Новые впечатления

 А в ненастные дни
 Собирались они 
 Часто;
 Гнули - бог их прости! -
 От пятидесяти 
 На сто,
 И выигрывали,
 И отписывали 
 Мелом.
 Так, в ненастные дни,
 Занимались они 
 Делом.

Пушкин написал эту "игрецкую песню"^* осенью 1828 года^** на дому у приятеля весельчака и музыканта Сергея Григорьевича Голицына по прозвищу "Фирс". Написал он ее "мелом на рукаве"^***.

^* (По выражению П. И.. Чайковского.)

^** (См. письмо Пушкина к П. А. Вяземскому от 1 сентября 1828 года.)

^*** (А. П. Керн, цит. соч., стр. 273.)

Через шесть лет он ввел свою "рукописную балладу" в несколько смягченной редакции эпиграфом к первой главе "Пиковой дамы", а в конце столетия П. И. Чайковский создал из нее хор игроков в последней картине оперы.

В пушкиноведении многократно указывалось, что игрецкая песнь - перепев рылеевской песни: "Ах, где те острова"^*, которую поэт цитировал в письме к брату (в начале января 1824 года), о чем уже была речь^**. Острая политическая сатира Рылеева прочно укоренилась в памяти свободолюбивого поэта.

^* (Н. О. Лернер. "Баллада об игроках". "Пушкин и его современники", XVI, стр. 20-23.)

^** (См. стр. 86-87.)

В связи с конспиративностью рылеевских сатир, напевы их не записаны, и до нас дошли только мелодии, передаваемые по семейным традициям. Приводим один такой напев, записанный в 1922 году с голоса покойного писателя Б. М. Лапина.

Текст пушкинских стихов об игроках так же, как и вторую рылеевскую песню ("Ты скажи, говори") до самого последнего времени во многих изданиях популярных песенников принято ошибочно соединять в одно стихотворение, несмотря на то, что их темы различны, хотя по форме все три песни как будто перекликаются. Так же полагал и П. И. Чайковский во время работы над седьмой картиной "Пиковой дамы", когда писал М. И. Чайковскому 2/14 марта 1890 года: "В игрецкой песне нужно бы достать начало песни, только не знаю где. Апухтин, верно, наизусть знает. Я помню первые три строчки: "Ах, где те острова" и т. д."^*.

^* (Подлинник неопубликованного письма хранится в Доме-музее им. П. И. Чайковского в Клину.)

Остается невыясненным, использовал ли Чайковский подлинную музыкальную тему, которую он мог знать по устной традиции, или им создана новая мелодия. Дошедшая до нас запись С. А. Бугославского совпадает с темой Чайковского: Бугославский принял мелодию Чайковского за тот первоисточник, который мог быть известным композитору хотя бы в период пребывания его в Каменке, в семье декабристов Давыдовых.

Широко известна связь Пушкина с декабристами. Он не состоял членом их тайных обществ, но его поэзия выражала их свободолюбивые настроения. За месяц до восстания Рылеев писал Пушкину: "На тебя устремлены глаза России... будь Поэт и гражданин". И Пушкин после подавления восстания остался верен идеям высокого гуманизма и свободы. Песни Рылеева, как мы уже упоминали, - один из методов политической пропаганды декабристов. Характерно, что Пушкин в глубине души затаил напевы их политических сатир. Второй раз мы встретились с песней Рылеева "Ах, где те острова". Но не только одну эту песню знал и помнил Пушкин. В 1831 году, вскоре после женитьбы, он проводил лето в Царском селе "в уединении вдохновительном... в кругу милых воспоминаний"^*. Поэта встречали в парке, у каменной террасы с чугунными стульями, где публика собиралась по вечерам слушать музыку^**.

^* (Из письма Пушкина П. А. Плетневу от 26 марта 1831 г.)

^** (М. Ф Каменская. Воспоминания. "Историч. вестник", 1894, июль, стр. 40.)

Воспоминания уносили поэта к годам его юности, к Царскосельскому лицею и к императору Александру I, "опекавшему" воспитанников, -

 Властитель слабый и лукавый,
 Плешивый щеголь, враг труда,
 Нечаянно пригретый славой,
 Над нами царствовал тогда*.

^* ("Евгений Онегин", глава 10 (сожженная).)

И теперь, в 1831 году в Царском селе "всякий раз" напевал Пушкин во время прогулок"^*:

^* (Я. П. Полонский. Дневник, запись от 27 ноября 1855 г. "Голос минувшего", 1917, кн. XI-XII, стр. 156.)

 Царь наш немец русский
 Носит мундир прусский 

 Ай-да царь, ай-да царь! 
 Православный государь. 

 ...Прижимает локти,
 Забирает в когти... 
 Ай-да царь... и т. д.*

^* (Приводим текст в редакции К. В. Пигарева и Ю. Г. Оксмана.)

Эта песня, высмеивающая пристрастие Александра I к иностранцам и преувеличенную любовь его к военной муштре, смотрам и парадам, принадлежит также острому перу Рылеева, считавшего необходимым как одно да средств воздействия на общество распространение подобных сатирических куплетов.

Н. И. Греч рассказывает, что эта песня распевалась часто, довольно открыто, "с добродушной улыбкой"... "Не все были либералы, а все слушали с удовольствием и искренне смеялись"^*, и Греч передает комический случай с Фадеам Булгариным, который один только трусил и боялся соответствующих репрессий. Идеи декабристов путем распространения подобных песен проникали в самые разнообразные слои населения, и во время следствия по делу тайного общества правительством инкриминировалось декабристам распространение подобных "возмутительных" песен в народе.

^* (Н. И. Греч. "Записки о моей жизни". М.-Л. 1930, стр. 517.)

В неопубликованном дневнике Н. А. Маркевича, как сообщил нам Ю. Г. Оксман, имеется запись, свидетельствующая о том, что Пушкин пел "Царь наш, немец русский" на голос польской песенки из оперы-водевиля П. Н. Семенова "Удача от неудачи"^*. Водевиль ставился в Петербурге в бенефис актрисы Сандуновой 4 января 1817 года. В театральных библиотеках Ленинграда ни текста, ни музыки водевиля не сохранилось. "Удача от неудачи" Семенова ставилась также в Москве 21 октября 1817 года с музыкой, аранжированной Ленгардом. Сохранился только суфлерский экземпляр текста. Приводим запись музыковеда С. А. Бугославского, сделанную без указания источника напева.-

^* (Николай Андреевич Маркевич (1804-1860), историк Украины, поэт и музыкант, ученик Кюхельбекера, впоследствии близкий приятель Глинки, помогавший ему в работе над либретто "Руслана и Людмилы", воспитывался в Благородном пансионе вместе с братом поэта Львом Пушкиным и Глинкой, Маркевич был близок также Дельвигу и Пушкину. Им, кроме исторических трудов и сборников поэзии, оставлены "Народные украинские напевы, положенные на фортепиано" (М., 1840). Глинка в "Записках" называет его "Марковичем". Н. А. Маркевич упоминался нами (см. стр. 89).

Петр Николаевич Семенов (1791 - 1832) - поручик Гвардейского Измайловского полка, награжденный золотою шпагою за отвагу в Бородинском сражении. Был популярен в полку, как талантливый рассказчик. Водевиль он написал во время пребывания в действующей армии в Польше. Его младший брат Василий воспитывался в Царскосельском Лицее одновременно с Пушкиным. (В Центральном Литературном архиве в Москве сохраняется семейный архив Семеновых). О постановках его водевиля см.- Арапов, цит. соч., стр. 251, а также 371. Водевиль ставился также в бенефис М. Щепкина.)

