На юге

В мае 1820 года Пушкин был сослан в Екатеринослав, но вскоре, вместе с семьей Н. Н. Раевского, он уехал "а Кавказ. По дороге, на Дону, они встречались с казачьим атаманом А. К. Денисовым, - там, повидимому, впервые Пушкин познакомился с казачьей песней.

Картины дикой природы в Пятигорске, аулы, жизнь в палатках и кибитках, где Пушкин непосредственно соприкасался с бытом, нравами и песнями горцев,- все это чрезвычайно обогатило поэта новыми, яркими впечатлениями. Его молодые друзья - Николай Раевский, который "страстно любил литературу, музыку"^*, и сестра его Мария, "обладавшая живым умом и вокальным талантом"^**, были для Пушкина спутниками, разделявшими его интерес к творчеству народов Кавказа. Об исключительной музыкальности семьи Раевских говорят "Воспоминания" Марии Раевской (в замужестве кн. Волконской), а также ее письма 1823-1824 годов^***.

^* (Я. К. Грот. Пушкин. Его лицейские товарищи и наставники, стр. 52.)

^** (Г. Олизар. Мемуары. "Русский вестник", 1893, № 9, стр. 102, О поэтическом складе ума Марии Волконской Пушкин поведал нам в строках одного из лучших своих стихотворений "Редеет облаков летучая гряда", нарисовав в нем образ "юной девы", устремившей свой взор на небо в поисках вечерней звезды и называвшей ее своим именем (в средние века, как известно, Венера носила имя Марии).)

^*** ("Неизданные письма М. Н. Волконской". Предисловие и примеч. В. Поповой. "Труды Гос. историч. музея". М. 1926, вып. 2, стр. 14, 18.)

Пушкин с увлечением слушал грузинские песни. Об этом свидетельствует его "Черкесская песня" в "Кавказском пленнике" (которого он начал писать тем же летом и закончил в декабре), а также его сноска в "Примечаниях" к поэме: "Песни грузинские приятны и по большей частью заунывны. Они славят минутные успехи кавказского оружия, смерть наших герое: Бакунина и Цицианова, измены, убийства - иногда любовь и наслаждения".

Через девять лет, в 1829 году, во время путешествия в закавказскую действующую армию, услышав в Тифлисе грузинские песни, Пушкин характеризует их почти теми же словами: "Голос песен грузинских приятен" и приводит перевод одной из них "слово в слово"; она кажется "сложена в новейшее время",- так записывает он во второй главе "Путешествия в Арзрум". И на этот раз грузинские песни также ласкали его музыкальный слух и произвели впечатление "приятностью" своих напевов.

Итак, Пушкин обнаружил музыкальную чуткость в постижении своеобразных красот грузинской песни, полюбившейся ему.

"Черкесская песня" ("В реке бежит гремучий вал") примечательна не только по выразительности и музыкальной образности стиха, но и по поэтическому описанию того воздействия, которое пение оказывает и на горцев:

 Они безмолвно юных дев
 Знакомый слушают припев,
 И старцев сердце молодеет, -

и на пленника:

 Так пели девы. Сев на брег,
 Мечтает русский о побеге.

По глубокой мысли Б. В. Асафьева^*, "Черкесская песнь", "гениальна по словесной (смысловой) изобразительности и музыкальной выразительности и напевности" - "это своего рода "органный пункт" перед финалом, как в драматических моментах опер Чайковского".

^* (Игорь Глебов. "У истоков жизни". Сборник "Орфей", П., 1922, кн. 1, стр. 27.)

В четвертой строфе, впоследствии исключенной Пушкиным из текста поэмы, имеются строки, вносящие еще один музыкальный штрих, запомнившийся поэту среди кавказских впечатлений:

 Пастух с волынкой полевой 
 На влажный берег стадо гонит...

К песням горцев Пушкин возвращается в поэме еще три раза: одна из них - в первой части при описании нежного и ласкового отношения к пленнику черкешенки, которая

 Поет ему и песни гор, 
 И песни Грузии счастливой...

затем, в конце второй части:

 ...В горах черкес суровый
 Свободы песню запевал.

И, наконец, в эпилоге поэт говорит о своей музе:

 Она бродила по скалам 
 И к песням дев осиротелых 
 Она прислушивалась там.

Песни народов Кавказа оставили заметный след в музыкальном сознании Пушкина. Помимо отмеченной записи в "Путешествии в Арзрум" (в Тифлисе в 1829 году у него были также и другие музыкальные впечатления), мы знаем о его непосредственном отклике на грузинскую народную мелодию, на которую поэт написал вдохновенные стихи: "Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной". К этому мы вернемся еще в дальнейшем.

Интересно отметить также, что в своей неоконченной поэме "Тазит" (1829-1830) Пушкин рисует картину праздника горцев:

 ...Жены, девы
 Меж тем поют - и гул лесной
 Далече вторит их напевы, -

Итак, Кавказ постоянно связывается в воспоминаниях поэта с музыкальными образами народной песни, пленительную красоту и выразительность которой он понял, прочувствовал и полюбил.

...Покинув Грузию, Пушкин направился в Крым через Темижбек, Тамань и Керчь. 8 и 9 августа 1820 года он прожил в крепости Кавказской, в обстановке боевых схваток казаков с черкесами.

"Видел я берега Кубани и сторожевые станицы, - писал он брату Льву,^*- любовался нашими казаками... Когда-нибудь прочту тебе мои замечания на Черноморских и Донских казаков - теперь тебе не скажу об них ни слова".

^* (24 сентября 1820 г. Кишинев.)

