"Несправедлив твой приговор..."

Во второй половине сентября 1828 года Пушкин получил от своего друга П. А. Вяземского письмо из Остафьева:

"Вот тебе послание,- писал Вяземский,- от одной костромитянки... Эта Готовцова точно милая девица телом и душою. Сделай милость, батюшка Александр Сергеевич, потрудись скомпоновать мадригалец в ответ, не посрами... Нельзя ли напечатать эти стихи в "Северных цветах": надобно побаловать женский пол, тем более, что и он нас балует, а еще тем более, что весело избаловать молодую девицу..."

К письму Вяземский приложил стихотворное послание к Пушкину молодой поэтессы А. И. Готовцовой и свои собственные, посвященные ей стихи.

Обитательница глубинной Костромы была талантливой поэтессой. В. Г. Белинский причислял ее к крупным женским дарованиям эпохи. Не скрывая своего восхищения творчеством Пушкина, она писала ему:

 О Пушкин! слава наших дней,
 Поэт, любимый небесами!
 Ты век наш на заре своей
 Украсил дивными цветами:
 Кто выразит тебя сильней
 Природы блеск и чувства сладость,
 Восторг любви и сердца радость,
 Тоску души и пыл страстей?
 Кто не дивился вдохновеньям,
 Игривой юности мечтам,
 Свободных мыслей выраженьям,
 Которые ты предал нам?
 В неподражаемой картине
 Ты нам Кавказ изобразил
 И деву гор, и плен в чужбине,
 Черкесов жизнь в родной долине
 Волшебной кистью оживил.
 Дворец и сад Бахчисарая,
 Фонтан любви, грузинки месть,
 Из края в край не умолкая,
 Гласят поэту славы весть.
 Одно... Но где же совершенство?
 В луне и солнце пятна есть!.. 

 Несправедлив твой приговор;
 Но порицать тебя не смеем:
 Мы гению простить умеем -
 Молчанье выразит укор.

Готовцова не указала в своем послании, что именно вызвало ее недовольство, и Пушкину оставалось лишь догадываться, о каком его "несправедливом приговоре" писала поэтесса.

Вяземский познакомился с Готовцовой, приехав в Кострому. Это была умная и культурная девушка, внимательно следившая за новинками литературы. Свое послание она, видимо, написала под влиянием появившихся в печати резких отзывов Пушкина о женщинах.

В "Московском вестнике" Пушкин опубликовал в 1827 году "Отрывок из "Евгения Онегина" под названием "Женщины".

Приводим эти строфы. Они интересны и по содержанию, и потому, что должны были стать начальными строфами четвертой главы "Евгения Онегина".

Позже Пушкин передумал и не включил их ни в одно из изданий романа.

 В начале жизни мною правил
 Прелестный, хитрый, слабый пол;
 Тогда в закон себе я ставил
 Его единый произвол.
 Душа лишь только разгоралась,
 И сердцу женщина являлась
 Каким-то чистым божеством,
 Владея чувствами, умом,
 Она сияла совершенством,
 Пред ней я таял в тишине:
 Ее любовь казалась мне
 Недосягаемым блаженством.
 Жить, умереть у милых ног -
 Иного я желать не мог. 

 То вдруг ее я ненавидел, 
 И трепетал, и слезы лил, 
 С тоской и ужасом в ней видел 
 Созданье злобных, тайных сил; 
 Ее пронзительные взоры, 
 Улыбка, голос, разговоры - 
 Все было в ней отравлено, 
 Изменой злой напоено, 
 Все в ней алкало слез и стона, 
 Питалось кровию моей... 
 То вдруг я мрамор видел в ней, 
 Перед мольбой Пигмалиона 
 Еще холодный и немой, 
 Но вскоре жаркий и живой. 

 Словами вещего поэта
 Сказать и мне позволено:
 Темира, Дафна и Лилета -
 Как сон, забыты мной давно.
 Но есть одна меж их толпою...
 Я долго был пленен одною -
 Но был ли я любим, и кем,
 И где, и долго ли?.. зачем
 Вам это знать? не в этом дело!
 Что было, то прошло, то вздор;
 А дело в том, что с этих пор
 Во мне уж сердце охладело,
 Закрылось для любви оно,
 И все в нем пусто и темно. 

 Дознался я, что дамы сами,
 Душевной тайне изменя,
 Не могут надивиться нами,
 Себя по совести ценя.
 Восторги наши своенравны
 Им очень кажутся забавны;
 И право, с нашей стороны
 Мы непростительно смешны.
 Закабалясь неосторожно,
 Мы их любви в награду ждем,
 Любовь в безумии зовем,
 Как будто требовать возможно
 От мотыльков или лилей
 И чувств глубоких и страстей!

