Овидий, Юлией венчанный

В одном ряду с именами любимых и внутренне близких Пушкину людей может быть поставлено имя замечательного римского поэта Овидия Назона.

Они жили в разные эпохи, даже в разные эры. Почти два тысячелетия отделяли их друг от друга: Пушкин родился в 1799 году нашей эры, Овидий - в 43 году до нашей эры. Но их связывала удивительная общность судьбы. Овидий был сослан римским императором Октавианом Августом на берег Черного моря, в Молдавию. И в той же Молдавии влачил годы изгнания Пушкин, сосланный на юг императором Александром I.

С Овидием, автором блестящих по форме, но нескромных по содержанию произведений - "Науки любви", любовных элегий и "Метаморфоз", Пушкин познакомился еще в Лицее. 15-летним юношей он написал в послании "К Батюшкову":

 Играй: тебя младой Назон,
 Эрот и грации венчали,
 А лиру строил Аполлон.

Но душевно близким стал Овидий Пушкину в годы изгнания, особенно в 1821-1822 годах, когда поэт жил в Кишиневе. Друзья даже называли его "Овидиевым племянником"...

На полках пушкинской библиотеки находилось несколько изданий произведений римского поэта: одно, пятитомное, на латинском языке, 1822 года, с гравированным портретом Юлии, дочери императора Октавиана Августа; три перевода произведений Овидия на французский язык: десятитомное, разрозненное, 1835 года, семитомное, 1799 года, и перевод "Метаморфоз", 1827 года.

На полках библиотеки стояло еще старинное, 1795 года, издание на русском языке - "Плач Публия Овидия Назона", в кожаном переплете, на верхней крышке которого были вытиснены слова: "Придворной библиотеки". Книга, очевидно, попала на полку пушкинской библиотеки из какого-нибудь дворца. Наконец, были еще "Овидиевы любовные творения, переработанные в Энеевском вкусе Николаем Осиповым", на русском языке, издания 1803 года.

В стихотворном послании к поэту Н. И. Гнедичу (1821) Пушкин впервые сопоставляет свою судьбу изгнанника с судьбою Овидия:

 В стране, где Юлией венчанный
 И хитрым Августом изгнанный
 Овидий мрачны дни влачил;
 Где элегическую лиру 
 Глухому своему кумиру
 Он малодушно посвятил;
 Далече северной столицы
 Забыл я вечный ваш туман,
 И вольный глас моей цевницы
 Тревожит сонных молдаван.

Стремясь вырваться из южного заточения, Пушкин пишет своему другу Чаадаеву:

 В стране, где я забыл тревоги прежних лет,
 Где прах Овидиев пустынный мой сосед,
 Где слава для меня предмет заботы малой,
 Тебя недостает душе моей усталой. 

 О скоро ли, мой друг, настанет срок разлуки?
 Когда соединим слова любви и руки?
 Когда услышу я сердечный твой привет?
 Как обниму тебя!..

Берега Черного моря находились когда-то под эгидой "великого Рима", и местом ссылки Овидия называли Аккерман. Пушкин совершает из Кишинева поездку в Измаил и Аккерман и пишет большое послание - "К Овидию":

 Овидий, я живу близ тихих берегов,
 Которым изгнанных отеческих богов,
 Ты некогда принес и пепел свой оставил.
 Твой безотрадный плач места сии прославил...

С тенью Овидия бродит Пушкин по местам своей ссылки и создает одно за другим произведения, в которых незримо присутствует далекий римский изгнанник:

 Как часто, увлечен унылых струн игрою, 
 Я сердцем следовал, Овидий, за тобою!

"Безотрадный плач" - это пять книг элегий Овидия - "Tristia" ("Скорби"). Поэт просит в них императора Октавиана Августа простить его: ведь он автор нецеломудренных стихов, но в жизни человек целомудренный. Пушкин предостерегает Овидия:

 Напрасно грации стихи твои венчали, 
 Напрасно юноши их помнят наизусть: 
 Ни слава, ни лета, ни жалобы, ни грусть, 
 Ни песни робкие Октавия не тронут...