Эти "замечания" до нас не дошли, но Л. Н. Майков утверждает, что в казачьих станицах Пушкин слушал "бунтарские" песни, которыми сильно интересовался также Николай Раевский. В казачьих песнях им случалось подмечать явные признаки сочувствия к атаману Степану Разину^*. Попутно напомним, что и декабристы искали в казачьих бунтарских песнях отражение враждебного отношения к угнетателям, проявление народной воли к раскрепощению. Не будем забывать, что в 1817 году, а потом в 1820 году вспыхивали крестьянские выступления против помещиков, участившиеся в последующие, особенно в тридцатые годы. "Разбойничество,- говорил Горький, - как массовое явление, началось в стране после двенадцатого года, после наполеоновских войн, и продолжалось все-таки почти до сороковых годов... Разбойничьи шайки Верхнего Поволжья каким-то образом были знакомы с весьма отдаленными от них идеями, которые когда-то проводили Болотников, Разин, Пугачев, в этом разбойничестве были элементы бунта социального"^**.

^* ("Из сношений Пушкина с Н. Н. Раевским" - Л. Н. Майков. Цит. соч., стр. 154 и далее.)

^** (Речь М. Горького на пленуме Правления Союза советских писателей 7 марта 1935 года. М. Горький. Литературно-критические статьи. Гос. изд. "Художественная литература". М. 1937, стр. 668.)

На Дону, по дороге с Кавказа в Крым, в крепости Кавказской, и во время пребывания в казачьих станицах у Пушкина пробудился интерес к бунтарской (так называемой "разбойничьей") песне, преисполненной удали, широкого размаха, а подчас и крепкой народной шутки.

В произведениях Пушкина, начиная с периода южной ссылки, мы будем наблюдать упорную, настойчивую постановку бунтарской проблемы, постоянное, пристальное вглядывание поэта в явления крестьянских восстаний, интерес его к "разбойничьей" теме и непрестанное возвращение к вольным казачьим песням.

В десятой (черновой) строфе "Путешествия Онегина", имеющей пометку: 2 октября 1829 года, звучат отголоски бунтарской темы:

 бурлаки,
 Опершись на багры стальные,
 Унывным голосом поют
 Про тот разбойничий приют,
 Про те разъезды удалые,
 Как Стенька Разин в старину
 Кровавил Волжскую волну.
 Поют про тех гостей незваных,
 Что жгли, да резали...

В шестой главе "Евгения Онегина" мы встречаем такие строки:

 Пастух, плетя свой пестрый лапоть,
 Поет про волжских рыбарей*.

^* ("Евгений Онегин", глава 6, строфа XLI.)

Здесь подразумеваются, надо думать, не мирные рыболовы, а волжские "разбойнички", "государевы ловцы", что "рыбочку ловили по клетям, по хлевам да по новым по дворам"^*.

^* (В. Чернышев. Пушкин среди творцов и носителей русской песни. "Пушкин и его современники"-, XXXVIII, стр. 87.)

Те же впечатления находят отзвук в поэме "Братья разбойники", которую Пушкин писал в 1821 и 1822 году. Первоначально он предполагал построить ее исключительно на народных преданиях и песнях о Степане Разине и на народной песенной драме^*, что подтверждается двумя записями черновых планов:

^* (В. Ю. Крупянская. Социально-исторический генезис народной драмы "Лодка" - неопубликованная диссертация в Моск. гос. университете им. Ломоносова, 1943.)

"Вечером девица плачет, подговаривает, она плачет, молодцы готовы отплыть; есаул - где-то наш атаман. - Они плывут и поют:"

"И Атаман и с ним дева; хлад его etc - песнь на Волге-".

В черновых набросках поэмы мы встречаем стихи с описанием ночи на Волге:

 Недвижны веслы, руль заснул,
 Плывут ребяты удалые - 
 И стоя......Есаул 
 . . . . песню......

В тех же черновых набросках поэмы мы встречаем незаконченное стихотворение в песенной форме, названное поэтом "Молдавской песней": "Нас было два брата - мы вместе росли"^*.

^* (А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений. Изд. Акад. Наук СССР, т. IV, 1949, стр. 498-499; тексты планов, стр. 533.)

...Пребывание в Крыму обогатило Пушкина новыми музыкальными впечатлениями, получившими отражение в поэме "Бахчисарайский фонтан". После стихов:

 Кругом невольницы меж тем
 Шербет носили ароматный
 И песнью звонкой и приятной
 Вдруг огласили весь гарем...

следует песня невольниц, песнь восточного покоя и созерцательности. Этой медлительной песне Пушкин противопоставляет трепетное состояние Заремы, - испытанный прием музыкального контраста, столь характерный для поэзии Пушкина, который неизменно насыщал свой музыкальный стих штрихами музыкального колорита. Так, в "Бахчисарайском фонтане" он говорит о Марии:

 Она домашние пиры
 Волшебной арфой оживляла...

...В сентябре 1820 года Пушкин переехал из Крыма в Кишинев. В ноябре он съездил в Каменку, имение Раевских и Давыдовых. Через 64 года А. И. Давыдова, вдова декабриста В. Л. Давыдова, рассказывала П. И. Чайковскому, приезжавшему в Каменку, о подробностях жизни Пушкина в их имении. "Судя по ее рассказам, - пишет Чайковский,- Каменка в то время была большим, великолепным барским имением, с усадьбою на большую ногу; жили широко, по тогдашнему обычаю, с оркестром, певчими и т. д."^*. Таким образом, и здесь накапливались музыкальные впечатления, о которых мы можем до известной степени составить себе представление на основании дошедших до нас сведений об усадебном музыкальном быте той эпохи.