Через год, в 1828 году, в дельвиговском альманахе "Северные цветы" Пушкин напечатал свои "Отрывки из писем, мысли и замечания", в которых так высказался о литературных суждениях женщин:

"Жалуются на равнодушие русских женщин к нашей поэзии, полагая тому причиною незнание отечественного языка: но какая же дама не поймет стихов Жуковского, Вяземского или Баратынского? Дело в том, что женщины везде те же. Природа, одарив их тонким умом и чувствительностию самой раздражительною, едва ли не отказала им в чувстве изящного. Поэзия скользит по слуху их, не досягая души; они бесчувственны к ее гармонии; примечайте, как они поют модные романсы, как искажают стихи самые естественные, расстраивают меру, уничтожают рифму. Вслушайтесь в их литературные суждения, и вы удивитесь кривизне и даже грубости их понятия... Исключения редки".

Пушкин не мог сразу ответить молодой поэтессе: в те дни, когда он получил ее стихи, ему было не до нее. Он написал Вяземскому, что живет среди хлопот и неприятностей всякого рода: "Мне навязалась на шею преглупая шутка. До правительства дошла наконец "Гавриилиада"; приписывают ее мне; донесли на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дмитрий Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность... Все это не весело..."

"Гавриилиаду", как известно, написал Пушкин, но отрекся от нее, когда особая следственная комиссия под непосредственным наблюдением Николая I начала расследование дела. Поэт умышленно извратил факты в расчете, что николаевские жандармы вскроют его письмо Вяземскому и следствие будет направлено таким образом по ложному пути...

Пушкин находился в то время в Малинниках Старицкого уезда Тверской губернии, в имении своих соседей по Тригорскому: он работал над "Полтавой", заканчивал седьмую главу "Евгения Онегина".

Лишь 26 ноября 1828 года отправил редактору "Северных цветов" Дельвигу письмо: "Вот тебе ответ Готовцовой (черт ее побери), как ты находишь ces petits vers froids et coulants^*. Что-то написал ей мой Вяземский? а от меня ей мало барыша. Да в чем она меня и впрям упрекает? - в неучтивостях ли противу прекрасного полу, или... в беспорядочном поведении? Господь ее знает".

^* (Эти холодные и гладенькие стишки (фр.).)

В своем "Ответе А. И. Готовцовой" Пушкин писал:

 И недоверчиво и жадно
 Смотрю я на твои цветы.
 Кто, строгий стоик, примет хладно
 Привет харит и красоты?
 Горжуся им - но и робею:
 Твой недосказанный упрек
 Я разгадать вполне не смею.
 Твой гнев ужели я навлек?
 О, сколько б мук себе готовил
 Красавиц ветреный зоил,
 Когда б предательски злословил
 Сей пол, которому служил!
 Любви безумством и волненьем
 Наказан был бы он; а ты
 Была всегда б опроверженьем
 Его печальной клеветы.

Готовцовой было действительно "мало барыша" от пушкинских стихов. Вяземский, "язвительный поэт, остряк замысловатый", писал ей:

 Благоуханием души
 И прелестью подобно розе,
 И без поэзии, и в прозе
 Вы достоверно хороши. 

 Но мало было вам тревожить
 В нас вдохновительные сны;
 Вы захотели их умножить
 Дарами счастливой весны. 

 Вы захотели примирить
 Существенность с воображеньем,
 За вдохновенье вдохновеньем,
 За песни песнями платить. 

 Дается редкому поэту
 Быть поэтическим лицом:
 В гостиной смотрит сентябрем,
 Кто чародей по кабинету. 

 Но в вас, любимица наук, 
 С плодом цвет свежий неразлучен: 
 С улыбкой вашею созвучен 
 И стих ваш, сердца чистый звук.

На полках пушкинской библиотеки стоит томик "Северных цветов" на 1829 год. Его страницы знакомят нас с этой стихотворной перепиской трех поэтов.

По существу своего "несправедливого приговора" Пушкин ничего Готовцовой не ответил, хотя одновременно писал:

"Не смешно ли почитать женщин, которые так часто поражают нас быстротою понятия и тонкостью чувства и разума, существами низшими в сравнении с нами? Это особенно странно в России, где царствовала Екатерина II и где женщины вообще более просвещенны, более читают, более следуют за европейским ходом вещей, нежели мы, гордые, бог ведает, почему".