец утратил царский, 
Но господь руке твоей 
Даст победу над врагами, 
А душе твоей покой".

Пробудясь, господню волю 
Сердцем он уразумел, 
И, с пустынею расставшись, 
В путь отправился король.

* * *

Кто из богов мне возвратил 
Того, с кем первые походы 
И браней ужас я делил, 
Когда за призраком свободы 
Нас Брут отчаянный водил? 
С кем я тревоги боевые 
В шатре за чашей забывал 
И кудри, плющем увитые, 
Сирийским мирром умащал?

Ты помнишь час ужасный битвы, 
Когда я, трепетный квирит, 
Бежал, нечестно брося щит, 
Творя обеты и молитвы? 
Как я боялся! как бежал! 
Но Эрмий сам незапной тучей 
Меня покрыл и вдаль умчал 
И спас от смерти неминучей.

А ты, любимец первый мой, 
Ты снова в битвах очутился... 
И ныне в Рим ты возвратился 
В мой домик темный и простой. 
Садись под сень моих пенатов. 
Давайте чаши. Не жалей 
Ни вин моих, ни ароматов.
Венки готовы. Мальчик! лей.
Теперь некстати воздержанье: 
Как дикий скиф хочу я пить. 
Я с другом праздную свиданье, 
Я рад рассудок утопить.

Странник

                  I
Однажды странствуя среди долины дикой, 
Незапно был объят я скорбию великой 
И тяжким бременем подавлен и согбен, 
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.

Потупя голову, в тоске ломая руки, 
Я в воплях изливал души пронзенной муки 
И горько повторял, метаясь как больной: 
"Что делать буду я? что станется со мной?"

Виньетка к стихотворению 'Странник'. Рисунок Пушкина. 1835

                  II
И так я, сетуя, в свой дом пришел обратно. 
Уныние мое всем было непонятно. 
При детях и жене сначала я был тих 
И мысли мрачные хотел таить от них;
Но скорбь час от часу меня стесняла боле; 
И сердце наконец раскрыл я поневоле.

"О горе, горе нам! Бы, дети, ты, жена! - 
Сказал я, - ведайте: моя душа полна 
Тоской и ужасом, мучительное бремя 
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время; 
Наш город пламени и ветрам обречен; 
Он в угли и золу вдруг будет обращен, 
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре 
Обресть убежище; а где? о горе, горе!"
                  III
Мои домашние в смущение пришли 
И здравый ум во мне расстроенным почли. 
Но думали, что ночь и сна покой целебный 
Охолодят во мне болезни жар враждебный. 
Я лег, но во всю ночь все плакал и вздыхал 
И ни на миг очей тяжелых не смыкал. 
Поутру я один сидел, оставя ложе. 
Они пришли ко мне; на их вопрос я то же, 
Что прежде, говорил. Тут ближние мои, 
Не доверяя мне, за должное почли 
Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем 
Меня на правый путь и бранью и презреньем 
Старались обратить. Но я, не внемля им, 
Все плакал и вздыхал, унынием тесним. 
И наконец они от крика утомились 
И от меня, махнув рукою, отступились, 
Как от безумного, чья речь и дикий плач 
Докучны и кому суровый нужен врач.
                  IV
Пошел я вновь бродить, уныньем изнывая 
И взоры вкруг себя со страхом обращая, 
Как узник, из тюрьмы замысливший побег, 
Иль путник, до дождя спешащий на ночлег. 
Духовный труженик - влача свою веригу, 
Я встретил юношу, читающего книгу.
Он ТИХО ПОДНЯЛ взор - и вопросил меня,
О чем, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: "Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный -
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит".
                   "Коль жребий твой таков, - 
Он возразил, - и ты так жалок в самом деле, 
Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?"
И я: "Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?" 
Тогда: "Не видишь ли, скажи, чего-нибудь", - 
Сказал мне юноша, даль указуя перстом. 
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым, 
Как от бельма врачом избавленный слопец. 
"Я вижу некий свет", - сказал я наконец. 
"Иди ж, - он продолжал, - держись сего ты света; 
Пусть будет он тебе единственная мета, 
Пока ты тесных врат спасенья не достиг, Ступай!" - 
И я бежать пустился в тот же миг.
                  V
Побег мой произвел в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу, 
Чтоб воротился я скорее. Крики их 
На площадь привлекли приятелей моих; 
Один бранил меня, другой моей супруге 
Советы подавал, иной жалел о друге, 
Кто поносил меня, кто на смех подымал, 
Кто силой воротить соседям предлагал; 
Иные уж за мной гнались; но я тем боле 
Спешил перебежать городовое поле, 
Дабы скорей узреть - оставя те места, 
Спасенья верный путь и тесные врата.

* * *

        ...Вновь я посетил 
Тот уголок земли, где я провел 
Изгнанником два года незаметных. 
Уж десять лет ушло с тех пор - и много 
Переменилось в жизни для меня, 
И сам, покорный общему закону, 
Переменился я - но здесь опять 
Минувшее меня объемлет живо, 
И, кажется, вечор еще бродил 
Я в этих рощах.
             Вот опальный домик, 
Где жил я с бедной нянею моей. 
Уже старушки нет - уж за стеною 
Не слышу я шагов ее тяжелых, 
Ни кропотливого ее дозора.