^* (Письмо П. И. Чайковского к Н. Ф. Мекк из Каменки от 19 апр. 1884.)

За время довольно длительного пребывания в Каменке (до начала марта 1821 года), а также в следующие свои наезды к Раевским (1822) Пушкин общался с кружком декабристов. Возможно, что к этому времени относится и его первое знакомство с песнями Рылеева.

...Интерес Пушкина к народной музыке с особой силой вспыхивает в Кишиневе, куда он возвратился в начале марта 1821 года. Еще 14 ноября 1820 года он написал "Черную шаль", первоначально называвшуюся "Молдавской песней". Это стихотворение - очень близкий перевод популярной народной песни, необычайно "монотонной, грустной, красивой и простой"^*. Пушкин услышал ее впервые от кишиневской девушки Мариулы, служанки "Зеленого трактира". Не зная языка, он мог первоначально заинтересоваться только мелодией песни.

^* (А. Яцимирский. "Известия Отд. русск. яз. и словесности", 1906, XI, кн. 4, стр. 372. В статье приводится текст подлинника.)

Сохранились свидетельства, как Пушкин приезжал на площадь, называемую "Болгарией", смотреть молдавский национальный танец "джок" и слушать народную волынку^*. В кишиневских стихах "Чиновник и поэт" (1821) Пушкин пишет:

^* (В настоящее время в Кишиневе есть улица, прежнее название которой было "Болгарская". Недалеко от дома Инзова имеется часть города, называемая "Болгарской". В народном произношении "джок" - "жьек", а в современной орфографии: "жок", - так называется в Молдавии танец, а также музыка танца и хороводные игры, устраиваемые в праздничные дни в селах. Площади, на которых происходят танцы, тоже носят название "жока". Танцы, игровые, хороводные, делятся на массовые (танцы парней или общие) и на парные танцы (называемые "марунцушурь", т. е. мелкие или маленькие). Комментарии приводим по сообщению научного сотрудника фольклорного кабинета Кишиневской госконсерватории Г. С. Чайковского.)

 Люблю базарное волненье...
 И спор, и крик, и торга жар,
 Народов пестрое стесненье.
 Люблю толпу, лохмотья, шум...
 - "Так - наблюдаете - ваш ум
 И здесь вникает в дух народный".

До нас дошли также рассказы о том, что в праздничные дни, посещая народные игры, он сам присоединялся к хороводам и танцовал "джок" под звуки "кобзы"^*. На кобзе и на скрипице играли обычно цыгане, которые были в то время по профессии либо "ковачами" (кузнецами), либо певцами-музыкантами^**.

^* (В. А. Яковлев. Отзывы о Пушкине с юга России. Одесса. 1887. Запись Л. С. Мацеевича, стр. 23, 79. Также "Пушкин в Кишиневе". "Русский архив", 1899, II, кн. 6, стр. 344. Молдавская кобза имела 10 струн и применялась для аккомпанемента. Теперь в обиходе почти не встречается.)

^** ("Бессарабские воспоминания А. Ф. Вельтмана" - Л. Н. Майков, цит. соч., стр. 128-130; см. также В. П. Горчаков. "Воспоминания" - М. А. Цявловский. "Книга воспоминаний о Пушкине". М. 1931, стр. 183.)

Во время пребывания Пушкина в Кишиневе молдавские богачи держали у себя дома музыкантов и профессиональных певцов, так называемых "лэутаров", исполнителей местных народных песен. Лучший домашний оркестр был в гостеприимном доме Е. К. Варфоломея, которого часто посещал Пушкин. Его музыканты, по свидетельству В. П. Горчакова и А. Ф. Вельтмана, пели, аккомпанируя себе на скрипках, кобзах и тростянках^*, которые поэт в шутку называл "цевницами", так как они действительно несколько походили на античные музыкальные инструменты. Живо интересовали Пушкина "сербешти" и "мититика" - молдавские танцы, сопровождаемые пением^**. "Но еще более увлекали его песни". "Пушкина занимала известная молдавская песнь "Тююбеска питимасура" и еще с большим вниманием прислушивался он к другой песне: "Ардыма-фриджыма, на корбуне пупе ма!" ("Жги меня, жарь меня, на уголья клади меня)"^***. Пушкину весьма полюбилась эта народная мелодия. "Кажется,- писал он позднее,- мотив чрезвычайно счастливый"^****. Кто-то из близких ему музыкантов положил эту песню на ноты, и Пушкин четыре или пять лет бережно хранил нотный листок с "диким напевом"^***** среди своих рукописей.

^* (Под "тростянками" В. П. Горчаков подразумевает, несомненно, старинный, очень распространенный губной деревянный духовой инструмент с шестью выжженными пальцевыми отверстиями, неизменный спутник молдавских чабанов (пастухов), так называемый "флуер". В настоящее время в Молдавии существует ансамбль стариков, играющих на флуере. Излюбленный пастуший наигрыш "дойна". Флуер применяется также в танцовальной музыке.)

^** ("Сербешти" - старое название молдавского танца "сырба", т. е. "сербский" (дословно). Сырба танцуется в кругу, участники держат друг друга за плечи. Сырба принадлежит к быстрым, жизнерадостным массовым танцам.

"Мититика" - дословно: "маленький" танец, старинный, вышедший из обихода. Принадлежал, вероятно, к парным танцам.)

^*** (В. П. Горчаков, цит. соч., стр. 183. Текст песни приводим из Воспоминаний Вельтмана.)