Своему другу поэту Е. А. Баратынскому Пушкин пишет из Бессарабии в 1822 году:

 Еще доныне тень Назона
 Дунайских ищет берегов;
 Она летит на сладкий зов
 Питомцев муз и Аполлона,
 И с нею часто при луне
 Брожу вдоль берега крутого;
 Но, друг, обнять милее мне
 В тебе Овидия живого.

Пушкин живет в доме наместника Бессарабии, масона и либерала, добрейшего генерала И. Н. Инзова.

Оберегая поэта от серьезных последствий его частых столкновений с бессарабскими боярами, помещиками и чиновниками, Инзов подвергает Пушкина домашнему аресту. 8 марта 1822 года он посадил его за бурное столкновение с Тодором Балшем.

У двери поставил часового...

К ссылке прибавился домашний арест... Это была уже тюрьма в тюрьме... Просидел поэт двадцать дней... На третий день своего заключения он направляет одному из друзей меланхолическое послание:

 Мой друг, уже три дня
 Сижу я под арестом... 

 Спаситель молдаван,
 Бахметьева наместник,
 Законов провозвестник... 

 К моей конурке строгой
 Приставил караул. 

 ...мараю 
 Небрежные черты,
 Пишу карикатуры...

На листке с этим стихотворением Пушкин рисует портреты Тодора Балша и рядом - гречанки Калипсо Полихрони, которой посвятил стихотворение:

 Ты рождена воспламенять
 Воображение поэтов...

Проходит год. 13 января 1823 года Пушкин обращается к министру иностранных дел К. В. Нессельроде с просьбою разрешить ему отпуск на два-три месяца в Петербург. Александр I пишет на ходатайстве поэта: "Отказать".

Поэт стремится вырваться из бессарабской глуши. В марте 1823 года он пишет Вяземскому: "Я барахтаюсь в грязи молдавской, черт знает, когда выкарабкаюсь..." И вслед за этим, в апреле: "Мои надежды не сбылись: мне нынешний год нельзя будет приехать ни в Москву, ни в Петербург".

Пушкин приглашает его по пути на Кавказ заехать к нему в Кишинев, обещает познакомить с героями греческого восстания и с гречанкой, "которая целовалась с Байроном",- Калипсо Полихрони, бывшей возлюбленной английского поэта.

Перед окнами дома Инзова - унылый кишиневский пейзаж... И у поэта свои унылые служебные обязанности: он переводит с французского языка на русский молдавские законы и иностранную корреспонденцию начальника.

Обязанности эти не по душе поэту. Он признается одному из навестивших его приятелей, что предпочел бы быть заточенным всю свою жизнь, чем заниматься в течение двух часов делом, в котором должен отчитаться...

Уже давно в душе поэта зреет замысел романа в стихах. И рядом с молдавскими законами, переведенными на русский язык пером гения, рядом с "небрежными чертами" и "карикатурами" 9 мая 1823 года ложатся строки эпиграфа к "Евгению Онегину", на французском языке:

"Petri de vanite il avait encore plus de cette espece d'orgueil qui fait avouer avec la meme indifference les bonnes comme les mauvaises actions, suite d'un sentiment de superiorite peut-etre imaginaire.

Tire d'une lettre particuliere"^*.

^* (Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того еще той особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием как в своих добрых, так и дурных поступках,- следствие чувства превосходства, быть может, мнимого.

Из частного письма (фр.).)

И дальше - первые стихи знаменитого романа: "Мог дядя самых честных правил..."

Пушкин получает в это время сообщение, что в январе в Петербурге состоялось первое представление балета Дидло на музыку Кавоса - "Кавказский пленник, или Тень невесты". Роль черкешенки исполняла Е. И. Истомина.

Поэма Пушкина "Кавказский пленник" вышла незадолго перед тем из печати и имела огромный, совершенно исключительный успех. И Пушкин писал своему брату Льву: "Пиши мне о Дидло, о Черкешенке-Истоминой, за которой я когда-то волочился, подобно Кавказскому пленнику...".