Рылеев и Бестужев, создавая тексты сатирических куплетов, использовали довольно распространенный в то время обычай. Среди молодежи было принято писать на какую-нибудь ходовую мелодию новые стихи и распевать их во время дружеских пирушек. Так, например, 9 ноября 1826 года Пушкин пишет С. А. Соболевскому письмо с юмористическими стихами: "У Гальяни иль Колыши", и делает на полях (Приписку: "На голос жил да был петух индейский". Песнь о петухе - шутливое стихотворение Баратынского и Соболевского, которое они распевали в Москве на какую-то мелодию.

Юношеская лицейская привычка петь "национальные гимны" не оставляла Пушкина и его друзей, но теперь в большинстве случаев они вкладывали в свои новые песни иное содержание сатирически-заостренное.

19 октября 1828 года Пушкин празднует на квартире А. Д. Тыркова годовщину открытия лицея.

Первый раз после ссылки ему пришлось присутствовать на ежегодном традиционном празднике, к которому лицеисты писали стихи и слагали песни.

В 1824 году, когда Пушкин был в Михайловском, помимо прежних "национальных гимнов", лицеисты пели новый текст Дельвига на мелодию очень ходовой в те дни сентиментальной народной немецкой песни, начало которой было по тем временам очень многозначительным: "Es bann ja nicht immer so bleiben" ("Так оставаться не может на веки")^*:

^* (Я. Грот. "Пушкин. Его лицейские товарищи и наставники", 1899, стр. 285.)

С Дельвигом перекликается Илличевский:

 ...И дружба наша как вино, 
 Тем больше крепнет, чем стареет.*

^* (Текст песни см. Я. Грот. "Празднование лицейских годовщин при Пушкине". "Новое время", 1909, 19 окт. № 12071.)

К следующей годовщине 1825 года Пушкин написал в Михайловском стихи "Роняет лес багряный свой убор". Обращаясь к своим лицейским друзьям, он называет первым покойного Корсакова, запечатлевшегося в его памяти как музыкант и певец, и посвящает ему восьмистишие, оканчивающееся словами:

 Он не пришел, кудрявый наш певец, 
 С огнем в очах, с гитарой сладкогласной...

В ранней редакции стихотворения, говоря об отсутствующих друзьях, Пушкин со свойственным ему оптимизмом пишет:

 Они придут! - за праздные приборы 
 Усядутся; напенят свой стакан, 
 В нестройный хор сольются разговоры, 
 И загремит веселый наш пеан.

Белинский, цитируя в своей статье последнюю строфу стихотворения "19 октября", говорит о нем: "Это ария, пропетая певцом, который вполне владеет своим голосом, не дает пропасть ни одной нотке, не ослабеет ни на мгновение от начала до конца арии"^*.

^* (Белинский. Сочинения Александра Пушкина. Статья пятая.)

В 1827 году Пушкин посвятил лицейской годовщине стихи: "...Бог (помощь вам, друзья мои..." В последнем стихе Пушкин, как известно, обращается к своим друзьям-декабристам Пущину и Кюхельбекеру, сосланным в Сибирь, на каторжные работы, в "мрачные пропасти земли". 14 октября 1827 года, за пять дней до празднования этой лицейской годовщины, произошла встреча на станции Залазы Пушкина и Кюхельбекера, которого жандармы увозили на поселение в Сибирь.

Празднование годовщины 1828 года и песни, которые пели в тот день бывшие лицеисты, зафиксированы в следующем документе: "Протокол" празднования вел Пушкин. Он записывает имена и прозвища всех присутствующих друзей и затем перечисляет порядок "гимнов":

"...а) пели известный лицейский пеан Лето, знойна. NB Пушкин - Француз открыл и согласился с ним соч. Олосенька^*, что должно вместо общеупотребительного "Лето знойно" петь, как выше означено, в) вели беседу, с) выпили вдоволь их здоровий, d) пели рефутацию г. Беранжера. е) пели песню о царе Соломоне, f) пели скотобратские куплеты прошедших шести годов..."

Тексты песен сохранились все^*. Пеан "Лето, знойна" распевался на мелодию из "Волшебного стрелка". "Песнь о царе Соломоне" Дельвига пели на голос одной из "вакхических песен" Бразье "Le pouvoir du vin".-"Обыкновенно Дельвиг затягивал торжественно: о Соломон, в библии первый певец и первый мудрец"^*.

^* (См. Я. Грот. "Пушкинский лицей", стр. 192, 221.)

^** (Я. Грот. "Пушкин, его лицейские товарищи", СПБ, 1899, стр. 82. По сообщению Б. В. Томашевского, упомянутая вакхическая песня Бразье исполняется на мелодию "Ah! le belle oiseau vraiment", либо на мелодию "Pour etourdir le chagrin". В ритмы первой песни "Царь Соломон" Дельвига не укладывается.)

 Друзья, поверьте не грешно
 Любить с вином бокал...

"Рефутация Беранжера" - пародия Пушкина на французскую песенку "Ты помнишь ли", два стиха которой он предпосылает эпиграфом своей сатиры. Пушкин высмеивает позорное бегство французов из России, растерявшегося Наполеона и вспоминает казаков в стенах завоеванного Парижа.

Ноты французских куплетов, на мелодию которых распевалась "Рефутация Беранжера", обнаружены Б. В. Томашевским^*.

"Ты помнишь ли? или "Воспоминание военного" - чрезвычайно популярная во Франции песенка, которую часто принимали за произведение Беранже и распевали также в России, что подтверждается рассказом А. Н. Вульфа^*. Автор текста Эмиль Дебро (1798-1831), библиотекарь Медицинского института, мечтал о деятельности песенника типа Беранже, но за исключением отдельных удач, ничего значительного не создал, и его произведения скоро были забыты. Музыка приводимой песенки написана Дошэ в аранжировке Колэ^**. На эту же мелодию пели лицеисты "Рефутацию Беранжера" Пушкина.

^* (А. Н. Вульф. Дневник, цит. изд., стр. 69, 256.)

^** (Название сборника французских песен Коллэ см. стр. 32.)

Пародируя обращение автора французских куплетов к некоему ветерану разбитой французской армии, оборванному и нищему, Пушкин обращается к тому же капитану со своими воспоминаниями:

 ...Ты помнишь ли, как за горы Суворов,
 Перешагнув, напал на вас врасплох?
 Как наш старик трепал вас, живодеров,
 И вас давил на ноготке, как блох? 
 Хоть это нам не составляет много, 
 Не из иных мы прочих так сказать; 
 Но встарь мы вас наказывали строго, 
 Ты помнишь ли... 

 ...Ты помнишь ли как царь ваш от угара
 Вдруг одурел, как бубен тол и лыс,
 Как на огне московского пожара
 Вы жарили московских наших крыс?
 Хоть это нам, и проч. 

 Ты помнишь ли, фальшивый песнопевец,
 Ты, наш мороз ореди родных снегов
 И батарей задорный яодогревец,
 Солдатский штык и петлю казаков?
 Хоть это нам, и проч.

Весьма характерно, что даже в шутливом "национальном лицейском гимне" Пушкина чувствуется его глубокая патриотическая гордость своей нацией, гордость "победами россиян", Суворовым, "родными снегами", торжеством над Наполеоном, пребыванием русских солдат в Париже.

"России было предопределено высокое предназначение!" - уже в серьезном тоне писал поэт.

Когда празднование лицейской годовщины подходило к концу, в первом часу ночи Пушкин пишет шутливый экспромт:

 Усердно помолившись богу,
 Лицею прокричав ура,
 Прощайте, братцы: мне в дорогу, 
 А вам в постель уже пора.

После этого поэт садится в кибитку и ночью уезжает в деревню Малинники, собираясь оттуда следовать в Москву.