^**** (Письмо Пушкина к П. Вяземскому от 12 сент. 1825 г.)

^***** (Из письма Пушкина к П. Вяземскому от 24 сент. 1825 г. Репродукцию нотного документа см. в нашей статье "Пушкин, Верстовский, Виельгорский". "Сов. музыка", 1934, № 1.)

И в данном случае первоначальная заинтересованность Пушкина исходила из музыкальной основы песни и от колорита ее исполнения, так как молдавского языка он не знал, хотя и учился ему усиленно, но бесполезно^*.

^* (Со слов Бен-Тадоре. "Русский архив", 1899, II, стр, 342.)

Заинтересовавшись песней, Пушкин тогда же, в Кишиневе, перевел ее на русский язык (в рукописи поэмы "Цыганы", оконченной лишь в ноябре 1824 года, после стиха: "Я песню для себя пою", поэт оставил пропуск и пометил: "Песнь Земф...", обстоятельство, подтверждающее более раннее возникновение песни).

Цыганки

"Песнь Земфиры", как свидетельствует сам Пушкин, "очень близкий перевод", что подтверждается и фольклористами^*.

^* (А. Яцимирский. Песня Земфиры в "Цыганах" Пушкина и цыганская хора. (Sic!). "Изд. Отдел, русск. яз. и словесн.". 1899, IV, кн. 1, стр. 301-304.)

Пылкая любознательная натура поэта побудила его по дороге в Измаил примкнуть к цыганскому табору. Он "ночевал в шатрах его и жил дикой жизнью кочевого племени"^*.

^* (П. В. Анненков. Материалы для биографии, стр. 83-84. Об этом же Л. С. Пушкин. См. "Молодость Пушкина по рассказам его младшего брата, - Майков, цит. соч., стр. 8, также З. К. Ралли-Арборе, "Из семейных воспоминаний об А. С. Пушкине". "Минувшие годы", 1908, № 7, стр. 1-2.)

 В походах медленных любил 
 Их песен радостные гулы -*

^* ("Цыганы". Эпилог.)

В поэме "Цыганы", которую он начал вскоре после переезда в Одессу (в конце 1823 г.), Пушкин в картинах цыганской жизни говорит о песнях, сопутствующих быту кочевого племени:

 И песни жен и крик детей
 И звон походной наковальни.

и далее, в описании перехода цыганского табора:

 Мужья и братья, жены, девы,
 И стар и млад вослед идут;
 Крик, шум, цыганские припевы... 

 ...Волынки говор, скрып телег...

И поэт тут же намечает иной контрастирующий песенный поэтический колорит для противопоставления укладу праздной великосветской жизни:

 ...Всё скудно, дико, всё нестройно,
 Но всё так живо-неспокойно,
 Так чуждо мертвых наших нег,
 Так чуждо этой жизни праздной,
 Как песнь рабов однообразной...

Основной поворотный момент поэмы, ее драматургический узел связан с "Песней Земфиры": это - первый конфликт во взаимоотношениях Алеко и Земфиры. И после высшей точки напряжения умиротворяющим контрастом звучит спокойный, сосредоточенный рассказ старика об этой песне:

 Так; помню, помню - песня эта
 Во время наше сложена,
 Уже давно в забаву света
 Поется меж людей она. 
 Кочуя на степях Кагула,
 Ее бывало в зимню ночь
 Моя певала Мариула,
 Перед огнем качая дочь.
 В уме моем минувши лета
 Час от часу темней, темней;
 Но заронилась песня эта
 Глубоко в памяти моей.

По первоначальному замыслу Пушкина, поэме должна была предшествовать в качестве эпиграфа молдавская песня: "Мы люди смирные, девы наши любят волю, что тебе делать у нас?"

В черновых набросках предполагавшихся "Примечаний к Цыганам" Пушкин отмечал, что "смиренные приверженцы первобытной свободы"... дики, бедны и "любят музыку".

Поэт на долгие годы сохранил впечатления табора и лэутаров "пестрого дома Варфоломея". Много раз вспоминал он в стихах скитания с "шумною толпой" цыган и страстные песни "дикого племени". Так, 12 мая 1829 года в стихах "Калмычке" он говорит о своей "похвальной привычке", чуть было не увлекшей его "среди степей вслед за кибиткою..."

В восьмой главе "Евгения Онегина" (1830) он вспоминает "смиренные шатры племен бродячих", когда его муза "одичала"

 И позабыла речь богов... 
 Для песен степи ей любезной.

В лирических стихах 1830 года "Цыганы" он пишет:

 Над лесистыми брегами,
 В час вечерней тишины.
 Шум и песни под шатрами,
 И огни разложены. 

 Здравствуй, счастливое племя!
 Узнаю твои костры:
 Я бы сам в иное время
 Провожал сии шатры...

...В Бессарабии Пушкину довелось слышать также и турецкие песни. С половины 1821 года в Кишиневе поселилась с матерью 18-летняя гречанка Калипсо Полихрони, бежавшая из Константинополя или Ясс. Невысокая, худощавая с довольно приятным и, по турецким обычаям, сильно нарумяненным лицом, она прогуливалась по городу одна, иногда в сопровождении Пушкина, завернутая в черную шаль. У нее были большие огненные глаза и огромный ястребиный нос. "У нее был голос нежный, увлекательный... когда с гитарой пела ужасные мрачные турецкие песни"^*. "Пела она на восточный тон, "в нос; это очень забавляло Пушкина, в особенности турецкие сладострастные, заунывные песни, с аккомпанементом глаз, а иногда жестов"...^** Калипсо жила с матерью скромно, даже бедно. Посещала их только молодежь. Пушкин некоторое время увлекался ею, писал о ней в письме Вяземскому^***. Он посвятил ей стихи "Гречанке" (1821). Имеется предположение, что к ней же относится стихотворение "Иностранке"^****. Есть сведения, что Калипсо владела только турецким, греческим и молдавским языками^*****. Следовательно, тексты своих песен переводить она не могла, и Пушкин, слушая ее пение, воспринимал поэтому только эмоциональное содержание мелодий, только их музыкальные красоты. Среди рисунков Пушкина есть несколько портретов Калипсо. Под одним из них дата 26 сентября 1821 года.

