37. П. Н. Свистунову. <Туринск>, 25 февраля 1840 г.

Вчера прочел письмо ваше к Ивану Александровичу^*: с удовольствием пользуюсь случаем сказать вам, Петр Николаевич, несколько слов признательных в ответ на то, что ко мне относится. Не требуйте от меня изъяснений, но будьте уверены, что свидание наше в Тобольске навсегда оставило во мне приятное воспоминание. Сохраните то же впечатление, и мы тогда будем хорошо понимать друг друга,- это главное в наших товарищеских сношениях, которые должны быть определены настоящим образом. Я видел вас с парома на последнем перевозе, как вы подъезжали к станции, и не имел никакой возможности еще раз обнять вас на разлуку. Проводник мой - настоящий альгвазил^**, поклонник г-на губернатора, надоел мне ужасно. Мне еще теперь жаль, что вы так хлопотали догнать меня и заботились о пирогах, до которых мне никакой не было нужды.

^* (Анненкову.)

^** (судебный чиновник, жандарм (исп.).)

Прискорбно слышать, что вы нездоровы,- в утешение могу только сказать, что я сам с приезда сюда никак не могу войти в прежнюю свою колею: ужасное волнение при прежнем моем биении сердца не дает мне покоя; я мрачен, как никогда не бывал, несносен и себе и другим. Пускал из руки кровь, ставил пиявки, но пользы большой еще не вижу. Заняться ничем не могу настоящим образом, и вообще тоскливо проходит время. Туринск ничего не представляет занимательного для меня, ни с кем не знаком, хотя были приглашения. Кочевал на двух квартирах, теперь переселился en pension к Ивашеву в исполнение давнего приглашения доброй Камиллы Петровны, которая, видя хлопоты холостого моего, глупого хозяйства, непременно хотела меня от них избавить. Грустно, что она нас покинула; ее кончина, как вы можете себе представить, сильно поразила нас - до сих пор не могу привыкнуть к этой мысли: воспоминание об ней на каждом шагу; оно еще более набрасывает мрачную тень на все предметы, которые здесь и без того не слишком веселы.

Вообще я недоволен переходом в Западную Сибирь, не имел права отказать родным в желании поселить меня поближе, но под Иркутском мне было бы лучше. Город наш в совершенной глуши имеет и какой-то свой отпечаток безжизненности. Я всякий день брожу по пустым улицам, где иногда не встретишь человеческого лица. Женский пол здесь обижен природой, все необыкновенно уродливы.

Извините меня, что я не уведомил вас в свое время о получении Тьера,- мне совестно было Тулинова заставить писать и казалось, не знаю почему, что вы должны быть уверены в исправной доставке книг^*. Пожалуйста, поделитесь с нами, если у вас есть что-нибудь новое, любопытное. Пришлите продолжение "Debats" - они долго здесь гостили, и Ив<ан> Ал<ександрович> еще не прочел их - нет причины, чтоб он когда-нибудь кончил. Неимоверная медленность. Если нет случая, адресуйте с почтой Тулинову чрез вашего Демина. Мы все вам будем благодарны за книги - у нас бедность. Выписываем только "Петербургскую газету", "Сын отечества" и "Современник". Ивашеву присылают "Revue Etrangere" и обещают еще что-то. С этим чтением недалеко уедешь.

^* (Яков Петрович Тулинов, ялуторовский "союзник" декабристов. Тьер - "История французской революции" французского историка А. Тьера (см. об этом письмо 48 - к И. Д. Якушкину от 11 июля 1840 г.).)

Переписка моя плохо идет - по болезненной пустоте моей головы. Не знаю, когда придет она в порядок,- я уже в Тобольске нехорошо себя чувствовал. Ожидаю весны,- может быть, воздух излечит меня, теперь никуда не гожусь. Дайте мне скорей пример к выздоровлению, я постараюсь вам подражать. Жаль, что я не попал в Ялуторовск,- там, должно быть, живее. К Якушкину иногда пишу - губернатор ко мне придирается, видно, за то, что глупо с нами поступил в Тобольске,- это иногда бывает.