 ...Хоть малиной не корми,
 Да в Малинники возьми,-

так напевал Пушкин много времени спустя^* после кратковременного пребывания в имении Алексея Николаевича Вульфа Малинники, небольшом сельце в 35 верстах от Стариц в Тверской губернии, куда он выехал в любимые дни поздней осени. Здесь, по письменной просьбе своей сестры, он дает согласие напечатать в "Лирическом альбоме", подготавливаемом к выпуску Глинкой и Павлищевым, песню Виельгорского "Ворон к ворону летит" с тем условием, чтобы текст одновременно был отпечатан по обещанию, данному Дельвигу, в "Северных цветах"^**.

^* (По свидетельству Ан. Ник. Вульф-публ. М. Л. Гофмана "Пушкин и его современники", XXI-XXII, стр. 351.)

^** (Письмо к Дельвигу, серед, ноября 1828 г.)

Общество молодежи, окружавшее Пушкина в Малинниках и в соседних усадьбах, пришлось ему по сердцу. Как мы видим из дневника А. Н. Вульфа, в их кружке принято было непосредственно и весело коротать длинные зимние вечера. Танцовали, пели, играли на фортепиано. Пушкин в один из следующих наездов в Старицкий уезд, через год, 2 ноября 1829 года, во время пребывания в соседнем с Малинниками имении Павловском, в стихах: "Зима. Что делать нам в деревне?" упоминает "и песни вечерком и вальсы резвые". Так же, как в свое время в Тригорском, в той же семье Осиповых-Вульфов, Пушкин любил музыку, наполнявшую домашний уют.

С небрежным наигрыванием на фортепиано мы встречаемся в шестой главе "Евгения Онегина", написанной в Михайловском в 1826 году: в последний вечер перед дуэлью Ленский приезжает к Ольге^*, -

^* (Глава 6, строфа XIX.)

 Весь вечер Ленский был рассеян,
 То молчалив, то весел вновь...
 Садился он за клавикорды
 И брал на них одни аккорды...

Здесь это не просто бытовой штрих, а тонкий психологический прием раскрытия внутреннего смятения Ленского.

Отдельные штрихи мы встречаем также в автобиографическом отрывке: "Участь моя решена. Я женюсь" (1830): автор дважды наблюдает в окнах низенького дома музыкальный урок. "Девочка учится за фортепьяно; подле нее музыкант-ремесленник...", "Учитель ее бранит".

Интересно свидетельство В. А. Нащокиной, весьма показательно характеризующее обостренность музыкального восприятия Пушкина, когда ему трудно было отвлечься от назойливо звучащей музыки. Во время его пребывания на холостой квартире московского приятеля П. В. Нащокина какой-то "аматёр" в противоположном флигеле целый день без конца "пиликал на скрипке одно и то же". Пушкин послал к нему слугу с покорнейшей просьбой: "нельзя ли сыграть второе колено?" - и музыкант обиделся^*.

^* (В. А. Нащокина. Воспоминания. "Новое время", 1898, № 8122, иллюстриров. прилож.)

Чувство юмора, никогда не покидавшее поэта, часто проявляется и в музыкальных образах его произведений. Так, например, в черновом варианте "Сказки о рыбаке и рыбке" говорится, как баба захотела стать римским папой, старик возвращается домой и видит:

 Перед ним монастырь латынский,
 На стенда латинские монахи
 Поют латынскуго обедню...

Вспомним стих в "Тазите":

 Звучит уныло песнь муллы...

Тонкой иронией проникнут эпизод, о котором мы читаем в полицейском донесении фон-Фока своему шефу Бенкендорфу: у Н. Греча 6-го декабря 1827 года был устроен грандиозный ужин в связи с окончанием труда над "Грамматикой". За столом было 62 человека. В конце ужина один из присутствующих спел куплеты в честь Греча г рефреном: "И так, молитву сотворя, во-первых, здравие царя". Куплеты имели за столом большой успех. Многие присутствующие стали их списывать. "Пушкин был в восторге, и постоянно напевал, прохаживаясь, припев"^*.

^* (Б. Л. Модзалевский. "Пушкин под тайным надзором". СПБ, 1922, стр. 41.)

Жандарм не понял тонкой издевки и скрытого юмора Пушкина.

Так же иронически напевал он в ту же зиму, беспрестанно повторяя, стих барона Розена, передразнивая и голос автора и выговор: "Неумолимая, ты не хотела жить"^*.

^* (А. П. Керн, цит., соч., стр. 278.)

Среди черновиков, относящихся к периоду 1826-1836 годов, мы находим его запись:

"Чувствительная барыня идет в пол-пьяна, за нею честный Инвалид идет и просит ради Христа, барыня поёт: голос томный и жалостливый:

 Солдат бедный человек, 
 Ему негде взять. 
 Из за евтога безделья 
 Не домой ему идти...*

^* ("Рукою Пушкина", стр. 596. Комментарии М. А. Цявловского.)

Далее Пушкин записывает, как барыня поет "нежнее", а потом "плачет". Эта солдатская песня полюбилась Пушкину. Он напевал ее даже много лет спустя, проигравшись в карты, и заменял слово "солдат" своим собственным именем: "Пушкин бедный человек, ему негде взять" и т. д.^*.

^* (П. И. Бартенев. "Разные заметки о Пушкине". "Русский архив", 1899, т. II, стр. 356.)

Пушкин был далек от сухого, холодного восприятия жизни. Он любил и ценил жизнь во всех ее богатых проявлениях. Многогранная, восприимчивая натура его жадно тянулась навстречу всем впечатлениям. Ему был присущ дар быть трагиком, комиком, эпиком, лириком, философом, - во всех областях находил он себя. Он любил многообразие русской песни и русского языка, строй мыслей и чувств своего народа, его "живописный способ выражаться"^*. "Язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство над всеми европейскими" - писал он. В Пушкине "русская природа, русская душа, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла"^**.

^* (Из статьи "О предисловии г-на Лемонта к переводу басен Крылова".)

^** (Н. В. Гоголь. Несколько слов о Пушкине.)

...Среди музыкальных впечатлений пушкинской Москвы данного периода следует упомянуть замечательную певицу своего времени П. А. Бартеневу. 5 октября 1832 года Пушкин вписывает в ее альбом ту же цитату из "Каменного гостя" с небольшим вариантом:

 ... Из наслаждений жизни
 Одной любви музыка уступает,
 Но и любовь Гармония.

Прасковья Арсеньевна Бартенева (1811-1872) была певицей, обожаемой слушателями. А. Я. Булгаков называл ее "московским соловьем". П. Вяземский - "соловьем-разбойником". "Пашеньку" Бартеневу любили за добродушие и приветливость. Она серьезно относилась к своим данным, продолжая беспрерывно работать над ними^*, и благодаря своему замечательному голосу была принята ко двору на должность фрейлины, чем спасла свою семью от (разорения и нищеты^**. Часто выступала она у Виельгорского, у Жуковского, у Козлова, у Булгакова, в концертах Патриотического общества. "Pauline Бартеневой" посвящали восторженные стихи Козлов, Мятлев, Ростопчина.

^* ("Воспоминания 0 былом" из семейной хроники Е. А. Сабанеевой, Спб. 1914.)

^** (Е. Менгден. "Из дневника внучки". "Русская старина" 1913, 1, стр. 112-113.)

Ряд исполняемых романсов она проходила с Глинкой, помогала ему в организации репетиций "Ивана Сусанина"^*, многократно содействовала устройству его дел, защищала его интересы перед двором, писала ему, пела в концертах его произведения^**. Ее репертуар состоял из арий и дуэтов Глинки, Доницетти, Беллини, Моцарта, Пиччини, швейцарских вариаций Пеклиса^***. Ее исполнение расценивалось выше знаменитых иностранных гастролерш^****. Замети и рецензии самых различных газет и журналов полны искреннего восхищения ее исполнительским мастерством. Коронным номером ее была песня "Не одна во поле дороженька пролегала". Восторг слушателей доходил до энтузиазма; раздавались несмолкающие крики, аплодисменты возобновлялись без конца: "Не одна во поле дороженька пролегала огненной струей прямо в душу слушателя"^*****.