^* (Ф. Ф. Вигель. Записки, изд. "Круг", М., 1928, том II, стр. 237.)

^** (Из дневника и воспоминаний И. П. Липранди. "Русский архив", 1866, VIII-IX, стр. 1246.)

^*** (5 апреля 1823 г. Кишинев.)

^**** (См. "Рукою Пушкина", стр 633.)

^***** (К. Негруцци. "Грехи юности" - см. сообщ. X. С. Кирова. "Истор. вестник", 1884, № 2, стр. 339-340. Там же легендарный рассказ о романтической кончине Калипсо.)

Калипсо Полихрони. - Рисунок Пушкина

...По сообщению И. П. Липранди, Пушкин в Кишиневе часто посещал семейство К. З. Ралли, где собиралась молодежь. "...Танцевали очень редко, но там часто бывали музыкальные вечера". "Ралли прекрасно играл на мелодиуме и Пушкин готов был слушать его целыми часами"^*.

^* (И. П. Липранди, цит. соч., стр. 1532; 3. К. Ралли-Арборе, цит. издан, стр. 1-2.)

Разве всё это не опровергает праздных измышлений некоторых исследователей, пытавшихся посягнуть на музыкальность Пушкина?

Пребывание Пушкина на юге обогатило его многообразными музыкальными впечатлениями и укрепило его любовь к творчеству народов своей родины.

...Встретившись в конце 1820 года в кишиневском театре с В. П. Горчаковым и заговорив с ним об исполнении местных актеров, Пушкин начал живо вспоминать петербургских артистов, называя их по именам. А в письме к Я. Н. Толстому от 26 сентября 1822 года он спрашивает о Сосницких и Семеновых^*. Строфа первой главы "Евгения Онегина" о петербургском театре ("Мои богини, что вы? где вы?") относится также к концу кишиневского периода.

^* (См. стр. 57.)

20 сентября 1820 года, через три года после окончания лицея, умер в Италии Н. А. Корсаков. Повидимому, известие о его кончине не сразу дошло до Пушкина. В мае 1821 года он ездил на короткое время в Одессу и после этой поездки написал свой замечательный "элегический отрывок" - "Гроб юноши" с теплым воспоминанием о молодом музыканте:

 ...Любил он игры наших дев
 И пел он песни на свободе;
 Но нынче в резвом хороводе
 Не слышен уж его припев...

С большою нежностью вспомнил поэт своего умершего друга - "кудрявого певца", "с огнем в очах, с гитарой сладкогласной" - и через несколько лет в стихах "19 октября" (1825).

...В Одессе, куда Пушкин переехал весной 1823 года, он попал в круг иных музыкальных впечатлений: там издавался музыкальный журнал и устраивались концерты^*. Но особенно привлекательными оказались для поэта оперные спектакли. "Я нигде не бываю, кроме в Театре", - пишет он брату Льву 25 августа 1823 года. В то время в Одессе итальянской труппой исполнялись главным образом оперы Россини- "Севильский цирюльник", "Сорока-воровка", "Семирамида", "Золушка" и другие, а также "Тайный брак" Чимарозы, "Агнесса" Паэра, "Клотильда" Коччия. В театре были хорошие певцы и оркестр в 25 человек^**.

^* ("Вестник Европы", 1824, март, стр. 158-159.)

^** ("Известия по русск. яз. и словесности Академии Наук СССР", 1928, том I, кн. 1, Отдел "КРИТИКИ и библиографии" - М. П. Алексеев, "Пушкин. Письма", стр. 322; см. также А. А. Скальковский. Биографический очерк Одесского театра. "Одесский вестник", 1858, № 12; также Сборник Л. М. Де-Рибаса - "Из прошлого Одессы". Одесса, 1894, стр. 201-205 и др.)

В Одессе Пушкин впервые слушал музыку Россини и страстно увлекся ею.

В одной из вдохновенных пушкинских строф, посвященных музыке, в "Путешествии Онегина", мы читаем:

 Но уж темнеет вечер синий,
 Пора нам в Оперу скорей:
 Там упоительный Россини, 
 Европы баловень - Орфей. 
 Не внемля критике суровой, 
 Он вечно тот же, вечно новый, 
 Он звуки льет - они кипят, 
 Они текут, они горят 
 Как поцелуи молодые, 
 Все в неге, в пламени любви, 
 Как зашипевшего аи 
 Струя и брызги золотые. 
 Но, господа, позволено ль 
 С вином равнять do-re-mi-sol?

Не менее ярко описание театрального разъезда:

 Финал гремит; пустеет зала;
 Шумя, торопится разъезд;
 Толпа на площадь побежала
 При блеске фонарей и звезд,
 Сыны Авзонии счастливой
 Слегка поют мотив игривой,
 Его невольно затвердив,
 А мы ревем речитатив.

