65. Е. П. Оболенскому. № 17. 18 апреля 1841 г., Туринск

Не моя вина, добрый мой друг Евгений, что обычные мои письма не вовремя к тебе доходят, и не твоя вина, что я получил, после листка твоего от 15 декабря, другой от 14 февраля.

<...> Annette теперь ожидает, что сделают твои родные, и между тем все они как-то надеются на предстоящие торжества. Спрашивали они мое мнение на этот счет - я им просто отвечал куплетом из одной тюремной нашей песни: ты, верно, его помнишь и согласишься, что я кстати привел на память эту старину^*. Пусть они разбирают, как знают, мою мысль и перестанут жить пустыми надеждами: такая жизнь всегда тяжела. <...>

^* (Скорее всего имеется в виду эпиграмма В. Л. Давыдова на Николая I, вторая строфа которой гласила: "И слово он свое сдержал, Как сохранилось нам в преданье: // Лет сорок сряду все прощал, // Пока все умерли в изгнанье" (см.: Азадовский М. К. Эпиграммы декабриста В. Л. Давыдова. / Известия общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете, 1929. Т. XXXIV. Вып. 3-4. С. 188). Пущин называет эпиграмму тюремной песней, и это позволяет думать, что она была положена на музыку и распевалась декабристами.)

Подчас я думаю, что мне должно было для того здесь остаться, чтоб быть наседкой чужих цыплят. Хотя я не мусульманин, но невольно ощущаю на этот раз какое-то предопределение, которому повинуюсь и жду, когда моих цыплят пустят в родимое гнездо. Видно, и для них надобно ожидать необыкновенного дня. Ничего еще нет верного, хотя уже с лишком два месяца, как донесение о, смерти Ивашева дошло до Петербурга; родные его там хлопочут, но не могут нашей старушке дать полной уверенности. Я стараюсь всеми силами убедить ее в несомненном отъезде в Буинск,- поистине, не умею себе представить отказа: самое замедление меня удивляет. Благодаря бога, все они здоровы - и я забыл, когда был болен. Приятно мне тебе сказать эту весть. Ты искренно порадуешься, что недаром меня морили голодом, жгли и на убой кормили лекарствами в Тобольске. Спасибо Дьякову-шеленгисту^*. Он удачно и верно попал на причину болезни. Постоянно держался одного лечения, и успех увенчал его дело. <...>

^* (Гаврила Маркович Дьяков - врач, успешно лечивший Пущина в Тобольске в 1840 г., поклонник Шеллинга.)

С Тобольском и Ялуторовском я в частых сношениях. Пушкин медлит с Паскалем - моя работа давно готова и ему отослана. Жду теперь все целое, чтобы отослать в Петербург, в надежде, что это принесет что-нибудь Пушкину. За двести рублей я с ним счелся - у нас беспрестанные денежные дела; чтобы избежать пересылки, он платит там за меня, а я здесь за их поручения по части туринских художников. Непременно пришлю тебе образчик их мертвописи, как говорил некогда Бабака^*, или что-нибудь духовное, или тюремное. Дай только поправиться делам. Я теперь по-прежнему хлопотун и, кажется, наверстываю то время, что не мог возиться. <...>

^* (Прозвище декабриста А. И. Якубовича.)

Что твои питомцы? Ничего ты мне об них не говоришь: видно, хочешь поразить меня их успехами, если придется увидеть^*. Я сам здесь немного педагогствовал, но это большею частию кончается тем, что ученик получает нанки на шаровары и не новые сведения в грамматике и географии. Вероятно, легче обмундировать юношество, нежели научать. Не убеждают ли тебя твои опыты в той же истине?

^* (Оболенский в Итанце занимался с детьми своей кухарки Крашенинниковой.)

Много бы хотелось с тобой болтать, но еще есть другие ответы к почте. Прощай, любезный друг. Ставь номера на письмах, пока не будем в одном номере. Право, тоска, когда не все получаешь, чего хочется. Крепко обнимаю тебя. Найди смысл, если есть пропуски в моей рукописи. Не перечитываю - за меня кто-нибудь ее прочтет, пока до тебя дойдет. Будь здоров и душой и телом.

Верный твой И. Пущин. <...>