Когда-нибудь я вам расскажу забавный случай по случаю слова рыба (название нашей карты с Якушкиным), которое было в моем письме,- рыбу мою требовали в Тобольск и вместе с нею возвратили мне письмо мое к Якушкину с замечанием не употреблять двусмысленных выражений, наводящих сомнение своею таинственностию, в письмах, если хочу, чтоб они доходили по адресам.

Все эти подробности я сообщил сестре, пусть канцелярия читает и бесится губернатор. Я рассказал это в виде шутки, и довольно удачно. Кажется, он надеялся открыть какую-нибудь важную тайну - а ларчик просто открывался.

Прощайте, Петр Николаевич, обнимаю вас дружески. Поздравляю с новым неожиданным гостем^*, на этот раз не завидую вам. Если что узнаете об наших от Ив<ана> Сем<еновича>, расскажите: мысленно часто переношусь на восток. Имел известия от Волконских и Юшневских - вы больше теперь знаете. Я давно порадовался за Сутгофа - это Ребиндер устроил, объяснив матери обстоятельства, как они были.

^* (Декабрист И. С. Повало-Швейковский, переведенным по указу 10 июля 1839 г. в Курган, прибыл туда в начале 1840 г.)

Вряд ли Вадковский сюда будет - по письму Волконского от 14 генваря видно, что он остается в Кузьмихе, а до обзаведения позволено прожить в Иркутске^*. Артамон переведен в Малую Разводную и также по болезни в Иркутске. Впрочем, вы все это расспросите у приезжего. Не ищите в этих несвязных строках ни слога, ни мыслей. Поздно, спешу и сам не знаю, что говорю.- Анненков вам больше говорит. Вы, верно, знаете, что Мих<аил> Александрович ожидает перевода на Кавказ; он мне секретно писал об этом^**. Горесть брата, потерявшего сына, побудила его искать случая увидеться с ним^***.

^* (Пущин не совсем понял письмо Волконского: тот сообщал, что до устройства в Кузьмихе разрешили жить в Иркутске Юшневским; Вадковскому (назначенному на поселение в село Манзурка Иркутской губ.) также разрешили "по болезненному состоянию" временно остаться в Иркутске (см. письмо Волконского к Пущину от 14 января 1840 г.- Записки ОРГБЛ. М., 1961. Вып. 24. С. 359).)

^** (Письмо М. А. Фонвизина к генерал-губернатору Западной Сибири П. Д. Горчакову от 14 декабря 1839 г. с просьбой определить его рядовым в Отдельный Кавказский корпус (см.: Фонвизин, т. 1, с. 169, 414). В просьбе было отказано, несмотря на поддержку ее Горчаковым. Формальным основанием для отказа послужил возраст (в справке было указано, что ему 56 лет, тогда как в действительности ему исполнился 51 год).)

^*** (Саша Фонвизин, сын И. А. Фонвизина, умер пятнадцати лет (29 ноября 1839 г.). М. А. Фонвизин писал, сообщая об этом Пущину: "Положение брата так меня тронуло, что в душе моей возродилось непреодолимое желание с ним увидеться, и, чтобы этого достигнуть, я решился просить князя Горчакова, отправляющегося в Петербург, выхлопотать мне перевод на Кавказ - он взялся за это" (Фонвизин, т. 1. с. 170-171).)

Мы часто здесь бываем вместе - это единственное мое общество, которое умножается еще тремя поляками, довольно скучными и пустыми людьми. Поклонитесь Фохту, когда он перестанет на вас дуться. Кончились страдания бедного нашего Краснокутского - я думаю, он решился умереть, чтоб избавиться от попечения Ивана Федоровича^*.

^* (С. Г. Краснокутский скончался в Красноярске 3 февраля 1840 г. Иван Федорович - Фохт, который занимался в Сибири врачебной деятельностью, мог давать Краснокутскому советы из Кургана, где был на поселении.)

Верный ваш И. Пущин.