^* (М. Глинку Записки, цит. изд., стр. 148, 165. См. также "Полное собрание писем Глинки", 1907, стр. 78, 469, 481, 520.)

^** (Глинка. Записки, стр. 214, 347. Письма, стр. 199, 200.)

^*** ("Сев. пчела", 1848, № 72.)

^**** ("СПБ-ские ведом.", 1831, № 107; "Молва", 1834, № 11,15 16; "Сев. пчела", 1838 № 72, 80; 1839, № 61; 1840 № 73.)

^***** ("Сев. пчела", 1830, № 92.)

П. А. Бартенева. Из собрания Гос. Исторического музея. Публикуется впервые

Нам уже приходилось отмечать, что наряду с внимательным изучением богатейших пластов русского народно-песенного творчества Пушкину приходилось воспринимать немало впечатлений от музицирования в аристократических салонах, в частности в упоминавшемся уже салоне кн. Зинаиды Волконской.

Внимательное рассмотрение ее музыкальной деятельности приводит нас к убеждению в большом культурном значении ее вечеров, концертов и оперных спектаклей, но в то же время и в ограниченности ее музыкального кругозора.

Письмо кн. З. Волконской к Пушкину от 29 октября 1826 года, написанное на французском языке, отмечено присущими ей чертами выспренности и восторженности, не всегда естественной. Она звала Пушкина из деревни, куда он удалился на некоторое время для того, чтобы сосредоточиться и поработать. "Возвращайтесь к нам. Московский воздух легче. Великий русский поэт должен писать или в степях, или под сенью Кремля, и творец Бориса Годунова принадлежит городу царей! Какая мать зачала человека, гений которого - весь сила, изящество, непринужденность, - кто сам то дикарь, то европеец, то Шекспир и Байрон, то Аруэ^*, то Анакреон..." и т. д. Письмо З. Волконской сопровождало посылаемое сочинение: ее незаконченную оперу "Орлеанская дева" - откликов Пушкина на ее подарок до нас не дошло.

^* (Т. е. Вольтер, настоящее имя которого было Франсуа-Мари Аруэ.)

В музыкальных увлечениях кн. З. Волконской выдвигается на первый план ее стремление блистать - поэтому в оперных спектаклях, в которых она играла первые роли, такое большое место занимают эффектные оперы Россини. Как известно, до 1824 года по желанию своего отца, князя Белосельского, она жила большею частью за границей и почти не владела русским языком. Пробудившийся в ней временный интерес к народным русским песням и сказаниям объясняется, несомненно, влиянием окружавших ее в Москве людей, которые, впрочем, не смогли отвлечь Зинаиду Волконскую от ее итальянских симпатий. В 1829 году она уехала за границу, перешла в католичество и, все более и более погружаясь в мистические увлечения, умерла в Риме в 1862 году.

Пушкину было, повидимому, не по себе в этом салоне. "Отдыхаю от проклятых обедов Зинаиды..." - пишет он П. А. Вяземскому в январе 1829 года из Петербурга.

"При всей просвещенной независимости ума Пушкина,- говорил П. А. Вяземский,- в нем иногда пробивались патриотическая щекотливость и ревность в отношении суда его над чужестранными писателями". Естественно, поэтому, что чрезмерное увлечение итальянской музыкой, беспрерывно звучавшей в доме З. Волконской, постоянное окружение ее артистами итальянской оперы, ее любимец красавец-флорентинец граф Риччи - все это мало привлекало Пушкина.

Граф Риччи, весьма недоброжелательно упомянутый Пушкиным в цитированном нами письме, в те годы был молодым певцом с очень приятным голосом, правда, небольшой силы и диапазона. Познакомившись в Италии с Ек. Пет. Луниной^*, он женился на ней, несмотря на то, что был без всякого состояния и моложе Луниной на двадцать лет^** (sic). Она привезла его в Россию, где они долго вели широкий и расточительный образ жизни. Их дом славился в Москве гостеприимством^***.

^* (О Луниной см. стр. 61.)

^** ("Записки Бутурлина". "Русск. архив", 1898, т. 2, кн. 6, стр. 315.)

^*** (Письмо А. Я. Булгакова брату от 6 янв. 1821 г. "Русск. архив", 1901, кн. 1, стр. 48.)

Граф Риччи с женой пели дуэты и постоянно участвовали (вместе с М. Д. Бутурлиным) в домашних спектаклях З. Волконской (в частности в опере "Танкред"). Е. П. Лунина "была далеко уже не молода, и артистическая звезда ее померкла; голос, хотя еще обширный, высказывался визгливостию и был не всегда верной интонации"^*. Риччи пел с успехом свои собственные романсы, бывшие в ходу в рукописных списках в московском обществе. В течение долгого ряда лет он переводил стихи Пушкина на итальянский язык.

^* ("Записки Бутурлина". "Русск. архив", 1897, кн. 2, стр. 177-178.)

В 1828 году, промотав все состояние Луниной, граф бросил свою жену, тяжело пережившую эту измену^*, и уехал в Италию, куда через год поехала и З. Волконская. В сороковых годах Е. П. Лунину-Риччи встречали "в крайней бедности"^**. В начале пятидесятых годов "графиня проживала кое-как в оставшемся незначительном имении под Коломною, не имея средств жить в столице"^***. Умерла она в Раменском в 1886 году девяносто девяти лет от роду^****.

^* (Письма А. Я. Булгакова 20 июня и 8 окт. 1828. "Русск. архив", 1903, кн. 9, стр. 127 и др.)

^** ("Из записок Ипполита Оже". "Русск. архив", 1877, кн. 1, стр. 257.)

^*** ("Записки Бутурлина". "Русск. архив", 1898, кн. 6, стр. 315.)

^**** ("Русск. архив". 1911, кн. 8, стр. 613.)

Сохранилось предание о том, что Пушкин часто посещал дом графини Риччи в Москве и Петербурге, и даже о якобы существовавшей некогда вырезке из какого-то письма Пушкина, где он будто бы писал, что едет сейчас "на концерт великолепной, необыкновенной певицы Екатерины Петровны Луниной". Впоследствии говорили также, будто престарелая графиня Риччи (Лунина) явилась для Модеста Ильича Чайковского прототипом при создании им образа графини в либретто оперы "Пиковая дама", однако нам не известно, на каких данных основывались эти высказывания^*.

^* (Самые тщательные поиски в архиве Дома-музея им. П. И. Чайковского в Клину никаких подтверждений не дали.)

Нам известно только, что каково бы ни было мастерство Луниной и как бы сладкогласно ни пел ее супруг-итальянец, симпатии Пушкина в это время уже никак не склонялись к увлечению иностранщиной. Эстетические идеалы великого поэта обуславливали и все более возраставшее тяготение его к народно-национальному искусству и критическое отношение к музыкальным вкусам великосветских салонов.

Мы уже встречали в его произведениях жестокую издевку над музыкальной пошлостью и безвкусицей. Вспомним его замечание 1819 года о фальшивом исполнении арий Буальдье, лицейские стихи "К молодой актрисе". Не говоря также о приведенном нами примере из второй главы "Евгения Онегина" (ария Лесты из "Днепровской русалки" Кауэра), мы можем отметить еще ряд его высказываний. Так например, в седьмой главе "Евгения Онегина (1827-1828) он пишет:

 ...стих без мысли в песне модной...*, 

^* ("Евгений Онегин", глава VII, строфа XXXV.)