Пушкин тонко и образно отмечает блеск, упоительную молодость, жизнерадостность музыки "Европы баловня" - Россини. Пушкинская характеристика не только высоко поэтична и ярко образна, но и эстетически верна. В ней чутко схвачена эмоциональная природа творчества автора "Севильского цирюльника", доступность его музыки, так легко запоминающейся. Однако увлечение оперной музыкой Россини, как мы увидим в дальнейшем, сменилось у Пушкина иными музыкальными интересами.

В конце 1823 года Вяземский, Грибоедов и Верстовский писали втроем оперу-водевиль "Кто брат, кто сестра". Прозу писал Грибоедов, куплеты - Вяземский, музыку - Верстовский. 4 ноября Пушкин пишет Вяземскому: "Что тебе пришло в голову писать оперу и подчинить поэта музыканту. Чин чина почитай. Я бы и для Россини не пошевелился". Из этого высказывания видно, как Пушкин относился тогда к роли поэта, к его значению в создании музыкально-драматического произведения. Правда, впоследствии Пушкин по этому вопросу высказался уже с иным отношением.

...Во дворце графа М. С. Воронцова музыка пользовалась вниманием, что подтверждается письмом неизвестного лица к Верстовокому^*. Графу нравилось выдавать себя за любителя музыки. Правда, по отзыву его современника, он имел склонность исключительно к комической опере. "Сама графиня Елизавета Ксаверьевна была вообще хорошей музыкантшей" и многократно аккомпанировала певцам-аматерам^**. В 1837 году в Алупке - силами любителей был поставлен водевиль "Простак" ("Jocrisse"). В спектакле "оркестр составляла гр. Воронцова, игравшая на фортепиано",- так значилось и в программах^***.

^* (См. стр. 59-60.)

^** ("Из воспоминаний А. А. Харитонова" - "Русская старина" 1894, апрель, стр. 134. Упоминание о нотах Воронцовой встречаем в письмах Марии Раевской, - см. "Неизданные письма М. Н. Волконской" - "Труды гос. историч. музея", М. 1926, II, стр. 18.)

^*** ("Описание пребывания императорской фамилии в Крыму", сост. С. Сафонов, Одесса 1840, стр. 67, 70, 83.)

Рисунок Пушкина. (Институт Литературы Академии Наук СССР, - Пушкинский дом)

Среди одесских знакомых Пушкина, занимавшихся музыкой, следует назвать превосходную пианистку Каролину Собаньскую^*. Имеются основания (полагать, что ей посвящены поэтом стихи: "Что в имени тебе моем?.." М. Д. Бутурлин в "Записках" рассказывает об интенсивной музыкальной жизни одесских салонов.

^* ("Архив Раевских", СПБ, 1909, т. II, стр. 311.)

Среди рукописей Пушкина (июнь 1824 года) сохранились две зарисовки руки неизвестной женщины, играющей на фортепиано^*.

^* (Рисунок указан нам А. М. Эфросом и Т. Г. Зенгер-Цявловской.)

В 1823 году Пушкин пишет стихи: "Кн. М. А. Голицыной". С именем этой замечательной певицы мы уже встречались. Ее выдающееся музыкальное дарование было воспето в стихах И. И. Козловым. Стихотворение Пушкина представляет собой восторженное воспоминание о некогда спетом ею произведении на его слова:

 Давно об ней воспоминанье
 Ношу в сердечной глубине,
 Ее минутное внимание
 Отрадой долго было мне. 
 Твердил я стих обвороженный, 
 Мой стих, унынья звук живой, 
 Так мило ею повторенный, 
 Замеченный ее душой. 
 Вновь лире слез и тайной муки 
 Она с участием вняла 
 И ныне ей передала 
 Свои пленительные звуки... 
 Довольно! в гордости моей 
 Я мыслить буду с умиленьем: 
 Я славой был обязан ей - 
 А может быть и вдохновеньем.

Остается невыясненным, слышал ли Пушкин М. А. Голицыну только в Петербурге до своего изгнания, или в Одессе, что также возможно, так как там подолгу проживали мать Голицыной и сестра - В. А. Башмакова, которая тоже была хорошей певицей и ездила учиться пению в Италию^*. Но если М. А. Голицыной не было в Одессе, когда там жил Пушкин и он написал свои стихи только по своим воспоминаниям или под впечатлением рассказов ее родных, то как же могли оказаться его стихи в ее альбоме? Страница со стихами Пушкина вклеена в альбом. М. А. Голицына получила стихи Пушкина до 27 марта 1825 года. В этот день Пушкин, будучи уже в Михайловском, собираясь их напечатать, просил в письме к брату, чтоб тот взял стихи "от нее".

^* ("Записки М. Д. Бутурлина". "Русский архив", 1897, II, стр. 27.)

Стихотворение "Кн. М. А. Голицыной" передает не посредственное, трепетное восприятие музыки, вдохновлявшей Пушкина на произведения такого высокого поэтического совершенства.