Вот холм лесистый, над которым часто 
Я сиживал недвижим - и глядел 
На озеро, воспоминая с грустью 
Иные берега, иные волны... 
Меж нив златых и пажитей зеленых 
Оно, синея, стелется широко; 
Через его неведомые воды 
Плывет рыбак и тянет за собой 
Убогий невод. По брегам отлогим 
Рассеяны деревни - там за ними
Скривилась мельница, насилу крылья 
Ворочая при ветре...
                 На границе 
Владений дедовских, на месте том, 
Где в гору подымается дорога, 
Изрытая дождями, три сосны 
Стоят - одна поодаль, две другие 
Друг к дружке близко, - здесь, когда их мимо 
Я проезжал верхом при свете лунном, 
Знакомым шумом шорох их вершин 
Меня приветствовал. По той дороге 
Теперь поехал я и пред собою 
Увидел их опять. Они всё те же, 
Все тот же их, знакомый уху шорох -
Но около корней их устарелых 
(Где некогда все было пусто, голо) 
Теперь младая роща разрослась, 
Зеленая семья; кусты теснятся 
Под сенью их как дети. А вдали 
Стоит один угрюмый их товарищ, 
Как старый холостяк, и вкруг него 
По-прежнему все пусто.
                  Здравствуй, племя 
Младое, незнакомое! не я 
Увижу твой могучий поздний возраст, 
Когда перерастешь моих знакомцев 
И старую главу их заслонишь 
От глаз прохожего. Но пусть мой внук 
Услышит ваш приветный шум, когда, 
С приятельской беседы возвращаясь, 
Веселых и приятных мыслей полон, 
Пройдет он мимо вас во мраке ночи 
И обо мне вспомянет.

* * *

Я думал, сердце позабыло 
Способность легкую страдать, 
Я говорил: тому, что было, 
Уж не бывать! уж не бывать! 
Прошли восторги, и печали, 
И легковерные мечты... 
Но вот опять затрепетали 
Пред мощной властью красоты.

На выздоровление Лукулла

Подражание латинскому

Ты угасал, богач младой! 
Ты слышал плач друзей печальных. 
Уж смерть являлась за тобой 
В дверях сеней твоих хрустальных. 
Она, как втершийся с утра 
Заимодавец терпеливый, 
Торча в передней молчаливой, 
   Не трогалась с ковра.

В померкшей комнате твоей 
Врачи угрюмые шептались. 
Твоих нахлебников, цирцей 
Смущеньем лица омрачались; 
Вздыхали верные рабы 
И за тебя богов молили, 
Не зная в страхе, что сулили 
   Им тайные судьбы.

А между тем наследник твой, 
Как ворон, к мертвечине падкий, 
Бледнел и трясся над тобой, 
Знобим стяжанья лихорадкой. 
Уже скупой его сургуч 
Пятнал замки твоей конторы; 
И мнил загресть он злата горы 
   В пыли бумажных куч.

Он мнил: "Теперь уж у вельмож 
Не стану нянчить ребятишек; 
Я сам вельможа буду тож; 
В подвалах, благо, есть излишек. 
Теперь мне честность - трын-трава! 
Жену обсчитывать не буду 
И воровать уже забуду 
   Казенные дрова!"

Но ты воскрес. Твои друзья, 
В ладони хлопая, ликуют; 
Рабы, как добрая семья, 
Друг друга в радости целуют; 
Бодрится врач, подняв очки; 
Гробовый мастер взоры клонит; 
А вместе с ним приказчик гонит 
   Наследника в толчки.

Так жизнь тебе возвращена 
Со всею прелестью своею; 
Смотри: бесценный дар она; 
Умей же пользоваться ею; 
Укрась ее; года летят, 
Пора! Введи в свои чертоги 
Жену красавицу - и боги 
   Ваш брак благословят.

Пир Петра Первого

Над Невою резво вьются 
Флаги пестрые судов;
Звучно с лодок раздаются 
Песни дружные гребцов; 
В царском доме пир веселый; 
Речь гостей хмельна, шумна; 
И Нева пальбой тяжелой 
Далеко потрясена.

Что пирует царь великий
В Питербурге-городке?
Отчего пальба и клики
И эскадра на реке?
Озарен ли честью новой
Русский штык иль русский флаг?
Побежден ли швед суровый?
Мира ль просит грозный враг?

Иль в отъятый край у шведа 
Прибыл Брантов утлый бот, 
И пошел навстречу деда 
Всей семьей наш юный флот, 
И воинственные внуки 
Стали в строй пред стариком, 
И раздался в честь Науки 
Песен хор и пушек гром?

Годовщину ли Полтавы 
Торжествует государь, 
День, как жизнь своей державы 
Спас от Карла русский царь? 
Родила ль Екатерина? 
Именинница ль она, 
Чудотворца-исполина 
Чернобровая жена?

Нет! Он с подданным мирится; 
Виноватому вину 
Отпуская, веселится; 
Кружку пенит с ним одну; 
И в чело его целует, 
Светел сердцем и лицом; 
И прощенье торжествует, 
Как победу над врагом.

Оттого-то шум и клики 
В Питербурге-городке, 
И пальба и гром музыки 
И эскадра па реке; 
Оттого-то в час веселый 
Чаша царская полна 
И Нева пальбой тяжелой 
Далеко потрясена.

Подражание арабскому

Отрок милый, отрок нежный, 
Не стыдись, навек ты мой; 
Тот же в нас огонь мятежный, 
Жизнью мы живем одной. 
Не боюся я насмешек: 
Мы сдвоились меж собой, 
Мы точь-в-точь двойной орешек 
Под единой скорлупой.

* * *

В Академии наук 
Заседает князь Дундук. 
Говорят, не подобает 
Дундуку такая честь; 
Почему ж он заседает? 
Потому что < - - - > есть.