И уже в девятнадцатой строфе первой главы "Евгения Онегина" появляются посвященные Истоминой строки ссыльного поэта:

 Узрю ли русской Терпсихоры
 Душой исполненный полет?

Пушкин не перестает одновременно думать о печальной судьбе своего римского собрата. В восьмой строфе той же первой главы "Евгения Онегина" он пишет:

 ...Была наука страсти нежной,
 Которую воспел Назон,
 За что страдальцем кончил он
 Свой век блестящий и мятежный
 В Молдавии, в глуши степей,
 Вдали Италии своей.

Эти стихи Пушкин сопровождает в первом издании первой главы примечанием: "Мнение, будто бы Овидий был сослан в нынешний Аккерман, ни на чем не основано. В своих элегиях "Ex ponto" ("Послания с Понта".- А. Г.) он ясно назначает местом своего пребывания город Томы при самом устье Дуная^*.

^* (Ныне город Кюстенджи в Добрудже.)

Столь же несправедливо и мнение Вольтера, полагающего причиной его изгнания тайную благосклонность Юлии, дочери Августа. Овидию было тогда около пятидесяти лет, а развратная Юлия, десять лет тому прежде, была сама изгнана ревнивым своим родителем. Прочие догадки ученых не что иное, как догадки. Поэт сдержал свое слово, и тайна его с ним умерла: "Alterius facti culpa silenda mihi..."^*

^* (О другой моей вине мне следует молчать (лат.).)

В 1824 году Пушкин уже из Михайловской ссылки приглашает Н. М. Языкова навестить его и снова вспоминает римского поэта:

 Издревле сладостный союз
 Поэтов меж собой связует:
 Они жрецы единых муз;
 Единый пламень их волнует;
 Друг другу чужды по судьбе,
 Они родня по вдохновенью.
 Клянусь Овидиевой тенью:
 Языков, близок я тебе.

Наконец в Михайловском во время работы над поэмой "Цыганы" Пушкину, очевидно, приходит на память записанное румынским поэтом И. К. Стамати предание о том, что "приехал из Рима человек необыкновенный, который был невинен, как дитя, и добр, как отец. Этот человек всегда вздыхал, а иногда сам с собою говорил, но когда он рассказывал что-либо, то, казалось, истекает из уст его мед". Легенду эту рассказывает Старик цыган:

 Меж нами есть одно преданье:
 Царем когда-то сослан был
 Полудня житель к нам в изгнанье.
 (Я прежде знал, но позабыл
 Его мудреное прозванье.)
 Он был уже летами стар,
 Но млад и жив душой незлобной -
 Имел он песен дивный дар... 

 Он ждал: придет ли избавленье.
 И все несчастный тосковал,
 Бродя по берегам Дуная,
 Да горьки слезы проливал,
 Свой дальный град воспоминая.
 И завещал он, умирая,
 Чтобы на юг перенесли
 Его тоскующие кости...

Вспоминая свои бессарабские впечатления и дни, проведенные в цыганском таборе, Пушкин говорит устами Алеко:

 Так вот судьба твоих сынов, 
 О Рим, о громкая держава!.. 
 Певец любви, певец богов, 
 Скажи мне, что такое слава? 
 Могильный гул, хвалебный глас, 
 Из рода в роды звук бегущий? 
 Или под сенью дымной кущи 
 Цыгана дикого рассказ?

И все же, находясь в изгнании и сопоставляя свою судьбу с судьбой Овидия, униженно просившего императора Октавиана и его преемника Тиберия освободить его и вернуть из изгнания в Рим, Пушкин гордо писал:

 Все тот же я - как был и прежде;
 С поклоном не хожу к невежде,
 С Орловым спорю, мало пью,
 Октавию - в слепой надежде -
 Молебнов лести не пою...

"Октавием" Пушкин иносказательно называл здесь Александра I.