...Очень показательно для настроения поэта в этот одесский период его жизни письмо к брату (начало января 1824 года), в каждой строке которого сказывается крайняя обозленность на "Ивана Ивановича", как называет Пушкин императора Александра I, и на его "министров". Существенно, что свое "крамольное" письмо Пушкин отправил ее по почте, - он "дождался оказии" и потому пишет с полной откровенностью, как он выражается, "спустя рукава". Поэт намекает на то, что Зимний дворец находится "против Петропавловской крепости", подавляющей всякое (свободомыслие. "Душа моя, меня тошнит с досады - на что ни взгляну все такая гадость, такая подлость, такая глупость - долго ли этому быть?" Он отмечает, далее, что "Войнаровский", поэма К. Ф. Рылеева, - "полон жизни". Пушкин цитирует в письме Рылеева: "А мне bene там, где растет трин-трава, братцы". "Ах, где те острова, где растет трын-трава, братцы?" - одна из наиболее острых по политической направленности песен Рылеева, сочетавшихся с популярными в народе напевами^*. Это сочетание способствовало проникновению агитационных песен декабристов в самые широкие слои русского общества. Декабрист М. И. Муравьев летом 1824 года привез на юг копии двух таких песен Рылеева. Песню "Ах, где те острова" знал и брат поэта, - в письме к нему Пушкин цитирует ее без комментариев.

^* (См. стр. 36-38 (примеч. 2).)

Попутно укажем, что другая песнь Рылеева "Ты скажи, говори", политически заостренная не менее предыдущей, до самого последнего времени считалась продолжением первой.

 Ты скажи, говори,
 Как в России цари 
 Правят
 Ты скажи поскорей,
 Как в России царей 
 Давят, 
 Как капралы Петра
 Провожали с двора 
 Тихо.
 А жена пред дворцом 
 Разъезжала верхом 
 Лихо*.
 Как курносый злодей**
 Воцарился по ней - 
 Горе!
 Но господь, русский бог 
 Бедным людям помог 
 Вскоре***.

^* (Намек на Екатерину II и на убийство ее мужа - Петра III.)

^** (Т. е. Павел I.)

^*** (Павел I царствовал меньше пяти лет (1796-1801) и тоже был убит.)

С песнями Рылеева и в частности с песней "Ах, где те острова" мы еще будем встречаться в творческой биографии Пушкина.

...В Одессе Пушкин окончил первые две главы "Евгения Онегина". Содержание и колорит первой главы навеяны воспоминаниями о петербургской жизни. Музыкальные образы занимают в ней значительное место. В отрывке с описанием петербургского театра, помимо цитированного уже стиха о хорах, в балетном эпизоде поэт отмечает, что знаменитая танцовщица Истомина "смычку волшебному послушна", и, как мы говорили, один стих заполняет всю картину звучанием оркестра.

Музыкой проникнуто все описание великосветского бала, куда приезжает Евгений.

 Вошел. Полна народу зала;
 Музыка уж греметь устала; 
 Толпа мазуркой занята;
 Кругом и шум и теснота;
 Бренчат кавалергарда шпоры;
 Летают ножки милых дам;
 По их пленительным следам
 Летают пламенные взоры,
 И ревом скрыпок заглушён
 Ревнивый шопот модных жен*.

^* (Глава 1, строфа XXVIII.)

А через двадцать строф мы встречаем совершенно иную звуковую картину в описании белой ночи над Невою, дыханием которой безмолвно упивался поэт и герой его романа.

 Все было тихо; лишь ночные
 Перекликались часовые;
 Да дрожек отдаленный стук
 С Мильонной раздавался вдруг;
 Лишь лодка, веслами махая,
 Плыла по дремлющей реке:
 И нас пленяли вдалеке
 Рожок и песня удалая...

Поэтическая картина тишины, нарушаемая двумя легкими звуковыми образами, как бы замыкается музыкальными впечатлениями.

Тонкий, выхваченный из жизни сатирический музыкальный эпизод, характеризующий провинциальное дворянство, мы встречаем во второй главе "Евгения Онегина". Ленского, как желанного жениха, с радушием принимали помещики окрестных усадеб:

 Зовут соседа к самовару, 
 А Дуня разливает чай, 
 Ей шепчут: "Дуня, примечай!" 
 Потом приносят и гитару: 
 И запищит она (бог мой!): 
 Приди в чертог ко мне златой!.

В "Примечаниях к Евгению Онегину" Пушкин пишет: "Из первой части Днепровской русалки".

"Приди в чертог ты мой златой",- начальные слова арии Лесты из первой части популярнейшей оперы "Днепровская русалка". Музыка первой части принадлежит немецкому композитору Кауэру.

"Она так понравилась публике, что старый и малый должны были видеть "Русалку". Арии напевались всеми, бальная музыка заимствовалась из "Русалки"... прелестные па, сочинения г. Иогеля, танцовались под известные напевы: "Приди, ко мне в чертог златой" и "Полноте вздорить, начните плясать"... даже лакей, который, гуляя под качелями, делал приветствие разрумяненной красавице своего сословия, получал от нее ответ: "Мужчины на свете, как мухи к нам льнут"^*.

^* (Статья В. Ушакова в "Моск. телеграфе", 1829, дек. XXX, стр. 378-392. Цитируем по вышеупомянутой работе А. С. Рабиновича, стр. 134-135.)

Исключительная популярность этой оперы отнюдь не оправдывалась ее художественной ценностью. И знаменательно: авторитет Пушкина у читающей публики был настолько велик, перо его разило так метко, что после опубликования второй главы "Евгения Онегина" эту наивную арию совершенно перестали петь. Об этом мы узнаем от поэта и музыканта Н. Маркевича: "Только недавно, благодаря Александру Сергеевичу Пушкину, перестали петь наши провинцияльные красавицы арии из "Днепровской Русалки"^*. Сообщение Н. Маркевича может быть подтверждено следующим фактом: ария Лесты "Приди в чертог ты мой златой" включалась во все печатные песенники, начиная с 1818 по 1822 год, затем она появляется в 1825 и 1827 годах и совершенно исчезает до 1847 года^**.