подчеркивая бессодержательность скоропроходящих музыкальных увлечений.

В заметке 1827 года^* "Отрывки из писем, мысли и замечания", говоря об ограниченности кругозора современных женщин высшего света, он говорит: "Примечайте, как они поют модные романсы, как искажают стихи самые естественные, расстраивают меру, уничтожают рифму..."

^* (Впервые напечатано в "Северных цветах" в 1828 году.)

Еще ярче в этом смысле его высказывание в стихах 1829 года "Калмычке". Несмотря на то, что глаза воспеваемой девы узки, "и плосок нос, и лоб широк", но у нее есть несомненные преимущества перед дамами высшего общества: она самобытна, она далека от заимствований пришлых чужеземных увлечений, от "пустого, рабского, слепого подражанья"^*:

^* (Крылатая фраза из "Горе от ума", 3-й акт, монолог Чацкого.)

 Ты не лепечешь по-французски... 
 ...По-английски пред самоваром 
 Узором хлеба не крошишь, 
 Не восхищаешься Сен-Маром...

а главное:

 Не распеваешь: Ma dov'e.

т. е. очень популярной арии из итальянской оперы Бальтазара Галуппи (1706-1785) "Покинутая Дидона"^*. Здесь Пушкин подчеркивает свое неприятие великосветской "жалкой тошноты по стороне чужой"^**, неприятие увлечения модными итальянскими ариями:

^* (См. статью Н. О. Лернера "Пушкинологические этюды", Сборник "Звенья", 1935, стр. 104-105.)

^** ("Горе от ума", там же.)

 Друзья! не все, ль одно и то же:
 Забыться праздною душой
 В блестящей зале, в модной ложе,
 Или в кибитке кочевой?

Посетив в Москве во французском театре 21 сентября 1832 года постановку трех легкомысленных водевилей^*, на другой день Пушкин пишет жене, что он "чуть было не заснул от скуки и усталости".

^* ("Московские ведомости", 1832, № 76: ставились три французских водевиля: "Час тюремного заключения", "Шампанский любовный напиток" и "Вертер".)

В своих произведениях поэт "не только показывает, он и судит жизнь общества"^*. В стихах "Калмычке", как во многих других стихотворениях, мы видим явное отражение его демократических симпатий. Вместе со своими единомышленниками он не переставал клеймить оторванность дворянской великосветской интеллигенции от народа. К Пушкину присоединялся В. Ф. Одоевский, говоря, что для многих представителей высшего общества музыка "есть не более как забавное препровождение времени,- почти то же, что объезжать рысаков"^**. В смысле оценки музыки, как проявления одной из сторон общественно-политической жизни, взгляды Пушкина и В. Ф. Одоевского красноречиво и выразительно перекликаются.

^* ("Правда" № 136 от 16 мая 1949 г., статья Д. Благого "Великий поэт великого народа".)

^** ("Московский обыватель" - "Русская или итальянская опера", М. 1867, стр. 12.)

В 1831 году, в первой главе повести "Арап Петра Великого" Пушкин, рассказывая о легкомыслии, безумствах и роскоши Франции времен герцога Орлеанского, пишет: "Французы смеялись и рассчитывали, и государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей". Здесь поэт признает "игривые" напевы водевилей проявлением общественно-политической жизни страны, показателем разложения вкусов, легкомыслия и падения нравов. Вспомним его аморального и пустого графа Нулина, беззастенчиво распевающего за столом песенки "прелестного водевиля", вывезенного из Парижа.

Сатирически разоблачая пустоту и бессодержательность музыкальной "минутной моды", Пушкин от всего этого резко отграничивал политическую сатиру в песнях, распеваемых народом. В статье "Французская Академия", напечатанной во второй книге "Современника" за 1836 год, Пушкин, цитируя речи академиков, пересказывает содержание абзаца, посвященного "Свободе песни": "...оратор представляет песню во всегдашнем борении с господствующею силою: он припоминает, как она воевала во время Лиги и Фронды, как осаждала палаты кардиналов Ришелье и Мазарини, как дерзала порицать важного Людовика XIV, как осмеивала его престарелую любовницу, бесталанных министров и несчастных генералов; как при умном и безнравственном регенте и при слабом и холодном Людовике XV нападения ее не прекратились; как, наконец, в безмолвное время Наполеона она одна возвысила свой голос"... - и далее Пушкин цитирует песню Беранже "Король в Ивето".

Так же, как и Пушкин, В. Ф. Одоевский не отделял жизни музыки от жизни государства: "Художественный элемент - важное дело в общественном устройстве, во всех смыслах, даже в нравственном, даже в политическом, ибо все связано в мире".

Совершенно естественно поэтому, что Пушкин смеялся над высокопарностью и безграмотностью музыкальных рецензий Фаддея Булгарина^*, которые Глинка, как известно, называл "шедевром музыкальной галиматьи"^**. И не менее естественно, что Пушкин охотно сближался с людьми, отличавшимися прогрессивностью взглядов.

^* (А. Я. Булгаков в письме от 29 марта 1827 года рассказывает о том, как накануне в английском клубе в компании друзей П. А. Вяземский громко читал заметку Ф. Булгарина в "Северной пчеле" о пианистке Шимановской, а И. И. Дмитриев и Пушкин "смеялись, делая критические замечания". "Русский архив", 1901, III, (№ 9) стр. 27.)

^** (М. Глинка. Записки, стр. 179.)

...К концу двадцатых годов Пушкин сдружился с П. В. Нащокиным, у которого он много раз останавливался, приезжая в Москву.

Павел Воинович Нащокин, ставший одним из ближайших друзей поэта, был "человеком ума необыкновенного и душевной доброты несказанной" с чрезвычайно неровным и беспорядочным характером. Жизнь его "состояла из переходов от "разливанного моря"... к полной скудости, доходившей до того, что приходилось топить печи мебелью красного дерева... "При этом он отличался свежим, своеобразным умом и художественным чувством"^*. Нащокин был страстным любителем музыки, он постоянно вращался в артистическом мире, был близок и дружен со многими музыкантами и крупными актерами (в том числе с М. С. Щепкиным). Белинский считал его "добрым и прекрасным человеком"^**, Гоголь признавал, что, несмотря на всю беспорядочность жизни Нащокина, он "среди всего этого не потерялся ни разу душою, не изменил ни разу ее благородным движениям, умел приобресть невольное уважение достойных и умных людей"^***.

^* (П. И. Бартенев. Заметка о Гоголе и Нащокине. "Русский архив", 1878, 1, стр. 76.)

^** (Белинский. Письма. СПБ, 1914, том II, стр. 52.)

^*** (Письмо Гоголя от 20 июля 1842 г. "Русск. архив", 1878, т. I, стр. 77.)

Именно Нащокину Пушкин обязан знакомством с рядом музыкантов; причем музыку Нащокин предпочитал слушать в присутствии Пушкина, и когда тот уезжал, грустил и "даже музыкой был недоволен"^*. Нащокин ввел поэта в круг новых музыкальных впечатлений, о которых нам предстоит говорить в дальнейшем. Общим другом их был композитор А. Н. Верстовский, который дорожил хорошими отношениями с Нащокиным и посылал ему обычно на дом билеты и приглашения в театр^**.

^* (Письмо П. В. Нащокина Пушкину, май 1831 г.)

^** ("Ежегодник императорских театров" 1896-1897, кн. 2, стр. 101.)

Влиятельность Верстовского возрастает после успеха его первой оперы "Пан Твардовский" (1828). Одновременно он делает большую административную карьеру: занимая с октября 1823 года должность инспектора музыки при московских театрах, он 1 июня 1830 года получает назначение заведующего репертуарной частью тех же театров. Известный композитор становится по сути дела полновластным хозяином московских казенных театров. "В театре и ламповщик лампы не зажжет без позволения Алексея Николаевича"^*, - говорил про него П. В. Нащокин.