^* (Н Маркевич. "Украинские мелодии". Сборник стихотворении. М., 1831 (1832), стр. 129.)

^** (В. Чернышев. Цит. соч., стр. 85.)

...Между тем, поэзия Пушкина уже начала завоевывать место в музыкальной жизни России.

11 ноября 1823 года в Москве, в Пашковском театре на Моховой, первый раз была исполнена "Черная шаль" Верстовского, на слова Пушкина.

Интересное описание этой "постановки" дает А. Я. Булгаков в письме к брату от 12 января 1824 года: "Занавес поднимается. Представляется комната, убранная по-молдавански; Булахов^* сидит на диване и смотрит на лежащую перед ним шаль; ритурнель печальную играют, - он поет: "Гляжу, как безумный, на черную шаль" и пр. Музыка прелестна; тем же словом оканчивается; он опять садится и смотрит на шаль и поет: "Смотрю, как безумный..." Занавес опускается, весь театр закричал фора, - пел другой раз еще лучше. Вызывали автора музыки, - и Верстовский молодой человек лет восемнадцати^** пришел в ложу Кокошкина^***, кланяется и благодарит публику. Это прелестная идея! Не знаю, кому она пришла в голову: говорят, что Вяземскому. Молодой Пушкин и не подозревает в Бессарабии^****, где он, кажемся, находится, что его чествуют здесь, в Москве, и так по-новому"^*****.

^* (П. А. Булахов - по определению П. А. Вяземского - отличный певец, но "актер деревянный и бесчувственный" (письмо к А. И. Тургеневу от 21 янв. 1824 г. "Остафьевск. архив"). Сыновья Петра Булахова, умершего в 1837 г., певец Павел и Петр были авторами вокальных произведений, популярных и в наше время.)

^** (А. Н. Верстовскому было в то время 24 года.)

^*** (Ф. Ф. Кокошкин - директор императорских театров.)

^**** (Пушкин в это время был в Одессе.)

^***** ("Русск. архив", 1901, кн. 2, стр. 30-31.)

"Черная шаль" Верстовского имела громадный успех. Она была издана с русским и французским текстами. Певица Този исполняла ее на итальянском языке. На личных нотах Верстовского, хранящихся в библиотеке Московской гос. консерватории, имеется пометка автора, что песню эту, кроме Булахова, исполняли также Лавров и знаменитый трагик П. С. Мочалов.

Из стихотворения "М. А. Голицыной", приведенного нами, видно, как радовали и волновали Пушкина вокальные произведения, написанные на его слова. То было не личное честолюбие, а нечто большее. Ибо Пушкин, осознавая свою роль национального поэта, не мог не принимать близко к сердцу судьбы русской музыки и связи ее с отечественной поэзией. Потребность проявления национальной музыкальной самобытности уже мощно ощущалась в русском обществе, о чем выразительно высказывался в печати глашатай передовой музыкальной мысли В. Ф. Одоевский, поместивший в первом номере "Вестника Европы" за 1824 год статью "Несколько слов о кантатах г. Верстовского".

"Я, может быть, - писал Одоевский, - удивлю многих, когда скажу им, что сии кантаты, несмотря на свое превосходство, не имеют сухого педантизма Немецкой школы; еще более удивлю может быть, когда скажу, что они не имеют приторной Италианской водяности, не заглушены ни руладами, ни трелями, ниже какими-либо другими фиглярствами, которыми тщетно хочет прикрыть себя безвкусие; что пение г-на Верстовского просто, но сильно и выразительно; что певец, который станет петь его музыку, будет иметь случай - показать не искусство свое в музыкальных сальто-морталях, но степень рассуждения об изящном - степень своей чувствительности".

А. Н. Верстовский. Рисунок К. Гампельна Из собрания Гос. театрального музея им. Бахрушина

Потребность в национальной самобытности русского искусства, столь остро ощущавшаяся всеми передовыми людьми эпохи, отчетливо" выражена Пушкиным в том же периоде в его заметке "О французской словесности" (1822-1823): "Но есть у нас свой язык; смелее: - обычаи, истории, песни, сказки".

"Черная шаль" быстро приобрела большую популярность. В "Обозрении русской литературы в 1824 году" журнала "Московский Телеграф" (1825, № 1) появилась информация: "Песни Пушкина сделались народными: в деревнях поют его "Черную шаль". А. Н. Верстовский с большим искусством сделал на сию песню музыку, и доныне жители Москвы не наслушаются очаровательных звуков, вполне выражающих силу стихов Пушкина". М. Д. Бутурлин, большой любитель музыки, рассказывает, что "Черная шаль" вскоре стала исполняться и в Одессе^*.

^* ("Записки М. Д. Бутурлина". "Русский архив", 1897, II, стр. 31. Бутурлин ошибается, называя автором музыки М. Ю. Виельгорского, чей романс был написан позднее (изд. в 1829 г.) и не пользовался такой популярностью, как кантата Верстовского.)

Вполне вероятно, что Верстовский сообщил Пушкину о своей "кантате", - во всяком случае, в письме Пушкина к П. А. Вяземскому (апрель 1824 года) мы читаем: "...Кюхельбекеру, Матюшкину, Верстовскому усердный мой поклон; буду немедленно им отвечать".

...Июль 1824 года знаменует новый этап в жизни Пушкина: его ссылают в усадьбу его родных, в деревенскую глушь. 31 июля он выехал из Одессы

 От оперы, от темных лож
 И, слава богу, от вельмож
 Уехал в тень лесов Тригорских,
 В далекий северный уезд...*

^* (Черновые варианты "Путешествия Онегина" (XXXII).)