^* (Н. И. Куликов. "Театральные воспоминания". Журнал "Искусство", 1883.)

Близость Верстовского с Пушкиным закрепилась и творческим содружеством: в 1826 году Верстовский написал на слова Пушкина "Гишпанскую песню" ("Ночной зефир"), и в конце 1828 года "Два ворона", получив текст от поэта до его опубликования^*. "Цыганскую песнь" Верстовский написал, повидимому, к бенефису артистки М. Д. Львовой-Синецкой, которая просила у Пушкина разрешения на исполнение отрывков из "Цыган". "Поэт, по знакомству с артисткой, - вспоминает один из старожилов театра,- не замедлил дать свое согласие... Роль цыганки Земфиры играла московская знаменитость Н. В. Репина. Ее необыкновенно выразительное лицо, черные, блестящие глаза и избыток чувств, - все это вместе, при ее таланте, помогло ей в совершенстве олицетворить дочь пламенного юга. Венцом роли была песня Земфиры... И надо было слышать, как пропета эта песня... П. С. Мочалов, игравший роль мужа, до того поддался очарованию ее игры, что при стихах песни: "Как ласкала его я в ночной тишине" - он совершенно забылся... Театр дрожал от криков и грома рукоплесканий"^**. "Цыганы" шли 21 января 1832 года. Белинский высоко оценил исполнение Репиной: "она была вся огонь, страсть, трепет, дикое упоение".

^* (См. подробнее нашу статью "Пушкин, Верстовский, Виельгорский, "Советская музыка", 1934, № 1, стр. 80, прим. 2.)

^** (С. П. Соловьев. Отрывки из памятной книжки отставного режиссера. Ежегодник императорских театров, 1895-1896, приложение 1, стр. 154.)

Верстовский был простой и увлекательный собеседник, талантливый исполнитель собственной музыки. "Слушали мы и с наслаждением музыку и пение Верстовского,- рассказывает С. Т. Аксаков. - Его "Бедный певец", "Певец во стане русских воинов", "Освальд или три песни" Жуковского, "Приди, о путник молодой" из "Руслана и Людмилы", "Черная шаль" Пушкина и многие другие пьесы - чрезвычайно нравились всем, а меня приводили в восхищение. Музыка и пение Верстовского казались мне необыкновенно драматичными. Говорили, что у Верстовского нет полного голоса; но выражение, огонь, чувство заставляли меня и других не замечать этого недостатка"^*.

^* (С. Т. Аксаков. Литературные и театральные воспоминания. - Полн. собр. соч. С. Т. Аксакова, СПБ, 1913, стр. 132.)

Характеристику образа Верстовского дополняет Е. Н. Саковнина. "Часто оживлял общество весельчак Верстовский, который написал знаменитый свой романс "Черная шаль" и певал его с особенным выражением своим небольшим баритоном, аккомпанируемый Грибоедовым"^*. Это свидетельство относится к зиме 1823-1824 года. Встречи Пушкина с Верстовским более позднего периода связывают их имена с М. П. Погодиным, А. Мицкевичем, С. Т. Аксаковым, М. С. Щепкиным, Ю. И. Венелиным, А. С. Хомяковым и А. В. Веневитиновым, - М. П. Погодин устраивал на своей квартире завтрак в честь уезжавшего за границу Адама Мицкевича 27 марта 1829 года^**.

^* (Е. Н. Саковнина. "Воспоминания о Д. Бегичеве". "Историч. вестник", 1889, №3, стр. 672.)

^** (М. П. Чулков. Пушкин-москвич. Сборник "Пушкин в Москве", М. 1930, стр. 67. В нашей статье "Пушкин, Верстовский, Виельгорский", "Сов. музыка", 1934, № 1, стр. 81, допущена ошибка в датировке.)

23 декабря 1829 года на торжественном заседании Общества любителей российской словесности состоялось избрание в члены общества А. С. Пушкина и "отечественного композитора музыки А. Н. Верстовского".

В 1829 году в "Отрывке из литературных летописей", в критическом памфлете на редактора "Вестника Европы" М. Т. Каченовского, Пушкин становится на сторону Верстовского: "Каченовский ошибочно судил о музыке Веретовского: но разве он музыкант?"

Перед отъездом в Арзрум весной 1829 года Пушкин передал Верстовскому отрывок из поэмы "Полтава", "Кто при звездах и при луне". Композитор написал на него музыку, которую вскоре издал (объявление о продаже появилось 8 мая в № 40 "Московских ведомостей"). 29 мая Верстовский пишет С. П. Шевыреву: "Пушкин ко мне пристал, чтоб я написал музыку Казака из Полтавы, - посылаю его вам. - Мысль пришла недурная выразить галопом всю музыку. - Пусть фортепианист сыграет вам, а в пении вспомните меня"^*.

^* ("Музыкальная старина", СПБ, 1911, вып. VI.)

Осенью 1830 года Верстовский пишет Пушкину письмо, до нас не дошедшее. Пушкин ответил из Болдина в конце ноября письмом, из которого мы узнаем, что он был с Верстовским на "ты".

О дальнейших отношениях Пушкина с Верстовским ничего не известно. Композитор написал при жизни поэта еще два произведения на его слова: "Певец", "Песнь девы" ("Ложится в поле мрак ночной"), изданные в 1831 т. и "кантату" для голоса, фортепиано, арфы и виолончели "Муза" ("В младенчестве моем она меня любила") в 1836 году.

До конца жизни Верстовский сохранил большую любовь к поэзии своего Пушкина. Он любил "Египетские ночи" и мечтал создать в одной из опер певца, подобного пушкинскому импровизатору, черпавшему вдохновение в звучаниях гитары и оркестра^*.

^* (Письмо от 14 января 1861 г. "Щукинский сборник", М. 1910, вып. IX, стр. 375.)

В 1856 году Верстовский снова обращается к пушкинской теме и пишет кантату для симфонического оркестра и хора: "Пир Петра Великого". Богатые краски народного ликования в стихах Пушкина, праздничные песни, звучащие в картине общего веселого пиршества, должны были дать благодарный материал для композитора:

 Над Невою резво вьются
 Флаги пестрые судов;
 Звучно с лодок раздаются
 Песни дружные гребцов... 

 ...И раздался в честь науки
 Песен хор и пушек гром.

Все стихотворение в целом звучит как праздничный гимн. "Это - высокое художественное произведение и в то же время - народная песня. Вот перед такою народностию в поэзии мы готовы преклониться"^*,- определил Белинский.

^* (В. Белинский. Сочинения Александра Пушкина, статья 5-я.)

В первой части кантаты Верстовским взята в основу песня: "На матушке, на Неве-реке молодой матрос корабли снастил". В письме к В. Ф. Одоевскому от 7 марта 1856 года Верстовский пишет: "Эту песню я часто игрывал покойному Пушкину, и она приводила его в восторг"^*.

^* ("Щукинский сборник", М., 1910, вып. IX, стр. 372. Нотный пример приводится из сборника Львова-Прача.)

Мелодия медлительная и унылая, словно выражающая тоскливое томление русского матроса, на долгие годы оторванного службой от близких сердцу людей.

Верстовский послал партитуру В. Ф. Одоевскому для конкурса, объявленного Филармоническим обществом в 1856 году. Не будучи, повидимому, уверен в благоприятном исходе конкурса, он называет свое произведение "слабым отголоском старческой моей музы". Кантата действительно была отвергнута жюри конкурса.

..."Ни один поэт в России, - писал Гоголь в 1832 году, - не имел такой завидной участи, как Пушкин. Ничья слава не распространялась так быстро"^*. Музыканты тянулись к его стихам для своих композиций. Подсчетом, произведенным в 1936 году, установлено, что при жизни Пушкина, начиная с 1823 по 1836 год, на его тексты было написано не менее шестидесяти шести вокальных произведений двадцатью семью композиторами^**. При этом следует помнить, что некоторые стихи Пушкина, как мы уже говорили, распространялись среди населения через музыкальные произведения, выходившие в свет до напечатания текстов. Еще большее количество неопубликованных музыкальных произведений в рукописных экземплярах ходило по рукам и пользовалось популярностью в самых различных кругах общества.

Романсы Геништы "Элегия", "Погасло дневное светило" и "Черная шаль" были напечатаны: первый в апреле 1828 года, второй - в начале 1829 года. Что же касается романсов Титова, то пять его песен ("Я помню чудное мгновенье", "Не пой красавица, при мне", "Под вечер осенью ненастной", "Певец" и "Талисман") вышли в свет лишь в конце 1829 года (цензурное разрешение от 10 августа 1829 г.). Следовательно, Екатерина Булгакова могла исполнить их только по рукописи.

Частые наезды Пушкина в Москву связаны с его впечатлениями от песен цыганского хора Ильи Соколова.

Начало знакомства поэта с этим весьма незаурядным явлением мы относим к декабрю 1828 года или к первым числам января 1829 года, опираясь на первое свидетельство П. А. Вяземского в его письме от 9 января 1829 года: "Постояннейшие его посещения были у Корсаковых и у Цыганок; и в том и в другом месте видел я его редко, но видел с теми и с другими - и все не узнавал прежнего Пушкина"^*.

^* (П. Бартенев. "Пушкин по документам Остафьевского архива". "Русский архив", 1884, кн. II (май-август), стр. 409.)

Поэт посещал цыганский хор Ильи Соколова в Грузинах не столько для того, чтобы развлечься в том смутном душевном состоянии, в котором он тогда находился, но, главным образом, потому, что цыганский хор в его время нес искусство исполнения старинных русских песен в чистом их виде, в подлинных народных традициях, не пользуясь "италианизированными" музыкальными записями.

Цыганский хор в Россию был привезен из Бессарабии еще в конце XVIII века А. Г. Орловым и сразу же был высоко оценен русской общественностью.

 Неистово, роскошно чувство,
 Нерв трепет, мление любви,
 Волшебное зараз искусство,
 Вакханок древних оживи, 
 Жги души, огнь бросай в сердца
 От смуглого лица -

так высказался в XVIII веке поэт Г. Р. Державин, и П. А. Вяземский рекомендовал в письме к Пушкину от 4 августа 1825 года взять эпиграфом к поэме "Цыганы" два заключительных стиха из "Цыганской пляски" Державина^*.

^* (См. Академическое издание переписки Пушкина, т. I, стр. 252-253.)

Увлечение цыганским пением захватывало все слои русского общества. Даже монахини Новодевичьего монастыря, стоя на стенах своей обители и слушая песни цыган на гулянье, которые устраивались П. И. Юшковым на его даче, забывали о заутрене^*.

^* ("Воспоминания Н. И. Шенича". "Русский архив", 1880, т. III, стр. 305.)

Пушкина в цыганском пении должна была пленять народная самобытность, простота и наивность жизненного уклада.

Помимо ресторанов, в которых тогда уже начали выступать цыгане во время кутежей "золотой молодежи" дворянства, пагубную роль в падении их жанра сыграли посредственные композиторы-дилетанты главным образом последующего периода. Но даже Верстовский, принимаясь в 1826 году за сочинение первой своей оперы "Пан Твардовский", при выборе темы для либретто требовал, чтобы в нем обязательно принимали участие цыгане^*. Его расчет был правильным, - одной из причин успеха "Пана Твардовского" оказался введенный им в оперу хор "Мы живем среди полей", который был подхвачен слушателями и потом долго бытовал среди населения.

^* (С. Т. Аксаков. Литературные и театральные воспоминания.)

Виельгорский отдал дань того же увлечения в своей опере "Цыганы", где им была выведена девушка из дворянской семьи, примкнувшая к цыганскому табору и сохранившая в своих воспоминаниях о прежней жизни только одну (музыкальную фразу, проходящую лейтмотивом во всей опере.

Но весьма интересное наблюдение^*: в музыке петербургских композиторов цыганские темы мы наблюдаем значительно реже, что объясняется отсутствием постоянного цыганского хора в Петербурге.

^* (Сообщено Б. В. Доброхотовым.)

"Романсов мы тогда мало пели, - рассказывает цыганка Таня^*, которую многократно слушал Пушкин. - Все больше русские песни, народные... Однако, когда я уже петь начала, были в моде сочиненные романсы". Подобный характер репертуара подтверждает и А. В. Мещерский: "Романсов в то время почти вовсе не пели цыгане; первый романс, который в тридцатых годах наделал много шума, был романс Алябьева "Соловей", исполнявшийся знаменитой цыганкой Танюшей и сделавшийся с тех пор... любимым и неизбежным номером в составе каждого концерта^**.

^* (Б. М. Маркевич. "Спб-ские ведомости" от 15 мая 1875 г. № 131. В. Вересаев, цитируя сталью Маркевича, опускает это очень для нас ценное сообщение.)

^** (А. В. Мещерский. "Из моей старины". "Русск. архив", 1901, т. I, стр. 113.)

Пушкину пришлось неоднократно слышать "Соловья" - романс Алябьева на слова Дельвига, как мы уже говорили, был написан композитором в начале двадцатых годов.

В заметке "Северной пчелы"^* приводится программа концерта в Петербурге хора Ильи и Петра Соколова, и можно видеть, как в сороковых годах наряду с русскими песнями в репертуар цыган стали уже проникать романсы и песни московских композиторов.

^* ("Сев. пчела", 1840, № 23.)

О характере исполнения цыганами русских народных песен выразительно высказывался, правда несколько дилетантским языком, А. Мещерский:

"Их истинная виртуозность, если можно так выразиться, состояла в верном понимании и художественном выражении наших национальных русских и малороссийских мотивов. Сохраняя истинно-народный, свойственный русским и малороссийским песням грустный и игривый характер, цыгане умели модулировать их по-своему, и. ничего не изменяя в их наивности, с необыкновенным искусством выражали всю поэзию этих мелодий. Что может быть и наивнее и проще, как народные песни, подобно: Ивушке, Метелице... Катилися воды с горы и пр. и пр."^*

^* (А. В. Мещерский, там же.)

Акварель Г. Г. Гагарина. Направо хозяин хора Илья Соколов, в первом ряду с гитарой Татьяна Демьяновна (Танюша)

Очень интересный рассказ цыганки Тани о посещениях Пушкиным и Языковым цыганского хора передает Б. М. Маркевич. Записанный много лет спустя, он сохраняет ряд тонких деталей, подтверждающих достоверность записи; несмотря на большой промежуток времени, отделяющий от событий,- они хорошо запечатлелись в памяти престарелой Татьяны Демьяновны. В ее рассказе ярко встает картина бытовой обстановки цыган и весь облик поэта.

Первый раз привез Пушкина к цыганам П. В. Нащокин, влюбленный в цыганку Ольгу Андреевну, дочь знаменитой Стеши, которая восхитила своим исполнением Анджелику Каталани.

"Поздно уж было, час двенадцатый,- рассказывает Таня,- и все мы собрались спать ложиться, как вдруг к нам в ворота постучались,- жили мы тогда на Садовой, в доме Чухина. Бежит ко мне Лукерья, кричит: "Ступай, Таня, гости приехали, слушать хотят". Я только косу расплела и повязала голову белым платком. Такой и выскочила. А в зале у нас четверо приехало, - трое знакомых (потому, наш хор очень любили, и много к нам езжало), Голохвастов, Протасьев-господин и Павел Войнович Нащокин, - очень был он влюблен в Ольгу, которая в нашем же хоре пела. А с ними еще один, небольшой ростом, губы толстые и кудлатый такой... И только он меня увидел, так и помер со смеху, зубы то белые, большие, так и сверкают. Показывает на меня господам: "поваренок,- поваренок!" А на мне, точно, платье красное ситцевое было и платок белый на голове, колпаком, как у поваров. Засмеялась и я, только он мне очень некрасив показался. И сказала я своим подругам по-нашему, по-цыганскому: "дыка, дыка, на не лачо, таки вашескери - гляди, гляди, как нехорош, точно обезьяна!" Они так и залились. А он приставать: "что ты сказала? что ты сказала?.." А Павел Войнович Нащокин говорит ему: "А вот, Пушкин, послушай, как этот поваренок поет!" А наши все в это время собрались; весь-то наш хор был небольшой, всего восемь человек, только голоса отличные были: у дяди Александра такой тенор был, что другого такого я уже в жисть больше не слыхала.

Главный романс был у меня "Друг милый, друг милый, сдалека поспеши". Как я его пропела, Пушкин с лежанки скок, - он, как приехал, так и взобрался на лежанку, потому на дворе холодно было, - и ко мне. Кричит: "Радость ты моя, радость моя, извини, что я тебя поваренком назвал, ты бесценная прелесть, не поваренок!"

У Пушкина уже сложился определенно выработанный взгляд на народную песню, исполнение русских песен цыганами не шокировало его требовательного вкуса, а наоборот, обогащало его.

Об увлечении его цыганским хором, в особенности пением "очень популярной в московских кругах" Татьяны Демьяновны, рассказывала потом и будущая жена П. В. Нащокина (с 1834 года) Вера Александровна (Нарская)^* и П. К. Мартьянов^**.

^* ("Новое время", 1898, № 8122. Иллюстрированное приложение.)

^** (П. К. Мартьянов. "Из записной книжки". "Историч. вестнику 1884, № 9, стр. 588-591.)

Русские песни в цыганском исполнении представляли собой своеобразный жанр, весьма отдаленный от исполнения кишиневских лэутаров и тех народных песен, которые Пушкин слушал в цыганском таборе, и все же цыгане хора Ильи Соколова, несмотря на городскую жизнь, ощущали себя детьми родного кочевого племени. Весьма характерен отзыв Татьяны Демьяновны о поэме Пушкина "Цыганы": "Мы все читали, как он в стихах цыган кочевых описал. И я много помнила наизусть, и раз прочла ему оттуда: "О чем, безумец молодой, о чем вздыхаешь ты напрасно?" и говорю: "Как это вы хорошо про нашу сестру цыганку написали!"

За исключением небольшого стихотворения "Колокольчики звенят" (1833) и шутливого четверостишия об Илье Соколове (1830), о которых нам придется еще говорить, хор московских цыган не нашел отражения в поэзии Пушкина, в то время как кишиневское общение с цыганским народом оставило глубокие следы в его творчестве. Пушкин смеясь говорил Тане, что он напишет "на нее" новую поэму, но обещания своего так и не выполнил. В тот же период жизни, во время путешествия на Кавказ летом 1829 года после посещения калмыцкой кибитки, через несколько дней, 21 мая, во Владикавказе он написал стихи "Калмычке" и упоминает о своих прежних скитаниях с цыганским табором. Давнишние воспоминания о непосредственном общении с народом были сильнее, чем недавние посещения цыган Глазовского трактира.

Весьма показательны также его новые впечатления от грузинской песни во время той же поездки в Закавказье. Во второй главе "Путешествия в Арзрум" Пушкин пишет о своем прибытии в Тифлис. "Черноглазые мальчики поют, прыгают и кувыркаются; женщины пляшут лезгинку. Голос песен грузинских приятен; мне перевели одну из них слово в слово; она, кажется, сложена в новейшее время... Вот вам она: "Душа, недавно рожденная в раю! Душа, созданная для моего счастья! От тебя, бессмертная, ожидаю жизни..."^* и т. д. Пушкин, действительно, не ошибся: приведенная им далее литературная обработка подстрочного перевода является очень распространенным в Тифлисе в его дни романсом "Весенняя ночь" на слова грузинского поэта Димитрия Туманишвили, умершего в 1821 году: "Ахал агнаго еуло" (т. е. "вновь возрожденная душа") или в сокращенном названии "Ахало". Об этой песне писала газета "Тифлисские ведомости" (29 аир. 1829 г.), редактор газеты П. Санковский, поэт Я. П. Полонский и др. Мелодию "Ахало" впоследствии записал композитор Захарий Палиашвили^**.

^* (См. "Путешествие в Арзрум", гл. I. Обращаем внимание на черновые варианты.)

^** (Сведения об "Ахало" сообщил нам из Тбилиси П. В. Хучуа.)

Мы уже обращали внимание на совпадение давнишнего определения Пушкиным характера звучания грузинской песни в "Кавказском пленнике" с впечатлением от нее теперь, через девять лет. Каждый раз он отмечал колорит приятного воздействия ее. Его интерес к народной песне не пропадает, - если во время первого пребывания на Кавказе он записал темы содержания песен, то теперь он записывает весь перевод "слово в слово".

После путешествия в Арзрум, в действующую армию Паскевича, Пушкин вернулся в Тифлис 1 августа. "Здесь остался я несколько дней в любезном и веселом обществе, - пишет он в пятой главе "Путешествия". - Несколько вечеров провел я в садах при звуке музыки и песен грузинских".

К. И. Савостьянов рассказывает о том, как в окрестностях Тифлиса в честь русского поэта был устроен праздник. "Тут было собрано: разная музыка, песельники, танцовщики, баядеры, трубадуры всех азиатских народов"^*. В саду среди листьев деревьев сверкали разноцветные фонари и восковые свечи.

^* (Письмо К. И. Савостьянова к В. П. Горчакову, см. "Пушкин и его современники", XXXVII, стр. 146-148.)

Одушевление было общее. "Тут была и зурна, и тамаша, и лезгинка, и заунылая персидская песня, и Ахало, и Алаверды, и Якшиол... и все европейское, западное смешалось с восточно-азиатским разнообразием".

Пушкин был в востроге. "Как оригинально предавался он этой смеси азиатских увеселений! Как часто он вскакивал с места, после перехода томной персидской песни в плясовую лезгинку!... Как от души предавался он ребячьей веселости!.." "Прерывая речь, бросался слушать какую-нибудь тамашу грузинскую или имеретинского импровизатора с волынкой..."

Пролетела ночь. На горизонте показалось солнце, "Все опять заговорило, завеселилось, запело". "Крики ура, все оркестры, музыка и пение, чоканье бокалов и дружеские поцелуи..." Во время заздравного тоста заиграли марш из "Белой дамы", оперы Буальдье. Пушкина подняли на руки, надев на него венок, "и начали поднимать на плечах своих при беспрерывном ура, заглушавшем гром музыки".

Теплые слезы показались на глазах поэта. "Я вижу, как меня любят, понимают, и ценят,- проговорил он,- и как это делает меня счастливым".

Приведенное свидетельство К. И. Савостьянова как бы замыкает круг впечатлений поэта от грузинской музыки,- юношеские восприятия Кавказа в 1820 году, петербургские стихи "Не пой, красавица, при мне", тифлисские уличные впечатления и запись грузинской песни и, наконец, этот насыщенный многообразными звучаниями народный праздник "в прекрасных загородных виноградных садах за рекою Кур".